Заканчивается очередной день, в окне вечерняя картинка сменяется ночной. Чай выпит, печенье съедено, зубы почищены. Будильники угрожают страшной расправой через восемь,.. нет, уже через семь часов, если хозяева сейчас же не отправятся на боковую. И люди послушно принимают горизонтальное положение и замедляют свои процессы жизнедеятельности.  

     Беседа других обитателей квартиры им не мешает. Человеческие уши (и даже носы) не уловят, как совсем рядом с зеленых поверхностей поднимаются сонмы разных летучих молекул, дрейфуют с потоками воздуха, садятся на соседние листья и встраиваются в рецепторы, передавая смыслы и чувства. Растения не спят.

     – …Вы заметили, у этой выскочки, новенькой, один цветок завял. Скоро и остальные засохнут и отпадут. И что она будет делать тогда со своими тремя скучными листьями?

     Узамбарская фиалка и толпа «щучьих хвостов» с подоконника дружно испускают презрительные флюиды в адрес одинокой орхидеи на столе. Та ежится, ванильно-желтые лепестки в розовую крапинку печально поникают. Ничего, она еще пустит стрелку бутонов, она обязательно зацветет еще и еще раз – лишь бы не оказаться снова в магазине – в ужасном, сухом месте со сквозняками, где сотни разных растений ждут, когда их выберут человеки и унесут куда-то. От бегоний к камелиям, от орхидей к фуксиям шепотом передавались рассказы – унесут их из магазина в теплое место с питательной, влажной землей. В Рай. Но остаться в Раю надолго смогут только «красивые» – те, у кого больше цветов и листьев, а в листьях и лепестках больше пигментов...

     – Цыц, травянистые! – сплетни старожилов перекрывает вздох гибискуса; двести листьев – еще бы не перекрыть. Не то чтоб ему жалко орхидею, просто хочет на корню пресечь разговоры про цветение, пока соседи не вспомнили, что он сам бутонов не давал почти год. – Радовались бы лучше, что темнота сегодня позже наступила, значит, сезон долгого солнца не за горами.

     – А на родине у нас год делился на сезоны с дождем и без дождя, – завел любимую песню финик. – Зато солнца всегда хоть завались.

     – Э, вы уже сколько поколений здэс живете, привыкли, – резкий «голос» подала группа прутиков с колючками, – а меня за что, да? Я далеко-далеко на маме-мандарине созрэл, просто так, нэ для размножения. Ну, съел человэк внутриплодник, да, но зачем косточку в землю втыкат, а?

     И мандарин дальше растопыривает жесткие листики и тянется вверх. Вдруг за потолком солнца больше?

     – Зато никакие травоядные не покушаются, и вода по расписанию, – примиряющее качается спатифиллум, рассыпая пыльцу из початка-цветка.

     – Это вас, толстокорых, воскошкурых, никто не ест, – нервно взвизгивает аспарагус из кашпо на стене. Десяток тонких листиков осыпается вниз, на кактус. – А меня опять кто-то укусил!

     Остальные радуются тому, какая у них хорошая защита, но на всякий случай сжимают устьица и укрепляют клетки эпидермиса. Но в глубине душ они тоже мечтают о далеких землях, где их прародители росли на воле, а не в тесном горшке.

     Молекулы плывут в воздухе, и спящие люди вдыхают обрывки фраз, ароматы диалогов. Им снятся тропические леса.