Вейн знает, что не предназначен для роли одинокого родителя. Алехандро покидает их сразу, как только у него выдаётся такая возможность, и Вейн остаётся один с новорожденным ребёнком. Он не самая лучшая кандидатура для родителя, кроме того его род деятельности не подразумевает наличие рядом маленького ребёнка, а потому единственно верное решение посещает голову Жнеца.

       В конце концов их с Алехандро дочери он желает только добра и хочет только всего наилучшего. А потому ради блага самой девочки ей лучше расти не с жестоким и бесчувственным отцом, но в окружении действительно любящей её семьи.

       Белкет поддерживает решение ученика и помогает найти таких людей, и семья в небольшой деревеньке в окрестностях вольного города Сорпигаля-У-Моря с радостью принимает случайного найдёныша, расценивая лежащую на пороге их дома девочку не иначе как благословение самого Илата.

       Вейн наблюдает за их реакцией со стороны, но камень на его сердце, почему-то, не становится легче. И даже убеждения, что он делает это ради их дочери, ради её блага и счастья, не помогают ему избавиться от чувства вины, засевшего тупым осколком где-то в глубине теперь уже немёртвого сердца.

       Вейн наблюдает со стороны. Периодически заглядывает в деревеньку, чтобы убедиться, что девочка растёт здоровым и счастливым ребёнком, которого любят и который ни в чём не нуждается. Для себя Жнец Душ решает твёрдо, что если растящие её люди пренебрегут хоть чем-то и он увидит, что его малышка страдает, то он тут же заберёт её и будет растить и воспитывать сам.

       Девочка, однако, не испытывает в приёмной семье никаких стеснений и лишений и растёт смышлёным и жизнерадостным ребёнком. Наблюдая за ней, Вейн не может сдержать улыбку, хоть и в его глазах прячется печаль и горечь. Сложись всё иначе, и они вместе с Алехандро могли бы наблюдать за тем, как растёт их дитя.

       Всё это — несбыточные мечты, и Вейн в очередной раз уходит, даже не подозревая, что вернуться в следующий раз ему нужно будет гораздо быстрее, чем он планировал, и вовсе не в полную жизни деревушку, а на пир забвения и Пустоты, который после себя оставляет безжалостный Сандро.

       И лишь одной живой душе удаётся пройти сквозь его жестокое проклятие.

       Вейн смотрит на заплаканную малышку перед собой, и холодное сердце его сжимается от боли и сожалений. Он не сомневается в том, что Сандро был беспощаден в своей расправе и во многом именно потому, что знал, что здесь жила его дочь, которую он возненавидел с первых мгновений, как узнал, что его утроба отягощена новой жизнью. Вот только знал ли он, что дитя Загробного Владыки сумело пройти сквозь его проклятие? И если знал, то почему же в итоге он не добил несчастного ребёнка? Оставил умирать жестокой смертью? Или всё же какой-то слабый, давно похороненный в каменном гробу его сердца отголосок родительского инстинкта не позволил поднять на дитя руку, вместо этого даруя ему призрачную надежду на спасение?..

       Вейн не знает. Но забирая напуганную дочь на руки, он оценивает жестокую иронию судьбы — дитя, которому он хотел светлого счастливого будущего, в итоге всё равно возвращается к нему. С изломанной, покалеченной судьбой и жизнью, и разумом, что чище чистейшего полотна…

       Вейн вздрагивает всем телом, широко распахивая глаза. Сон, излишне похожий на явь, пробирает его морозом, закрадывающимся под кожу. Он беспокойно вглядывается во тьму комнаты, а после резко поднимается с места, подходя к колыбели, где спит новорожденная Закира.

       Её с первых же мгновений жизни отнимают от родителя, что дал ей эту самую жизнь, тем самым даруя шанс на спасение. Вейн аккуратно поднимает спящее дитя на руки, прижимая к себе, и малодушные сомнения, против воли закрадывающиеся в его голову, отметаются с твёрдой решимостью.

       Он никому не отдаст свою дочь. Сам позаботится о ней и вырастит её. Станет для неё отцом, который не будет бежать от своего долга. И будет тем, кто защитит её от гнева второго родителя, давшего ей жизнь.