Ноготь пробуравила адская боль. Подавляя крик, я стиснула зубы и рефлекторно дернулась, но хватка Гильберта была слишком сильна, а ноги в сидячем положении — ни на что не годны.

Боль проникала глубже — колкая, острая, обжигающая, какую и должна приносить игла, но рвущийся из груди крик все так же стоял в глотке.

«Спокойно, — мысленно приговаривала я себе, пытаясь отстраниться от боли. — Чем больше дергаешься и паникуешь, тем меньше шансов освободиться. Подумай о чем-нибудь другом. Подумай о том, что боль — это всего лишь реакция организма. Это обычный физиологический процесс, всего-навсего импульсы, доносящиеся в мозг. Подумай о том, что эта боль — не твоя. Что ты ее не чувствуешь. Если вытерпишь — освободишься»

Как бы я ни утешала себя призрачными шансами на освобождение, шансов на самом деле не было. Ведь последний — самоубийство — оказался пустой мечтой.

По крайней мере, Эрхарт не лгал мне, когда рассказывал о бессмертии. Но тогда я почему-то не отнесла себя к тем бессмертным, которых так опасался он. Всерьез я задумалась об этом лишь тогда, когда задумалась о самоубийстве.

Фантазии о самоубийстве не покидали меня и в том сне, в который сами же погрузили. Все те планы, все яркие и детальные сцены их претворения, которые представлялись мне наяву, перекочевали за мной в забытье.

И одна из тех сцен, навеянных безумной фантазией, заставила меня вспомнить. Вспомнить, что я носила с собой складной нож.

Так-то я не умела обращаться с ножами и никогда не использовала их в драке — своему телу доверяла больше, да и не хотелось кого-то убить случайно ножом. Но Адраган, от уроков ножевого боя которого мне еле удалось отвертеться, все равно всучил мне несколько небольших складных ножей.

«На всякий случай и про запас, — сказал тогда он. — А вдруг на необитаемый остров попадешь? Как же там без ножа?»

Я посмеялась и не смогла ему отказать. Все-таки пришлось поучиться правильно держать нож и правильно им размахивать — и мое обучение закончилось на этом вводном уроке. Не тот уровень, чтобы всерьез применять в драках, но достаточный, чтобы в случае чего припугнуть нападавшего и спастись в совсем уж безвыходной ситуации.

Я попрятала ножи в вещи, которые всегда носила при себе, да так привыкла к наличию этих ножей, что перестала их замечать и принимать в расчет — и лучше бы никогда про них не вспоминала.

Но я вспомнила про них в том злополучном сне, и меня словно ударило током. Подскочив, я в суматохе полезла в сапог, молясь о том, чтобы он был тем самым, в голенище которого я и засунула тогда нож.

Дрожащими взмокшими пальцами я обшарила всю подкладку, но ничего не нашла, а сердце пропустило удар. Второй сапог я осматривала с еще большим волнением, и когда почти отчаялась — наткнулась на твердую выпуклость, которая ногой давно перестала ощущаться.

Никогда прежде я не испытывала такого облегчения.

Вынув из тайного кармана нож, я судорожно вздохнула и вцепилась в него так, как если бы хваталась за последнюю соломинку. Воровато огляделась, проверяя, не наблюдал ли кто. И ждала, когда уймется дрожь.

Адраган снова меня спасал, а я продолжала подводить его веру и не оправдывать его надежд.

«Это, конечно, не необитаемый остров, — слабо хмыкнула я, — но тоже скверное место, которое по ошибке назвали раем. Хотя я бы предпочла необитаемый остров»

Обнажив лезвие, тускло сверкнувшее в полутьме, я повертела ножом, приноравливаясь к его ощущению и весу. Образ Адрагана все не покидал меня, но я встряхнулась, отгоняя сбивавшие с толку мысли.

Ощупала шероховатую рукоять, огладила лезвие, провела по каждой черте. И производила замахи до тех пор, пока не приобрела уверенность в своих движениях. Уверенность в том, что в самый ответственный момент моя рука не дрогнет.

Прежде чем приступить к решительным действиям, я резанула себя по запястью, оценивая остроту лезвия. Кожа разошлась легко, и порез тут же наполнился кровью. Я завороженно наблюдала за тем, как растекались ее темные струйки, и улыбалась с торжеством безумца. Каждая клеточка тела трепетала перед будущим мертвым забвением, к которому я наконец подобралась так близко.

Заветная мечта с каждой секундой становилась материальнее. Всего-то вернув возможность самой решать, жить мне или умирать, я чувствовала себя не то что вершителем своей судьбы, а едва ли не богом.

Эта иллюзия всевластия захлестнула меня с головой, и пришлось снова брать паузу, чтобы успокоиться и прийти в себя. Упиваясь этой властью и с ней справляясь, я не заметила, как кровь на запястье свернулась, и как весьма глубокий порез превратился в белесую полоску кожи. Да и тому, как быстро зажили повреждения на лице после визита Гильберта, я значения почему-то не придала.

И это было моей ошибкой.

Дождавшись очищения разума, я поднесла лезвие к горлу, представила грядущую пустоту небытия и наполнилась необычайным покоем. Небытие манило меня и звало к себе.

И я резко двинула рукой, намереваясь проткнуть горло. Но в последний миг, когда до исполнения мечты оставались считанные миллиметры... Меня парализовало.

Мою руку будто бы кто-то схватил и не отпускал, как бы я ни силилась протолкнуть ее дальше. Я толкала ее и толкала — и все было без толку. От меня ускользала мечта. И лишь тогда, когда намерение нанести себе непоправимый вред сменилось недоумением и страхом, неведомая сила позволила мне шевельнуться, чтобы отвести нож.

Я отбросила его как проказу, и раздался звон ударившегося о камень металла. Обливаясь по́том, я старалась понять, что же все-таки произошло. Неужели меня парализовал страх? Неужели я в последний момент испугалась?

Но такое резкое и быстрое движение не остановил бы никакой страх. И никакого страха я не испытывала. Единственное, чего я испугалась — того, что внезапно замерла.

Похлопав себя по щекам, я призвала себя не надумывать. Мало ли, что случилось? Если не получилось в первый раз, надо попробовать во второй.

Попыток было еще с десяток, но успехом не увенчалась ни одна.

Убеждаясь в состоянии себе вредить, я резала руки — и они заливались кровью, которая текла недолго; но стоило попробовать ковырнуть вены — и опять нападал паралич. Я легонько колола острием ножа шею, ясно чувствуя боль, но стоило дернуться глубже — и какое-то препятствие, прочнее любой стены, пресекало более серьезные намерения.

Какая-то необъяснимая сила мешала любому действию, способному унести жизнь.

Все-таки самоубийство — грех, да и убийство — тоже. А уж тем более на небесах, пусть у них не было настоящего бога.

Эрхарт действительно мне не солгал, но это меня не обрадовало. Уж лучше бы его утверждение про бессмертие было такой же ложью, как и все остальные.

И пытать меня действительно могли вечность, пока сами каким-то хитрым способом не захотели бы убить. Но того, кого можно мучить вечность, вряд ли когда-нибудь захотят убить — за свою жизнь опасаться не стоило точно. Разве что за психику.

Ведь дальше будет только хуже.

Дальше будет только хуже, — подбадривала я себя, когда иглу загоняли под третий ноготь, с садистским удовольствием проталкивая ее глубже и прокручивая внутри. От этой боли хотелось выть, но я упрямо стискивала зубы, чтобы не проронить ни звука. Терпеть помогали и воспоминания минувшего дня, немного отвлекавшие от реальности. Два уже пораженных пальца болеть не прекращали, но их боль притуплялась на фоне новой ее волны.

Дальше будет только хуже, поэтому было пора привыкать к подобной мелочи, как игла под ногтем. Иначе того, что будет дальше, попросту не удастся выдержать.

— А она упрямая, — с плохо скрываемым удивлением отметил Роберт, не участвовавший в моих истязаниях. — Многие от такого теряли сознание, а она молчит, даже не стонет.

— Тем больше удовольствия ее мучить, — отозвался Гильберт, загнав иглу до упора. — Но так хочется, чтобы она закричала!.. — и эту иглу он остервенело продавил дальше, хоть и двигаться там было некуда.

Пальцы истекали кровью, и ее солоноватый вкус осел и во рту. Пытаясь не издавать ни звука, я прокусила губу.

Стонать или мычать было недопустимо. Где малейший писк — там недалеко и до выданной правды. А чем больше я сдерживалась, тем казалась себе сильнее, способной вытерпеть все. Каким бы это ни было самовнушением, оно ничуть не хуже крика облегчало боль.

С невозможностью покончить с собой я долго не могла смириться. Никакое унижение было с этим не сравнить.

О своем бессмертии я была предупреждена заранее, но весь его ужас познала тогда, когда столкнулась с ним в реальности. Очутилась в по-настоящему безвыходной ситуации, от которой нельзя было убежать даже в смерть.

Спрятав нож обратно в сапог, я думала о том, как быть дальше. Как быть дальше, если выхода никакого не было. Если дальше — ничего, кроме вечной боли.

Сбежав от Эрхарта, я задавалась тем же вопросом, но тогда я была на распутье ответов, а теперь — в тупике. И среди тех возможных ответов было возвращение в мир живых, от которого я тогда отказалась.

Зря.

Ведь в мире живых смерть была реальной, и пусть она привела бы меня сюда же — неупокоенным духом тоже было можно стать.

Подобный вариант уже не казался плохим. Да и умирать на земле необязательно было сразу — к моменту, пока я бы дожила свой век, бога бы уже свергли. А, может, и нет — сколько там они под его гнетом, никто мне точно не говорил, вдруг решат потерпеть еще?.. Но к тому времени обо мне никто бы не вспомнил с таким-то потоком душ.

Но всерьез рассматривать все варианты мне мешала тюрьма. И просто из нее выбраться было мало: пленников из резиденции бога вряд ли отпускали с миром и без погонь. И вообще отпускали.

Но отворить решетку было возможно. Поковыряться в замке ножом, не обладая навыками взлома... Или воспользоваться услугами моих инквизиторов.

Застать их врасплох, когда они отопрут решетку, и сбежать? Рискованно. Было мало застать врасплох — надо было устранить их обоих надолго. Вариант «отобрать ключи, когда будут внутри» сводился к тому же, как и многие прочие. От неразлучной парочки стражников не сбежать, если с ней не разделаться.

Но мое состояние оставляло желать лучшего. Несмотря на то, что бессмертие даровало мне отсутствие голода и жажды, долгая неподвижность не прошла бесследно, и простой разминки бы не хватило, чтобы разделаться с противниками так же легко и задорно, как в прошлый раз. Да и они наверняка были готовы ко всему, в том числе и к внезапным атакам — не забыли же они, чем закончилось наше первое столкновение… И даже нож, о существовании которого они не подозревали, помощником мне не был.

Пока я размышляла о том, как от них отделаться, они сами ко мне пришли. Врасплох не застала — не подгадала момент. Наученные тем поражением, они прикрывали друг друга, не оставляя открытых мест и возможностей для маневров.

И я решила выжидать. Поддаться, перетерпеть все пытки — и напасть, когда ослабнет их бдительность. Когда они убедятся в своем превосходстве. Когда они не будут сомневаться в том, что меня сломали.

Но в действительности все терпя, я теряла уверенность в том, что их бдительность ослабнет раньше, чем я сломаюсь по-настоящему.

Боль в третьем пальце постепенно притуплялась так же, как и в первых двух.

— Так тебе и этого мало? — глухо проговорил Гильберт мне на ухо, а я все так же жевала губу, чтобы сдержаться от звуков.

Боль, сводящая с ума и притупляющая все прочие чувства, не помешала почувствовать кровожадность, исходящую от моего палача.

И резкая боль пронзила четвертый палец.

Выдохнуть крик беззвучно удалось чудом. Зажмурившись, я стиснула зубы, и рот наполнился кровью прокушенной изнутри щеки. Что хуже — когда иглу проталкивают под ноготь медленно, растягивая боль и давая к ней привыкнуть, или когда ее вгоняют без подготовки, когда ты этого не ждешь?

Но нормально соображать я уже не могла. Так или так — больно одинаково адски, и священная аура Рая ничуть не сглаживала эту боль.

— Что-то мне становится скучно, — с напускным разочарованием протянул Гильберт. — Обидно, когда тот, кого ты так старательно мучаешь, не издает ни писка. Дознаватель будет недоволен. Скажет еще, что он зря нас сюда пустил.

— Не думаю, что он так скажет, — откликнулся Роберт. — Он же предупредил, что с ней будет непросто. Да и торопиться некуда. Ее хоть целую вечность можно пытать — никуда она не денется. Или ты хотел, чтобы все веселье закончилось сразу же, не успев начаться?

— Пока пройдет эта вечность, информация о принце устареет, если уже не устарела, — фыркнул Гильберт, отпуская мои связанные за спиной руки, которым любое шевеление причиняло боль — и оно причинило. — Да и ждать вечность, чтобы нормально повеселиться? Тебе, может, и легко это говорить, потому что ты здесь бессмертен. Как и эта девка. А я, в отличие от тебя, умер, прежде чем попал сюда на службу. А если возьму и помру? Какое же там веселье?

Его речь, донесшаяся будто сквозь вату, заинтересовала меня, и я попыталась вернуть себе способность трезво рассуждать. Я вспомнила о перевязанном носе Гильберта, вспомнила о том, как быстро зажило мое лицо — и поняла.

Он не был таким, как я. Его не взяли с земли, как меня или Роберта. Он такой же смертный, как люди Эрхарта, и изначально был тут.

Знал ли Гильберт Эрхарта лично? Был ли на его стороне? Как попал к богу — перебежал или же был захвачен?

Как бы там ни было, его не оправдывало ничего. Он не был простым человеком, которого, как меня и многих, заманили на службу обманным путем. Он был свидетелем вторжения бога, свидетелем гнева мира — и в итоге примкнул к врагу. Встал на его сторону, отвернувшись от сражавшихся за свободу собратьев. Обернувшись против них.

Во мне забурлила такая ярость, что отступила и боль. Мне хотелось разнести все вокруг — и плевать на путы и недееспособность пораженной руки.

«Не забывай, Хлоя, — усмиряла глубокими вдохами себя я. — Чем больше дергаешься и поддаешься эмоциям, тем сложнее потом с ними справиться. И тем сложнее потом освободиться. Никогда об этом не забывай»

Я превращала свою злость в силу, наполняясь ею, но не поддаваясь. Она нужна была мне холодной, чтобы уберечь рассудок.

Раньше я сокрушалась о том, что армия бога, сплошь состоящая из бессмертных слуг, была непобедима. Теперь же я радовалась тому, что хотя бы один из этих слуг, самый мне ненавистный, был смертен.

Я хотела лично его убить.

Роберт тяжело вздохнул, но не стал спорить со своим недалеким напарником — все равно бесполезно.

Да, вероятно Эрхарт изменил свои планы, пока меня тут пытали. Но вероятно и то, что я сгодилась бы как приманка, и что Эрхарт сам сюда придет.

На их месте я бы на такой исход не рассчитывала.

Воспользовавшись тем, что обо мне забыли, я аккуратно подвигала пальцами. Я их не видела, но легко представляла, как жутко они выглядели с торчащими иглами и в крови. И по-прежнему не чувствовала их самих — лишь неизменную боль на их месте.

А такой выпадал шанс! Стражники отвлеклись друг на друга, меня не воспринимали всерьез — ухитриться бы дотянуться до ножа, разрезать путы и с особой жестокостью расправиться со своими мучителями.

Если бы на деле все было так же непринужденно. Связанные руки двигались неохотно, и любое движение здоровой вызывало движение и больной.

Когда у меня были реальные шансы сбежать в начале моего тюремного заключения, я и не задумывалась о побеге. А когда задумалась и получила в руки все карты — шансов не осталось ни одного.

Как всегда. Как назло.

Надо было умирать тогда, когда это было возможно. Когда я не встретила Эрхарта и не попала на небеса.

Хотя от небес я бы никак не отвертелась.

— Кстати, Роберт, ты же помнишь ту историю появления принца? — раздался гнусный голос Гильберта, скосившего на меня подернутый пеленой взгляд.

Под этим взглядом мне подурнело, но ярость не пропустила страх, и я сощурилась с вызовом.

— Говорят, что его матерью была простая душа из тех, что обитали здесь до бога, — произнес Роберт. — Но никто не знает, что потом с ней произошло.

— Иначе говоря, в принце слились оба мира, — хмыкнул Гильберт, медленно подступаясь ко мне. — Отец — землянин, а мать — жительница небес. А что будет, если попробовать наоборот?

— Эй-эй, ты же не собираешься?.. — встрепенулся Роберт, но его напарник уже надо мной склонился.

Какой-то частицей разума я догадывалась о намерениях Гильберта, но остальной частью не хотела что-либо понимать. Сердце быстро застучало в ушах, наполнившихся шумом, и я уступила животному страху, поднявшемуся из глубин души.

— А сам как думаешь? Если наша пленница такая вся из себя гордая, что молчит и под пытками, остается один способ ее разговорить. Многие бабы строят из себя невесть что, но такое унижение мало кто из них переносит. Что может быть слаще их криков?

Какая же все-таки тварь.

Ослабшая было ярость вскипела вновь, и перед глазами все помутилось. Я напрягла мышцы, готовясь защищаться, и прокрутила в голове занятия с Адраганом — подобные сценарии мы тоже проходили. Терпеть боль в ногтях я была готова, но не такое.

За такое было мало просто его убить.

— Ты понимаешь вообще, о чем говоришь? — одернул его Роберт. — Пленников нельзя трогать в обход приказа! Хочешь под трибунал? И меня потащить за собой?

Их ругань позволила мне сосредоточиться. Руки были бесполезны, но справиться было можно без них.

Гильберт глухо хохотал, по-свойски оглаживая мое плечо. Его голос звучал слишком близко, дыхание едва не касалось кожи — и я передернулась оттого, каким он был мерзким. Пришлось сдерживать не только порыв зарядить ему между ног, но и рвотный рефлекс.

В таком деле нельзя было торопиться. Все закончится тогда, когда он, не встретив сопротивления, полезет дальше.

Но прежде чем все случилось, с привычным скрипом отворилась дверь, и терпеливое ожидание утратило смысл.