Прикрыв наполовину глаза, удобно развалившись в подвесном кресле под кроной большого дерева, некромаг балансировал на грани между Явью и Пограничьем. Не двоилось расслабленное тело, не делилось на оставшуюся в мире живых оболочку и душу, способную идти между мирами, только концы распущенных седых волос иногда приподнимались, будто плавали в стоячем душном воздухе, как в воде. Сад вокруг от слабого ветра шуршал листвой, то осыпающейся до голых ветвей, то вновь зеленеющей, трещины на земле расползались серыми пятнами и тут же срастались, засыхали и оживали лианы, оплетающие стены Каменного Дома, и только ватные комья облаков одинаково клубились в небе в обоих параллельных мирах… таких уж и параллельных? Точек соприкосновения у них было столько, что очень рано поседевший парень старался об этом не думать. Меньше знаешь — крепче спишь.
Тихий шелест бумаги в нескольких шагах в стороне — Аметист услышал его не сам, ловя восприятие своих мертвецов через привязь; всего лишь Ворон, устроившийся под навесом прямо на полу веранды, перевернул страницу книги. Затишье перед грозой навевало спокойствие и сонливость, и раздражения не было; по крайней мере, пока он сидит так — почти не двигаясь, молча, не обращая внимания на некромага. Тонкие пальцы загибают и разгибают уголок листа, собираясь перелистнуть страницу, смутно похожие на перья волосы небрежно заправлены за ухо и тьма, размеренно пульсируя, пробегает вспышками черного огня по обнаженным рукам и плечам, исчезает под тонкой майкой, и иногда кажется, будто она повторяет один и тот же узор…
Тихий шелест бумаги. Еще одна страница осталась в прошлом.
Если приоткрыть глаза чуть шире, то тьма концентрируется в его груди, сворачивается клубком, похожим на маленькое черное солнце, выпускающее время от времени всполохи. Перестает гореть узором кожа, и волосы совершенно обычные, черные, как уголь, больше не похожи на перья. Но если позволить себе провалиться глубже…
Серое Пограничье окружило некромага, исчезла зелень, осыпалась на растрескавшуюся сухую землю и разлетелась пеплом и прахом, сухие лианы вывернули из кладки стен несколько камней. Тьма в груди Ворона вспыхнула, сложилась на мгновенье в незнакомый орнамент на коже — и развернулась за спиной черными крыльями, опалила деревянные балки, поддерживающие навес; вспышки пламени пробегали по глянцевым перьям, но не разгорались в пожар, а гасли, чувствуя спокойствие молодого колдуна.
Аметист поднялся на ноги, оставляя свое тело расслабленно лежать в слегка покачивающемся кресле. Доски веранды, разъеденные Пограничьем, скрипели под ногами. Не важно: кто еще это услышит, кроме него? Всего несколько шагов между ними — и седой некромаг протянул руку, остановив ее в нескольких сантиметрах от подрагивающих перьев. Тьма обжигала… как всегда. Где-то в горле застряло противоречивое чувство, которое он никак не хотел признавать, хотя уже успел с ним смириться: Ворон его не просто бесил. Красивый, ледяной, молчаливый, с тонкими длинными пальцами и светлой, несмотря на загар, кожей — он вызывал желание прикоснуться к нему, сжать запястья, оставляя синяки под чертовыми браслетами, которые почему-то сводили с ума, прижать к стене в одном из темных коридоров Дома и попробовать наконец, действительно ли его бледные губы такие мягкие, какими кажутся.
Он вызывал желание прикоснуться к нему — или уничтожить.
— К тебе даже здесь нельзя притронуться. Бесишь…
Колдун вскинул голову, будто мог его слышать, обернулся в сторону некромага, лежащего в расслабленном трансе, и крылья вспыхнули черным огнем, расползлись по коже, поглощая человеческую фигуру, превращая Ворона в пылающую сферу. Некромаг отдернул руку, обжегшись о тьму. Тяжелые капли в живом мире срывались с неба, пока еще редкие; он чувствовал их на своем лице, но в Пограничье густой воздух не двигался — здесь никогда не бывает дождя.
— Аметист? — имя донеслось глухо, как сквозь одеяло: ненастоящее имя, не то, которое дано при рождении. Отойди он немного дальше — и уже не услышал бы, что колдун его зовет.
— Что? — он открыл глаза, возвращаясь почти мгновенно. Карие глаза Ворона смотрели внимательно и остро; настолько остро, что хотелось отвернуться.
— Ничего, — колдун встал, громко захлопнув книгу. — Дождь пошел. Свали с улицы, вдруг растаешь.