После тренировки тело болело, но мне нравилась эта боль — она заставляла меня верить в себя. Она была доказательством того, что я умела хоть что-то, и помогала ненадолго забыть о своей никчемности. Когда понимаешь, что обладаешь физической силой, забыть о моральной слабости просто.

Мышцы надрывались и разрушались, чтобы восстановиться и стать сильнее. Так и с людьми: порой, чтобы стать сильнее, человеку необходимо сломаться.

Утро было безоблачным, но если бы в небе и были облака, я бы в деталях помнила каждое.

Я всегда находила, чего бояться, и моя жизнь целиком и полностью состояла из страха, от которого мне так и не удалось избавиться. Но отказы, наверное, были единственным, чего я не боялась. Просто потому, что успела к ним привыкнуть.

Выходя из очередного офиса после очередных напыщенных речей, я не испытывала сожаления или злобы. Так же, как привыкла к отказам, я привыкла быть никому не нужной — даже самой себе.

Солнце припекало, прохожие спешили по своим делам — тот день ничем особым не выделялся. Жизнь текла своим чередом, кипела, бурлила и обходила меня стороной.

Словно мир был океаном, который пронзали стремительные течения и стаи рыб, а я была булыжником на его дне. Булыжником, который видел и слышал больше, чем любая из рыб, способных переплыть океан — ведь они так спешили, что не замечали в своих странствиях того, что замечал неподвижный булыжник.

На аллеях, на улочках и на дорогах, на машинах и на ветвях, на столбах и крышах — призраки встречались везде. Но не всем.

Я начала их видеть с тех пор, как меня спас Адраган. Быть может, тогда я так ждала смерти, что умерла душой — и не ожила в итоге. Так и ходило по земле живое тело с мертвой пустотой внутри.

Выбросив из головы провалившееся собеседование, я брела куда глядели глаза. Слонялась без той же цели, без которой существовала — толком и не жила. Я не позвонила маме, не пошла домой, не оплакивала свою никчемность. Я шагала и размышляла о призраках, с которыми ощущала родство.

Именно рядом с ними я обретала себя. Именно в мертвецах я находила утешение и причину жить.

Каково призракам наблюдать за бурлящим миром и осознавать, что сами они — больше не его часть? Страдали они по нему или же были рады выпутаться из земных цепей?

Один из них, который попался мне на пути, начал растворяться в воздухе. Призраки уходили в иной мир, поскольку не принадлежали этому.

Но почему они не исчезали сразу после смерти? Почему задерживались здесь? Почему были так спокойны перед лицом живых, которых покинули?

Вскоре напоминаний о призраке не осталось, а я так и смотрела задумчиво на то место, где он недавно был.

— Разве не любопытно, куда они исчезают? — вдруг сказал кто-то вкрадчиво мне на ухо. — Ты ведь знаешь, где путь в небеса.

Я вздрогнула, развернулась и приняла защитную стойку, но незнакомец уже отступил, и мне не удалось его разглядеть — только неясный силуэт, мелькнувший в толпе.

Мне стоило разозлиться, догнать его и выбить всю дурь, но меня сковал запоздалый страх, заколотившийся внутри. Мир снова указал мне на мою уязвимость. На то, что никакое боевое искусство не спасет, если ослабить бдительность. С таким же успехом меня могли убить, и никто бы этого не заметил, как не заметили бы призрака, которым бы я стала.

Слова незнакомца продолжали звучать в голове.

Бесцельная прогулка закончилась. Меня захлестнуло желание поскорее очутиться в безопасности, и я заторопилась домой, подгоняемая вездесущим страхом. Я оглядывалась на каждом шагу, ожидая нападения в любую секунду. Руки предательски тряслись, когда открывали дверь квартиры. Я выронила и разбила чашку, попытавшись заварить успокоительный чай.

Меня никогда так не заставали врасплох, даже тогда, когда приставили к горлу нож. Я и не почувствовала присутствия этого незнакомца сзади — хотя должна была, должна!..

Рухнув на стул, я неподвижно сидела, пока не унялась дрожь, и убеждала себя в том, что ничего страшного не случилось. Ну пристал на улице какой-то псих — с кем не бывает?..

Но этот псих был не «какой-то» — а такой, как я. Он понял, что я смотрела на призрака, а значит — видел призраков сам. Но что же ему было от меня надо? С чего он взял, что мне интересно, куда пропадают души? И какое ему дело до моих познаний?

Стол вдруг завибрировал, и я подскочила.

Это звонил телефон. Чертыхнувшись и укорив себя за пугливость, я ответила на звонок.

— Хлоя, почему весь день не звонила? — укорила меня мать. Ну хоть не кричала — спасибо и на том.

— Да так, забылась. Все равно обрадовать нечем. Никаких перемен.

Мама сделала глубокий вдох, чтобы разразиться жизнеутверждающей тирадой, но я перебила ее в последний момент:

— Ты знаешь о древних развалинах в наших горах?

— Все жители города что-то об этом знают. Ты даже на экскурсию с классом ходила, помнишь?

Я крепко сжала телефон. Помнила, хоть и с радостью бы забыла.

— А там был «путь в небеса» или что-то такое?

Как бы меня ни злил тот незнакомец и его попытки к чему-то меня привлечь, его слова что-то во мне задели. Я впервые оказалась так близка к тому, чтобы познать тайны душ. К тому, что так меня манило.

— Ну еще бы! Об этом месте ходит много легенд. Говорят, что древние соорудили лестницу в горе у кладбища, чтобы души умерших быстро находили путь в небеса. Вот и дали ей в народе такое название. Жуть, если честно.

Ладони вспотели, и из них едва не выскочил телефон. Путь в небеса все-таки был.

— А с чего это ты вдруг спрашиваешь?

— Да так, — повела я плечами, на ходу придумывая отмазку. — В наших окрестностях столько интересных мест, о которых мы ничего не знаем. И ехать далеко не надо. Может, как-нибудь выберемся все вместе?

— И правда, люди едут отдыхать в другие города и страны, не подозревая, какие чудеса скрываются прямо у них под носом. Конечно, надо как-нибудь пойти. Я тоже об этом думала. Как насчет выходных? Надеюсь, там не будет толпы туристов. Все-таки сезон.

— Все равно пойдем, — отозвалась я твердо.

В каждом городе есть какие-то места, обросшие легендами. Где-то это река, кишащая призраками, где-то — пещера или водопад, укрывающие страшных зверей, у кого-то в лесу затерялся заброшенный дом, а где-то, как у нас, сохранились развалины древних цивилизаций, к которым сам бог велел придумать легенду. И уж если какое-то место обрастало легендами, то легенды эти почти всегда — о смерти.

Людей во все времена привлекало все неизведанное, и это любопытство подталкивало их к открытиям. Но смерть по сей день остается неразгаданной для живых, чем и будоражит их воображение. И мое.

Я никогда особо не интересовалась историей родного края или его наследием. Когда мы с классом поехали на ту экскурсию, я думала лишь о том, как нам весело будет вместе.

В горных лесах, куда нас привели, стояла огромная каменная чаша. Кто-то сказал нам, что она исполняет мечты, если написать их на бумаге и сжечь в той чаше — и все тут же закопошились, доставая необходимое. И я была среди них. Но в последний момент растерялась.

Обычно я знаю, чего я хочу, чему завидую и о чем мечтаю. Но если меня спросить, если я целенаправленно об этом задумаюсь, то обязательно растеряюсь. Так случилось и в тот раз. Но тянуть было некогда.

И тогда я написала то желание, которое бы точно не потратила зря.

Я пожелала, чтобы все близкие были счастливы. И сожгла. Пламя меня заворожило, и за тлением своего желания я наблюдала с наивной верой в волшебство.

А потом я узнала, что это была чаша не желаний, а страхов. И что в ней нужно сжигать свои страхи, чтобы они никогда тебя больше не посетили. А я взяла и лишила всех счастья.

С тех пор я не любила чудеса, что скрывались у меня под носом, не доверяла первой услышанной легенде и предпочитала бы ездить на природу куда-нибудь в другую страну.

Обо всем этом я вспоминала, когда пробиралась сквозь те самые леса, в которых укрывались развалины. Закончив разговор с мамой, я сразу подорвалась и направилась туда, хотя и не понимала, зачем. Зачем следовала словам подозрительного незнакомца. Любой разумный человек назвал бы это безумием, и мой разум нашептывал мне то же.

Но любые другие только мечтали о том, чтобы разгадать величайшую тайну смерти, а я получила возможность прикоснуться к этой тайне самой — и это распаляло воображение, которое отметало все доводы разума прочь.

Лес поприветствовал меня тишиной. Его деревья, взросшие средь смертей, будто и сами шептались о смерти. Никаких толп туристов, никакого случайного путника, и даже ветхие дома редких жителей казались заброшенными в этой тиши.

Немного поблуждав по смутно вспоминавшимся тропам, я настигла тех древних построек, куда нас водили, и наткнулась на чашу страхов. И в нерешительности замерла перед ней, вновь проживая случившееся. Возможно ли обратить его вспять?..

Я написала на тетрадном листке одно слово — «несчастье» — и сожгла все с той же верой в волшебство, которая все-таки меня не покинула, и с надеждой исправить прошлую свою ошибку.

Как бы мы ни убегали от прошлого, оно все равно остается частью нас, и с ним нельзя не считаться. А иногда к нему следует возвращаться.

Пламя превратило бумажку в прах, и я словно освободилась от гнета прошлого, наконец с ним смирившись.

Впереди поджидало кладбище. И лестница, ведущая в небеса.

По заросшему пустырю было сразу и не понять, что это — кладбище. Но дух смерти, сгустившийся тут, не давал усомниться. Как и неровные ступеньки, выложенные в склоне горы, которая укрывала кладбище.

Вздохнув и крепко сжав кулаки и веки, я подумала о том, что занимаюсь дуростью. Я преодолевала горные тропы и дикие заросли лишь из-за слов какого-то незнакомца, в котором узрела первого понимающего меня человека. Только из-за каких-то глупых легенд, которые не всегда оказываются правдивыми — и не всегда оказываются неправдой.

Открыв глаза, я шагнула на каменную ступеньку. Будь что будет.

На вершине горы не было ничего. Не было там ни следов древних построек, ни протоптанных троп, не росло там ничего, кроме жухлой травы. Так пустынно, как и полагается пристанищу призраков.

Я неторопливо прошлась по неровной земле и замерла у самого края обрыва. Когда я посмотрела вдаль, — на недосягаемый горизонт, на возвышавшиеся там горы — то забыла обо всем, что меня сюда привело. Все, чего мне хотелось — растянуть на вечность миг безграничной свободы ветра и немыслимой высоты, которая пугала настолько же, насколько манила прыгнуть. И я широко раскинула руки, вбирая это все в себя.

Впрочем, когда я не удержала равновесие, оступилась и по-настоящему полетела вниз, мне расхотелось прыгать. Но было поздно.

Высоты можно не бояться, но падать с нее страшно всегда. Но и испугаться я не успела, не успела почувствовать боль, не успела попросить прощения у родителей за свою дурость, — или просто не помню, успела ли, — как наступила темнота. После этой темноты свет все-таки наступил, и загробным он был лишь наполовину. Жаль, что не целиком.

Ведь умирать проще тогда, когда ничего не знаешь о смерти. Неизведанности, как и высоты, можно бояться, можно перед ней трепетать, можно верить, что плохого она не несет — и ничто не будет ошибочным, раз уж не знаешь правды. А когда ее знаешь — тогда и знаешь, чего действительно стоит бояться и во что верить тщетно.

Меня пробудил озноб. Или то, что кто-то неустанно хлестал меня по щекам и никак не мог остановиться. Что настигло меня раньше, — озноб или боль — было и не сказать.

— Эй, ты в порядке? Как ты тут оказалась?

Поскольку мои распахнувшиеся глаза не убедили этого парня прекратить, я сама ударила его руку и отстранилась.

— Была бы в порядке, если бы ты меня не трогал. Упала с горы. Я мертва? Это тот свет? — пытаясь сохранить спокойствие при овладевшей мной панике, я спешно начала озираться.

И обнаружила, что лежала в снегу. Снег был повсюду; здесь царила зима. А ведь когда я падала, было лето. Но вряд ли я умудрилась проваляться полгода, к тому же после таких падений обычно не выживают.

Обычно.

Неподалеку стояло невысокое здание, распростертое вширь, и были проложены рельсы, уходившие в горизонт.

Похоже, спокойствие сохранить не удалось, раз взгляд нового знакомого сделался таким сочувственным — таким же, каким он смотрит на меня сейчас.

— Ты не мертва, но это действительно «тот свет».

Я скептически на него воззрилась и выгнула бровь. Безумцем в данной ситуации был кто-то один — либо я, раз уж мне такое мерещилось, либо он, раз нес подобную чушь. Ну или мы вместе лежали в психушке.

Лет ему было не больше двадцати пяти. Короткие каштановые волосы и серо-зеленые глаза, которые всегда будут смотреть на меня именно так — снисходительно.

— Все пути в небеса, которые строили в древности для мертвых, больше подходят для живых, — пояснил он, и я вынырнула из ступора. — Ну, скоро сама все узнаешь.

Он галантно протянул ладонь, но я не приняла помощь и поднялась сама, постепенно свыкаясь с холодом.

— Меня зовут Дэро́ш, — хмыкнул он, убирая руку.

— Хлоя.

День знакомства с Адраганом можно считать днем моего рождения, знакомство с Дэрошем символизировало мой конец, а Эрхарт был между ними связующим звеном, о котором я пока не подозревала.