Дом дремал под жаркими лучами южного солнца: разъехались на работу или по делам члены его семьи, еще не вернулись из школ дети, и единственная оставшаяся в его стенах девушка возилась в саду, высаживая у крыльца маленькие, молодые еще цветущие кусты. Слабый ветерок, который и ветерком-то назвать сложно, — так, движение воздуха, — гладил зеленые листья в ее руках, катал по ступеням случайно отлетевшие легкие крупинки земли, легко касался тонких лепестков, разнося их сладкий аромат по всему саду.

       Гравий зашелестел под колесами, когда некромаг свернул с бетонной парковки на садовую дорожку, нарушая сдержанным рыком мотоцикла эту дремоту, и девушка поднялась с земли, обернулась, наблюдая, как он неторопливо останавливается у угла дома. Короткое движение ключа в замке — и черный глянцевый зверь послушно замолкает, отдается окружающему спокойствию и тоже погружается в сон, опираясь на тонкую подножку.

       — Привет, — он мимолетно потрепал девушку по русым волосам, отливающим на солнце рыжиной.

       — Это что, мотоцикл Ворона? — Лазурит отряхнула от земли руки, поправила пряди, растрепанные жесткой рукой брата. — Что случилось?

       — Что с ним может случиться? — раздражение на мгновение прорвалось в голос седого некромага. — Уехал на какое-то время, просил забрать байк. Хочу его в старый сарай поставить, чтобы глаза не мозолил у подъезда. Яшма дома?

       — Никого нет, только я.

       — Ну и хорошо…

       Старая дверь поддалась не сразу; некромаг небрежно раскидал нанесенную к порогу землю, дернул сильнее — и она все же открылась с жалобным скрипом давно несмазанных петель. Лампочки внутри не было, да она и не была нужна: солнце полосами било из неплотно подогнанных досок стен, светило широким лучом из дыры под самой крышей. Построенный много десятилетий назад, как временный дровник, он так и остался стоять за деревьями на заднем дворе, почти забытый, забитый ненужным хламом. Паутины под потолком, тоже давно заброшенные, обросли пылью и сухими листьями, как и все вокруг.

       — Что за срач?.. — и без того плохое настроение не способствовало поиску более мягкого слова, да и его все равно никто не слышал. Он ногой оттолкнул в сторону дырявое ведро, чтобы можно было хотя бы пройти внутрь, и оно с глухим грохотом откатилось в сторону, ударившись о дверь. Какие-то полусгнившие от влажности стопки книг, старые автомобильные покрышки, ведро с давным-давно засохшими остатками краски, детский велосипед, покрывшийся рыжей ржавчиной, сломанный стул… От мысли о том, чтобы оставить здесь байк, хищный и ухоженный, по загривку некромага пробежала стая мурашек. — Ворон мне голову оторвет за такое.

       Он за что-то зацепился у самой двери. Тонкая ткань футболки натянулась, чтобы тут же лопнуть, разорвавшись, и плечо отозвалось легкой секундной болью, сразу же схлынувшей; на слабой царапине выступили красные капли. Ржавая иголка, забитая в деревянный откос двери, едва торчащая на поверхность, выглядела как точка, как завершение надписи, вырезанной над ней чьим-то ножом. Старые славянские руны, росчерки громовика и коловорота, цветок папоротника и какие-то совсем незнакомые некромагу символы: резные знаки потемнели от времени, расплылись от дождей и солнца на медленно подгнивающей древесине, но все еще держали в себе засохшие бурые хлопья — кровь колдуна, плату за ритуал.

       — Ты поранился, — Лазурит подошла тихо, тронула плечо. — Что там?

       — Детские эксперименты Ворона, похоже.

       Он сел на бетонную ступень у двери, чиркнул зажигалкой, прикуривая сигарету, но тут же затушил ее о клочок травы на сухой, растрескавшейся от жары земле: Лазурит мягко опустилась рядом, складывая руки на еще не слишком заметном, но уже начавшем округляться животе.

       — Куда он уехал?

       — Понятия не имею, он мне не отчитывается. Он вообще никому не отчитывается, ты же знаешь.

       Усталость от почти бессонной ночи, раздражение, злость, — бесцельная, необъяснимая, то ли на чертову черную птицу, которого опять унесло в неизвестном направлении, то ли на себя, то ли просто на ситуацию, — кипели внутри, подступали к горлу, требовали выплеснуться наружу, но Аметист сдерживался, только бессмысленно щелкая зажигалкой и глядя на тонкий огонек, трепещущий в воздухе. Отстраненно мелькнула мысль, что Лазурит все это видит и знает; возможно, видит даже больше, чем сам некромаг, она ведь давно уже не наивный ребенок.

       — Давно ты в него влюбился? — она пристроила голову на его плече, крутя в руках сорванную травинку и глядя в сторону, но в ее голосе было только сочувствие, теплое и искреннее.

       — Я в него не влюбился, — огонек зажигалки потух, и новые щелчки ничего не дали, кроме коротких белых искр: закончился газ. — Я в него вляпался, как в дерьмо на дороге — удовольствия примерно столько же.

       Она ждала, не собираясь его торопить. Дремотная тишина вокруг постепенно успокаивала темный бурлящий коктейль эмоций, и через несколько минут некромаг все же ответил:

       — Давно. Еще когда он жил здесь.

       Лазурит слишком хорошо знала брата, чтобы понимать, что ему не нужны ни чужое мнение, ни слова утешения, ни советы, только чье-нибудь близкое и родное тепло рядом — ненадолго, просто чтобы взять себя в руки и двигаться дальше. Солнце подбиралось к их ногам, постепенно сокращая тень, подползало все ближе и ближе, пока они просто сидели в тишине; в конце концов он встал со ступени и подал ей руку, помогая подняться.

       — Спасибо.

       — На ужин останешься?

       — Да.