Если бы семья Ноя давали имя каждой из комнат Ковчега, конкретно эта называлась бы Пустотой. Пустотой космического вакуума с серебром звёзд, застывших, замерших и стелющихся под ноги узкими ступенями бесконечной винтовой лестницы без опоры и перил. Ступени плясали во все стороны, будто создатель её был основательно пьян и никак не мог расположить их по аккуратной ровной спирали.  

Я-то ожидал увидеть именно это, а вот ты прячешь удивление за маской непроницаемо холодного сдержанного гнева, и идёшь рядом шаг в шаг, держась справа; невозможно не замечать, как чуть трепещут тяжёлые когти, готовые впиться во врага при малейшем, мельчайшем признаке опасности. Свет твоей Чистой силы отражается от полированных веками серебристых ступенек и разлетается лучиками, преломляется в гранях и возвращается, окружая нас невесомым белым туманом.  

— Давай только договоримся, мальчик, — мне так нравилась эта тишина, но придётся её нарушить, остановившись перед висящей в ничто ореховой дверью. — Никаких сражений в этой комнате, не будем расстраивать мою горячо любимую сестру.  

Секундная заминка, холодно поджатые губы, оценивающий, пронизывающий взгляд; не доверяешь, ищешь подвох, которого нет, раздумываешь: нагрубить или, как положено карточному мастеру, проявить вежливость?  

— Зависит от вас.  

— Благодарю.  

— А-а-ал-л-лен!  

Дверь едва успела открыться, как на моего серебряного мальчика налетел вихрь оттенков увядающей сирени. Роад, наша маленькая Роад, едва достаёт лохматой головкой до твоего плеча, но в прыжке ей не составляет труда обвить тонкими ручками шею и...  

— Ро-ад, — задумчиво так тяну, наблюдая, как её синевато-серые губы даже не касаются, а нагло прижимаются к губам моего, сожри тебя тиз, моего экзорциста. — Мы об этом не договаривались.  

Но знаешь, спасибо, только я скажу тебе это потом, мелкая проказница: а мне просто до дрожи любопытно, как ты, с такой-то внешностью, с такой-то улыбкой и взглядом, который я видел и кротким, и выжигающим душу гневом, всё ещё невинное дитя. Потому что только тогда можно на поцелуй врага стоять соляным столбом с ошарашенными серебряными глазами-лунами, распахнутыми на пол-лица. Только потому, что я не хочу опять с тобой драться, приходится удерживать плотоядную ухмылку.  

Я нашёл твоё слабое место, Коронованный Шут, и будь уверен: я им воспользуюсь.  

— А что такого? — мелкая вертлявая пакость нагло схватила моего мальчика за потрёпанный рукав и потянула в кресло, причём нахально уселась на его же подлокотник, хотя этих мягких монстров здесь даже больше, чем нам троим требуется. Всё ещё прячу усмешку, садясь напротив.  

— Это неприличное поведение для юной леди, — шутливо взываю к её несуществующей совести, и Роад, разумеется, заливается смехом, пиная округлым носом тяжелого ботинка подвернувшегося под ноги Леро.  

Кажется, чай придётся разливать всё-таки мне.  

— А я и не леди, — заявляют мне в ответ, беря в руки одну из только что наполненных чашек, практически всунув её нашему гостю и нахально его обнимая за плечи.  

Хмыкаешь раздражённо, но делаешь глоток душистого чая; а я какого-то чёрта не могу отвести взгляда от твоих порозовевших от тепла губ, бережно касающихся края вычурной фарфоровой чашечки.  

— И что всё это значит?

— То, что мы с Тикки тебе не враги, — мурлычет Роад, наклонившись к самому твоему ушку, а я уже даже не скрываю, как меня раздражает её поведение.  

— Грёзы, займи своё место, будь так любезна.  

— Изверг! — возмущается этот демон в теле двенадцатилетней девочки, но соскакивает, наконец, с подлокотника — мне кажется, или облегчённо вздыхаем мы оба и даже почти синхронно? — и садится в кресло так, что мы образуем почти ровный треугольник вокруг круглого чёрного столика.  

— Это вы-то не враги? — хмыкаешь недоверчиво, щуря свои волшебные серебристые глаза. — Свежо предание.  

Напряжённо смотрю на Роад, та дергает худеньким плечиком, поднося свою чашку к губам.  

— Малышка, а ты что успела натворить и почему я не знаю?  

— Да глаз ему выколола свечкой. Левый, — буркнула в ответ Грёзы Ноя, и мне становится смешно. Твоей левой половине, Аллен, как-то даже слишком основательно досталось от нас обоих.  

— Полагаю, малыш, если мы извинимся — ты не поверишь?  

— Ни на грош, — киваешь в ответ так спокойно. Ах вот как, карточный мастер всё же взял себя в руки и скрыл все эмоции за изящной серебряной маской спокойной вежливости.  

Вот теперь не могу не улыбнуться и не изобразить символические аплодисменты, пару раз хлопнув ладонью о ладонь, и снова беря чашку. Потрясающий чай, грех отказываться.  

— А если мы поможем спасти твоих друзей?  

— Что с ними?! — мгновенно чуть ли не подрываешься, но, видимо, вспомнив, что сориентироваться в Ковчеге самому проблематично — или только сейчас заметив, что единственная дверь заперта на огромный вычурный замок? — заставляешь себя сидеть на месте.  

— Пока ничего. Но они всё ещё не вышли, а Ковчега через пару часов совсем не станет, — Роад скучающе подпирает голову рукой, покачивая мыском ботинка, — осыпется белый город пылью и камнями на головы смертным, как последний привет от Ноя, как вестник апокалипсиса, как знак всем армиям акума вылезать на свет божий, разрушение и смерть неся... — она замолчала на несколько секунд под нашими взглядами: чуточку напряжённым моим — до сих пор не знаю, что же именно эта бесовка задумала — и самую чуточку испуганным серебристым.  

Меня восхищает твоя выдержка.  

— И что вы хотите? — тише, пряча эмоции, выжидающе... и с такой... надеждой, так это называется, а, безгрешная чистейшая луна, запутавшаяся в паутине светлых ресниц?  

— Сохранить Ковчег, разумеется, — улыбается Роад, — исполнить Мечту Ноя. И сохранить то, что приносит ему, — теперь мы улыбаемся оба, — удовольствие.