Часы завибрировали, и я отложила Устав, который почти дочитала. Многие сведения, которые там содержались, мне и так рассказывал Дэрош. Запреты, запреты, правила, запреты, знаки различия на форме… Пожалуй, знаки различия стоило выучить. На небесах, как оказалось, было много разных должностей кроме проводников и работников станций.

Но последний раздел… И впрямь вызывал недоумение. Больше, чем на раздел Устава, он походил на сборник изречений какого-нибудь древнего философа. Или, скорее, поэта.

«Тот, кто слушает, но не слышит голоса мира — тот смотрит, но не видит его ужасов и его красоты»

Ну и как это поможет в работе?..

Протерев глаза, в которые будто насыпали песка, я посмотрела на циферблат часов. Высветились дата и время следующего рейса. На сборы и подготовку мне предоставляли двенадцать часов.

Какая щедрость.

Следовало хорошенько выспаться, но сон улетучивался от одной только мысли о том, что впереди поджидал рейс с мертвецами, которых придется держать в неведении. Будущее не обнадеживало и навевало извечный страх, и раньше я бы с радостью встретила его в могиле. Но теперь и о смерти было толком не помечтать.

Безуспешно проворочавшись в кровати, я вспомнила отличный — по заверениям некоторых — способ снять стресс. И встала перед грушей. Глубоко вздохнув, я представила, что внутри нее собрались все мои страхи, и принялась остервенело ее бить. Она раскачивалась и раскачивалась, но была прочной и не рвалась.

Что бы ни говорил Адраган, груша не избавила меня от стресса — ведь она оставалась невредимой, сколько бы я ее ни била. И все мои страхи оставались невредимыми вместе с ней.

Но какое-никакое облегчение она все равно принесла, ведь свои страхи удавалось хотя бы избить.

Меня остановили лишь боль в кулаках и одышка. И совесть. Я забыла о том, что должна была предупредить семью о рейсе — будто бы забыла о семье.

— Наконец-то ты позвонила, Хлоя…

Голос матери не был взволнованным или взвинченным, каким я ожидала его услышать, а был усталым и обреченным, и меня обуял стыд.

— Извини, отсыпалась после рейса, — смятенно ответила я. — И, знаешь… Ранним утром у меня снова рейс.

Мама молчала пару секунд.

— Папа тебя отвезет.

По моей спине пробежал холодок. Куда он меня повезет? В земное депо? Не на небесное ведь…

— Что молчишь, Хлоя? Я понимаю твое стремление к самостоятельности, но двадцать лет — несколько поздновато для подросткового бунта, не считаешь? Принимай помощь, пока тебе ее предлагают. Мы будем рядом не всегда, так что лови момент.

Я внутренне сжалась не только от посуровевшего тона матери; я вдруг осознала, что родители сами однажды попадут на поезд, если не ко мне в вагон. Как и все, кого я когда-либо знала. И на их участь я никак не могла повлиять — даже свою не определяла.

Встряхнувшись, я промямлила в трубку:

— Ладно.

— Вот и здорово, — вмиг подобрела мама, словно и не суровела. — Соберу тебе в дорогу еды.

И бросила трубку, чтобы я точно не посмела возражать. Но я бы не посмела и так.

Ранним утром, когда летний рассвет едва забрезжил, я села в машину, так нормально и не отдохнув. Одно радовало — папа болтливостью не отличался. Но и у него нашлось, что мне сказать.

— Мы так удивились тому, что ты устроилась проводником, — проговорил он, притормозив на светофоре. — Ты уверена, что это было верное решение? Ты ведь так этого не хотела…

Я не сразу сообразила, что на это ответить. И попыталась отделаться общей фразой, чтобы ненароком ничего не выдать и не ударяться при этом в ложь.

— Верный, не верный, но другого выбора у меня не было.

Светофор загорелся зеленым. Папа пребывал в задумчивости и не трогался до тех пор, пока сзади не раздались сигналы.

— Мать постоянно натыкается на новости о том, что поезд сошел с рельсов, в поезд врезался грузовик, машинист ошибся и свернул не туда… Люди гибнут. Да и мало ли, какие попадаются пассажиры? Мы волнуемся.

— У меня такое чувство, что на эти новости она натыкается не случайно, — проворчала я и набрала побольше воздуха в легкие. — А какой шум поднимают вокруг падающих самолетов? И что теперь, не летать? А между прочим, самолеты — самый безопасный транспорт. Пока стоит шумиха вокруг одного упавшего самолета, в авариях разбиваются тысячи машин. Но вокруг них такая шумиха не поднимается. Наверное, все уже привыкли к бьющимся машинам, но никак не привыкнут к самолетам. Это не вы за меня должны волноваться, а я — за вас. Каждый раз, когда ты садишься за руль, ты рискуешь умереть или стать убийцей. Если бы только все об этом задумывались…

Вдруг послышался скрип тормозов, машина резко остановилась, и меня бросило вперед — если бы не ремень безопасности, я бы влетела в лобовое стекло. На проезжую часть выскочила женщина с коляской, и папа успел затормозить лишь чудом. Женщина с недовольным видом зашагала быстрее, а он гневно ударил по гудку.

Он чуть не погубил жизни — свою, ее и наши. Или чуть не погубила она.

Она уже скрылась из виду, а отец все не мог шевельнуться.

— Пожалуй, ты права. Только будь осторожна.

Я тяжело дышала, меня трясло. Разразившись своей тирадой, я на дорогу и не смотрела. Дрожь во всем теле никак не унималась, как и давящее чувство в груди.

— Обещаю.

Папа высадил меня у ворот депо, кивнул на прощание и уехал, не спуская с дороги глаз.

Из меня вырвался протяжный вздох, — испуга ли, облегчения, — и я, спрятавшись за ближайшим углом, нажала на кнопку часов.

Спасибо, папа, за напутствие, но на том свете мне не грозила смерть.

Второй рейс был ничуть не легче первого.

Я переоделась в выданную форму, сложила вещи в шкафчик раздевалки и пошла к своему вагону, номер которого высветился на циферблате часов. Дэрош уже был там; он поприветствовал меня кивком. По привычке, выработанной с Адраганом, я было протянула ему для пожатия руку, но в последний момент одернула себя.

Моего порыва он не заметил. Или сделал вид.

Мы начали готовить вагон к рейсу, но утреннее происшествие никак не покидало моей головы. Не выдержав и рассказав все Дэрошу, я заодно спросила, как быть, если кто-то вызовется проводить меня на работу.

— Смело заходи в земное депо, — сказал мне он. — Тебя пропустят. Еще и справку могут выписать, что ты действительно работаешь проводником. Достаточно просто показать им часы — и они поймут все сами.

Я запомнила этот совет.

Вскоре мы приехали на вокзал. Открыв вагон и встав перед дверью, мы замерли в ожидании пассажиров, и ожидание это было утомительным. Призраков выводить не торопились.

— Ну как, ознакомилась с Уставом? — нарушил Дэрош звенящую тишину.

Я передернула плечами.

— Ознакомилась. Последний раздел тоже просмотрела. Что же это за Устав? Сборник философских изречений!..

Дэрош хмыкнул.

— Для нас Устав — что-то вроде Библии. Никак тебе не поможет, но знать его ты должен, чтобы уметь подтверждать свою веру. То есть, конечно, «предназначение».

— Начальница мне сказала, что его составлял принц… — осторожно затронула эту тему я. — На небесах что, монархический строй?

Дэрош слегка нахмурился. Он колебался, но в итоге все-таки решил рассказать.

— Да, можно и так сказать. У нас есть бог. Никто из нас, простых проводников, не видел его, но это он создал все, что здесь есть. Чистилище, Рай и Ад — изначально всего этого не было. Бог не хотел, чтобы души беспризорно бродили по небу, вот и организовал такой контроль в виде нас. У нас повелось называть его королем… А его сына — принцем. Не знаю, как так вышло, но уж как есть. И если о короле известно хоть что-то, то о принце — ничего. Кроме того, что он составил для нас Устав.

Я так и смотрела Дэрошу в глаза, вникая в его слова. Он отвернулся первым. К нам наконец выводили колонну душ, которых предстояло проводить в Чистилище.

— Так что над всеми нами есть бог, Хлоя. Ну а на том свете — тем более, — успел сказать Дэрош прежде, чем призраки поравнялись с нами.

Пассажиры вереницей тянулись мимо, заходя в вагон, но я никак на них не реагировала — зато Дэрош встречал улыбкой.

Я и существование «Небесного экспресса» признала с трудом, — сомневалась до последнего, пока сама на нем не проехалась, — что уж говорить про бога?

Если бы Дэрош не затащил меня в вагон, я бы не сдвинулась с места, и мой поезд уехал бы без меня. И закончилась бы моя карьера, не успев начаться.

Прохаживаясь по коридору туда-назад, он громко всех оповестил:

— Дорогие пассажиры, приветствуем вас на «Небесном экспрессе». Это ваше последнее путешествие, и мы сделаем все для того, чтобы оно было комфортным. Не стесняйтесь к нам обращаться. — По нашим с ним часам раздалась беззвучная вибрация, оповещающая об отбытии, и Дэрош, не отреагировав на нее внешне, выразил ее вслух: — Поезд отправляется. Куда бы вы ни попали, знайте, что это путь к новой жизни. Счастливого пути!

Получилось у него так естественно и натурально, что поверила даже я.

Поезд тронулся. Пассажиры благодарили своего проводника, их взгляды тянулись к его свету, и густая волна их надежды окатила вагон, задев и меня.

Вселять даже пустую надежду, даже ложную — и есть задача проводника душ. Справлюсь ли с ней я, если сама не способна собраться?

Очнулась я оттого, что Дэрош с силой сжал мое плечо.

— Не унывай, Хлоя.

«Не унывай». Я горько усмехнулась, потому что не могла так просто взять и последовать его совету. И он это понимал.

— Послушай, — закрыв двери нашего купе, он приблизился ко мне вплотную. — Каждому из нас тяжело. Думаешь, ты одна такая несчастная? — он повысил голос, но осекся и снизил тон. — Каждый проводник или надзиратель, которого ты встречаешь, тоже как-то сюда попал. Никто здесь не рождается. Всем нам было тяжело примиряться, всем нам было тяжело начинать. Кто-то не выдерживал и уходил, кто-то слишком ценил свою память и оставался, продолжая мучиться — но тяжело всем, понимаешь? Оглянись! В кого ни плюнь, у каждого отыщется ворох проблем. Мы не обращаем внимания на чужие беды потому, что нам хватает своих. И это в какой-то степени роднит всех нас. Ты не одинока со своими бедами, но тебе не с кем ими поделиться. Нельзя же вечно себя жалеть.

Я сжала кулаки и сглотнула ком, сдерживая злые слезы. Я не заплачу. Я не позволю Дэрошу чувствовать себя правым, хотя в глубине души мне очень хотелось с ним согласиться.

Я прекрасно понимала, что всем бывает тяжело. Но нормальные люди спокойно переносят трудности… А зачастую и не видят проблему в том, из чего ее раздуваю я.

Больше всего меня оскорбляло обесценивание моих тревог только потому, что «тяжело всем».

Оттого, что другим тяжело, мне не становится легче. И мне не становится легче, когда мне говорят, что я напрасно переживаю, напрасно боюсь; что я раздуваю проблему из пустяка и глупо из-за этого мучаюсь. Я знаю все это, знаю, но из раза в раз тревожусь и боюсь, и ничего не меняется!..

Примерно все это я и высказала Дэрошу, и между нами повисла напряженная тишина. Атмосфера тяжелела, и мой напарник первым отвел взгляд. Опять.

— Если тебе не становится легче ни от каких утешений, то как тебя успокоить? Причина твоих страхов — только ты сама. Но стоит ли так сильно чего-то бояться, если конец у всех все равно один?

До того, как я нашлась с ответом, Дэрош ушел к пассажирам, а я так и осталась сидеть в купе проводника. Бесполезная и ничего не делающая, но накатывающая свои часы.

Но за это мне стыдно не было.

В тот рейс я с Дэрошем больше не разговаривала, поддавшись своей гордости. Я обижалась и не знала толком, на кого — на него или же на такую принципиальную себя, которая не умела мириться.

Так и дулась до конца рейса. Но когда мы прощались, Дэрош протянул мне руку сам.

Нажав на кнопку часов, я очутилась за тем же самым углом, из которого уходила. Я посмотрела на здание депо, проглядывающее сквозь прутья забора, и дала себе слово его не бояться. Но в тот момент мне нечего было там делать.

Июльское солнце припекало, но тело охватила зябкая дрожь. Было трудно свыкаться с земной жарой после мерзлых небес. И почему бог создал тот свет таким холодным?..

Я встряхнулась, отогнала все навязчивые мысли и направилась домой, планируя по пути созерцать красоту родного города, которую не все привыкли замечать. И его ужасы. Но не успела я далеко пройти, как на меня вдруг налетела мама. Встревоженная. В слезах. Она схватила меня за плечи и долго всматривалась в меня, будто не могла поверить собственным глазам. И крепко меня обняла.

— Хлоя! Ты жива! А я-то думала…

Ее тревога передалась и мне, и я вновь ощутила загробный холод, словно и правда была мертва.

Пытаясь сохранить спокойствие, я осторожно отвела мать к скамейке.

— Успокойся, мама, пожалуйста… Ты же видишь, я жива. Да и с чего это мне умирать? Лучше расскажи, что случилось.

Мама, утерев лицо платком, прерывисто мне ответила:

— В новостях… сегодня утром… сообщили…

Она затряслась, не в силах продолжить, и я мягко уточнила:

— Что сообщили?

— Что с поездом случилась страшная авария!.. — выкрикнула мать и снова заплакала. — И что погибли люди… И в списке погибших было твое имя!

Я тут же догадалась обо всем, и у меня чуть волосы не встали дыбом.

Это не было ошибкой. Поезд на самом деле попал в аварию, люди на самом деле погибли, и в списке погибших на самом деле была я. Просто умерла вовсе не я. Просто… Просто умер человек, который меня прикрывал. Который работал под моим именем.

Мне стало страшно не меньше, чем маме, но вместе мы могли побороть наш страх.

— Они ошиблись. Мой поезд в аварию не попадал. Все хорошо. Ну ты и сама видишь, да? Я-то не призрак…

Мне было невыносимо видеть ее горе.

Все-таки у меня были причины жить.

Мы еще долго так просидели. Некоторые прохожие странно на нас косились, но в целом внимания на нас никто не обращал. Поднялся теплый ветерок, и жара немного спадала.

Но мне по-прежнему было зябко.

Немного успокоившись, мама заговорила:

— Послушай, Хлоя… Сейчас это было всего лишь совпадение или ошибка… Но кто знает, что случится потом? Вдруг ты и правда попадешь в беду? Даже если поезд не сойдет с рельсов — мало ли кто ездит на поездах! Прошу тебя, увольняйся!..

Я вздрогнула, но постаралась ответить твердо, как бы ни было это больно.

— Нет, мама, не уволюсь. Поезда попадают в аварии в тысячи раз реже, чем машины. Со мной все будет хорошо. Я буду осторожна. А если кто-то из пассажиров будет буянить, я быстро уложу его на лопатки, — попыталась я разрядить обстановку, но мама лишь досадно покачала головой.

— Ты всегда была такой упертой. Но не мне за тебя решать.

Я вымученно улыбнулась. Дрожь так и не унялась.

На месте той погибшей проводницы должна была быть я.

Вечерело. Проводив маму до дома, я передала ее в руки взволнованному отцу. Он смотрел на меня так же долго, как она, но не так удивленно. Похоже, он не сомневался в том, что со мной все в порядке.

Но не только родители застали те новости.

У дома мне встретился Адраган, и он вытаращился на меня, как на ожившего призрака.

— Хлоечка?.. Слава богу! — подбежал он ко мне. — Все так переполошились. Я убеждал их, что ты жива, но и сам до конца не верил.

Я крепко пожала ему руку, заодно демонстрируя свою материальность, и желала провалиться под землю.

— С моим поездом все в порядке. Не переживай. Может, погибла моя тезка… Или в депо что-то напутали и приписали меня не к тому рейсу, а журналисты толком не разобрались.

— Я тоже так думал. Не представляю, чтобы ты вдруг исчезла. Все к тебе так привыкли…

— Я тоже к вам привыкла, — закивала я и отстранилась, надеясь поскорее уединиться дома.

Рано или поздно исчезнут все.

— Сегодня на тренировку не приду. Сильно устала. Но завтра обязательно.

— Ждем, Хлоечка, — ослепительно улыбнулся он и стал тем Адраганом, к которому я привыкла. Тем уверенным, открытым и душевным другом, общение с которым делало мою жизнь светлее.

Мы распрощались, и я наконец попала домой.

Чем дальше я переламывала себя, тем мне становилось страшнее и сложнее. Но ничуть не легче.

У меня были причины жить, но жить мне совершенно не хотелось, как и не хотелось умирать. Мне было бы лучше просто не существовать. Никогда. Нигде. Ни в одном из миров.

И зачем я вообще нужна?..

Я беззвучно зарыдала, уткнувшись в подушку. Я редко себе это позволяла, но терпение иссякло. Я так устала. Я только-только начала свыкаться с ролью проводника, и тут — известие о смерти того, кто меня прикрывал.

Эта смерть лежала на моей совести. В этой смерти была виновна я. Поезд и без меня угодил бы в аварию, но если бы не я, на нем не оказалось бы моего «двойника».

И чем я это все заслужила? Где же божья справедливость? Где же его милосердие?..

Не выдержав всего того, что на меня навалилось, я уснула беспокойным сном. И проснулась ночью. Прямо перед грозой.

Ничто не предвещало эту грозу — день был жарким, безоблачным и душным. Но когда наступила ночь, откуда-то взялись тучи. Они заполонили небо буквально за пару минут. И тут же разразилась гроза, похожих на которую я никогда не видела. Она так меня заворожила, что волей-неволей я отвлеклась от того, что меня терзало.

Полил дождь — сразу яростный и хлесткий. Следом ударил гром — такой оглушительный, что едва не задрожала земля, и мне почудилось, что вот-вот обрушится потолок. Прямо перед окном полыхала молния, и на краткие мгновения в комнате становилось светло, как днем.

Я никогда не боялась грозы — я ее всегда любила. Особенно летнюю. Я любила высовываться наружу, пробовать вкус долгожданной прохлады и свежести, подставляться дождю и восхищаться молниями, испытывая первобытный трепет перед стихией.

Но той ночью я впервые ее испугалась.

То была не долгожданная гроза после надоевшего зноя. То была разрушительная гроза, пробирающая до костей и самой души. Будто бы небо вымещало обиду. Будто бы за кого-то жаждало отомстить, но все, что ему оставалось — бесноваться. И лить горькие слезы, будто оплакивая всех мертвецов.

Но она утихла. Утихла так же внезапно, как и началась, и снова стало жарко, тихо и безоблачно.

Если бы не оставленные ею лужи, я бы и не поверила в то, что она на самом деле была.

На небесах было неспокойно.