Иван Дмитриевич Сидоров не любил утро. Особенно по будням. Особенно сегодняшнее утро. Конечно, нечестно перекладывать вину на безликий фрагмент циферблата. Но можно же хоть раз расслабиться и поворчать на весь мир! Начать хоть с будильника: сотовый за ночь разрядился, и оный будильник не сработал, из-за чего Сидоров сейчас выскочил на улицу голодный, непричесанный и в разных носках. А почему телефон сдох? Потому что вечером звонила мама и битый час компостировала мозги, выспрашивая, что он ел, надевал ли теплый шарф, и когда наконец женится и придет в гости с внуками.
     На выходе из лифта Сидорова облаяла болонка и укусила за штанину. Не порвала, но все равно неприятно. В ответ на его возмущение его облаяла хозяйка болонки.
     На выходе из подъезда на него напал дождь – нудный, мелкий, при котором непонятно, пора ли доставать зонт или не стоит. Сидоров мужественно не полез в портфель за зонтом и прибавил шагу. Хорошо, что машину поставил за углом, а не на охраняемой стоянке в двух кварталах от дома. А вдруг не так уж это и хорошо? Эта тревожная мысль посещала его каждое рабочее утро. Гадов много на свете. А, вон она, ласточка-семерочка кредитная. И колеса на месте. 
     Но у самой машины Сидоров остановился и шепотом произнес все три известных ему матных слова. Нет, ничего не украли, даже наоборот, добавили. Машина стояла под яблоней, где столовались воробьи, и сейчас крышу и капот усеивали ошметки яблок и белые кляксы. Нет, в город так не поедешь, а на мойку нет ни денег, ни времени. Тут Сидоров спохватился, что надо предупредить начальство об опоздании, полез в карман куртки – и перечислил  ругательства еще раз. Телефон остался заряжаться дома, и будет заряжаться до вечера, и заработает изжогу аккумулятора. Сидоров со вздохом направился обратно. Хорошо зверям, думал он: шкура есть, еда – всё вокруг еда; беги куда хочешь, ни перед кем не отчитываясь.
     Свернув за угол, он увидел, как на другом конце двора инспектор дорожной безопасности выписывает квитанцию какому-то бедолаге, припаркованному на газоне. «А ведь я тоже… того», – вдруг понял Сидоров, но третий раз за день материться постеснялся. А эмоции продолжали кипеть – вот-вот из ушей пар повалит. Давление критическое, сейчас рванет!
     Пыф-ф-ф…
     И превратился Сидоров в собаку. Небольшую такую рыжую дворнягу. Он посмотрел на свое отражение в луже не без удовлетворения. Какие чудеса? Все нормально. Должно же мироздание чем-то компенсировать ему душевные муки!
     Он мотнул ушами и трусцой двинулся к менту. Встал в паре метров и сказал:
     – Гав!
     Инспектор даже головы не повернул.
     -Р-р-гав! Гав!
     Ноль эмоций.
    Сидоров огляделся, не видит ли кто, зажмурился от смущения и залился звонким лаем. «Надо же, – думал он, – как приятно открыто выражать свое мнение!»
     Когда он немного охрип и открыл глаза, инспектор уже ушел, причем как раз к «семерке» под яблоней. От обиды Сидоров решился на экстремизм: подбежал к гаишнику вплотную и укусил за брючину.
     И получил ботинком в бок и трехэтажным матом по нежным ушам так, что отлетел на пару шагов. От неожиданности он даже не запомнил ни одного нового оборота речи для выражения эмоций. А эмоции бурлили и поднимались до рыжих ушей. Что за жизнь собачья! Ни во что тебя не ставят, что ни скажешь – не заметят, что ни сделаешь – тут же побить хотят. И могут…
     Пес забился под соседнюю машину. Но она вдруг пикнула и заурчала. Караул, давят! Сидоров слишком испугался и не вспомнил, что водители часто включают мотор брелоком через форточку, прогреть к выходу. Он сжался и кинулся прочь.
     И превратился в воробья. Порскнул из-под колес на ветку, зачирикал истошно.
     А потом увидел, какой инспектор смешной, если сверху глядеть, и успокоился. «Фиг ты меня достанешь, – подумал он. – А мне теперь на твои квитанции покакать». Сказано – сделано: взмах хвоста – и белая капля летит к бумажке на лобовом стекле. Но промахивается и украшает само стекло. Прямо посередке. Сидоров огорчился, но не очень. Зачем воробью машина? А вот меткость надо потренировать. Он вспорхнул вслед зловредному инспектору, зашел на бреющий полет… Залп! Нет, опять мимо. Разворот, пике, залп! Ой, нечем… Не завтракал же, а объем воробья невелик.
     Но опять он не сильно расстроился. Еда для птицы под ногами валяется и на всех деревьях висит. Взлетел он на яблоню, нацелился на яблочко сухое, прошлогоднее – и не дотянулся. Короткая у воробья шея, а плодоножка длинная. С трудом нашел такое яблочко, до которого достать с ветки можно, вцепился клювом, дернул – и вдвоем с добычей полетел вниз. Но Сидоров исхитрился на крыло лечь и спланировать, а сухофрукт плюхнулся прямо в грязную лужу, рядом с другими огрызками.
     Прискакал к нему воробей, оглядел со всех сторон, головой повертел, выискивая, как сподручнее выколупать еду из лужи, не утонув… И вдруг вспомнился ему вчерашний ужин, пельмени с майонезом, да на большой, почти чистой тарелке, дымящиеся еще…
     Аппетит упорхнул, а голод остался вместе с холодом и сыростью. Мир по-прежнему был серым и мокрым, только увеличился в размерах многократно. Придавленный огромной враждебной вселенной, Сидоров поджал лапки и лег прямо на асфальт у лужи. Никаких сил и чувств не осталось. Вот так бы сидеть на одном месте и питаться воздухом, водой и грязью…
     И стал Сидоров деревом. Каким – сам не понял: ну не разбирался он в ботанике. Листья есть, плодов нет – дерево и дерево. Да и какая разница! Главное – дождь ласково смывает копоть с листьев, корни потягивают воду. Вот солнца бы еще… Может, через неделю покажется. Для дерева неделя – пустячный срок. Ему тут годами стоять на одном месте. Сидоров осмотрелся. Чем – он сам не понял, но видел все вокруг на триста шестьдесят градусов одновременно. Дома, двор в сетке троп и пятнах луж. Другие растения. Рядом яблоня всем расхваливает своих детей, как их много, как далеко их разнесут птицы в желудках. «Одного белый голубь даже на газон у мэрии занес. Вот какой у меня сынок, далеко пойдет». Внизу жиденький клок крапивы строил планы захвата двора. Рядом такое же неопознанное дерево напевало себе под нос, как человек в ванной, и потирало листиками ветви.
     А потом что-то вонючее и горячее побежало по пяткам. Сидоров перевел внимание вниз и увидел, как рыжая дворняга стоит, задрав заднюю лапу, около него. Хотел он пнуть гадину, но понял, что нечем. Пока выдернешь корни из земли да размахнется, собака сдохнет от старости, а ее правнуки разбегутся. Ну и ладно, вздохнул Сидоров. Если замереть и смотреть только в небо, забыть про людей, собак, птиц и тлю, заглушить все обиды шорохом листьев…
     «Помогите!» – донесся чужой шелест. Нежный, но такой тревожный. Сидоров лениво обвис и полысел на один лист - чуть пожухлый, мокрый, желто-зеленый, неровно оборванный. Он же дерево, а не шагающий экскаватор – чем он поможет? Но оглянулся.
     И увидел ее.
     На другом конце двора, почти за углом хрущевки, стояла высокая, тонкая рябина и дрожала всеми тысячами резных листьев, роняя в испуге капли зеленых ягод. С балкона второго этажа ее дергала за ветку толстая тетка в бигудях и халате, другой рукой прижимая сотовый к уху.
     – …Вы начальник ЖЭКа или кто? – верещала она в трубку. – Я уже год прошу, срубите это чертово дерево, оно мне все окна загораживает!.. Днем с огнем ничего не видно! В субботу? Ну смотрите, я буду следить, и только попробуйте опять забыть, я на вас нажалуюсь!.. Куда надо нажалуюсь, не беспокойтесь, найдется на вас управа…
      «Вы что?! – Сидоров от возмущения затрясся. – Не трогайте ее, она ж совсем молоденькая, почти прозрачная! Очки лучше купи, ведьма!»
      А сам оторваться не мог от зрелища: гибкие покатые ветки в зеленых кружевах и ожерельях ягод, бронзовый, чуть блестящий стройный ствол… Только он нашел что-то красивое в этом мире - и оно скоро исчезнет?! Упадет на землю, и черномазые работники в грязных перчатках раздерут нежно-зеленую изнанку кроны, побросают тонкие чурбачки в грузовик и вывезут на свалку?
     Он бросился через двор – загородить, защитить,,, То есть, хотел броситься, но запнулся о собственный шнурок и упал носом в полужидкую смесь воды, земли, собачьих катышков, окурков и диких яблок.
     Он ведь всегда оставался человеком. Собаки не страдают от непонимания, Воробьи не брезгуют объедками, деревья не рвутся спасать собратьев. Но, слава богу, он человек и имеет много преимуществ.
     Нечеловеческая жизнь, впрочем, тоже подкинула пару идей. Чем мельче шавка… ой, то есть, гражданин, тем громче можно тявкать. И с безопасного расстояния Сидоров с выражением, на весь двор высказал, что думает о некоторых жильцах, об экологии двора и о панталонах шестидесятого размера на балконе, которые нанесут моральную травму детям, если дерево перестанет их загораживать.
     Следующим делом он направился домой переодеться в приличное, и в приличном, интеллигентном виде – в горзеленхоз, за бумажками, подтверждающими, что вырубке деревья двора по ул. Строителей N-N не подлежат.
     В управлении, как любой иной инстанции, быстро создавались только очереди, а все остальное – очень медленно. Пока Сидоров перетряс двух секретарш и трех специалистов, грозя потребнадзором, мэрией и газетой «Криминальная хроника нашего двора», смысл идти на работу отпал.
     Дождь все так же накрапывал, но Сидоров пылал праведным гневом и торжеством, так что пар поднимался от ранней залысины. Заветная бумажка за пазухой грела не хуже дизеля. Теперь можно домой, а завтра с утра…
     На углу двора Сидоров замер, не закончив шаг. Вот двор, вот кусты и крапива, остатки качелей и песочница, и дом напротив, и бетонный чурбак в проезде, рабочий люд спешит домой, нависает козырек балкона вредной тетки… А рябины нет!
     Сидоров бросился по лужам через двор. Неужели опоздал?! Эх, надо было решительнее, надо было пикет поставить! Из кого собирать пикет, он не задумывался – просто надо было что-то мысленно кричать перед маленьким…
     Так, а где пенек? Где опилки? Наплевав на внимание прохожих, Сидоров перелез через невысокую ограду на газон, заозирался. Не такая уж густая трава, чтобы не заметить остатки дерева или яму от корней. А это точно тот самый угол? Сидоров обернулся еще раз. Только тут он заметил, что прохожий рядом никуда не шел. Вернее, не шла. Девушка в темно-пестром платье, без зонта, тоже оглядывалась вокруг в замешательстве.
     – Извините, – обратился к ней «спасатель», – вы не видели…
     И замолк, глядя в светло-зеленые глаза, на кружевной воротник на тонкой шее, простые пластиковые бусы, покатые плечи
     – А, это вы? – обрадовалась она и протянула ему чуть пожухлый лист – мокрый, желто-зеленый, неровно оборванный.
     – Да-да, – Сидоров поспешил перелезть обратно на тротуар, маша руками от избытка чувств и недостатка слов. – Да, я! Но пойдемте в дом, прошу вас. Людям вредно мерзнуть и мокнуть. Ох, у меня к чаю ничего нет, и тахта всего одна. Но я сейчас сбегаю, только не стойте… Ой, что ж это я, у меня зонт есть. А знаете, быть человеком трудно, но вовсе не плохо. Вот увидите, вам понравится… Ох, простите, что-то я совсем расчирикался. Не обращайте внимания…
     Небо аккуратно поливало их из облака-лейки и гадало, что же из этого ростка проклюнется.