Так странно. Целое тысячелетие прошло, а кажется, будто пара дней. Татья умерла так давно. Зима ее жизни длится уже целую вечность, но…

      Лес давно изменился. Деревья, что Элайджа помнил еще совсем маленькими ростками в годы его давней человеческой юности, давно уступили свое место другим. Так же, как и весь мир. Менялось все, кроме его бессмертия. И безмерной боли в сердце.

      Лес изменился и все же, как только выпал шанс после всех этих проблем и внезапно возникших родственников, Элайджа вернулся сюда. Он и сам толком не понимал, зачем. Больше нет тех маленьких хижин, где они жили. Нет пастбищ, где паслись кучные стада. И место, где жгли костры на праздники, – уже давно утеряно. Но он мог бы точно сказать, где все это было. Где был их самый первый поцелуй и где он ее убил.

      Новый Орлеан не позволял ему выдохнуть. В памяти так и стояла та самая картина: бессильно опустившая руки Татья, убитая им, – первородным монстром. Клаус простил. Клаус забыл. Элайджа забыть не в силах. Почему-то приехать сюда и пытаться избавиться от страданий именно здесь — казалось правильным решением.

      Сотни лет он не знал, не помнил и… Это было блаженное забытье. Наверное, Эстер тогда действительно их еще любила. Столько лет он жил, не зная, как от воспоминаний разрывает сердце. Она умерла так давно. Ничего не осталось. Даже могилы. У него нет места, куда бы он мог прийти попросить прощения. В первый и последний раз за всю вечность.

     Первая любовь. Он хотел провести с ней всю свою недолгую человеческую жизнь. Элайджа так лелеял в своем сердце злость на мать за убийство Татьи и теперь эта злость обернулась против него. Больше некого винить. Никто не виноват, кроме него. Только он, убивший ее своими собственными руками.

      Навсегда.

      Он приехал сюда, в этот лес, в надежде, что станет легче. Всего ночь. Несколько часов. Этого достаточно, чтобы проститься с тем, что ушло давным-давно и уже никогда не вернется.

      Да и не надо. Теперь он другой человек, ничем не напоминающий того, кто любил ее когда-то. Вот только…

      Вернуть бы хоть на пять минут. Призраком, воспоминанием… Всего лишь сказать то, что не успел. Сказать последнее «прости» и похоронить в памяти навеки. Увы, их миры никогда не пересекутся и им уже не встретиться. 

      Он бродил среди старых деревьев в полном безмолвии. В этот час здесь невозможно было кого-то встретить, и это к лучшему. Элайджа не был уверен, что ему поможет общение с кем бы то ни было. 

     На небе сияла полная луна, напоминающая о временах, когда для древнего вампира это хоть что-то значило. Больше оборотни не представляли опасности, но тогда, тысячу лет назад… Элайджа грустно ухмыльнулся от воспоминаний о том, что когда-то он чего-то боялся. Насколько же все ощущалось тогда по-другому.

      Когда ему надоело бесцельно ходить по лесу, древний вампир остановился у большого дуба, коснувшись его рукой и закрыв глаза. Это был не тот, так опасный для его семьи белый дуб, но Элайдже хотелось обмануться на секунду. Представить, что это то самое дерево, сожженное после их обращения. Что он все еще человек и не наделал столько ошибок в своей жизни. Что семья еще крепка и нерушима. И что она тоже по-прежнему жива. 

      Элайджа и не знал, сколько так простоял, но время спустя он услышал тихий шорох платья по лесной траве. Он недовольно сжал зубы, Элайджа и впрямь надеялся не увидеть здесь, в ночной глуши, никого. Но, открыв глаза и приготовившись прогонять нежеланного человека, он обомлел.

      Она стояла перед ним. Не могла, но он видел ее своими глазами.

      — Татья… — проговорил Элайджа, чуть прищурив глаза.

      Неверяще он хотел сделать шаг в ее сторону, но она остановила его. Как тогда. В тот, последний для нее день. Перед тем, как он убил ее.

       — Ты умерла.

      Татья все так же молчала, но, грустно улыбнувшись, кивнула головой, подтверждая его слова.

      Она выглядела точно так же. Не изменилась ни капли. Даже он, бессмертный, выглядел теперь иначе, в этом веке, но она… Словно ни дня для нее не прошло. И платье было то самое. Татья откинула длинные волосы с плеч, и Элайджа увидел две рваные раны от его собственных клыков. Не было никаких сомнений: ее нет в этом мире, только воспоминание, как он и просил.

      — Прости меня, Татья, прости. Я никогда не хотел… Прости.

      — Отпусти.

      Элайджа подумал даже, что ему послышалось. Но разве может вампирский слух ошибиться? Она произнесла всего одно слово, но ее голос больше напоминал шелест листвы при ветре. И все же это несомненно была она. 

      — Отпусти. Ты должен, — повторила она вновь еле слышно, но все же твердо. Так, как умела когда-то давно.

      Татья не сказала ничего из того, что могла бы, но и этого оказалось достаточно. Почему-то стало понятно, что действительно — пора. Спустя тысячу лет стоит перестать цепляться за ее образ и пытаться отыскать свою ушедшую любовь в других. Они никогда не были ей и не станут. Незачем продолжать свое наказание.

      — Ты свободна, Татья. Прости меня за все.

      Он встал на колени прямо на голую землю. Не прав все же Финн. Элайджа умеет каяться перед теми, перед кем виноват. Он стоял на коленях, не чувствуя, как по щекам текут горькие, отчаянно горькие слезы освобождения от прошлого.

     — Будь счастлив, Элайджа, — услышал он в дуновении ветра.

Когда он вновь поднял голову — ее уже не было. Элайджа даже не был уверен, что все это произошло на самом деле, а не стало бредом его воспаленного разума, но тем не менее он чувствовал, словно из его сердца кто-то вырвал ядовитую занозу. Болеть не перестало, но уже не отравляло.

Татья ушла, но Элайджа не сразу это принял. Он еще сидел, прислонившись спиной к могучему дереву. Много вспоминал. Когда столько живешь, волей-неволей накапливаются воспоминания. Размышлял обо всем, что произошло в их жизнях. Он недолго ходил после этого по старому лесу. Больше не было смысла, он нашел то, что искал для себя. Даже если это был лишь мираж — пусть. Он должен ее отпустить. Что ушло — то ушло. 

Элайджа никогда не расскажет об этом. Ни Клаусу, ни кому-нибудь еще. Им не нужно. Но забыть никогда не будет в его силах. 

Первую жертву нельзя забыть. Его первая жертва — будет рядом до конца его бессмертия.