– Кто-кто вы? Муж? Какой еще муж? - переспросила полуденница из службы занятости малого народца и уставилась на очередного клиента со смесью недоумения, служебного высокомерия и тайной надежды. А что, если этого пожилого домового отмыть, причесать, пристроить в элитные апартаменты, то получится очень даже завидный муж. И она сможет бросить скучную службу по распределению потерявших место жительства зверушек в новые дома, дворы и магазины...

     – Да не муж, – оборвал ее мечты проситель, – а муз! А еще в бумажках работаешь! Ну, знаешь, музы такие бывают – тетки с крыльями и лирами, которые у поэтов над душой стоят и дышат? Так вот я – муз. Потому что не тетка.

     – А в трудовой у вас записано, что вы домовой по имени Почучуть, по профилю хрущевок однокомнатных, – полуденница расчехлила свои лучшие интонации и гримасы для претензий, но клиент не впечатлился.

     – А, ошибки молодости, – отмахнулся он. – Думал, что если родители домовые, то и я такой ж. А вот фуй! – он сложил из коротких волосатых пальцев непонятную фигуру явно антиобщественного характера. На пальцах синели вытатуированные буквы, сложились в слово «ВАСЯ». – Как попал по распределению к народному поэту Василию Правдобуру, так и осознал: каждый сам решаить, кем быть. Вот хозяин мой и школы-то не закончил, работал грузчиком, а душу-то не обманешь, душа-то поэтья! Эх, сорок лет прожили с Василием душа в душу, сколько томов написано не без моей помощи... И еще больше бы сочинили, если б не цирроз проклятый. 

     – Не, не слышала о таком, – перебила его полуденница. – А когда и где он издавался?

     Почучуть икнул и сплюнул.

     – Я же говорю – гений! А гениев нигде не издають, не понимають и не ценють. Совсем как меня, да… Скольким журналам он предлагал свои шедевры, и гонорар просил совсем скромный, с зарплату инженера… Но все его слали некультурно, мол, язык слишком народный, и тематика слишком низкая. У, тля, интеллихенция! Основы-то жизни, они как раз внизу, из дерьма растуть. Один раз только приняли в еженедельнике «Кроссворды и гороскопы по дороге на дачу» в ту пору, когда красный флаг на горисполкоме еще только поменяли на трехцветную матрасину. Ядреное стихо, мощное, вот послушай…

     И прежде чем она успела хоть пикнуть, зал огласила отборная народная речь в пять этажей и в рифму. Бумажки попадали из рук сотрудниц, уши посетителей посерели и завяли, а какой-то клиент-водяной даже засох.

     – Вы что себе позволяете? – отмерла полуденница, когда увидела, что муз набирает в грудь побольше воздуха для второй строфы.

     – Как что? – оскорбился тот, что его прервали. – Глаголом жгу сердца людей.

     – Ну знаете... – только и смогла выдавить она. Остальные слова застряли в возмущении. Но ей на помощь пришли другие пострадавшие.

     – Во-первых, не глаголом, а всеми частями речи, вплоть до междометий, - посыпалось со всех сторон. – Во-вторых, не сердца, а мозги, в третьих, не жжете, а бьете тупым предметом, и в-четвертых, мы же не люди, нас-то за что!?

     Но все вопли критиков были домовому что слону дробина. Нет, даже не слону, а комете Галлея. Не долетали. 

     – Вот и я понял, – завершил он монолог, –  что по натуре я муз, а не погонщик пыли! И требую, чтобы мне дали жилплощадь у поэта и переквалифицировали меня из домовых в музы! А не то почитаю вам из неизданного!

     И для убедительности он грохнул кулаком по картонной коробке, заменявшей полуденнице стол. Кулак тоже оказался татуированным, но со словом «ПАЭТ». 

     Под картонкой, увы, скрывался кирпич, и муз процитировал еще один однострочник Василия Правдобура. Но полуденница была готова к встрече с прекрасным и свернула уши в трубочки заранее. Что, увы, не спасало ее от должностных обязанностей. И она поспешно зарылась в списки вакантных квартир и домов. Угроза-то страшная! А потом и вовсе малодушно сбежала в архив, причем надолго. А что делать – поэты с новыми квартирами нынче редкость даже в регионально-стольном граде Ё.

     Через полчаса, когда в операционном зале сотрудники и посетители стали скидываться на обед самозваному музу (чтобы рот ему заткнуть), полуденница кое-как вынырнула из архивного бака с ордером в зубах и вернулась на рабочее место.

     – Поэтов нет. Берите прозаика, – и протянула ему бумажку с адресом.

     – Про какого наюх заику?! – поперхнулся муз.

     – Это ближе всего к литературе из того, что есть в наличии в первичном жилфонде, – заверила его полуденница. – Кроме прозаика, есть только копирайтер текстов для юридических сайтов. Ну, не считая нескольких сотен простых директоров, менеджеров, юристов, их любовниц...

     – Давайте вашего прозаек, – поспешно согласился муз.
     
***
     Дом, естественно, был новенький, даже лифт сверкал, и на лестничной клетке пахло не подъездом, а штукатуркой. Стерильно! И ни одной надписи на стенах до самого семнадцатого этажа! Сразу ясно – поэтов в доме нет.

     Изворчавшись, Почучуть остановился у новенькой металлической двери. Ни одного скола на эмали, ни грязи, ни окурков рядом... И номер хорошо виден и ничем не примечателен.

     Трижды плюнув на коврик у порога (коврик снаружи! и не украли еще!), муз просунул ордер в скважину и прошел сквозь дверь сам.

     Квартира тоже оказалась в идеальном порядке. Видно, что жильцы успели разобрать вещи после переезда, но не успели захламить жилплощадь. Все новое, современное, буржуйское – окна, плоский телевизор, диван, барная стойка на кухне, сантехника и счетчики. И теплый пол – заметил муз. Нет ничего скучнее теплого пола. То ли дело, когда встаешь нагретыми со сна пятками на ледяной линолеум или кафель! Такие рифмы и образы сразу срываются с языка!

     Дома никого из людей не было – муз решил переехать поздним утром, когда уходят все: взрослые на работу, дети учиться, пенсионеры – по магазинам. Есть время освоить одному, выразить недовольство вслух...

     Даже мусор с утра вынесли, чистоплюи!

     Но делать нечего, надо обживаться, раз ты по паспорту домовой.

     Для начала он навел порядок на кухне. Нашел подсолнечное масло и немного накапал им на плиту, на стол набросал сахару и смочил его, чтобы получились липкие пятна. Вот, уже созданы условия для творчества! Пыли бы еще, но чего нет, того нет. Даже цветов нет, чтоб земли из горшка накидать на пол. Картошка в холодильнике – и та мытая!

     На десерт он отправился знакомиться с рукописями про заек. В горке в гостиной стояли только новехонькие книжищи про художников и архитекторов, а в запертом (ха!) ящике – скучные бумаженции, квитанции и прочая лабуда с цифрами. В одной спальне нашлись залежи детективов за мужскими и женскими фамилиями да журналов с машинами и одетыми женщинами на обложках. В другой спальне – стопки книг с драконами, котами и детьми на обложках и наконец-то – рукописи в тетрадях. Почучуть открыл верхнюю, самую толстую тетрадь, стал разбирать буковки там, где они шли пореже. Зрение уже не то. Рукопись гласила: скобка х плюс у скобка два равно х два плюс два ху плюс у два... Он закрыл тетрадь и долго думал. Да, два ху – это сила, но что такое у два? И почему две из двоек маленькие и прилеплены к верхнему рогу скобки и «у»? Наверно, прозаик пишет лютую крамолу на государственный строй и шифруется на случай обыска.

     В других тетрадях муз нашел записи про крепостной строй, полезные ископаемые, виды инерции (тут он загрустил) и изображение русского мужика в сказке. Тут он оживился, но рано: на обложке нашлось место для надписи «Тетрадь для сочинений ученицы…» Тьфу ты, школьник, да еще девчонка. У поэта Правдобура детей не было, но Почучуть слыхал, что человеки зачем-то отправляют своих подрощенных детенышей на полдня в другие дома толпой зубрить странные ненужные в жизни темы. Наверно, чтобы отпрыски днем не мешали домовым.

     Муз только успел разочароваться, как в прихожей щелкнул замок. Пришлось удрать на шкаф.

     И точно, школьница. Белобрысая, рюкзак с нее размером, причем розовый, куртка розовая, колготки розовые, футболка розовая, тьфу! Сейчас разогреет что-нибудь из холодильника, и будет уроки учить, в куклы играть, или чем там дети сейчас занимаются… Из редких вылазок на улицу Почучуть уже понял, что времена (читай «игрушки людей») меняются.

     И точно, прискакала с бутербродом в зубах и тарелкой пельменей. Почучуть одобрительно цокнул. Василий Правдобур тоже уважал пельмени, только под водочку, а не с пустым чаем. Чего малявке на кухне не сидится, кстати? В комнатке же места нет, половину стола заняла серебристая коробка. Тарелка с пельменями еле уместилась с краю, того и гляди опрокинется сметаной на ламинат.

     Пай-девочка тем временем откинула крышку коробки. Крышка оказалась подобием телевизора, низ коробки – подобием печатной машинки, попавшей под каток. Только кино на экранчике было странное: без звука и сюжета, а потом вообще экран побелел, пигалица застучала по кнопкам со скоростью бешеного дятла, и по мерцающей белизне поползли строчки черных букв.

     Почучуть еле удержался, чтобы не присвистнуть вслух. Вот и прозаик нашелся! У, мымра из службы занятости, отомстила, подсунула некондицию! Надо было соглашаться на этого, второй вариант, как его… Купирайтера. Неизвестно, что хуже – сохнуть над канцеляритом или вдохновлять соплюху на сказки про заек!

     «Зайки-раззвездяйки, – кипел муз молча, – комарики-фуярики…» Но все-таки навострил глаза на экран.

     «…Ево дикий язычек астановился на пупке, эрагенной зоне младшева и он издал слишкам жалабный стон, и палезал его член а патом занился дырачкой галубоглазаво…»

     Почучуть упал со шкафа.
     
***
     Каким-то чудом он успел забиться под кровать, когда юная писательница обернулась на шум. И уже там впал в ступор. «Растудыть дитятко, рассюдыть про заек…» – повторял он про себя снова и снова, пока перед глазами маячила нарисованная буквами картинка. Так ведь самому заикой стать недолго. Нет, с Василием Правдобуром они воспевали любовь, но только мужика к женщине, к бабе даже, во всем соку и смаке. Но чтоб дитя малое, да про двух мужиков?

     А может, там дальше по тексту баба появится? И даже не одна? В приступе надежды Почучуть собрался было пойти читать дальше, но тут в прихожей грянул звонок.

     Девица подпрыгнула и за секунды успела выключить свою коробку, разложить на столе тетради и учебники и уж потом бросилась открывать дверь.

     Родители, ясно дело.

     И муз, кусая когти от нетерпения, стал ждать, пока домочадцы поужинают, поговорят, посмотрят телик в гостиной, проверят домашнее задание у ребенка, загонят ее спать… Муз пренебрежительно фыркнул. Детеныш, ля! Спать по режиму, до завтра не дернется, будет сопеть в две дырки до утра. То ли дело одинокий, самостоятельный Василий Правдобур – мог хоть всю ночь творить, лишь бы топлива хватало. Муз только собрался на кухню пожрать и наследить, как вдруг дите зашевелилось, тихо выползло из-под одеяла и заползло обратно уже со своей чудной коробкой. Вскоре из-под одеяла пробился голубоватый свет и робкий стук кнопок. Так же тихо Почучуть залез на стол (со шкафа он не видел экрана) и стал следить за буковками.

     Буковки размножались с бешеной скоростью, а баб по тексту все не было. А скоро выяснилось, что мужиков-то там тоже нет. В самцовых шкурах скрывались обычные кисейные барышни, судя по их сюсюканью. Не вынесла душа поэта, вернее, поэтиного муза, художественной неправды, и он пополз к кровати и из-за спинки произнес еле слышно, что именно, по его опыту и вкусу, должен сказать настоящий мужик в яркий момент жизни. Он для своего предыдущего подопечного навострился говорить так тихо, что человек принимал советы за свой внутренний голос, не подозревая, что голос очень даже внешний. Правда, Василию Правдобуру он текст не подсказывал, гениальный поэт и сам фонтанировал заковыристыми оборотами, как нефтяная скважина – когда был в ударе, а муз только напоминал ему принять меры, чтобы остаться в этом самом ударе подольше.

     Стук по кнопкам прекратился. Почучуть тоже замер. Блинский блин, забыл, что не с Василием разговаривает, а девчонка не поверит, что ее внутренний голос вещает сиплым басом! Тихо, по миллиметру, он стал отползать под кровать. И тут кнопки затюкали снова, хоть и медленнее, но быстро набрали прежний темп. Почучуть улыбнулся во все пятьдесят два зуба и полез проверять плоды трудов своих.

     Присмотрелся. Потер глаза, уставился на текст еще раз. Опернарод?! Скуколять?! Илдища оршиная?! Да чему современную молодежь в школе учат?! Ни слова без ошибки! Сколько лет уйдет, чтобы обучить ее хотя бы малому загибу?! 

     Чтобы не взорваться от возмущения, муз пообещал себе, что ночью вспомнит про обязанности домового и запутает волосы этой невеже и двоечнице. Представив месть в красках, он выдохнул и полез обратно за кровать. Следующий оборот надо бы подобрать попроще, произнести почетче…

     Ага, как же! Когда в слове из трех букв прозаик сделала четыре ошибки, Почучуть не выдержал и убежал на кухню в вентиляцию. Там он повыл вполголоса, побился кудлатой башкой о стену – и побрел обратно. Назвался музом – полезай за кровать, вдохновляй.

     Одно хорошо – текста пигалица выдавала больше за час, чем даже сам Василий Правдобур, пусть земля ему будет пухом. Почучуть стал, помимо реплик героев, подсказывать и другие описания, действия, междометья, и что-то девочка даже записала правильно. Муз снова воспрял духом. Так за несколько лет, глядишь, подтянет ей грамотность, отточит стиль, ритмику текста, а там и на верлибр переведет, с верлибра на белый стих, а оттуда и до венца поэзии – частушек – недалеко. Был прозаик, станет поэт!

     В третьем часу ночи работа все еще кипела. Он так расчувствовался, что решил подбодрить будущую народную поэтессу. Кстати, как ее зовут-то? Нет, он знал множество синонимов к существу женского рода, но по имени лучше. Ближе к сути. Вот зря, что ли, его зовут Почучуть?

     На столе осталась одна из тетрадей. «Ученицы 6 Б класса Марии Мухиной» – гласила обложка. Значит, Машка.

     «Ай да Машка, ай да батькина дочь, – шепнул он ей фальцетом прицельно в левое ухо. – Мож, тяпнуть почучуть для бодрости? Заслужила!»

     Подопечная замерла. Потом выбралась из постели и очень тихо, как в потроха противотанковой мины, полезла в свой рюкзак, зашуршала там чем-то. В потемках блеснул фантик из фольги, донесся запах шоколада. Что?! Так она не за водкой или на худой конец коньяком, а за дурацкой конфетой?! Муз хлопнул себя ладонью по лбу.

     К счастью, прозаик так смачно хрустела конфетой, что не заметила гулкий посторонний звук.

     И Почучуть смирился окончательно. Ладно, он переведет ее на конфеты с коньячной начинкой. Может, и грамотность с сюжетами улучшатся тогда? И рифма пойдет?