А ты зачем стремишься вниз сюда,

В обитель скорби, скрежета и стона?

Зачем с пути к жилищу вечных благ

Под благодатным блеском небосклона

Стремишься к тьме неудержимо так?

Иди вперед и не щади усилий.

Данте Алигьери, «Божественная комедия»

Ворвавшись утром в кабинет начальницы, я обнаружила там целую толпу коллег. Они, подобно мне, недоумевали, почему их вызвали так скоро, сорвав с выходных. И почему многих из них резко перевели на другие маршруты, как меня — на Ад.

Внешний вид начальницы говорил сам за себя: отпечатавшаяся на лице тревога, под глазами пролегали круги — она и сама была не то в растерянности, не то в панике, но хладнокровия не утратила.

— Поверьте, это не моя прихоть. Поступил приказ свыше — срочно вывезти из Чистилища все распределенные души. Я и сама толком не знаю, в чем дело, но так пожелал господь. У них какие-то неурядицы, но меня в них не посвящают. За срочные рейсы вы получите двойную оплату.

Обещания об оплате успокоили почти всех возмущенных проводников. Деланно поворчав для приличия, они постепенно освободили кабинет, и меня вынесло их потоком. На выходе я столкнулась с Дэрошем, которого прежде не заметила, и вырвалась из мешанины людей вместе с ним.

Переглянувшись, мы пошли за формой на склад — ее не разрешали забирать с собой. Напряженность, возникшая между нами в предыдущем рейсе, развеялась сама собой из-за общей напасти — или благодаря ей.

— Тебе доводилось ездить в Ад? — невесело хмыкнула я, когда на часах высветился номер нашего вагона.

— Однажды, — кивнул Дэрош и умолк, погружаясь в свои мысли.

Очевидно, воспоминания об Аде не вызывали в нем теплого отклика, и я сконфуженно потупилась, стыдясь своего любопытства. Мы остановились перед раздевалками — настала пора недолгого расставания.

И тут Дэрош заговорил, не поворачивая в мою сторону головы.

— Это не просто поездка в Ад, Хлоя. Сначала мы, как обычно, везем в Чистилище свежие души, потому что нет смысла гнать туда пустые вагоны, когда умершие прибывают ежеминутно. А потом из Чистилища к нам выводят тех, чью участь определили. По сути, это двойная работа для нас.

Моей реакции он не дожидался — за его спиной захлопнулась дверь мужской раздевалки. А я еще долго пыталась поверить его словам, и думала над ними все время, пока мы не прибыли на вокзал.

Как же справиться с такой нагрузкой? Как же выдержать столько мертвецов — и не стать такой же?..

Перед нами выстраивалась вереница пассажиров, которых надлежало поприветствовать ободряющей улыбкой. Но даже Дэрошу эта улыбка давалась с трудом.

Сколько из душ, сопровожденных нами, попали в Ад? И сколько попадут еще?

Я никогда не молилась богу, потому что не верила в него даже тогда, когда узнала о его существовании. Но в тот момент, привечая мертвеца за мертвецом, мне искренне захотелось помолиться. Попросить помощи и сил. Попросить того, чтобы духи, которых нам предстояло проводить, никогда бы не вспомнили наших лиц и гнилых речей. И не обвинили нас в своих мучениях.

Платформа опустела, но до отправления поезда оставалось десять минут, пять из которых один из нас должен был отстоять, чтобы встретить возможных отстающих. Другому полагалось быть с пассажирами, и перед тем, как Дэрош скрылся в вагоне, я тихо к нему обратилась:

— И часто случаются такие неурядицы и срочные рейсы?

Дэрош помрачнел. Похоже, это тревожило его не меньше, чем грядущая поездка в Ад.

— Не случаются. Мне и самому непонятно, к чему это все происходит. Тех, кого ввозят в Чистилище, намного больше тех, кого в тот же день оттуда вывозят. Распределение душ — процесс длительный. Поэтому дальше Чистилища ездили немногие проводники. А тут стольких перенаправили, будто хотят поскорее спихнуть всех в Ад.

— Ну или в Рай, — добавила я. — Не всем же так не повезло, как нам. Может, в Чистилище просто закончилось место, вот и вывозят всех поскорее?

Дэрош дернул уголками губ. 

— Не уверен, что в Раю лучше. Но, может, ты и права.

Я тоже была не уверена и вряд ли — права.

И он зашел к пассажирам в вагон. Вскоре и я к ним присоединилась, и мне было тошно от фразы, которую я была обязана произнести.

— Рады приветствовать вас на «Небесном экспрессе». Помните, что смерть — это не конец. Это путь к новой жизни. И мы не просто пожелаем вам доброго пути, а сделаем все для того, чтобы этот путь стал для вас добрым. Поезд отправляется через пять минут.

В прошлых рейсах я поддавалась отчаянию и страхам, и работал в основном Дэрош. Теперь все было иначе; Дэрош, угнетаемый памятью о поездке прошлой и ожиданием поездки будущей, не мог собраться. Я же пока не знала, что такое Ад, и старалась об этом не думать. Настал мой черед заменять напарника.

И только возложив на себя все его обязанности, я поняла, насколько ему было тяжело. Насколько ему было тяжело тогда, когда он находил в себе силы поддерживать меня, пусть и своими своеобразными методами, не дающими утешения. Но он хотя бы пытался, а значит — по-настоящему переживал.

Я устыдилась тому, как вела себя с ним раньше. Заброшенные судьбой в одну лодку, — или, точнее, в один вагон — мы должны были держаться друг друга, а не отдаляться, ведь больше не было никого, с кем мы могли бы поделиться своими бедами. Ведь раскрывать правду земному окружению нам было запрещено.

Осознавая свою оплошность, я все больше отдавалась работе, словно пыталась загладить вину. Я улыбалась, что было сил, пока не начинало сводить губы. Я подходила к каждому пассажиру, в котором видела хоть намек на страх, и проговаривала стандартные заученные фразы о том, что все будет хорошо, что конец — это путь к началу… И вкладывала в них всю душу так, будто они были правдой. Будто я верила в них сама.

И чужие души откликались. Они верили и наполнялись надеждой, а я забирала себе их боль и страх, к которым привыкла не столько за время работы, сколько за всю жизнь.

Снова и снова я ходила по вагону, пока не убедилась в том, что все спокойны и не планируют устраивать бунт. И лишь тогда я позволила себе отдохнуть и присоединиться к Дэрошу в нашем купе.

— Необычная для тебя прыткость, — отрешенно подметил он.

Дэрош сидел на полу, и я сделала вид, что так и должно быть.

— Ну не всё же мне киснуть, тебе тоже иногда полезно пострадать, — парировала я, садясь рядом с ним, и попробовала его отвлечь. — Знаешь, я тут заметила… Среди пассажиров совсем нет детей. Почему? До этого пункта Устава я еще не добралась.

Дэрош глубоко вздохнул, будто сокрушаясь над моей непроходимой глупостью.

— Дети иногда бывают. Если ребенок умирает один, он сразу идет на перерождение. Если же ребенок умирает вместе с кем-то из родителей, то они едут вместе.

— И ребенка тогда тоже судят в Чистилище?

— Нет. Судят только его родителя. Если родитель попадает в Ад, то ребенок идет на перерождение. Если же в Рай, то они остаются там вместе.

— Странно получается, — протянула я, вытягивая ноги. — Некоторые дети творят столько зла, сколько и взрослым не снилось.

— Согласен, — отозвался Дэрош. — Поэтому это правило касается совсем несмышленых детей. А с теми, кто осознает свои действия, смотрят по ситуации. В общем, в Чистилище без работы не сидят. Даже интересно, кто там работает… И как туда попадают на работу.

Он затих, и взор его потух, обращаясь туда, где копошились его безрадостные мысли. А мне еще было, что сказать. Почему бог, раз уж он действительно существует, допускает безбожие на земле? Почему в мире столько страданий, почему он продолжает их множить и здесь?..

Но тишина воцарилась такая, что было бы кощунством ее прерывать.

Я надеялась немного растормошить Дэроша, но в итоге лишь снова убедилась в своей беспомощности.

Но внезапно он подал голос сам.

— Ты же железнодорожник по образованию, Хлоя?

— А разве я не говорила? — слегка удивилась я. — Да. Хотя, если честно, в жизни мне это не помогло. Разве что привело сюда.

— Знания все равно важны, даже если они не пригождаются. Но не будем об этом философствовать. Закрой глаза и прислушайся.

Я не совсем понимала, чего он добивался, но все же сделала, как он велел. Все-таки минутой назад я и не надеялась на то, что Дэрош заговорит, и нельзя было допускать, чтобы он замолчал вновь.

Закрыв глаза, я погрузилась в вязкую, почти осязаемую тьму. Эта тьма обволакивала меня со всех сторон, и я тонула в ней, едва не захлебываясь. Тьма обернулась страхом. Я затрепетала, пытаясь вынырнуть и освободиться от его оков, но для этого было нужно открыть глаза. Но я не собиралась их открывать — я еще не поняла того, чего добивался Дэрош. Явно не моей паники перед темнотой.

«Тот свет» не заслуживает того, чтобы называться «светом», если он дает приют всей этой тьме.

И вдруг я поняла. Поняла, о чем говорил Дэрош.

Там, где нет света, остается звук. Стук колес поезда.

На земле колеса поезда стучат потому, что в стыках рельсов обычно существуют зазоры. Летом зазоры сужаются из-за того, что металл расширяется под воздействием высоких температур, и тогда стук колес становится мягким и тихим. Зимой же наоборот — зазор расширяется, и стук становится громким. Порой — оглушительным.

Таким оглушительным, как сейчас.

Таким оглушительным, как тогда, когда Дэрош посоветовал мне закрыть глаза.

А в чем смысл таких зазоров на небесах, где время замерло в мертвом холоде? Неужели для того, чтобы напомнить душам о реалиях жизни, которую они потеряли?

Жестокая ирония.

Я открыла глаза. Дэрош с нескрываемым любопытством наблюдал за моим осознанием.

— Да, Хлоя, погода тут не меняется никогда. В чем тогда смысл такого громкого стука?

Мне тоже хотелось бы знать.

С каждой следующей секундой мне казалось, что стук колес нарастал. Если раньше я не обращала на него внимания, настолько обыденным он был и привычным, то теперь у меня не получалось отделаться от навязчивых о нем мыслей, которые этот оглушительный стук буквально в меня вбивал.

Сколько раз с тех пор замирало мое сердце, когда мимо проезжал поезд? Сколько раз я думала о стуке колес, пытаясь разгадать его тайну?

Тайну, на которую позарится Эрхарт.

На небесах нет дня и ночи, — только замершая в вечности голубовато-серая мерзлота, — и дорога растягивалась на такую же вечность. Но и у нее был конец, впрочем, еще не совсем окончательный; станция «Чистилище» — этого конца начало.

Неожиданно я задремала под стук колес, устав от навязчивых о нем дум. На подходах к станции меня разбудил Дэрош, показательно приободрившийся.

Мы с улыбками объявили пассажирам об остановке и выпроводили их, но расслабляться было рано. Мы замерли, как изваяния, ожидая новых пассажиров, и переглядывались друг с другом. Мне было страшно, потому что я никогда еще не сталкивалась с грешниками, а Дэрошу было страшно сталкиваться с ними вновь — наши разные тревоги сливались в одну общую.

Никакой внешний шум, то и дело возникавший на станции, был не в силах подавить царящую вокруг нас тишину.

Тишина становилась невыносимой, — невыносимее стука колес — и наконец ее прервали первые пассажиры, которых выводили к нам. Никогда я так не радовалась возможности натянуть улыбку и выговорить заученные речи, как в тот момент.

Призраки добродушно приветствовали нас в ответ и рассаживались по своим местам. Грешники ничем не отличались от тех людей, которых мы недавно высадили — а среди тех были и будущие грешники, и те, кого ожидал Рай.

Стоя у всех на виду и объявляя о скором отправлении поезда, я не имела возможности спросить у Дэроша, не ошиблись ли в Чистилище при распределении душ. Но он и без слов меня понял и сочувственно покачал головой: все они были настоящими грешниками.

Которых мы сопроводим в Ад. И которым мы ничего не скажем.

Мне сделалось дурно, и мир перед глазами поплыл. Я договорила свою речь онемевшими губами, а потом сорвалась в купе проводника.

Дэрош оказался благоразумнее; пытаясь сгладить мой внезапный уход, он продолжил нести всякую пургу, и присоединился ко мне тогда, когда поезд тронулся.

— За что же отправляют в Ад? — подавленно спросила я.

— Ой, а разве ты не знаешь? За грехи, — хмыкнул Дэрош притворно. — Воровство, убийство, нанесение увечий… Насчет обжорства и зависти точно не скажу, но возможно тоже.

— Интересно, — глубоко вздохнула я, сжимая кулаки. — Почему же они не выглядят как уголовники?

— А по убийце обычно заметно, что он убийца? — фыркнул Дэрош, но не мне. Не на мою глупость или доставучесть. А на свои собственные слова. На общеизвестную истину, которую процитировал, и которая отвращала его самого. — Нет, Хлоя, знаешь… Среди них встречаются настоящие психопаты и маньяки. Но для этого и нужно Чистилище — оно очищает от скверны, но проступки никуда не деваются, и за них следует наказание. Но ведь…

Дэрош махнул рукой, словно ему не хотелось пускаться в долгие нудные объяснения.

Но на этот раз я прекрасно поняла, что он имел в виду.

— Не каждый человек совершал плохой поступок умышленно. Воровать могут из-за сильной нужды, убивать и калечить — защищая других или по ужасной ошибке, за которую сам потом коришь себя всю жизнь…

— И за которую попадаешь в Ад, потому что так работает система, — закончил Дэрош и лег в постель, отвернувшись к стене. — Подежуришь, хорошо? Только смотри там… особо с ними не разговаривай. Мой предыдущий напарник уволился потому, что слишком увлекался разговорами с грешниками. Они так его впечатлили своими историями, что он перестал спать. Не хочу больше менять напарников. И тебя выше крыши хватает.

Я не стала ему перечить. Раз уж Дэрош ворчал, он приходил в себя.

Все ли из осужденных были на самом деле грешны? И все ли попавшие в Рай заслуживали этого? Не обязательно совершать грех, чтобы иметь гнилую душонку, которая может попасть в Рай только потому, что «так работает система».

Я медленно прошлась по вагону, украдкой всматриваясь в благодушные, полные надежд лица. Неужели все эти духи согрешили настолько, что заслужили страданий в Аду?..

Меня подозвал к себе один из пассажиров, и я постаралась сохранить радушную мину. Не стоило передавать пассажирам свою тревогу о них же.

— Извините… — обратился ко мне старик.

— Да? — отозвалась я и заранее извинилась: — Сами понимаете, в нашем поезде нет привычных услуг, но мы всегда готовы помочь.

— Нет, помощь не нужна. Мне вот что интересно… Куда мы едем?

Я вздрогнула и оцепенела. Благо, улыбка так ко мне приросла, что ни один катаклизм не был в силах ее стереть, раз уж я ее натянула и настроилась не снимать.

Дэрош предупреждал меня, чтобы лишнего не болтала, но не предупредил, как вести себя в таких ситуациях.

Уловив мое замешательство, старик продолжил:

— Видите ли, я не предполагал, что на небесах нужно столько ездить. Сначала меня отвезли в странное место, где заставили пересказывать свою жизнь, а оттуда отправили дальше… Но никто не говорит, куда. Почему?

Потому, что вы не сможете ехать спокойно, если узнаете, куда держите путь. Потому, что вы опасные грешники, за плечами которых страшные зверства, и, хоть и очищены ваши души в Чистилище, никто не будет провоцировать вас признаниями об Аде. Потому, что нам нужен порядок и спокойствие в пути следования, а не истерики и бунты.

Я прикусила язык, чтобы не высказать это все, и, промедлив немного, ответила:

— Мы держим путь к перерождению.

— Это я уже слышал от другого проводника, — ухмыльнулся мой собеседник. — Когда ехал в поезде в прошлый раз.

— Нам, простым проводникам, не говорят подробностей… Наша задача — сохранять порядок, — попыталась я откреститься от дальнейших расспросов и отстранилась. Но тут послышался мальчишеский, не успевший сломаться голос со стороны:

— Чтобы проводник — и не знал маршрута? Так я и поверил!

Черт.

— Мы отличаемся от обычных проводников. К сожалению, мы знаем только время прибытия на станции, на которых производятся посадка и высадка.

Юноша, вставивший свое слово, накуксился и отвернулся к окну, за которым простирался бескрайний заснеженный лес, мерцающий голубоватым светом. Ничуть не изменившийся за все время пути.

Кажется, пронесло.

Я облегченно выдохнула, стараясь себя не выдать, и пошла дальше на подрагивающих ногах. Пронести, может, и пронесло, но после слов того мальчишки взгляды всех грешников устремились на меня. Подозрительные, недоверчивые. Полные глубинного страха, который бросает зверей в отчаянную атаку.

В наше с Дэрошем купе я едва не вбежала, так сильно меня вымотало общение с пассажирами. Дэрош не спал. Он дремал, но когда я ввалилась, он повернулся ко мне.

— Ну что?

Я опустилась — точнее, упала — на свою постель и передернула плечами.

— Ничего хорошего.

Дэрош сочувственно глянул на меня и сел.

— Это непросто. Поначалу они еще верят в лучшее, когда их везут в Чистилище. Верят тем проводникам. Но они не понимают, куда их везут потом, и зачем их вообще столько возят. Люди думают, что смерть приносит покой, но не подозревают, что на том свете их мучения только начинаются. Теряются даже те, кто был верующим, ведь то, что здесь происходит, отличается от всех религиозных представлений. Они ищут хоть кого-то, кто разъяснил бы им ситуацию, и находят проводников. Когда ищут виноватых — тоже находят проводников. Я усвоил это еще тогда, когда был проводником на земле. Перебои с подачей воды? Проблемы с электричеством? Дряхлый обшарпанный вагон? Тараканы? Поломка или пожар? Незапланированная остановка и отставание от графика? Пассажир в любом случае накинется на проводника, потому что больше не на кого, хотя сам проводник с радостью бы не принял проблемный вагон. Но ему редко предоставляют выбор.

Он прервался, задумавшись о чем-то своем. Молчала и я, попросту не зная, что ответить.

Дэрош был прав.

— И никогда не знаешь, какой именно пассажир грешен, а какой Ада не заслужил. Не знаешь, как с ними разговаривать, и на какую реакцию нарвешься. Даже по пути в Чистилище те же грешники не доставляют хлопот. Там и не вычислишь грешника. Но вот после… Они как будто догадываются, куда едут. И вымещают свою обиду на нас. И улыбка тут не всегда работает.

— А были… — сглотнула я. — Случаи нападения на проводников?

— Были, но не серьезные. Перед посадкой в поезд их предупреждают, что проводников лучше не трогать. И разве ты не знаешь, что в каждом составе едет охрана? Ее можно вызвать через часы. А почему ты вдруг спрашиваешь? Испугалась?

— Еще чего! — фыркнула я. — Я таких, как они, ем на завтрак пачками.

Дэрош засмеялся, — вот это было точно искренне — и с него схлынула былая тоска.

— Знаешь, работать обычным проводником было не так уж и плохо, — перевел тему он. — Но, конечно, работа обычного проводника сильно отличается от нашей. С живыми пассажирами все совсем не так. Они прекрасно знают, куда они едут, ведь они сами выбрали свой маршрут и заплатили за поездку. Даже если они едут в какое-то страшное место, они сами выбрали этот путь, и обычно прекрасно знают, на что идут.

Я завороженно слушала Дэроша, боясь его перебить даже лишним вздохом.

— Человеку интересно все мистическое, когда он жив. Ему интересна смерть. А когда он мертв… Он узнает эту мистику на своем примере, и она становится ему не нужна. Ему нужно только знать, куда его везут.

В тот день Дэрош говорил так много, как никогда больше не заговорит; сейчас, например, он нем как рыба и отводит виноватый взгляд. А тогда зрительного контакта и не разрывал.

Я не обладала таким же красноречием, но все-таки отозвалась:

— Но когда они так выспрашивают маршрут, это немного… пугает. Понимать мертвых и сочувствовать им — это хорошо, но и они могли бы попытаться понять нас.

— Тоже верно, — кивнул Дэрош, потянулся с зевком и встал. — Ладно, Хлоя, я отоспался. Сколько еще до станции?

Я взглянула на наручные часы, отсчитывающие время до прибытия.

— Семь часов.

— Тю! Совсем скоро доедем. Отдыхай пока, Хлоя. Моя очередь дежурить.

Он, не дав мне и шанса возразить, вышел. Он не выспался. Он даже не спал те жалкие полчаса, которые я ему освободила. И он собирался отдежурить еще семь часов?..

Я осунулась. Дэрош был слишком добр. Он относился ко мне, как к несмышленышу, которого следовало опекать и не подпускать к серьезным вещам — и, в принципе, от истины это было недалеко. Но я противилась этой истине; я хотела быть полезной хоть чем-то.

Но, увы, наши желания не всегда совпадают с нашими возможностями.

Я устала, но мне совершенно не хотелось спать или отдыхать. Я и думать не могла толком. Я безучастно уткнулась в окно, пейзаж за которым практически не менялся. Интересно, что же скрывается за станциями, раз нам запрещают туда ходить?..

Я зябко поежилась — холод меня пробирал, и не спасала даже теплая форма проводника. На небесах всегда было холодно, но так холодно еще не было никогда.

Говорят, грешники в Аду горят. Самое разрушительное и мощное пламя называют адским.

Но чем ближе мы подъезжали к Аду, тем становилось холоднее.

А когда поезд замедлился перед остановкой, мне уже казалось, что сама душа превратилась в лед.