— Гарри, — шорох и тихий голос, в нос ударил резкий запах чего-то горького. Тот завозился и распахнул глаза: яркий слепящий свет слепил, и он поморщился, приподнимаясь на локтях.

— Что… что произошло? — хрипло спросил Гарри, полностью садясь и потирая глаза.

— Видимо, — вкрадчиво начал Том; склонив голову набок, он с интересом смотрел на потрепанного парня. — Смерть грязнокровки стала для тебя ударом. Или, быть может, осознание, что тебя предали. Каково это, Гарри, когда в тебе видят тварь и направляют палочку те, за чьи жизни ты готов был сражаться?

Поттер молчал, скосив взгляд на стену, где мелкой вязью трещин крошилась штукатурка. Он дернул уголками губ, признавая правоту слов Волдеморта. Было паршиво, но не критично.

— Так… — он вернул свой взгляд на Тома, облизав губы, и, все ещё с хрипотцой в голосе, неуверенно продолжил: — И что теперь? Ты думаешь, я стану полноценным Пожирателем? Думаешь, я буду уместно смотреться в рядах твоих подчиненных? — глаза Гарри сузились, и он, откинув все свои терзания, послав все к черту, наклонился ближе, смотря снизу вверх на визави. — Мой Лорд?

Заметив, что зрачки Волдеморта расширились на этой фразе и тот вздрогнул, хотя внешне виду не подал, Гарри точно понял, что он смог наконец разгадать настоящие эмоции Лорда. У того совершенно точно было какое-то влечение. Именно к такому Гарри; безэмоциональному, холодному, равнодушному и спокойному. Поттер ему нравился именно таким, без хваленого благородства и вспышек агрессии. Гарри и сам не знал, что его ведет, но вид Темного Лорда в обличье человека его завлекал; магия, что кружилась вокруг этого мужчины, вызывала трепет, сплетаясь с его собственной. Внутри что-то наконец сломалось, и Гарри уже не смотрел на мир как прежде. Не испытывал он тоски по родителям, которых к тому же не знал, не желал мстить. Просто отдался ситуации и судьбе. Дело было сделано, он уже стал вампиром, и единственным вариантом это отменить была смерть. А этого он больше не хотел. Напротив, с каким-то холодной равнодушием ему в голову лезли навязчивые мысли отомстить бывшим друзьям, всем без остатка. Припомнились их оговорки; то, с какой воодушевленностью его презирали на втором курсе, потом на четвертом… на пятом. Как плевались желчью однокурсники, тыкая пальцем, смеялись. Ему вдруг захотелось сжечь Хогвартс, разобрать по камушкам, потому что этот величественный замок больше не ощущался как дом. Скорее как тюрьма, где его подстрекали на опасности, где он рисковал жизнью изо дня в день. Где не было никого, кто поддержал бы, кто помог. Все — в особенности Дамблдор — напротив, стремились затолкать Гарри в самый эпицентр катастрофы. Вся война держалась на одном мальчике, а его спину было некому прикрыть. Он был обречен, нелеп и глуп в своих размышлениях, что благо — это когда всех мели под одну гребенку, все варились в одном котле. Когда маг — стоял наравне с магглом. Когда нация начинала гаснуть. Все это были мысли Дамблдора — его наставника, учителя, Гарри его считал близким себе, как члена семьи. А тот врал, уловками подводил к плахе, он знал. Знал, что ждет в конце Поттера. Не было никаких надежд, что Волдеморт действительно уничтожил бы крестраж, а не его самого. Да и, если задуматься, лишь благодаря крестражу Гарри имел силу больше средней. Смог выжить во многих передрягах. Не из-за его везучести, нет. Крестраж стремится выжить, а значит, сосуд тоже становился неуязвимым. Яда василиска было недостаточно, да и слезы феникса нейтрализовали яд. И почему директор решил, что Авада уничтожит крестраж? Почему именно Том должен был это сделать? Потому, что никто больше не захотел марать руки? Потому, что боялись, что совесть сгрызёт?.. Глупости.

Гарри сощурился, губы дрогнули в подобии улыбки; хищной, плутовской, распутной улыбке. Бояться было больше нечего. Он не страшился смерти, ему больше было нечего терять. Все, что он мог когда-то потерять, уже потерял. Понимание, что он играет с огнем, очень опасным и обжигающим, заводило больше прежнего. Ему нужно было отвлечься и не дать своим скудным чувствам разочарования и обид прорываться сквозь стену равнодушия и некого разврата. Еще тогда он, глядя на Тома, возжелал его. Так почему же он должен отказывать себе? Он и так отказывал во всем. С детства жил в своем мире запретов. Ему запрещали. Он запрещал. Сейчас не было ничего, что могло бы сдержать его на этой цепи.

— Милорд… — продолжил мальчишка, проказливо сверкнув глазами. Несмотря на слабость, настроение начинало подниматься. Глаза Волдеморта вспыхнули, дыхание участилось, а венка на шее призывающе запульсировала, разгоняя кровоток. — Ты же этого хочешь? Хочешь, верно?

Не дождавшись ответа, он соскользнул с постели и упал на колени перед Томом. Глаза его заблестели, губы приоткрылись, он посмотрел снизу вверх и похотливо скользнул кончиком языка по нижней губе.

— Скажите же что-нибудь, мой Лорд, — прошептал Гарри, как заворожённый, жадно ловя реакцию Тома. Чего он ждал? Сам не ведал, но хотел наконец избавиться от последней ниточки, что удерживала его, тянулась из глубин прошлого.

Он хотел позволить себе большего, чем было до. Он никогда не позволял себе думать раскрепощенно о тех же Чжоу или Джинни. Конечно, был еще Финниган, который тоже был привлекательным. Он обрывал себя на любых эротичных фантазиях. Потому что герои не имели права думать о таком. Героев должны были волновать только мысли по спасению мира. Плевать, какой ценой. Но любовные утехи не для них. Не стоило забивать голову этими глупостями. Вот Гарри и не забивал. Сейчас же ему было легко и непринужденно сидеть у ног Лорда. Подыгрывать ему, идти на уступки, раскрепощенно обнажиться перед врагом. Да и не врагом уже… Не сейчас, когда глаза эти потемнели, губы открылись, а кадык его дернулся, выдавая его с головой.

Риддл не проронил ни звука, дернув рукой, он запечатал дверь и протянул вторую руку к подбородку покорного юноши.

— Не играй со мной, мальчик, — прошипел Том, наклонившись к нему. — Это опасно.

Его лицо было близко; пахло розмарином и полынью вперемешку с горьким кофе. Гарри повел носом; прикрыв глаза, он глубоко вздохнул запах пряностей, поражаясь внутренне, насколько это прямо-таки граничило с этим опасным человеком, настолько неподходящий ему запах.

— Это возбуждает, — не согласился с Риддлом Гарри и томно проговорил, растягивая слова: — Люблю опасности, а опасных людей — еще больше.

Гарри не соврал. Они с Малфоем постоянно устраивали стычки. Холеный блондин нравился Гарри и притягивал взгляд своей остротой, злостью, опасностью, что он излучал. И, если бы не язвительный и вспыльчивый нрав, Гарри бы позволил себе подумать о Драко в ином ключе. Не как о враге, а как о ком-то, кого хотелось бы прижать к стене, впиться требовательным и жадным поцелуем. Направить их злость в другое русло, в приятное для обоих. Но, увы. Выдержкой обладал лишь Малфой, и тот вряд ли думал об угловатом и тощем гриффиндорце в подобном плане.

— Чего ты добиваешься, Поттер? — прорычал Том, прожигая взглядом.

— Твоего внимания, может? — провокационно пролепетал Гарри, чуть улыбнувшись. — Ты же хочешь, чтобы я остался таким. Эта грань между мной прошлым и мной теперешним очень тонка, Том. Если я не отвлекусь на что-то более… — он прикусил губу, глубоко задумавшись над словом. — Приятное, то поверь мне: либо я сломаюсь и меня будет проще убить, либо свалюсь в самую бездну. Я опасен. Слишком опасен и неконтролируем, даже больше, чем ты думаешь. Можешь, конечно, посадить меня на цепь и усмирить, но я уже буду не собой. Пока что я контролирую происходящее и могу сдерживать себя от резких порывов… Но если ты продолжишь строить из себя мразь, то уже даже ты не будешь надо мной властен!

Закончив бурный монолог, Гарри выдохнул и посмотрел в горящие огнем глаза. Он не мог понять, что за мысли обуревают Волдеморта. Хотел ли тот прикончить его прямо здесь, найдя способ при этом сохранить свой крестраж. Или все же согласиться на эту ничего не обещающую по сути авантюру.

— Я нужен тебе, Том, — попытал еще одну попытку Гарри, так и не вставая с колен. — Я твой крестраж. Я часть тебя. Я смирился со всем, что было раньше, и то, что кем я стал. Кем ты сделал меня. Но… только не жди от меня каких-то чувств или раболепия. Я не твой слуга, а ты не мой хозяин. Но я готов быть рядом и построить мир, каким ты его видишь.

— Даже если я его собираюсь разрушить? — с усмешкой задал вопрос Волдеморт, сощурив глаза.

— Тебе это не позволят чистокровные фанатики, — хмыкнул Гарри со знанием дела. — Да и что же, ты зря вербовал другие страны? Вел переговоры? Выслушивал гадости в свой адрес, чтобы вот так все просто сжечь? Брось, Том. Тебе был нужен я. И вот он я, — он горько усмехнулся. — Как Избранный, я был той еще никчемностью, но как вампир и твой союзник я могу принести пользу. Даже если новый мир мне не понравится, кто я такой, чтобы об этом спорить? Я вообще в политике не смыслю.

Волдеморт молчал, мрачно глядя на мальчишку у его ног. Вся та наигранность и легкий будораживший азарт пропали, но что-то во взгляде Гарри показалось, такое… Холодное и неуловимо горькое, что хотелось плюнуть на всё и прижать его к себе. Приковать цепями и видеть его таким, каким он предстал сейчас, только он смог.

— Встань, Поттер, — с легким раздражением и нервозной усталостью вздохнул Темный Лордг. — Кажется, еще вчера ты мечтал убить меня, умереть сам. А сегодня предлагаешь… Ты хоть сам понял, что ты предложил? Назад пути не будет, Поттер, — добавил он с угрозой.

Гарри поднялся стремительно; сократив между ними расстояние, он приблизился вплотную. Кожа мертво-бледная, взгляд льдистый и отталкивающий, а улыбка — достойная самого страшного оскала. Гарри Поттер был все тем же, растрепанным и щуплым, но если присмотреться, если почувствовать исходящую от него магию, он стал другим. Противоположностью себя прежнего. И этот мальчишка оказался прав. Тома влекло к нему, как чему-то запретному. Вроде и не на что было смотреть, но глаз цеплялся за угловатость, за выступающие ключицы, впалые щеки и росчерк молнии на лбу. Он был тем же, и в то же время другим совершенно. Мальчик-загадка.

— Этот путь оборвался в тот день, когда не стало того гриффиндорца. Теперь есть я. И только я, — проговорил завороженным голосом Гарри, сделав крохотный шаг навстречу. В бездну ли? Или в самую гущу пекла. Ему было все равно. Было безразлично и от того странно, что он уже не анализировал происходящее, просто шел навстречу. — Хочу только попросить… Сделай это для меня? — он проникновенно и просяще заглянул в глаза Темного Лорда. — Никогда не приказывай мне и не требуй поставить метку. Я дам универсальную клятву вампира, и сам, по воле своей, сдамся тебе во власть. Мотив мой прост и банален — я утратил все, что имел. Посмотрел иначе и готов быть с тобой. Потому что ты дал мне то, чего никто не давал прежде — защиту, и позволил жить, не ставя условий.

Казалось, что на лице Волдеморта проступили растерянность и легкая тень злости. Было видно, что тот хотел ляпнуть что-то уязвляющее и колкое, потому что никто не смел требовать, просить того, что шло наперекор его планам. Но близость Поттера, его взгляд и обещание чего-то таинственного и такого постоянного заставили его промолчать. Тома никогда прежде ни о чем не просили, не ждали от него ответа, не желали быть с ним лишь на словах. Люди идут за тобой, только если ты сильнее их. Все принимают лишь грубую силу, власть и знания. Поттеру было нужно не это… Он просто просил поставить его наравне с собой. Сделать равным. Что было само по себе невыполнимо. Да, он стал сильнее, быстрее и он же — идеальное оружие. Но равным?.. Никогда.

— Хорошо, — склонил голову набок Волдеморт, его губы растянулись в дьявольской улыбке. — Я не стану тебе приказывать и принуждать поставить метку, но… — его голос сошел до интригующего шепота. Он приблизил лицо к уху Гарри и ощутил, как по телу того пробежали мурашки. — Ты отдашь мне дары… Все. Камень и мантию-невидимку. Мы скрепим союз. Ты станешь неприкасаем ни для кого.

Гарри вздрогнул и отступил на шаг, чтобы заглянуть в глаза своего безумия. По телу прошел холод, а внутри поднялась буря. Он понимал, к чему клонит Волдеморт. Абсолютная власть над ним. Над его жизнью. Захочет — убьет, а захочет — сведет с ума. Это было больше, чем повиновение — приказы, что мог отдать Волдеморт, не могли расцениваться как приказы. Просто просьба, мимолетно брошенное с намёком слово. И он не принадлежал уже себе. Брачный союз…

«С другой стороны, — скептически хмыкнул Гарри. — Деваться некуда».

Он мог бы уйти, потому что Волдеморт в принципе не держал его пока на цепи и он был волен... Но… Что ждало его по ту сторону? Гарри посмотрел в окно, где ливень стучал по карнизу, с воем завывал ветер. Где ничего его не ждало. Некому было просто. Орденцы — те, кто выжил — вероятно, уже в курсе, кто такой Гарри Поттер. И они попытаются его убить. Ни о каком сотрудничестве речи не было. Здесь у него был Том — да, бывший враг, но вот он, стоял, ждал. За это время тот не кинул ни одного проклятия, не пытал и не издевался. Просто… Просто принял Поттера таким. Да, из личной выгоды; он знал, что Гарри ничего не ждет по ту сторону этого стекла. Что его попытаются убить так или иначе. Ему нужен был боец, исключительно преданный, имеющий хоть какое-то влияние в общественности. Ему нужен был крестраж, и ради него он пошел бы на все. Даже если ему придется терпеть Поттера — он потерпит. Это ерунда, мелочи, которые не заслуживали внимания. Он был терпелив и готов идти на уступки. А это значило, что выбора у Гарри не было. Так или иначе придется подчиняться. Но… Что-то в этом было такое, особенное и столь личное.

Молчание затянулось, где-то скрипнул паркет, послышались голоса, звук разбивающегося стекла. Волдеморт не сводил пылающего взгляда и ждал ответа. Гарри наконец решился, с заминкой он заговорил:

— Хорошо. Я отдам тебе камень и… мантию, — это была семейная реликвия и, пожалуй, она была единственная, что он хранил с трепетом из прошлого. — Ты хочешь заключить брачный союз? Со мной?

— Да, — кивнул Риддл, ухмыляясь. — Испугался?

— Нет, не испугался, — покачал тот головой. В принципе, что такого в этом? Пока Гарри вел себя адекватно и не кидался с приступами злости, четко выполнял просьбы, то и Риддл будет спокойным к нему. — И что нужно делать? — вздохнул он обреченно, уже понимая, в какую петлю сует голову. Но Том не замечал его терзаний, он протянул руку, зовя с собой.

— Готов?

— Да, мой Лорд, — машинально ответил Поттер, криво усмехнувшись.

Ни страха, ни сожаления, ничего. Внутри вновь расплылась клубящимся туманом пустота. Он слепо следовал за Томом, не задавая вопросов. Что ждало его после? Он не знал, а в глазах его застыл пепел. Он выполнит то, что обещал. Любой ценой. Через смирение и покорность.

* * *

Это была обычная деревушка недалеко от Хэмпшира; Гарри, как и обычно, не задавал вопросов и пытался отговорить. Рядом с ним шел десяток Пожирателей, облаченных в угольно-черные мантии и маски. Кто-то противно хихикал, кто-то потирал предвкушающе руки. Глаза за масками блестели, и Гарри возненавидел их всех. Нужно было всего лишь захватить деревню, тех жителей, что пойдут добровольно или под страхом смерти, доставить в военный лагерь, а те, кто откажется, убить. Но было и еще одно задание — и именно по части Гарри. Обратить в вампиров всех детей, кому исполнилось четырнадцать. Остальных нужно было убить.

Это были магглы — самые обыкновенные, даже не ведающие, наверное, что эта ночь для них последняя. В маленьких оконцах глазницах клубилась тьма, призывающе шепча свои проклятия. И маги не смели перечить, повиновались, тихой поступью ступая на проселочную тропу. Под ногами хрустели листья и хворост, в нос ударил запах трав, дыма и молока. Люди развели здесь свое хозяйство, фермы, кто-то торговал, вероятно, молоком. На мгновение Поттер замер, уловив движение между домами. Ночь была густой и непроглядной, даже Люмос не разгонял ее. Зато взгляд вампира был куда острее, приспособленнее к сумраку. Не зря вампиров называли «детьми ночи».

Это была собака; смелая и бесстрашная, она одна вышла перед вторгнувшимися волшебниками. Пес оскалился, обнажая острые клыки, зарычал и залаял во весь голос. Поттер взмахом руки свернул животному шею. Это был просто пес. Просто препятствие.

Сириус…

На небольшой опушке стояли в ряд дома, выкрашенные в ядовито-рыжий, и в окнах горел тусклый свет. Гарри махнул рукой Пожирателям, чтобы они распределились каждый по своим точкам, и тенью вошел в один из домов.

С тех пор, как он встал на одну сторону с Томом, он научился не задавать вопросов и не пытаться докопаться до истины. Не похоже на него, не типично и не свойственно. Но и с этим Поттер научился уживаться. Сила воли и никакой магии. Как и было уговорено, Риддл не приказывал, а Гарри не спрашивал, просто выполнял просьбу, улавливая размытые объяснения для чего. Лишь ему Том мог рассказать чуть больше, если хотел, поэтому устраивать допросы было бессмысленно. Магглы были нужны, чтобы обратить их в оборотней — только они будут без магии, просто волки, зато подчиняющиеся своему вожаку. Других обращали в вампиров, они были слабыми и зачастую теряли рассудок, поэтому их использовали как приманку или щит. Выпускали в лес и ждали. Умрут либо сопротивляющиеся, либо сами волки и вампиры. Их было не жаль. Разменная монета. Зато отпадала надобность рисковать своими людьми. Гарри это не понимал. Гарри это отталкивал. Но стойко выдерживал, никак не высказываясь против.

Дом оказался полным людей; дети и взрослые сидели за столом, весело переговаривались, на столе стояли разные яства, от сочной буженины до лакомой баранины. Что люди праздновали, Поттера не волновало. Он давно ушел от всех людских страстей. Не праздновал Новый год, не отмечал день рождения. Даже Рождество окрасилось в пепельно-серый да угольно-черный.

У печи спал рыжий кот, свернувшись в клубок, он тихо заурчал, вскинув голову; желтые глаза с вертикальным зрачком смотрели не мигая на Гарри. Кот встал и выгнул спину, зашипел, зацарапал пол. Никто из сидящих не заметил внезапной смены настроения кота. Лишь дети, те, кому было меньше пяти, смотрели на нарушителя спокойствия, они не плакали, не бежали прочь, не звали взрослых. Просто смотрели, теребя в руках позолоченные игрушки. Поттер прислонил к губам палец, призывая их к молчанию. Для людей Гарри был невидим, тенью бродя по стенам. Но дети видели все потустороннее, потому что были ещё близки к загробному миру. От них пахло солнцем, светом и мятой. Гарри взмахнул палочкой, усыпляя детвору. Те бесшумно опустились на пол, он подошел ближе, направляя на них палочку.

— Авада Кедавра, — прошептал он.

Дети не дышали, будто заснули, лежа у самой печи. И Гарри всего на миг стало жаль их. Жаль, что они не прожили дольше, потому что, он был уверен, что жизнь их была бы наполнена яркими красками: первая любовь, первая содранная коленка, первый поцелуй. Они уже не ощутят тот вкус задора и пряника, крошки на их кроватях останутся нетронутыми, колыбельная не спетой.

Обернувшись, Гарри с горечью подумал, сколько же будет еще жертв. Невинных, безгрешных, не виноватых. Каким был когда-то он сам. Подавив в себе раскаяние, он вышел из тени и направился к веселящимся взрослым, которые и не заметили, что дети убиты. Смех раздражал, улыбки стали ядом, мир вдруг почернел, а с улице раздался вой. Крики и звуки борьбы. Эта ночь окрасилась в красный. Улыбки померкли, чувства угасли. Все стало неважным и тленом, с засохшим вином на губах упала девица. Ее волосы волнами рассыпались на доски, руки раскинулись в стороны. Еще одна невинная жертва.

* * *

О, этот тихий шорох, шепот где-то совсем рядом; на пол падает мантия, неровной кучей у самых ног. Он неторопливо расстегивает манжеты, пуговицы, доходя до тонкого ремешка, опоясывающего торс. Гарри смотрит в зеркало, лениво стягивая вещи, рот его чуть приоткрыт, а зрачок заполонил радужку, оставляя тонкий обруч зелени. Его ладонь останавливается в сантиметре от застежки на брюках, и он замирает, ощущая легкий холод.

В отражении, с присущей ленивой грацией, появляется еще один участник развратного выступления. Чужая ладонь, чуть шершавая, с рубцами и шрамами, ложится на грудь, спускаясь ниже, ниже, дразня. Пальцы существа, длинные и тонкие, уродливые, с выпирающими костяшками, с острыми когтями, касаются пупка. Гарри облизывает припухшие губы, неотрывно смотря в отражение, где по-настоящему творится что-то невообразимое. Чужой язык — горячий, с шероховатостью — проходит по ключице, ведя влажную дорожку к плечу. А глаза — о, эти глаза напротив, — черны, будто два колодца бездонных. Гарри запрокидывает голову на плечо партнера, позволяя чужим рукам изучать тело, изучать его всего.

С губ сорвался полустон-полурык, зубы существа царапнули кожу, оставив кровавый след, который в следующее мгновение слизали языком. Внутри полыхал пожар, языки этого пламени касались солнечного сплетения, причиняя сладостную боль.

— Том… — протянул Гарри, наслаждаясь этой пыткой.

Но Том не ответил, молчал, мучая свою жертву, едва доводя до исступления. Разум затмили похоть, страсть, горячительная и тягучая истома скопилась где-то ниже живота. Чужие руки, обезображенные, руки скользнули к паху.

— Тебе нравится? — спросило существо, соблазнительно и так гортанно, голос его заводил не хуже этих умелых рук. — Скажи мне, Гарри. Скажи это…

Поттер неразборчиво промычал что-то, поддаваясь навстречу рукам, неотрывно смотря все в то же зеркало.

— Скажи! — потребовал Том твёрдо, сцепив пальцы на горле Гарри.

— Да… Нравится, — просипел тот вяло, будто лениво, словно и не душили его вовсе.

Рукам этим верить нельзя, они обманывают, они искушают, ведут к самой бездне. К самому низу, где не будет выхода, где уже не вздохнуть. Руки эти обманчиво ласковы, обманчиво нежны, они искусны в своем притворстве. Эти ладони то гладят, то грубо сжимают, забирая в плен, то вновь гладят, приручая, приласкав, дарят наслаждение. Глаза существа за спиной смотрят в отражение — на него, — на его губы.

— Смотри… — шелестит голос позади, обдавая горячим дыханием. — Смотри, как ты прекрасен, — почти елейно, восторженно, с трепетным благовонием произносит он.

Гарри подчиняется, смотрит в отражение, где его двойник обнаженный, с этими уродливыми шрамами на теле, с этой плутовской ухмылкой на губах. Черная ладонь, кости, что обтянуты тонкой лоснящейся кожей, сжимают член, водя по нему лениво. Но Гарри не из терпеливых, он стонет, толкается в чужих руках, просит, молит еще. Но его мучитель и не думает давать послабление, шипя, второй рукой, тот тянет его за волосы, оттягивая голову назад.

Стон с губ сорвался прежде, чем Гарри успел понять, его тело будто свинцом налито, не шелохнуться, не выбраться. Он в плену.

Утробный рык, и слетели все преграды, Гарри развернулся в кольце рук, замечая недовольство партнера. Но ему нравилось это. Он медленно опустился на колени, не сводя затуманенного взгляда с лица Волдеморта, он проводил неторопливо ладонями по бедрам, ведя выше, касался оголенного участка серой кожи. Все мысли исчезли, ушли терзания и чувство вины, оставляя разум чистым. Но Гарри не останавливался, выпуская клыки, как нравилось Тому, губами касался живота. Послышался судорожный вздох, чужая ладонь легла на голову, вцепившись в волосы. По телу прошел разряд, возбуждение стало болезненно приятным. Но он не прикасался к себе.

Так любит Том…

— Гарри… — парселтанг всегда был неким фетишом, Гарри и не думал, что может возбуждать что-то подобное. Но он был тут, во власти этого невозможного существа. Волдеморт не всегда был жестоким, ему были не чужды утехи. Особенно если это Гарри. Это нравилось Тому. И Гарри выполнял этот каприз, позволяя вести его. В эту игру могут играть двое, он знал.

Уговаривать не надо было, он и сам понял, что от него хотят: ведя неторопливо цепочку поцелуев по оголенному животу и спускаясь ниже; губами коснуться чужой плоти, провести горячим языком, вобрать в себя. Слиться с ним. Стать частью, чего-то большего. Нет, это не любовь, просто секс. Никто из них никогда не затрагивал эту тему, никто и не думал о мифических чувствах. Они поглощали друг друга: жадно, требовательно, умирая — утягивали друг друга за собой. Ни один из них не знал, как можно было бы характеризовать их отношения. Просто взаимовыгода. Находить утешение и покой друг в друге.

Руки блуждали по телу, будто живя своей жизнью, губы сцеловывали кровь, в глазах похожих — та же похоть, жажда, которой не напиться. Гарри подставлял доверчиво свою шею, запрокинув голову. Развратная картина представала в зеркале; где два тела сливались, они будто змеи. Том играл нечестно, грубо и безжалостно, врывался, подчиняя, метя, оставляя разводы влаги на губах. Гарри стонал, выгибался навстречу, задыхаясь от предвкушения, от сладостного ожидания. Пытка длилась недолго, оба уставшие повалились на пол. Все чувства обострились, накрывая собой приятной негой.

Рассвет ворвался в закрытые окна, блуждая переливами красного и золотого по коже. Все отходило на второй план. В голове стоял дурман, тело налито свинцом. О плане он подумает позже, когда останется один.

— Как все прошло? — спросил внезапно Том, выровняв дыхание.

Вопрос прозвучал настолько внезапно и неожиданно, что Гарри не сразу его расслышал и понял смысл. Он повернул голову, рассеянно глядя на любовника. А в голове мысли порхали не те, далеко от заданного вопроса. Поттер про себя рассмеялся от всего происходящего безумия. Кто бы ему сказал еще полгода назад, что он будет вот так лежать рядом с непримиримым врагом, будет наслаждаться его обществом. Он бы проклял этого человека.

— Нормально, — пожал равнодушно плечами Гарри. — Все как обычно.

— И что же, даже совесть не мучает? — с подозрительной веселостью спросил Волдеморт, приподнявшись на локте и посмотрев на Поттера.

— А должна? — лениво спросил Гарри, скосив взгляд на Тома. — Я убил собственных друзей, множество знакомых. Ты думаешь, какие-то магглы вызовут во мне сострадание?

Он никогда не покажет ему свою слабость. Даже если эта боль изнутри его сжигала, саднила и кровоточила. Он будет молчать, отвечать так, как хотел услышать его партнер. Потому, что это нравилось Тому. Он бы не оценил этих чувств сожаления.

— Завтра собрание. Не опаздывай, — проговорил Волдеморт, поднявшись на ноги и запахнув на теле мантию. — И не лежи на полу. Вульгарно, — скривился он и покинул комнату.

Но Гарри не послушал и не встал, напротив, устремил свой взгляд на потолок. Он все еще не мог привыкнуть к такому разному Тому Риддлу. С Пожирателями он был жестким, с властным взглядом и стальным голосом. Настоящий предводитель. За неповиновение и промахи наказывал. За предательство убивал. Политик он был хороший, мало кто знал, как выглядит Волдеморт на самом деле, без этой маски лича. Что давало ему больше возможностей.

Гарри тоскливо обвел комнату, отмечая про себя, что он привык к этой сфере жизни. Изменилось многое и в то же время совсем ничего. С собой он мог быть честным, смотреть непредвзято, без осмысления каждого шага и слова. Он знал, на что шел… Оставалось совсем немного.