Соль на губах

I

- Ты готова, моя дорогая?

После короткого стука в дверь, я услышала голос моей настоятельницы. Все мои вещи, а их набралось ровно на один маленький чемодан, были уже упакованы. Потертый старый чемодан с побитыми краями сиротливо приютился у двери, в ожидании, когда меня, наконец, позовут присоединиться к настоятельнице, и его доставят вместе с остальным багажом на палубу. Это был старый, но быстроходный корабль, а точнее – галеон. Его паруса со скрипом развивались в голубом небе под венцом солнца, изображая восход. Так корабль и прозвали – «Первый восход». Моя настоятельница очень любила этот корабль, это был подарок ей от всего храма. Внутри он выглядел куда плачевнее, чем снаружи. Гнилые половицы, трещащие по швам доски, гниющий камбуз и облезлые перила. Этому кораблю не хватало ремонта, но каждый раз, после очередной поездки, о нем попросту забывали.

Это был долгий путь. Мы покинули Лиму три-четыре недели назад, я уже сбилась со счета дней, и каждый день был таким же, как вчера. Мне до одури надоел вид океана и маринованные яйца с пикули, хоть в чем-то мы с братом солидарны в последнее время. После того как мы попали на землю прошло семь лет, но для меня они пролетели как один год. Наверное, такова плата за длинную жизнь азеркина, ты словно летишь, подхваченный порывами ветра, не замечая ничего на своем пути. Жизнь теряет смысл, когда у тебя нет тормозов. Все что мне удалось понять за эти три недели, так это то, что наше море не отличалось от соседнего океана. Не знаю, может нам просто повезло, и мы ни разу не наткнулись на шторм, или же богам этого мира было даже скучно посылать нашей вере испытание, в любом случае – настоятельница гордилась тем, что мы добрались до Нидерландов спокойно, лишь потому, что она замолвила словечко у алтаря Янусу.

- Относитесь уважительно к их богам, - Говорила она всем молодым паладинам, стоя на причале, - Уважительно, но ни в коем случае всерьез. Наши боги будут присматривать за нами, само солнце обратило свой лик на наши судьбы. Ведите себя пристойно, как подобает паладинам света.

Последняя фраза была пренебрежительно адресована моему брату, единственному во всем храме, кто отказался от посвящения. Я хорошо помню, как была настоятельница в бешенстве, как морила его голодом, чтобы отчистить от влияния беса. Как жаль, что в те времена термин «депрессия» еще не был известен нашему храму, и что все, что желал мой брат – так это чтобы от него отстали. С тех пор, настоятельница обращалась к нему исключительно через меня. Клитус старался держаться рядом, когда ему надоедали другие люди, но как только мы оставались наедине – он словно погружался в себя, или вовсе забивался в самый темный угол и попытки поговорить сводились на нет. Я какое-то время пыталась подбадривать его, подбивала на разговоры, но затем, когда до меня наконец дошло, что он не хочет разговаривать вообще ни с одной живой душой, я пресекла любые попытки достучаться до моей мрачной копии. Вот и сейчас, он сидел на краю кровати, симпатичный молодой юноша с короткими темно-лиловыми волосами и аристократически бледной кожей, держа в руках какую-то старую книгу в ветхом переплете, на форзаце которой были выведены незнакомые мне символы. В руках он перебирал горсть ракушек, как по мне – они его успокаивают.

- Если настоятельница это увидит, она тебя накажет. – Сказала я ему однажды, застукав его сидящим в одиночестве в нашей старой библиотеке, как всегда в обществе своих единственных друзей – книг. Он тогда ответил мне впервые за долгие годы. Ну, как ответил, саркастично хмыкнул, и дерзко заявил:

- В последнее время ее методы наказаний лишены оригинальности, она слишком стара, чтобы строить из себя святую католичку.

На его руках были синяки от ударов тростью, ровно такие же были спрятаны под моими рукавами, но это оставалось в секрете. Клитус никогда не жаловался, не дерзил в ответ. Его забастовочное молчание пугало меня даже больше, чем чавканье, которое доносилось из катакомб под Храмом. После этого мы снова перестали разговаривать. Так мы и жили. В страхе, сомнениях, и глубоком одиночестве. Однако, настоятельница видела во мне свое продолжение. Я не перечила и не сопротивлялась ее воле, делала все, лишь бы она перестала наказывать моего брата и за это завоевала ее расположение. Я была ее нежным цветком, она называла меня даром бога Януса, когда нашла нас с братом прибитых к песчаному покатому берегу. У нас даже не было сил назвать свои имена, нас измучила жажда, солнце выжимало из нас последние соки. Настоятельница сказала, что нас выбросило на берег, когда солнце распахнуло свои объятия, но мы с братом точно знаем – никакие это не объятия, нас просто выплюнуло из портала, словно лишний балласт. Ее раздражал цвет наших волос, наш язык и заостренные уши, мы были «не такими», этого было достаточно для насмешек. Но настоятельница боролась со своими сомнениями, и каждый, кто смел заикнуться вслух при ней о нашей природе – не медленно был направлен в склеп, вскоре – они привыкли.

- Фиолетовый, - Говорила она, - Цвет мудрости и целомудрия, - И покрывала мои волосы платком, чтобы это чудо могла видеть только она, и только когда пожелает. Она любила вечерами у камина причесывать меня, укладывать мои непослушные локоны и ругаться, что я не ухаживаю за тем, что подарило мне солнце. Но солнце ничего мне не дарило, оно было мне чужим. Мое солнце – осталось где-то далеко в небесах, потерялось среди тысячи созвездий, которые я тоже не узнавала.

«Паладины Света». Кричащее название военизированного крыла Храма, в чьи обязанности входит охота за чернокнижниками, некромантами и надзор за магией и ее стабильностью в наших краях. Хотя мы официально считаемся защитной армией Храма, созданной для поддержания порядка в общинах верующих от магической угрозы, на самом деле мы - самостоятельная армия, хорошо вооруженная, дисциплинированная и преданная идее уничтожения неверующих в Януса. Паладины в наших рядах имеют несколько категорий. От обычных клириков, до боевых магов, алхимиков и рыцарей. Рыцари противостоят тяжелым физическим повреждениям, нося латы и используя сильные защитные способности, их в бою поддерживают наши маги, обученные барьерным заклинаниям, защитным аурам, печатям контроля и руническим ловушкам. Алхимики и клирики чаще работают в парах, потому что их работы тесно связаны, да и алхимия вошла в ряды Паладинов Света относительно недавно, и за их работой требовалось наблюдение, чтобы она не выходила за рамки этических норм. Быть Паладином – почетно. Тебя все считают героем, добродетельным защитником слабых, и неутомимым борцом с нежитью. Мы почитаем солнце и его свет, который озаряет этот мир, чтобы защитить от тварей, прячущихся в ночи. Ни один доспех не обходился без знака солнца, взглядом Януса было пропитано все, за это мы и получили такое название.

Отбирая кандидатов для посвящения, Храм и Паладины учитывают их отвагу и умение сражаться, но не только: едва ли не более важна непоколебимая, если не слепая вера в Януса и в Солнечную песнь, в коллекцию песнопений, которые вместе составляют религиозные тексты Храма. Она основана на учении одного пророка Фонтуса и состоит из гимнов, разделяется на строфы, а затем стихи. Всё прочтение солнечной песни занимает несколько недель. Песнь охватывает широкий спектр тематик, таких как сотворение мира и его история, история Януса, который был божеством неба и солнечного света, открывавшим небесные врата и выпускавшим солнце на небосвод, а на ночь запиравшим эти врата, и основание самого Храма. Некоторые из них просто коллекции гимнов, некоторые – конкретные учения Храма, в то время как другие предназначены лишь для медитации и призыва к верующим. Даже в гимнах одна и та же история может быть рассказана несколько раз в разных стилях, так как каждая строфа, возможно, была составлена различными учениками Фонтуса. По одной из версий, он являлся сыном Януса, но доказательств этому конечно же нет. Храм считает, что когда мир был осквернен черной магией, Янус отвернулся от своего творения, от людей. Распространяя учения Фонтуса, люди вымаливают у него прощение, и когда песня будет петься на всех концах света – он вернется. Паладины сталкиваются с ужасами, которые ломают обычных воителей и вера становится их основной опорой и поддержкой. Для этого они проходят целый ряд испытаний, включая противостояние самой тьме в катакомбах под Храмом.

II

Мы пересекли сначала Тихий, а затем Атлантический океан, пока далеко за бортом не показалась суша с часовенками блестящих куполов. Моей радости не было предела. Я была вымотана, мне претило все вокруг, от соли на губах, до знойного солнца, и даже спрятаться в каюте было не лучшим решением, ведь там я чувствовала себя одиноким, брошенным подростком.

- Кэй'лаш? – Снова раздался стук. Кажется, я слишком глубоко погрузилась в свои мысли, чем вызвала недовольство в голосе настоятельницы Нины.

Меня зовут Кэй'лашья. На языке моего народа это означало – самородок. Не очень звучное имя как по мне. С таким именем не ринешься в бой, такому имени не посвятишь нечто особенное. Но как говорил великий английский драматург в своем не менее известном произведении: «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». Моему брату повезло в этом вопросе больше. Клититус – посланник грез или же скиталец снов. Может, когда-нибудь я поведаю вам, как азеркины получают свои имена.

- Да, настоятельница. Мы уже готовы. – Спохватилась я и подошла к зеркалу, глядя на девушку в строгом сером платье с закрытой шеей, на которой был ряд пуговиц и длинными рукавами по самое запястье. Подол платья был длиной до моих стоп, обшитый кружевами, и часто попадал под каблук моих туфель. Вся эта старушечья невзрачность ничуть меня не смущала, мне разрешили не надевать платок, но велели заплести две косы. Я терпеть не могла эти длинные патлы, хлопающие у меня за спиной, но настоятельница запретила меня стричь, пока мне не исполниться 18 лет.

«Скоро, совсем скоро» - Вздохнула я, щупая руками изможденное лицо.

- Она превратила тебя в одну из своих кукол с большими глазами, в старомодных платьях. – Раздался за моей спиной голос брата. Я видела его отражение через плечо в зеркале, он продолжал пялиться в свою книгу с умным видом, подскребывая свой подбородок.

Его слова меня ничуть не задели, я привыкла, что мое тело мне уже не принадлежит, но это, кажется, лишь сильнее раздражало моего брата. Он понимал, что я многим жертвую, чтобы защитить его, но так же – испытывал ненависть к моему безразличию. Мне нечего было сказать ему на этот счет, я потеряла силы сопротивляться, ведь у меня больше нет судьбы, нет предназначения. Все что у меня осталось – мои волосы, которые смутно напоминали образ матери, мой брат, который больше со мной не разговаривает и стимул просто жить.

В глазах брата я часто читала: «Ну, давай же, скажи мне, что я не прав. Убеди меня, что ты не кукла». Он не мог смириться с тем, что я опустила руки.

Я разгладила мятые складки на своей юбке и взяла свой чемодан сама. Если никто не поможет мне с моими вещами чисто формально, то я сделаю это самостоятельно. Я сделала глубокий вдох, мысленно молясь лишь об одном – «вот бы, наконец, поспать без качки и попробовать любую еду без соли», и распахнула скрипучую деревянную дверь маленькой коморки с двумя кроватями. Я сделала шаг за порог, корабль сотрясало от качки, пришлось поместить чемодан между ног и передвигаться гуськом по коридору, между молодых парней и девушек. Всего нас было шестеро. Трое парней и три девушки, на большее количество паладинов Нина не могла рассчитывать, поскольку, как утверждал пригласивший нас пастор, как его…Каппуано? Настоял именно на шестерых свидетелях. Такие формальности порядком злили и без того напряженную настоятельницу, особенно когда он известил нас об этом всего за несколько дней до отплытия.

- С его стороны совершенно непрофессионально сначала приглашать на открытие медицинского крыла весь наш храм, а затем просить посетить их собор всего шестерых! – Фыркала она, перечитывая из раза в раз на протяжении всей поездки его письмо.

О пасторе Каппуано было известно не много. Они были знакомы с нашей настоятельницей еще в юношестве, оба посвятили свою жизнь религии, были строгими учителями и имели по своему любимчику. Каппуано родился в Гааге, рос в католическом храме и быстро поднялся по карьерной лестнице, став пастором в соборе. Ходили слухи, что он метил на место нынешнего епископа, но ему отказали, называя методы службы пастора слегка неоднозначными. Тем не менее, он решил доказать свою полную приверженность к этому делу, профинансировав реконструкцию собора и создание медицинского крыла, ради открытия которого мы и были приглашены. Не знаю, насколько были близки они с настоятельницей, но она всегда с теплотой отзывалась о своем старом друге, в отличие от служителей других религий в разных концах света.

- Не мешайся под ногами, - Улыбнулась мне девочка, застегивая на своих плечах в сверкающих доспехах золотой плащ. Дверь в ее каюту была открыта, она стояла у зеркала, озаренная радостной улыбкой.

Я хотела поинтересоваться, что так веселит ее, но ответ был слишком очевидным – она рада просто тому факту, что скоро увидит землю. За все время, пока мы плыли, она ни на минуту не отходила от Нины, бралась за любую работу, помогала морякам с парусами, ворковала с другими паладинами. В общем, была полной противоположностью мне. Яркая, веселая и наделенная естественной красотой, она заставляла сердца молодых людей вырываться из груди, а о таких ясных, голубых глазах и волосах из жидкого золота могла мечтать любая девочка.

- Ты решила сразить их наповал с первого появления? – Прогремел за моей спиной мужской голос, - Я ведь могу и приревновать.

Я обернулась, едва не роняя из рук чемодан. Ну, как заведено в природе, где есть красавица, неподалеку от нее обязательно будет обитать и красавец. Высокий парень с копной русых волос глядел на Викторию с нескрываемым обожанием и ослепительной улыбкой. В его руках было по несколько чемоданов за раз, и он не постеснялся закатать рукава по самые плечи, чтобы пощеголять перед Викторией своими мускулами. Из всех паладинов, он выделялся наличием хороших манер, искрометного юмора и, конечно же – южной харизмой.

- От-ва-ли, - Прочитала по слогам красавица, гордо задрав подбородок.

Она любила, когда все внимание противоположного пола устремлено на нее, но предпочитала заслужить это благодаря своим достижениям. Она часто забиралась ко мне в постель, когда мы были еще детьми, и мы могли до поздней ночи говорить о всяких нелепицах. Мы были настоящими подругами, делились секретами, когда мне было грустно – она приносила мне сладости, тайком украденные с кухни. Я могла часами разглядывать ряд веснушек на ее розовых щеках, мы были по-настоящему близкими подругами.

– Не нарывайся на неприятности ради меня. – Шептала я ей перед сном.

– Я люблю неприятности. – Отвечала она мне ласковым голосом, согревая паром мои руки.

Но потом – все изменилось. Внезапно, Виктория превратилась из гадкого утенка в прекрасного лебедя, и за ней требовался глаз да глаз. В отличие от меня – ее готовили как командира паладинов света, куда мне, скромному клирику до такой звезды? Однако, Виктория продолжала относиться ко мне с теплотой, в отличие от остальных.

- Ну что ты, я всего лишь хотел сделать комплимент. – Навалился Уильям на дверной косяк, словно не замечая меня. Не удивительно, ведь я была ему практически по колено. От него пахло…. Парфюмом? Где он его раздобыл? Хотела бы я сказать, что меня раздражала очевидная грубость парня, но он был и в правду очень привлекательным. Иногда, мне закрадывались в голову пустые фантазии, что было бы, если бы я была такой же особенной как Виктория, что было бы, если бы он был влюблен в меня так же, как в нее? Возможно, это был такой период, когда хочется влюбляться, когда ты дни напролет читаешь романтическую прозу и мечтаешь хоть на секунду стать главной героиней книги и почувствовать эту самую любовь, которую превозносят в своих рассказах авторы и поэты в стихах.

Я глубоко вдохнула этот аромат, напоминающий мне запах дорогого инжирного вина, которое мне однажды довелось попробовать, потому что кто-то оставил в саду полупустой бокал. Это был сладковатый привкус запретного плода, и пах он соблазнительно даже для крепкого напитка. Мои щеки покрылись легким румянцем, я прикрылась своим чемоданом, пряча за ним свой взгляд.

- Ты раздавишь Кэй. – Встряхнув золотой рукой волосы, ответила ему Виктория и повернулась ко мне. – Не стой в проходе, а то он затравит тебя своим дешевым одеколоном.

Это замечание польстило Уильяму, я могла разглядеть, как загораются его глаза от радости, что она заметила в нем изменения.

- Кыш, это ты? Прости, не разглядел тебя за этим чемоданчиком.

Он приподнял мой чемодан, а вместе с тем и меня, словно я ничего не вешу и встретился со мной взглядом. Я смутилась сильнее, когда заметила, как близко находятся его губы. Он пристально наблюдал за мной из под своей русой челки, что я боялась показаться грубой, если продолжу так пялиться на его губы.

«Кыш» - Так он называл меня, так называли меня почти все паладины за глаза. Называть меня «мышью» было бы слишком грубо, а Кыш звучало намного ласковее, особенно с его уст. Но это не значит, что мне нравилось это прозвище, мне просто не хватало смелости признаться – что оно меня раздражало.

- З-дра…- Протянула я, но Уильям опередил меня, поставив на пол и поправив пуговицу на моем воротнике.

- Не тяжело? – Ухмыльнулся он, кивая на мой груз, но я лишь растерянно закачала головой.

- Оставь бедняжку в покое, она уже должна быть на палубе. – Махнула рукой Виктория и облокотилась на дверной проем, глядя на меня сверху вниз. – Ну? Чего стоишь? Я тебя вообще-то спасаю! – Подмигнула она.

«Я и сама себя могу спасти…» - Сердито посмотрела я на нее в ответ, но она не растерялась, наоборот – улыбнулась еще шире.

- Знаю-знаю, прости, что мы тебя задержали. Бегом на палубу.

«Терпеть не могу, когда со мной разговаривают как с ребенком. Особенно ровесницы.»

Я сжала крепче ручку чемодана и, развернувшись на пятках, зашагала дальше по коридору.

- Встретимся на берегу, Кыш! – Бросил мне Уильям, и я ускорила шаг под их тихие смешки.

Клитус вышел из каюты следующим, протискиваясь через парочку силком, так что Виктория едва не повалилась обратно в свою каюту. Он был куда выше их, и мог поравняться с их манерностью, в отличие от меня. С безразличным отчуждением на лице, и не отлипая от своей книги, он прошел мимо Уильяма, который тут же прорычал на его бестактность:

- Эй! Лучше бы оторвал взгляд от книжки с картинками и помог. – Он протянул руку Виктории, но та была слишком занята, разглядывая силуэт Клитуса. Возможно, ревность Уильяма даже веселила моего брата, ведь далеко не все знали, что Виктория в тайне испытывала симпатию к этому мрачному ферзю. Забавная штука эти чувства. Нам всегда хочется попробовать нечто запретное, недоступное. Ну а что до Клитуса – ему было все равно, он был влюблен в науку.

Он развернулся на каблуках своих ботинок и показал Уильяму средний палец, не отрывая взгляд от своей книги.

Виктория тихо хмыкнула, прикрывая рот ладонью. Можно было заметить, как на ее щеках проступает румянец. Такая же влюбленная овечка, но нас разделяют столько различий. Она остановила рукой Уильяма, удерживая его за плечо, который готов был наброситься на моего брата с кулаками.

- Оставь. – Она вновь стала серьезной, словно все это сейчас произошло не с ней, а с кем-то другим. – Он сам споткнется, если не перестанет таращиться в учебник.

Я вышла на палубу, вычищенную до блеска, озаренную лучами солнца, которое не щадило никого. Это было начало июня, самый разгар жары в Амстердаме.

III

Амстердам напоминал мне маленький остров, который окружали каналы. Один впадал в другой, а потом вновь распадался, разделяя путь на несколько речушек, протекающих по всем Нидерландам, и во всем этом безумии из хитросплетенных водных полос – в самой середине стоял прекрасный город. Я стояла у бортика, с изумлением взирая на открывающийся моему взору город пестрых красок. В воздухе пахло тюльпанами и пыльцой, звенели колокольчики, осведомляя о прибытии в порт нового корабля, на пирсе нас ждала куча народу, мне даже показалось, что это вышел нас встречать целый город, от чего на сердце стало в одно мгновение так тепло и радостно. Я размахивала рукой в ответ на одобрительные возгласы с берега, чуть не переваливаясь за перила.

- Кэй’лаш, осторожнее! – Опуская меня за плечи, сказала Нина.

Корабль мягко состыковался с пирсом, моряки начали сбрасывать тросы для подвязки и спускать паруса. Пока не опустился трап, все прибывшие терпеливо ждали, выстроившись в шеренгу. Нина читала нам уже заученные наизусть нотации о поведении, о том, что мы лицо своего храма света, и должны вести себя соответственно, но я не слышала ее. Все мое внимание приковал таинственный берег, на который я ступлю впервые. Было сложно устоять на месте, я прикусила внутреннюю сторону щеки, сгорая от нетерпения.

«Пожалуйста, пусть этот мир будет не таким, к которому мы привыкли. Пожалуйста, я хочу перестать хотя бы на эти три месяца испытывать одиночество.» - Взмолилась я Янусу, хотя прежде не особо использовала такую возможность.

Вторая девочка паладин, заметив мое нетерпение – тут же подтолкнула меня локтем, тихо шикнув в мою сторону.

- Соберись, а не то тебя оставят на корабле и отправят обратно.

Но я знала, что это не правда, хотя все равно прислушалась к ее совету.

Когда монотонная речь настоятельницы закончилась, и трап наконец опустили с громовым стуком,  я вдруг осознала, что это правда не сон.

- За мной, - приказала Нина Виктории, и направилась в сторону пирса с гордо поднятой головой. Солнце играло в ее седых волосах кривыми лучиками, ее острое, сдержанное лицо было устремлено строго перед собой. Она постукивала по кораблю своим посохом с изображением солнца, ее доспехи сияли, ослепляя всех встречающих. Даже над ее головой, казалось, они разглядели божественный ореол, восхищенно вздыхая. Мы следовали за ней по очереди, как и было сказано.

Виктория несла наш флаг, следом шел Уильям с чемоданами, затем мой брат, спрятав руки в карманы, еще один паладин с дарами в знак благодарности за гостеприимство, девочка паладин, имени которой я никак не могла запомнить, которая, как и настоятельница, постукивала по земле боевым посохом и я, волоча свои пожитки. Сделав первый шаг на твердой поверхности, Нина улыбнулась. Нас встречали с теми самыми букетами тюльпанов, бутылкой дорогого шампанского и одобрительными возгласами. Настоятельница слегка поклонилась и распростерла свои объятия, когда заметила в толпе ликующих тщедушную фигурку пастора. Он стоял с каким-то мрачным выражением лица, хотя улыбка его кривых губ и была растянута от уха до уха. Вокруг него возилось множество подростков, разного телосложения и национальностей, и все они были рады нас видеть. Они перестали галдеть, только когда пастор хлопнул в ладони, призывая к тишине. Мальчишки расступились, пропуская его вперед, и он, повторив жест Нины, обнял свою старую подругу, целуя ее в обе щеки.

- Надеюсь, море было спокойным, -  Сказал он ей, приобнимая за плечи.

- Весьма, - Кивнула Нина. – Но уж больно утомительным.

- Понимаю, - Хмыкнул пастор, и от его ненавязчивого смешка у меня пробежались мурашки по спине. Что-то было в его голосе неприятное, а в недоброй улыбке скрывалась угроза. А может, мне просто показалось, ведь в нашем храме мужчины зачастую были молчаливы, а тех, кто постарше – отправляли в другой храм, так что на моей памяти – пастор был первым мужчиной с сединой и таким громогласным басовитым тембром.

- Я надеюсь, ты не станешь мучить меня и моих ребят своими утомительными рассказами о своем чудотворном вкладе в жизнь собора? – Вздохнула Нина, обмахиваясь рукой, словно веером.

Пастор снова хмыкнул, бросая свой ястребиный взгляд через плечо настоятельницы. Мне показалось, всего на секунду, что он смотрел мне прямо в душу, рыща в поисках моих страхов. Девочка паладин, стоявшая рядом, напротив – фыркнула, закатив глаза.

- Старая обезьяна, - Расслышала я из ее невнятного шепота. Может, она понимала в мужчинах больше, чем я?

Я заметила боковым зрением, как мой брат сосредоточенно глядит на пастора, немигающим взглядом. Под его испытывающим взором, Каппуано наконец отвлекся, снова обращаясь к наставнице.

- Не сегодня, - Ответил томным голосом пастор Нане и миловидно улыбнулся, приглашая ее идти вместе с ним впереди.

- Пешком? – Вскинула наставница бровь.

- Тут недалеко, да и погода прекрасная, вы сумеете насладиться видами нашего дорогого, богатого архитектурным наследием города.

- Что ж…..Так тому и быть, - Вздохнула она с недовольством и оперлась на подставленную галантно руку Капуанно.

Когда все ребята тронулись с места, и всех паладинов облепили юноши, восхищенно хлопая глазами и прикасаясь к золотым доспехам моих ровесников, я наконец заметила одну неподвижную фигуру, сильно контрастирующую на фоне других. Кто бы мог знать, что начиная именно с этого момента, моя жизнь изменилась раз и навсегда.