Алехандро придирчиво рассматривает себя. Старое зеркало в полный рост отражает всю его худую высокую фигуру, округлившуюся, тем не менее, везде, где только можно было. Угловатые острые линии к середине седьмого месяца окончательно разглаживаются, стекают плавно и мягко, словно так и должно быть. Тело его завершает свои трансформации, подстраиваясь под положение своего хозяина, и Алехандро тошно от одного взгляда.

       Он смотрит в собственное отражение с омерзением. С гадливым презрением и ненавистью. Скользит брезгливым взглядом по линиям округлостей и не может сдержать яростное шипение, рвущееся из груди.

       Его тело похоже на уродливую гротескную куклу. Уродца с вырождениями, где одни части тела больше других. Несуразное абстрактное нечто, вызывающее лишь отвращение. Цепляется взглядом за оформившуюся грудь, скрывать которую было теперь так же невозможно, как и живот, и морщится брезгливо. Тыкает в неё пальцем, и прикосновение тут же огрызается болью.

       Алехандро шумно выдыхает, но с мазохистским упрямством продолжает разглядывать свою фигуру.

       С груди взгляд опускается ниже прямо на ненавистный живот. Он большой и тяжёлый, выпирающий и смотрящийся просто абсурдно, словно его намеренно приделали к худому телу, которое в принципе сложно представить пузатым. Кожа его натянута туго, словно парусина захудалой лодчонки под натиском штормового ветра, и Алехандро морщится с ещё большей брезгливостью чем до этого.

       Дитя внутри будто чувствует недовольство родителя. Мстит ему постоянно, распаляя тем самым в его груди ещё большую ненависть и отторжение, чем было в самом начале. Оно переворачивается, двигается, лишая Алехандро покоя. Активничает почти всё время, не оставляя ему ни минуты передышки, на что Сандро с трудом подавляет в себе желание хорошенько заехать кулаком по собственному животу.

       И сейчас — не исключение.

       Поясница ноет и затекает, не давая Алехандро даже малейшей возможности для активности. Простое передвижение крепостными коридорами Аль-Бетиля или короткие прогулки во внутреннем дворе превращаются в настоящее испытание. Даже простое стояние перед зеркалом превращается в него, отдавая усталостью в ногах и отдышкой. Алехандро делает глубокий вдох, прикрывая глаза, и тут же недовольно кривится.

       Ребёнок толкается, пинается, бьёт крохотными ножками и кулачками родителя изнутри, будто уже пытается вырваться из тесной тюрьмы чужого тела. Сандро смотрит на свой живот с тихой яростью, когда видит, как маленькие конечности оттопыривают кожу, уродуя и без того уродливую округлость. Выдыхает шумно, тихо охая, и против воли накрывает место нового удара рукой.

       Хотя бы так он пытается усмирить буйство эгоистичного существа внутри себя. Странным образом это помогает, и дитя действительно успокаивается. Алехандро кривится брезгливо, но всё же легко проводит по животу, аккуратно поглаживая. Это действие не приносит ему никакого удовольствия и покоя, лишь распаляя внутри ненависть и презрение, однако ребёнка оно наоборот умиротворяет. 

— Маленький эгоистичный ублюдок, — Алехандро шипит, яростно скалясь, выплёвывая слова с омерзением, и резко одёргивает руку. Отворачивается от зеркала, отходя от него, вразвалочку добираясь до кресла, и тяжело опускается в него.

       Устало прикрывает глаза, откидываясь на спинку, и думает о том, что всё-таки он его ненавидит. И едва ли когда-нибудь что-нибудь может измениться.