Каждую ночь я вижу сны. Не всегда радостные, не всегда яркие, чаще с чувством, что я бесконечно проваливаюсь в чёрную бездну. И света нет. Зато есть ощущения, запахи и, как иногда кажется, мысли.
Сложно сказать, что в мире снов — реальность, пусть и искажённая, а что — помощь от услужливого сознания. Появляются смазанные лица людей, всплывают имена и обрывки разговоров, которых я, проснувшись, ни за что не вспомню; изломанные твари скачут по моим следам, страшно гортанно воют и гонят, гонят всё дальше от спасительного просвета… или они тоже убегают?
Самыми неприятными оказываются сны о светлых комнатах. Там тепло и вкусно пахнет; совершенно тихо и уютно. Тепло так, как тепло не бывает. Что-то нудно ноет внутри, и в клочья, в клочья остатки ума, которые ещё Зона выжечь не успела. Но после таких сновидений сердце разрывается от тоски и боли. Что это за комнаты? Зачем они мне? Не помню. Ничего не помню. Ни кто я, ни как меня зовут, ни где я нахожусь.
Только просыпаюсь каждый раз с ощущением потерянности. Будто забыл что-то важное или потерялся сам.
***
Утро начиналось стандартно. Каждый раз мне удавалось застать бледный рассвет. Он загорался ненадолго: только облака зарозовели с краёв от первых лучей, как тут же все карамельные оттенки глотала серая мгла. Серый — цвет этого места. Он был везде, даже в деревьях и земле. Прятался в оттенках грязно-коричневого и пожухлой траве, но я-то знал, что он безраздельно царствовал там во всём.
Моя землянка располагалась в склоне холма. Не землянка, а, скорее, бывшая нора. Я набрёл на неё в один из дней своего бесконечного блуждания. Кто-то уже начал её обустраивать, но почему-то забросил, оставив внутри укрепленные деревянными подпорками стены и ящик с едой и медикаментами. Только ими, собственно, пока и жил. Конечно, я понимал, что рано или поздно припасы закончатся, и тогда жизнь подойдёт к её логическому завершению, поэтому с упорством лягушки в горшке со сметаной продолжал барахтаться, каждый день отправляясь на поиски припасов и топлива для костра, забираясь всё дальше и дальше.
В тот день я чувствовал небывалое воодушевление. Не так давно приметил стаю кабанов, которые паслись у кромки леса. Это были не просто зверюги — щетинистые монстры с крепкими, как сталь, черепами. Я знал об их уязвимых местах — не помню, как и откуда, но знал. И, полный решимости, был готов отдать последнее за сочный окорок.
Выбрался на поверхность, покрепче сжал обрез и приготовил горсть мелких камушков, которые набрал тут же. Привычным жестом кинул их перед собой — ловко, без широкой дуги, ровно туда, куда и наметил. Помню, как вышел так первый раз, ещё до того, как нашёл «нору». Всё тело ломило, а в голове было непривычно пусто. И ещё это противное ощущение тошноты, когда казалось, что само пространство раскачивается и бросается на меня. Слишком резкое, слишком… Просто слишком.
А потом случилось
это.
И так враждебное пространство раскололось на части, меня потянуло в сторону. Помню, как хватался за слабую траву, но и это не помогло. Меня подкинуло на несколько метров, а в следующую секунду бросило к ближайшему дереву. В спине что-то хрустнуло, позвоночник прострелило болью, во рту я почувствовал вкус крови. Но мне повезло. Да, мне именно повезло. Хотя бы потому, что я остался жив и даже сохранил способность мыслить. «Аномалия… Карусель», — всплыло в голове.
Помню, как стоял на коленях, сплевывая кровь, перебирал в пальцах сухую землю и выбирал крупные твёрдые комки и камни. Поразительно, как меня не размазало. Только боль осталась немым укором за мою невнимательность. Плох тот сталкер, у кого память коротка. Не просто плох — мёртв. Теперь я уже был готов, вернув себе доведённые до рефлексов привычки.
Сейчас мне думается, что я не смог бы вернуться домой прежним. Хотя вру. «Дом» — это уже что-то абстрактное, далёкое. Его скрывает мгла во снах и пустота на месте воспоминаний наяву. Какой смысл в этих всех «за и против», когда от настоящего зависит следующий вздох?
Всё дальше в дебри…
Минут через пятнадцать уверенного, но осторожного шага показалась опушка леса. Кабаны, как я и думал, были на месте. Довольно цыкнув, я сощурился: большие, ленивые туши вяло валялись на привычной лёжке и даже не подозревали, что я находился здесь, совсем рядом. Только одному хряку никак не лежалось. От скуки или по другим только ему известным причинам он слонялся вокруг, иногда останавливался, вёл клыкастым рылом по воздуху или тёрся облезлым боком о ближайшее дерево. Даже отсюда я слышал их довольное хрюканье. Внутри всё сжалось от ужаса, азарта и желания одновременно выстрелить и броситься прочь.
Я затаился, выбирая удобный момент. План был прост, как хвост собачий. Кабаны хоть и казались большими и грозными, интеллект имели ещё меньший, чем их немутировавшие собратья. Лесок за ними через десяток метров превращался в настоящий лес: лабиринт из толстых стволов деревьев, белёсые копны ржавых волос и жгучего пуха, чуть дальше я даже видел несколько гравитационных аномалий, но добегать до них в мои планы не входило. В целом, всё было просто: заманить кабанов в лес, там они разбредутся, а самого тупого и упрямого — завалить. Да, вот так легко.
В животе заурчало, голод отозвался сводящим спазмом в желудке. Сейчас или никогда.
Только я поднялся с места, как тут же упал назад, прижимаясь к земле. Кабаны навострили уши и повскакивали на ноги, до моих ушей дошло их громкое возбуждённое хрюканье. Что могло их всполошить? Я мельком осмотрелся, но даже не увидел, а услышал причину беспокойства. Собаки. Целая свора слепых собак и несколько чернобыльских псов. Только мельком насчитал с десяток костлявых спин.
Твою мать. Первыми в бой ринулись чернобыльцы. Подлые твари умели высоко прыгать, их серые косматые тела взметнулись в воздух. Один из них тут же повис на шее ближайшего кабана, второму повезло меньше: он упал, и кабан тут же подмял его под широкую грудь. Визг смешался с лаем, стая нагнала вожаков. Кабаны метались по поляне, рябая смесь рыжих и белых шкур то рассыпалась в стороны во время очередного яростного рывка, то захлестывалась кольцом вновь. Псины метались, бросались из стороны в сторону, пугали кабанов, носясь вокруг них кругами, и сколько их было на самом деле, не разобрал бы и сам дьявол. Бойня постепенно смещалась в сторону; вой и рычание становится всё яростнее, неистовый рёв, лай слепышей и хриплое рычание последнего чернобыльца. Наконец кабанам удалось прорвать оцепление, и они понеслись в сторону леса, растерзав острыми копытами несколько собачьих тел. Вся стая рванула следом, оставив менее везучих собратьев захлёбываться в крови. Плохо. Очень плохо.
Это же надо… Стоило воплям своры стихнуть вдали, как я поднялся и побрёл к бывшей лёжке. Охота загублена, желанный окорок уковылял от меня в неизвестном направлении, став кормом для собак. Спорно, впрочем: кто чьим кормом станет, ещё вопрос, — однако меня это не утешало. Я только вздохнул, осматривая примятую траву. Тут и там валялись окровавленные комки шерсти и обрывки шкур. Ещё один невольный вздох вырвался из груди. Стоило вернуться назад или всё же побродить по округе в поисках другой дичи? Ответ был очевиден, и я поправил обрез, подбрасывая в руке первый камушек.
Надеялся, повезёт больше, иначе из еды у меня на примете осталась бы только сырая земля. А, как известно, поедание радиоактивной глины вредно для здоровья.
***
Стояла ночь. Тревога накатывала с головой. Уснуть удалось только к утру, когда с неба закапал дождь. С улицы тянуло сыростью, и я только сильнее сжался в комок, обхватив себя руками. Дождь сбивал со следа ночных тварей. Наверное, за это я его и полюбил.
Мне снился океан. Огромный, бесконечный. Волны накрывали с головой, несли неукротимой стихией куда-то вглубь, и я захлёбывался в пене и соли, оглушённый воем ветра, тяжёлый и неподъёмный из-за тянущего вниз намокшего костюма и обреза. Небо смешалось с водой, а я всё тонул, чувствуя, как сводит мышцы от холода. И мутный свет виднелся всё дальше, а под ногами — мгла…
Резкий высокий звук резанул по ушам. Оглушительный после страшного сна. Совсем рядом. Я резко вскочил, притянул к груди обрез — ещё одна старая привычка. Прислушался. Звук повторился. Спросонку думалось туго, но я всё же соображал. Звук напомнил скулёж, вот только кому бы здесь скулить? Осторожно выглянул. В темноте глаз не мог ни за что зацепиться, и я не сразу заметил серое пятно-тело.
Псевдособака. Наверняка одна из тех, которые обломали мне охоту на кабанов. Только стаи что-то не заприметил. Аккуратными шагами подошёл ближе, обоняние резанул запах мокрой псины, на расстоянии ткнул стволом в грязный бок. Псевдособака только слабо рыкнула и глянула в мою сторону, не отрывая головы от земли. Звук вышел глухим, каким-то неправильным, с клокочущими нотками. Ранена? Только-только попривыкнув, различил запах свежей крови. Первой мыслью было: убить и разделать, как хотел поступить с кабаном. А если приманит сородичей? Только этого для полного счастья мне и не доставало.
Чернобылец снова рыкнул, и я с удивлением узнал в рычании мольбу. Или причиной тому был взгляд? Казалось, со мной всё же что-то происходило не так. Каким мог быть взгляд у псевдособаки? У этого концентрата злости и ненависти. У этого… впрочем, неважно. Я всё равно был почти трупом.
— Что, Шарик, болит? — с трудом разомкнул губы. Голос показался чужим, слишком грубым. Сколько я провёл в полном молчании? Собака на этот раз меня проигнорировала. Я только вздохнул, нырнул на минутку в укрытие, отщипывая тощую лапу от подстреленного днём тушкана, а затем вернулся и осторожно подвинул к псу. Тот ожидаемо приоткрыл глаза, наблюдая. Зачуяв запах еды, обеспокоенно завертел носом, а потом всё с тем же клокочущим рычанием схватил зубами подачку. — Прожорливая тварь, — усмехнулся я.
Было бы смешно, если бы он оклемался и вцепился мне в горло.
— Эй, Шарик, только не дури, — предупредил его я, а внутри всё так и сжималось. Шарик настороженно молчал, но я периферией сознания понимал, что страх перед животным отступает. Какое-то странное чувство. Уверенность. Или надежда?
Так началось наше странное сотрудничество. Не могу объяснить, как и почему. Но он остался со мной. Поначалу я отдавал ему часть своего кровно добытого. Благо, тушканов в лесу было полно. Потом пёс совсем оклемался и стал понемногу шевелиться. В один из дней я заметил, что он идёт следом — пока на приличном расстоянии. Он внимательно следил за тем, что и как я делал, останавливался, когда останавливался я.
— Шарик, я тебя вижу, — крикнул я. Псевдособака привычно зарычала и прижала уши к тёмной голове. За время нашего совместного пребывания я успел к нему привыкнуть. Самой большой проблемой с его стороны было это самое рычание. Перманентное, постоянное. Он рычал, когда ел, когда видел меня, когда я уходил. Он рычал даже во сне.
И скоро я понял, что различаю в его рычании оттенки. Поначалу я гнал от себя эту мысль. Ну что за бред? Какие оттенки в голосе псевдособаки?! Ненависть и злоба. Злоба и ненависть. Удивительно, как из одного и второго сложилось «друг».