Вино чуть покачивалось в пузатом бокале, наполненном едва ли на четверть: сладкое, темно-бордовое, стекающие по прозрачным стенкам слабыми маслянистыми потеками, оно оставляло за собой сладкий привкус пряностей, тонкий аромат шоколада и ванили. Вино напоминало черноволосому колдуну о доме, и казалось, что за этими стенами нет сухого прохладного северного лета, только нестерпимый жар южного солнца и густые тени ореховых деревьев, и тихий плеск одомашненной, закованной в каменное русло реки…
Тонкие пальцы плотнее оплели бокал. Ворон шел вдоль стены неторопливой, какой-то ленивой походкой, останавливаясь у каждой картины, где-то надолго, а где-то всего на несколько коротких секунд. Совсем не ценитель искусства, он все равно знал, что они прекрасны; наверное, знал это даже лучше, чем любой другой в этой просторной, пафосной и немного душной галерее. Картины смотрели на него со стен: портреты совершенно разных людей, красивых и не очень, молодых и старых. Бледные лица, — усталые, надменные, веселые, строгие, печальные, — серовато-светлые, они были окружены яркими красками своих неповторимых душ. Красно-золотистое сияние маленькой девочки, похожее скорее на мягкое свечение, ультрамариновое пламя женщины с заносчивым высокомерным взглядом, размытая и нечеткая, как облака, радужная душа покрытого морщинами старика, мятные всполохи возле лица усталого парня… Яркие пятна на глубоком черном фоне, расположенные без рам на такой же черной стене, души будто выглядывали из темноты.
— Какие люди, — знакомый голос немного манерно тянул гласные; Ворон вздрогнул от неожиданности, выныривая из задумчивости одним рывком, как из воды, когда он прозвучал за спиной.
— Здравствуй, Щур.
— Почему ты всегда оказываешься там, где тебя меньше всего ждешь встретить? — парень обошел колдуна той же самой походкой, которую Ворон запомнил еще с первой встречи: расслабленной, небрежной, немного разболтанной. Все движения Щура, все его слова и поступки были такими, сколько он его знал. Тонкие пальцы коснулись скулы колдуна, невесомо задели ресницы, легонько дернули выгоревшую до яркой желтизны прядь волос. — Смотрю, ты теперь можешь оценить мои картины по достоинству.
— Они прекрасны, — Ворон краем глаза отметил сидящую на плече художника небольшую птицу, сотканную из тысяч нитей тьмы: спокойный взгляд круглых глаз, отливающие металлическим бордовым перья. — Ты действительно очень талантлив.
— Спокоен, холоден, вежлив до тошноты — все, как всегда, — Щур притворно вздохнул, забирая из рук колдуна бокал и выпивая одним глотком. Прядь волос от резкого движения выбилась из-за уха, и Ворон отстраненно, на краю сознания отметил, что седую полосу на виске среди холодного оттенка блонда заметить практически невозможно. — Откуда ты здесь, южанин?
— Дела, — чуть помедлив, Ворон все же уклонился от ответа. — Видел твои афиши на каждом столбе, решил зайти. Ты живешь в этом городе?
— Нет, — он переплел свои пальцы с пальцами черноволосого колдуна так небрежно и непринужденно, будто они не были едва знакомы; потянул за собой даже не требовательно — у него просто и в мыслях не было, что ему могут отказать. — Здесь уже скучно. Мой отель через дорогу и там есть вино, пошли.
Ворон поежился, когда они вышли на улицу, поплотнее запахнул края длинной тонкой кофты, и художник тихо над ним рассмеялся: «Мерзнешь, южанин?» — ему, родившемуся на севере, было сейчас скорее жарко в его тонкой открытой майке и рваных джинсах. Он даже не оборачивался, не сомневаясь, что черноволосый идет следом; высокий, стройный, с тонкими пальцами и тонкой кожей, легкий и подвижный, он спокойно шел на шаг впереди, уже отпустив руку Ворона — и скорее всего уже забыв об этом мимолетном жесте.
Номер отеля встретил тишиной и прохладной свежестью кондиционированного воздуха. Не те дешевые гостиницы, в которых черноволосый останавливался в дороге: строгие линии интерьера, зеркала, дорогая мебель, шелк простыней на постели, разбросанные повсюду листы с карандашными набросками… Ворон устроился в кресле, закидывая ногу на ногу, принял бокал из рук Щура — темное вино пахло черносливом и деревом. Зачем он здесь? Небрежно развалившийся на кровати таежный колдун ответил на молчаливый вопрос, не произнеся ни слова. Да, из-за него. Да, из-за любопытства: оба — черные колдуны почти равной силы, оба птицы, оба — Поцелованные Огнем, но все же настолько разные. Этот едва знакомый Щур был Ворону ближе, чем кто угодно, и потому интересен.
— Не бойся, приставать не буду, — блондин приподнял бокал в молчаливом жесте «твое здоровье», прежде чем коснуться губами тонкого стекла. — Мы так давно не виделись.
Сколько они говорили? Время замерло. Темы сменялись одна за другой, практически не задерживаясь, и было до странности легко говорить обо всем подряд с этим немного манерным художником, видящим мир так же, как Ворон, но вместе с тем и совершенно иначе. Вечерний сумрак за окном давно сменился серой ночной темнотой, и закончилось терпкое сладкое вино, и окончательно стих шум улицы, и так почти не долетавший до них.
— Что ты отдал за Дар? — они лежали на постели, почти соприкасаясь плечами, то закрыв глаза, то просто глядя в белоснежный гладкий потолок, и тонкие пальцы Щура лениво выводили случайные узоры на ладони расслабленного Ворона. — В смысле, впервые. На посвящении.
— Слух. Не полностью, — блондин тронул тонкое устройство у уха, до этого совершенно незаметное. — Привык уже. А ты?
— Иммунитет к случайной чужой магии.
— Поэтому?.. — пальцы невесомо пробежались по вороху браслетов на запястье Ворона, перебирая бусины и узлы, слабо мерцающие крупицами Дара; задели тонкую чувствительную кожу, замерли на мгновенье. — Я передумал.
— Что?
— Передумал, — он двигался по-кошачьи легко и быстро: перевернулся, сел на живот черноволосого колдуна, уперся руками в его грудь, наклоняясь поближе. — Буду приставать.
— Ты пьян, — Ворон положил руки на его бедра, почти непроизвольно поглаживая кончиками пальцев сквозь грубую ткань.
— И что?
Отрицать было бы глупо: Ворона к нему тянуло. Слишком долго один, слишком далеко от дома; давно забытое ощущение чужого веса, вдавливающего в мягкую постель, дергало за какие-то до предела натянутые струны внутри. Таежный колдун не двигался, только непривычно серьезно смотрел разноцветными глазами в глаза, дожидаясь ответа.
— Что, флирт ты пропустил, как несущественную часть ритуала? — черноволосый потянул его за ремень в джинсах, заставил наклониться еще ближе — настолько, чтобы поймать запах его кожи, медовый, сладкий и теплый.
— Я решил, что ты даже слова такого не знаешь, ледяной Ворон…
Когда Ворон выбрался из его постели, за окном первые, слабые еще лучи рассветного солнца уже разгоняли серый полумрак. Блондин сонно, расслабленно и устало потягивался на белом шелковом белье, откинув в сторону одеяло и даже не собираясь вставать, совершенно спокойно наблюдая за тем, как он одевается; Ворон чувствовал на себе его взгляд — любующийся, ощупывающий тело, и это было… приятно? Скорее, приятно и безразлично одновременно. Он накинул легкую кофту, закатывая рукава, и браслеты глухо звякнули металлическими застежками.
— Может, такси вызовешь?
— Прогуляюсь, здесь недалеко.
— Надо будет как-нибудь повторить, — Щур остановил взгляд на лице колдуна, дожидаясь реакции на свой не то вопрос, не то предложение, но тот только легко усмехнулся в ответ, вслушиваясь не в слова даже, а в наигранно-манерные интонации художника. — Понятно, как обычно: увидимся когда-нибудь на другом краю мира и опять совершенно случайно.
— Эй, тайга, — Ворон обернулся через плечо, уже стоя в дверях. — Твои портреты действительно прекрасны.
— Я знаю.