Лишь тот, кто способен остановиться посреди суматохи жизни и оглядеться, увидеть лед в небе и снег в период цветов, — лишь тот способен понять, что этот мир прекрасен настолько же, насколько и полон ужасов.

Страницу я так и не перелистнула, застыв. Сколько бы я ни вглядывалась, написанные слова не менялись, и в глазах начало рябить.

Я зажмурилась, но усталость никуда не делась. Спать хотелось отчаянно, но даже если бы я легла, то все равно бы не смогла уснуть.

Речи Эрхарта сразу показались мне смутно знакомыми. Возможно ли, что он ненароком перенял из Устава несколько мыслей, когда его изучал? Или же это — простое совпадение? История знает немало подобных случаев…

За спиной послышалось деликатное покашливание архивариуса.

— Вы же собирались его вернуть, верно?

— Верно, — отозвалась я и вымучила улыбку, протягивая деловитому юноше Устав. — Решила напоследок повторить самые значимые строки.

— Чтобы это сделать, вы можете прийти сюда в любой момент. Да и, к тому же, там нет самых значимых строк, — возразил архивариус и, проведя меня к стойке, вычеркнул из моей карточки возвращенный Устав. — Каждая строка — значима. Ведь их написал божий сын.

— Это верно, — поддакнула я и осмотрелась. Архив ничем не отличался от обычной библиотеки — стеллажи были усыпаны множеством пыльных книг. — А я ведь здесь еще ни разу не была. Вот смотрю на эти книги и понимаю, что незнание — тьма. Тем более для работника железной дороги, присматривающего за душами. Можно мне осмотреться?

Умасливания особого эффекта не возымели; архивариус пристально сощурился, будто бы я посягала не на книги, а на сердце самой Вселенной. Хотя для него, похоже, эти понятия были равнозначными.

— Хорошо, но очень осторожно. Много довольно старых образцов.

— Я буду предельно осторожна, — заверила его я и направилась к стеллажу, обозначенному как «Основные сведения о небесах».

Где еще искать информацию про неупокоенных, как не там?..

Оставшись наедине с упорядоченной горой книг, стремящейся к потолку, я подавила неуместный стон. Как же сильно хотел боженька убедить всех в своей лжи, раз столько всего наваял! Хочешь не хочешь, а поверишь в его правдивость, настолько давит эта серьезная аура древних книг. Книг, которые оказывались никому не нужными, зато производили должный эффект на умы.

Вздохнув, я протерла слезящиеся глаза и выудила увесистый фолиант под названием «Наука о душах. Введение». Ни дать ни взять — настоящее учебное пособие!

Смешок я сдержала так же, как и стон; в меня прямо-таки осязаемо впивался бдительный взгляд архивариуса, готового за свою сокровищницу броситься на амбразуру. Или с кулаками — на меня.

Не подавая признаков того, что мне неприятен его надзор, я села за самый обозреваемый стол и осторожно открыла пахнущий древностью фолиант. Что на небесах, что на земле — старые книги пахнут везде одинаково, как и старые библиотеки.

Вдруг я подумала обо всех тех, кого именно так и убили — книгами, пропитанными ядом. Хоть я и понимала, что таким способом меня никто не убьет, я неосознанно затревожилось — достаточно собрала грехов, чтобы быть казненной.

Встряхнувшись и отогнав глупости, я наконец принялась за чтение. И узнала много чего интересного помимо того, что искала.

Например, про животных. Они тоже обладали душами. И более того — души животных так чисты и невинны, что они, подобно младенцам, перерождаются сразу, минуя небеса. Подобная участь — высшая благодать божья. Случается так, что животная душа перерождается человеческой, и тогда посмертие ей все-таки уготовано. Случается и так, что человеческая душа воплощается душой животного, но награда ли это за добродетель или кара за грехи, которые не смоешь Адом — бог умолчал.

Эрхарт предупреждал, что каждому хранящемуся в архиве слову не стоило слепо верить, но от впечатлений меня это не уберегло.

На главу про неупокоенных я тоже вскоре наткнулась. И, в принципе, все, что рассказывал мне Эрхарт, тоже здесь обнаружилось, но акценты были несколько смещены.

Неупокоенным душам придают форму сильные чувства, они же есть и цепь, приковывающая их к земле. Каждый умерший человек испытывает чувства, но не каждое чувство способно так прочно привязать к миру живых его душу.

Имя одному из подобных сильнейших чувств — месть. Жаждущие мщения души — самые материальные из тех, что не нашли покоя. Когда живые люди утверждают, что видели призрака, они имеют в виду именно такую душу.

Но иногда чувства души делают ее такой осязаемой и плотной, что от человека ее не может отличить даже опытный упокоитель. Существует вероятность того, что подобные неупокоенные ищут контакта со служителями небес, надеясь обманным путем избежать наказания.

Именно из-за пагубных чувств, удерживающих их на земле, такие души отправляются в Ад. Ни один из известных истории неупокоенных не оказывался достойным Рая.

Меня окатила волна страха, и стало тяжело дышать.

Книгу будто писали специально для меня. Она будто со мной говорила, будто пыталась переубедить и предостеречь от роковой ошибки. Будто знала, к чему меня подбивал Эрхарт.

Я постаралась заглушить в себе это жуткое чувство, но его отголоски продолжали звучать внутри.

Эрхарт же предупреждал…

И в то же время он был неупокоенным, преследующим свою цель. Я повелась на его сказки, но разумно ли было в них верить, когда приютившие меня небеса утверждали иное?

Но разве я не сама осуждала эти небеса?

Я захлопнула книгу — возможно громче, чем следовало, потому что архивариус недовольно дернулся — и поставила ее ровно на то место, откуда взяла, но уже бережливее.

Поход в архив желанной ясности не привнес — лишь еще больше посеял сомнений.

Завибрировали часы, выдергивая меня из дум. Времени до рейса оставалось мало.

Сердечно поблагодарив архивариуса за теплый прием, я вышла из пыльного и по-своему уютного зала и очутилась среди зимы, из которой, земной, совсем недавно сбегала. Зима никак не желала меня отпускать, но я в кои-то веки была не против. В холоде руки потели слабее.

Дэрош встретил меня у вагона кивком. Чем больше нам приходилось общаться с пассажирами, тем меньше мы общались друг с другом. Я бы могла подметить, что взгляд у него был какой-то потухший… Но мой был наверняка не лучше.

Когда мы прибыли на вокзал, пока не заполнившийся душами, я отошла от вагона.

— Мне надо… отлучиться, — проговорила я напарнику глухо, и он, едва заметно встрепенувшись, все-таки меня отпустил.

— Не задерживайся.

Я улыбнулась ему, обрадованная тем, что в нем просыпались хоть какие-то эмоции.

На платформах было совсем пустынно — и не подумаешь, что скоро они будут кишеть столькими духами.

Это была единственная станция, куда нам не было запрещено ходить. По крайней мере, прямой запрет нигде обозначен не был, но вряд ли, конечно, там привечали проводников. Но я не собиралась кому-то попадаться.

Меня интересовало место, где появлялись призраки, ушедшие с земли.

Раньше я не особо задумывалась о том, куда попадают души, прибывающие на небеса. Как будто само собой разумелось, что к поезду подходили готовые пассажиры в сопровождении надзирателей… А откуда они брались — меня не заботило. Я просто выполняла свою работу, и больше от меня ничего не требовалось. Точнее, требовалось не делать больше ничего. Даже Дэрош, которого я почитала как опытного и всезнающего напарника, обходил эти темы стороной. Потому что нас они не касались.

Но теперь я в них влезла.

Вдохнув могильный мороз полной грудью, я подробно воссоздала в голове образ идущих на посадку пассажиров. И направилась к подземному туннелю, из которого их выводили тогда, когда поезд стоял не на первом пути.

Шаги мои гулко отражались от стен, впитавших страхи, тревоги и надежды бессчетных душ, прошедших здесь ранее. Мертвая тишина давила на слух. Все то, что впитали стены от призраков, постепенно впитывала и я, и глаза наполнялись непрошеной влагой.

Как надзиратели с этим справлялись? Почему в это впуталась я?..

Перед ступеньками, ведущими наружу, я нерешительно замерла, вытерев дрожащими руками слезы. За этим подъемом — конец моих поисков и начало последней дороги душ.

Не ради Эрхарта. Я делала это для себя.

Сглотнув горький ком, я шагнула на первую ступень. И мир поплыл. Взор застлали воспоминания из дня, в котором я точно так же поднималась — поднималась в небеса, с которых так и не смогла спуститься. Тот путь из обычного человека сделал меня проводником и грешником.

К тому пути меня ведь тоже подтолкнул Эрхарт.

Нынешний подъем казался таким же вечным, как и тот. С трудом его преодолев, я оказалась во внутреннем дворе, обнесенным стенами.

Вдоль стен тянулись скамьи. Все они пустовали, кроме одной. На ней сидел молодой человек, держащий в руках газету, и он был облачен в ту же форму, которую носила я. Но он не выказывал никаких признаков того, что царящая кругом атмосфера отчаяния давила на него так же, как и на меня.

Хотя очевидно, что работники вокзала привыкли к его атмосфере так же, как я — к атмосфере в поездах.

Я узнала этого надзирателя — он неоднократно выводил к нам духов. Знакомы мы толком не были — просто помнили друг друга в лицо и обменивались кивками при передаче мертвецов в знак взаимной солидарности. Это делало нас чуточку ближе — настолько, насколько это вообще возможно при существующем запрете на контакт.

Свое присутствие в неподобающем моей должности месте я оправдывать не хотела, как и не хотела нарушать запрет, который ударил бы по нам обоим. В конце концов, надзиратели не лезли ко мне в вагоны.

Он меня не заметил. Бесшумно ступив назад, я юркнула за арку, из-за которой толком не успела выйти — но сердце громко стучало в ушах, как вскоре застучат колеса поезда. Я ощущала себя преступницей, хотя и так ей была.

Затаившись, я ждала, но чего — сама пока не понимала. Не происходило ничего. Время, пролетавшее порой за миг, теперь тянулось вечность — но, судя по часам, прошло всего несколько минут.

А ведь еще надо успеть на поезд.

Веки наливались свинцовой тяжестью — томительное ожидание лишь усиливало сонливость. В момент, когда я потеряла терпение и приняла решение вернуться, в атмосфере что-то начало меняться. Сон сняло как рукой. Я напряглась и пристально всмотрелась вдаль.

Во дворе проявлялись очертания призрака.

Я неоднократно наблюдала, как души покидали землю. На небесах они возникали так же, но наоборот — поначалу совсем прозрачные, они медленно обретали форму.

Призраки обретали форму на небе, потому что небо — их законный дом. В котором мы были самозванцами, возомнившими себя вершителями их судьбы.

Воплотившийся призрак оказался девочкой лет десяти. Она удивленно озиралась, и ее любопытство вынудило меня еще на шаг отступить в тень арки. К счастью, ее так сильно заботило место, в которое она перенеслась, что меня она так и не обнаружила. Все-таки я была от нее далеко. Ну или она не обнаружила меня потому, что я заразилась от Эрхарта способностью сливаться с миром.

Эта глупая ирония отвлекала меня от более тяжких мыслей, и мне удавалось как-то держаться и не выдавать себя.

Девочку-призрака, в отличие от вполне живой меня, надзиратель заметил сразу, и я подавила ухмылку. Он тут же отложил свои дела и подлетел к ней, на ходу — а вот это умение было у нас общим, профессиональным — натягивая радушную улыбку.

— Добро пожаловать на небеса, — склонившись к ней, мягко проговорил надзиратель.

Растерянная девочка робко кивнула. Надзиратель же, достав из-за пазухи книгу для записей и не утратив улыбки, выспросил у нее имя и возраст. Все это записав, он неприметным движением спрятал книгу обратно и ласково потрепал ребенка по голове.

— Не переживай, тут тебя никто не обидит. Знаешь, какой у нас девиз? Смерть — это не конец. Смерть — это начало. Начало великого путешествия к новой жизни. И к этой новой жизни тебя повезет поезд. Ты любишь ездить на поездах?

Воодушевление, которым наполнился этот маленький дух, я ощутила едва ли не въявь. Надзиратель, ободряюще огладив плечо будущей пассажирки, усадил ее на скамью.

И появился следующий призрак, и забота надзирателя перекинулась на него. Вскоре к нему присоединились и другие его коллеги. Мне опасно было оставаться неподалеку от такой толпы, но ушла я не потому. Я была не в силах выносить приветливой фальши, которая вскоре овладеет и мной.

Все души, что там появятся, поедут на одном поезде со мной. Часть из них — в одном со мной в вагоне. И мне точно так же, как тому милому надзирателю, придется играть заботу, веру в лучшее и раз за разом повторять, что смерть — это начало.

И осознание того, что недавно Эрхарт утешил меня точно так же, пробило меня на горькую усмешку.

Когда мы отчаянно нуждаемся в поддержке, нас способны утешить самые пустые и бессмысленные слова. Мы верим всему, что способно унять тревогу. Любой, даже самой нелепой лжи. Даже если догадываемся о том, что это — ложь. Потому что нам хочется в нее верить.

Было ли так же и с призраками? Верили ли они нам потому, что им просто хотелось нам верить? Догадывались ли они, что им лгут? Ненавидели ли нас за обман?..

Так никем и не обнаруженная, я побрела обратно через туннель. Я старалась выкинуть из головы мрачные мысли и оставить одни хладнокровные. Мне было не до того, чтобы предаваться тревогам. Я не за этим сюда шла. А за тем, чтобы разведать обстановку.

Как бы я протащила Эрхарта на поезд, если бы действительно на это решилась? Получилось ли бы обставить все так, чтобы никто не отличил его от обычной души?

Вездесущая вибрация часов выдернула меня из дум. Поезд отправлялся через пятнадцать минут — скоро начнут выводить пассажиров. Я припозднилась, и застать меня здесь могли в любой момент. Чертыхнувшись сквозь зубы, я побежала к своему вагону трусцой.

Пути спасения Эрхарта были пока расплывчатыми и не факт, что были, а рейс требовал моего участия здесь и сейчас.

— Я же просил тебя не задерживаться, Хлоя. — Голос Дэроша, тронутый легким укором, донесся будто сквозь пелену. — Еще бы немного, и пассажиры тебя бы опередили. Я уже думал, что уеду без тебя. Чем ты занималась там столько времени?

Я очнулась и встретила взгляд Дэроша, полный беспокойства. Мне стало не по себе оттого, что я заставила его переживать.

— Прости. Я была… м-м-м… в уборной?..

Я не осмелилась ему признаться, и ложь получилась неубедительной. Дэрош смотрел пристально, будто собирался вытрясти из меня душу, но в итоге лишь безнадежно вздохнул и отвернулся.

А я удержалась от очередного горестного смешка.

«Пассажиры»… Какое обыденное для земли слово и какое — чужеродное для небес. Подземные переходы, приветливый персонал и проводники, да тот же стук колес поезда, знакомый многим мертвецам с жизни — почти все как у людей. Чувствуй себя как дома, чувствуй себя живым, мы даже назовем тебя пассажиром, а не каким-нибудь призраком — и все фальшиво. Все ради того, чтобы ты не сопротивлялся. Чтобы не мешал везти тебя в Ад.

Дэрош постепенно приободрялся. Завидев призраков издалека, он широко улыбнулся, и от хмурости на его лице не осталось и следа.

Я ему завидовала. У меня самой так натурально не получалось.

Могло показаться, что Дэрош не только смирился с вечными рейсами в Ад, но и начал получать от них удовольствие, но я-то понимала, что это было не так. Натягивая перед пассажирами добродушную маску, он самого себя заставлял в нее верить, и я повторяла за ним, пусть и не совсем умело.

Когда мы отчаянно нуждаемся в поддержке, нас способна утешить даже собственная ложь.

Пассажиры уже заходили в другие вагоны, но до нашего еще не добрались.

— А как вот так, без билетов, всем хватает мест и не возникает толкучки? — как бы невзначай поинтересовалась я.

Нелепо получится, если Эрхарта вычислят потому, что ему банально не найдется места.

Дэрош несколько удивился моему вопросу.

— Надзиратели, которые принимают духов, сразу распределяют их по вагонам — схему вагонов поезда им присылают заранее. Иногда случается так, что душ прибывает слишком много, и тогда цепляют дополнительные вагоны и разбивают пары проводников. Самое смешное, что после Чистилища состав может ехать полупустой.

— Неужели? Не припомню, чтобы везла в Ад полупустой вагон, — скептически протянула я.

— Может, кто-то другой и вез, — хмыкнул Дэрош. — А нам недобор грешников еще не попадался.

Мы понимающе переглянулись и улыбнулись друг другу с иронией — искренне.

А мило и фальшиво мы заулыбались тогда, когда надзиратель, улыбающийся ничуть не хуже, вывел к нам мертвецов, среди которых была та самая девочка.