Перед глазами Кайшина — неистовый водный поток. Стихия бурлит и пенится, встаёт на дыбы, исторгает из себя гигантские волны, что несут смерть и разрушение. Хрупкое дерево громко трещит, пожираемое водной пучиной; яростные потоки легко смывают с палуб кораблей маленькие фигурки экипажа. Кажется, словно вода утробно рычит, ей в такт подвывает ветер. Яркие белёсые молнии бьют прямо в морскую поверхность, разлетаясь тысячами заряженных капель. Шаласса гневается — а гневается ли? — и нет никого и ничего, что способно усмирить её гнев. Священный ужас пред Матерью пробирает Кайшина до костей, однако тем, кто воочию наблюдает за бушующей стихией, одолевает искренний восторг и восхищение.

       Отныне неспокойные воды Шалассы, морские бури и гигантские цунами сопровождают нага-наёмника в какой бы точке Асхана он ни был. Он видит их повсеместно, он слышит шум могучей стихии, он чувствует запах моря и его солёный привкус на своих губах даже в самых далёких краях и самых глубоких пещерах. Они поселяются где-то глубоко в сердце и волнуют душу, и без того нелёгкий путь Кайшина становится ещё более тернистым и запутанным.

       Где бы он отныне ни появился — там всегда текут реки крови. Там всегда разрушения, боль, страдания и слёзы. Там все враги мертвы, а вместе с врагами мертвы и их семьи, и нередко даже целые поселения. Кровь в жилах нага кипит, её запах затуманивает рассудок, сводит с ума, и Кайшин недобро скалится. Убийство несёт в себе разрушение; убийство так похоже на неудержимый натиск воды, что раз за разом предстаёт перед глазами наёмника. И именно в нём, в этом кровавом безумии, наг находит своё предназначение. 

— Я лишь меч. Я был выкован, чтобы рубить и убивать, — эти слова на долгие годы становятся его единственной характеристикой. Эти слова в один прекрасный день приводят его к Химико.

       Изгнанная жрица улыбается почти безмятежно, однако на дне её глаз — фанатичное безумие, такое же, каким пылают глаза самого Кайшина. Ему хватает всего мгновения для того, чтобы понять это, и губы его растягиваются в оскале, а руки крепче сжимают мечи. 

— Са-а, — голос Химико приятный и обманчиво ласковый; она медленно растягивает слова, касаясь кончиками пальцев щеки нага. — Наконец-то я нашла тебя, Воин. Ты послан мне самим Разрушителем. Ты послан мне для того, чтобы претворять в жизнь его волю. 

— О чём ты говоришь? — Кайшин нетерпеливо поигрывает клинками, в то время как Химико отворачивается от него, восхищённо глядя на начинающийся шторм. 

— А ты разве не видишь? — в голосе её — безмятежность. — Посмотри, — она протягивает руки в сторону воды. — И ты всё поймёшь, — слова тонут в шуме поднимающихся волн, и Кайшину, на самом деле, не обязательно самому смотреть на них.

       Он видит перед собой всё то же бушующее море, хотя взор его абсолютно точно направлен на спину медузы. Понимание озаряет наёмника, и он почтительно склоняет голову: 

— Да, ты права, госпожа, я вижу.

       Химико продолжает улыбаться, с упоением наблюдая за неистовством шторма. Теперь у неё всё наконец-то получится.