Алехандро не сомневается, что Вейн примчится к нему тот час, как Белкет позволит проведать разродившегося любовника. От одной этой мысли ему становится тошно, а в груди закипает ярость. По-хорошему, проклясть бы этого эгоистичного ублюдка, который сотворил с ним подобное, да проклятием позабористей, но…
Вейн всё же не совсем эгоист. Да и знает Алехандро как облупленного, а потому едва ли его проклятия против него будут действенными. Сандро от этого скрипит зубами и мрачным тяжёлым взглядом смотрит в потолок комнаты.
Как же он его ненавидит.
Вейн ступает осторожно и смотрит неуверенно. На его лице замирает странная смесь сомнений, решительности и вины. Догадывается, должно быть, какая буря творится в чужой душе, пусть и не представляет в полной мере всех её масштабов. И не дай Асха, пытается придумать хоть что-то, что смогло бы восстановить то, что было разрушено. Снесено дикой бурей, не оставив после себя даже фундамента.
Видеть Вейна сейчас — омерзительно для Алехандро.
Тем не менее он его не гонит. Знает, что подходящий момент ещё не настал, а Вейн в своём упрямстве и слепой надежде всё равно будет донимать его.
— Алехандро… — Жнец Душ делает осторожный шаг ближе.
Он ступает словно сапёр по минному полю, не зная, где расставлены ловушки и в какой момент он может на них подорваться. Не знает, ни что говорить, ни что делать, а от одного только звучания его голоса Алехандро становится тошно.
Он морщится брезгливо, и Вейн останавливается. Понимает всё без лишних слов, кажется, и вздрагивает, когда в него впивается взгляд светлых глаз, преисполненный тёмной ярости и ненависти.
— Посмотри, во что ты превратил меня.
Вейн выдыхает шумно. Пусть только попробует, ублюдок, начать повторять свою излюбленную песню про благословение Асхи и плод любви, и Алехандро плюнет на собственное плачевное состояние и придушит его собственными руками.
Он, однако, молчит. Колеблется, не решаясь подойти ближе, и Сандро кривит губы в оскале. Смеётся тихо и хрипло — ему никогда не нужно было повышать голос для того, чтобы наводить ужас на своих собеседников. И Вейн, знающий его слишком хорошо, вздрагивает от леденящего душу мороза.
— Твоё счастье, что я слишком слаб, чтобы проклинать тебя и твоего ублюдка.
Им не о чем, на самом деле, говорить, но Алехандро догадывается, что на чужом языке всё равно повис так и не озвученный вопрос — наивная и глупая надежда, на самом деле.
«Ты не хочешь взглянуть на своего ребёнка?»
Алехандро кривится в презрении. Единственное, ради чего он хотел бы взглянуть на своего ребёнка, — это чтобы собственными руками придушить его или свернуть ему шею. Так, чтобы хрустели, ломаясь, хрупкие мягкие кости. Так, чтобы эта маленькая мерзость захлебнулась собственной кровью. Однако очевидно, что никто не позволит ему этого сделать, а силы Алехандро восстанавливаются слишком медленно для того, чтобы он мог тягаться с ними за право уничтожить собственное порождение.
На самом деле, ему даже было всё равно, кого в итоге воспроизвело на свет его тело. Мальчик? Девочка? Изуродованное магией нечто? — плевать, ведь ненависть, чёрная, сжигающая дотла, меньше от этого явно не станет.
Молчание, так и не переросшее в разговор, затягивается, словно петля на шее висельника. Давит камнем на плечи, отзываясь нетерпением и сожалениями. Им уже давно не было что говорить друг другу.
Вейн не настолько глуп, чтобы обманываться пустыми мечтами и надеждами. И конечно, он понимает, что любые попытки заговорить, завернуть внимание Алехандро на ребёнка и семью, которой у них никогда не было бы и так, тщетны. Знает, что в итоге это закончится лишь скандалом и криками, и ещё большей ненавистью, отравляющей безумием и разбивающей сердце.
Вейн не настолько глуп, да. А потому, конечно, он понимает, что всё кончено.
— Убирайся. Выметайся прочь и молись жирной тупой ящерице, чтобы наши дороги больше не пересеклись. Береги ублюдка, которого ты так ждал и ради которого отдал на заклание моё тело, потому что в нашу следующую с ним встречу я не буду так милосерден.
Вейн вздрагивает, а его взгляд тяжелеет. Он закрывается сам в себе и в своих мыслях, но всё же следует чужим словам. Разворачивается и уходит, и Алехандро надеется, что больше он никогда не вернётся.