— Ты уволен.

Гэвин это уже понял. Он не дурак. Он умеет читать. Но, возможно, Фаулер в этом сомневается, потому что Рид молча пялится на заявление уже минут двадцать. Или тридцать. Гэвин не знает. Оторвавшись от созерцания бумаги, он откидывается на спинку стула, которая угрожающе скрипит под его весом.

— Мне правда очень жаль, Гэвин.

Фаулер нервно вертит в руках ручку. Он наверняка ожидает, что Гэвин сейчас начнет истерить, ругаться, громить кабинет и всячески его осквернять. Может быть даже нассыт в углу. Джеффри даже отставляет подальше от него свою кружку, видимо опасаясь, что Рид в порыве ярости может разбить ее. О свою голову. Или о голову Фаулера.

— Тебе выплатят компенсацию. Ты все-таки пахал столько лет. Не считая еще пяти лет в академии...

Джеффри говорит что-то успокаивающее, но Гэвину его утешения нахер не сдались.

Он замирает на стуле, старательно прислушиваясь к себе. Может сердце забьется быстрее, или хотя бы чуть сильнее, чем обычно. Но нет. Ничего. Даже кулаки не хочется почесать об чью-нибудь морду. Хотя по всем законам жанра он должен сейчас идти искать тех пластиковых уродов, из-за которых ему и еще парочке сотрудников сделали ручкой.

Кто ж знал, что вслед за Коннором и Ричардом в участок потянутся еще жестянки, желающие блюсти порядок в городе, защищать человеческие (и не только) жизни, а также оставить без работы его, Гэвина, и еще нескольких “счастливчиков”, потому что андроиды (вот неожиданность!) оказались куда более удобными (во всех смыслах) работниками — они не мрут как мухи, если их нафаршировать свинцом; не требуют больших зарплат; а ненормированный рабочий день не вызывает у них нервное и физическое истощение.  Ах, да, еще они не такие тупые как Гэвин. Они ничего не забывают, не опаздывают и не напиваются. Хотя с последним Гэвин бы поспорил. В памяти все еще было свежо воспоминание блюющего тириумом Ричарда, который напился какой-то хитровыебаной андроидской дряни. Потом в экстренном порядке пришлось весь тириум переливать, потому что та отрава испарялась из благородной голубой крови непозволительное для полицейского андроида время.

— Гэвин?..

Гэвин мычит что-то неопределенное. Что-то среднее между “пошел я нахер, да” и “пошел ты нахер, да”.

— Ты в порядке?..

Это так странно. Казалось бы, такое важное событие в его жизни, а ему абсолютно похер.

Гэвин пожимает плечами.

— Да.

Говорят, что по силе стресса потеря работы — это словно потеря родственника. Но Гэвин так не думает. Ему есть с чем сравнивать.

— Гэвин… Ты ведь понимаешь, что я пытался этого избежать, но от меня, к сожалению, мало, что зависит.

— Да.

— Я могу помочь с работой. Подыскать тебе что-то взамен. У тебя отличные рекомендации, и ты мог бы…

— Нет.

Кажется Джеффри даже вздрагивает от этого его “нет”, как будто Гэвин ему по морде дал.

— Что-то уже есть на примете? — Фаулер пытается улыбаться, но получается у него прескверно. Гэвину кажется, что тот сейчас расплачется.

— Нет.

Он столько лет работает на Фаулера, но еще ни разу не видел его таким растерянным.

—  Могу я поинтересоваться, почему? — аккуратно спрашивает Джеффри.

Гэвин смотрит на него пустым взглядом. Он не знает, что должен сказать. Ему даже себе сложно ответить на этот вопрос. У них за мыслительные процессы всегда Ричард отвечает. Но Ричарда здесь сейчас нет, и Гэвину приходится заставить себя задуматься над этим вопросом самостоятельно.

Он по обыкновению впадает в полное оцепенение, поэтому вспомнить все причины, по которым он не хочет искать новую работу оказывается вызовом самому себе.

Наверное можно начать с того, что ему вообще очень трудно вставать каждое утро. Помогает разве что только мысль, что он может предотвратить убийство чьей-то жены. Убийство своей жены он вот не смог предотвратить.

Иногда Гэвин думает, что очередной день появления на работе — это день, когда он не бросился под свою газонокосилку. Не то чтобы он часто думал о том, чтобы покончить с собой. Скажем так, эта мысль всем людям приходит в голову рано или поздно, а Гэвин склонен к суициду исключительно по утрам. Что впрочем тоже характерно для большинства.

Он думает, должен ли он озвучить это или нет, пока до него не доходит, что Фаулер на самом деле и так знает ответ.

— Гэвин, уже два года прошло…

— Угу. Скажи об этом Хэнку, — огрызается наконец Рид. — Что-то я не заметил, чтобы ему спустя четыре года полегчало.

Он выдыхается практически сразу же. Несмотря на то, что обстоятельства требуют вовлеченности — он не может вести себя соответствующе. У него не хватает сил разыгрывать представление.

Фаулер тихо вздыхает.

— Он, в отличие от тебя, хотя бы пытался. К психотерапевту даже ходил. Ты должен заставить себя, Гэвин. Ты же сам загоняешь себя в эту яму еще глубже, тебе так не кажется?

Гэвину не кажется. Он все прекрасно знает. Он копает себе могилу чайной ложкой. Чтобы никто не видел. Особенно Ричард. Какие ему походы к психотерапевту, зачем, если есть Ричард. Спасибо, что он в отличии от Коннора хотя бы не трындит целыми днями. Ричард предпочитает созидать и слушать. Гэвин предпочитает только таких психотерапевтов. Поэтому он выговаривается только ему и кофеварке дома. Последняя, как никак, пока единственная, кто отговаривает его по утрам от быстрой смерти под острыми лезвиями газонокосилки. Наверное, если однажды кофеварка сломается, Ричард найдет его изуродованный труп на идеально-ровной лужайке перед домом.

Мда, раньше он бы посмеялся и покрутил бы пальцем у виска, если бы кто-то сказал, что он дойдет до такой жизни. Но реальность сильно калечит. Вот ты был счастливым мужем, молодым успешным детективом, оптимистом и красавцем мужчиной. А потом ты неожиданно обнаруживаешь в зеркале непонятного мрачного мужика, с небритой покоцанной ряхой,  с кольцом на правой руке [1], суицидальными мыслями и наполовину пустым стаканом виски [2].

Его жизнь после смерти Эйприл превратилась в день сурка — он заставляет себя проснуться и сползти с кровати, чтобы забыться на работе и не впасть в очередной экзистенциальный кризис, терзаясь размышлениями от тщетности своего существования. После работы он возвращается домой. Точнее на диван, на котором он проводит остаток дня (жизни), стараясь не двигаться.

Он не готовит себе есть, предпочитая полуфабрикаты, приготовление которых ограничивается засовыванием в микроволновку.

Он не ходит в магазин до тех пор, пока в сотый раз не убедится, что холодильник действительно пуст, а телепорт еще не изобрели.

Время от времени, конечно, приходится выходить в магазин за очередной порцией спасительных полуфабрикатов, вискаря и сигарет, но делает это Гэвин, только когда желудок предательски урчит, напоминая, что он не андроид и не может третьи сутки довольствоваться только святым духом. С недавних пор, он, правда, освоил доставку продуктов на дом. Боже, храни Америку и интернет.

Гэвин даже не ходит в бар. Он предпочитает этому компанию Джека [3]  и тепленькую, уютную вмятину от задницы на диване. Он не способен вести светских бесед; не умеет (или не хочет) флиртовать с незнакомцами, которые, к (их) счастью, не предпринимают попыток познакомится; и даже не может смотреть в глаза своим соседям — людям, имеющим наглость вести себя по-соседски. Иногда они решаются помахать ему ручкой, когда он утром выполняет свой обязательный ритуал по поддержанию идеального газона, которым так бредила Эйприл. А самые отчаянные даже стучат к нему в дверь, чтобы… Гэвин не знает чего они все хотят, и когда это происходит, он просто выключает свет в гостиной и притворяется мертвым на своем диване. Они наверняка, знают, что он дома, потому что он выключает свет именно в тот момент, когда раздается стук в дверь. Он изо всех сил старается избавиться от них, пока те не уходят. И все это время он бормочет в темноте что-то вроде “идите нахуй” или “какого хера”.

— Знаешь, Джеффри, — Гэвин вытаскивает из кармана куртки помятую пачку сигарет, отмечая, что руки все-таки мелко подрагивают. — Все мы...  — он неопределенно ведёт плечами, вытаскивая зубами из пачки сигарету, — или почти все... умрём.

Фаулер, как и следовало ожидать, не находит слов. Рид со вздохом встает, пожевывая кончик сигареты.

— Так что насрать... Веришь. Нет? — Гэвин прикладывает руку к груди. — Насрать.

— Гэв…

Рид выпрямляется, вытаскивая изо рта сигарету, обрывая Фаулера одним взмахом руки.

— Да не переживай ты так, Джефф, я справлюсь. Может быть оно и к лучшему. Отдохну. Займусь собой,  — это он, конечно, кривит душой. — Денег на пару лет безбедной жизни хватит. А там посмотрим… — потом ему деньги вряд ли понадобятся, потому что он наверняка выпилится или сдохнет от голода. Но Фаулеру он, конечно же, этого не скажет. — Теперь можно даже со спокойной душой подключить кабельное. А то я с этой работой забыл как телевизор включается.

Гэвин вытаскивает из пояса табельное, стягивает с пояса значок, скидывая все это на стол. Он неловко топчется на месте, не зная, что еще сказать. Но сказать что-то нужно, потому что Фаулера по-человечески становится жалко. На нем совсем лица нет.

— Ладно… Типа... приятно было вместе работать?... И все-такое…

Лицо Джеффри искажается какой-то болезненной гримасой, и Гэвин решает, что пора валить, потому что иначе он может сорваться. Плакать он, конечно, не будет — мужики не плачут, это просто глаза потеют. А вот въебать кому-нибудь — это пожалуйста. Он разворачивается и открывает дверь.

— И это… Ричи тут не обижайте.

Это, наверное, было лишним. Ричард сам кого хочешь обидит. Да и его тут все очень любят, так что... Но все-таки. Гэвин не какая-нибудь бездушная сволочь, чтобы не вспомнить про напарника.

Фаулер никак это не комментирует, только понимающе кивает.

Гэвин выходит из кабинета, и, наверное, впервые в жизни он не хлопает этой стеклянной дверью.

Сколько времени занял этот разговор? Пять минут? Десять?

Рид топает к своему рабочему столу. Он замирает у стула для посетителей, оглядывая свой уголок. Стол, терминал, какие-то неразобранные бумажки. Ричарду придется их разобрать.

Гэвин невольно вздрагивает.

Ричард на вызове с Коннором. И он еще не знает, что Гэвина выперли.  

Его начинает тошнить. Нужно бежать отсюда. Немедленно.

Поэтому он оставляет все, как есть, срываясь с места как ошпаренный.

Фаулер стоит в дверях своего кабинета и смотрит на него, заметно растерянный, но уже смирившийся.

Гэвин топает на выход, оглядываясь по сторонам: коллеги разговаривают по телефону, пишут электронные письма или еще какое дерьмо, и никто не обращает на него внимания.

Они его не хватятся.

Рид резко замирает на месте. И на него, наконец, поднимают глаза некоторые офицеры и патрульные, что замерли у чужих столов.

Гэвин пробегается по ничего не выражающим лицам и бесцветным глазам. Сколько он тут работает? Он почти не знает имен этих людей.

Рид похлопывает себя по бокам, выискивая зажигалку. И спустя мгновение прикуривает прямо посреди участка, привлекая к себе еще больше внимания.

— Знаете что? — он щурится от едкого дыма, отмахиваясь от него ладонью. — Идите вы все нахер.

Ответом ему служат хмурые непонимающие взгляды и тишина, нарушаемая только звонком стационарного телефона, что раздается  где-то в глубине участка.

Гэвин даже поворачивает на пятках вокруг своей оси, чтобы все наверняка поняли, что его обращение адресовано к каждому из присутствующих.

Рид больше не оглядывается, топая на выход, и на прощание вздергивает над головой средний палец.

Идите вы все нахер.