— Мрачно тут как-то, — первым делом заявляет Сынён.

Она стоит в дверях его квартиры, скрестив руки на груди, словно какой-нибудь дизайнер интерьера, чья работа — прокомментировать выбор каждого предмета мебели, который Чимин приобрёл, чтобы сделать свою скромную маленькую берлогу чуть более пригодной для жизни. Пусть даже она действительно учится на архитектурном, это всё равно не должно давать ей права критиковать здешнюю обстановку (с учётом его ограниченных возможностей). Идеи он вообще подсмотрел в бесплатных рекламных таблоидах, которые подбирал, когда выносил мусор.

— Я только недавно переехал сюда, — оправдывается Чимин, хотя это бессовестная ложь.

Сынён усмехается, после чего скидывает обувь, закрывает за собой дверь и уверенно проходит в спальню, даже не спросив разрешения.

— А Сыльги оказалась права, — замечает он, следуя за ней. — Ты и правда любишь копаться в чужих вещах.

Девушка смеётся:

— Ой, я тебя умоляю. Джехёк вообще мне комплимент сделал за то, что у меня нет так называемых «личных границ».

— Нуна, это оскорбление, а не комплимент.

Сынён рассматривает односпальную кровать в углу комнаты, потом её взгляд перемещается к простенькому столу у противоположной стены, на котором валяются всего лишь пара книг и несколько ручек. Прямо около двери стоит шкаф, и даже неудивительно, что она подходит к нему, распахивает дверцы и всюду суёт свой нос, отпуская комментарии вкусу Чимина в одежде и благодаря бога за — как она выражается — «отсутствие розового цвета».

— Аккуратненько, — подводит девушка итог, закрывая шкаф, после чего направляется уже на кухню. Наверное, собирается вынести приговор каждому углу квартиры.

— Разве арендная плата не высоковата? — спрашивает она, копаясь в аптечке, пока Чимин готовит чай.

— Есть такое. Но у меня родители работают, да и я сам с подработкой, так что нормально получается, — отвечает Чимин. Чайник как раз закипает.

Он слышит, как Сынён захлопывает ящик, а потом шум из душа — проверяет, наверное, достаточно ли горячая здесь вода. На кухне девушка появляется, когда Чимин уже разливает кипяток в чашки.

— У тебя занавеска в душе, кстати, неровно висит, — сообщает она, принимая чашку из рук Чимина.

— И ты собираешься мне её починить? — спрашивает тот полушутя.

Сынён фыркает:

— Вот ещё. Я же не твой арендодатель. Да и не умею я ремонтировать такое, хоть и изучаю архитектуру.

— Чинить лучше, чем ломать, — замечает он.

Повисает комфортная тишина, пока они молча пьют чай. В последнее время чай стал Чимину прямо лучшим другом, хотя раньше он не получал от него такого удовольствия, как сейчас. Хотя бабушка всегда очень любила этот напиток и смаковала маленькими глотками каждый день в пять часов утра, сидя за столом и наблюдая за восходом солнца из окна своей кухни.

— Я знаю человека, который вечно всё ломал, — произносит Чимин тихо, больше даже самому себе. — Один мой друг мог сдуть баскетбольный мяч одним прикосновением.

— Это же абсурд, — заявляет Сынён, снова окидывая взглядом комнату. — Я уверена, мяч был уже старый. Просто совпадение.

— Да, знаю, — шепчет парень.

Они все знали, на самом-то деле, просто намного же веселее винить во всём прикосновение Намджуна. Это была их компанейская шуточка, а теперь вот наступила та реальность, в которой друзья Чимина никогда не поймут, почему закат значит для него столь много.

— Как долго ты живёшь один, Чимин? — спрашивает Сынён, медленно выходя из кухни и направляясь снова в спальню.

— Где-то с начала учёбы, — отвечает он, следуя за ней, дабы убедиться, что она прекратит возиться с его вещами. Правда, бесполезно это: Сынён всё равно продолжит в них копаться.

Девушка смеётся коротко:

— Так ты меня обманываешь. Ты не «недавно переехал сюда». Сколько уже… почти полгода прошло.

— Ну, по моим стандартам это недавно.

— Идиотские у тебя стандарты, Пак Чимин, — она уже сидит на кровати.

А потом бесцеремонно ложится на неё, смотрит в потолок. Чимин в это время стоит у двери. Странно видеть на своей кровати другого человека. Так вот как выглядит он сам каждую ночь, когда лежит там с широко раскрытыми глазами? Хотя нет, он выглядит по-другому, потому что Сынён развалилась прямо посередине, в то время как Чимин всегда сворачивается калачиком в углу, прижимаясь спиной к стене и притягивая руками колени к груди.

— Я поняла, почему тут так мрачно.

— Почему?

Сынён выпрямляется, садится на кровати:

— Тут ни одного окна нет.

Точно.

— Да, я знаю.

— Почему ты столько платишь за квартиру без окон? — спрашивает она.

Чимин пожимает плечами. Он надеялся, что она не заметит, хотя это было маловероятно: архитектуру же изучает, в конце концов.

— Просто вид не нравится.

Сынён этот ответ точно считает странным, но лишь хмыкает:

— Когда-нибудь ты задохнёшься тут и умрёшь, Пак Чимин, помяни моё слово, — она полушутя грозит ему пальцем.

Чимин только улыбается слабо.

— Я уже.

+.-.+

Первый день в школе не кажется особо важным событием, когда думаешь лишь о том, как бы поскорее вернуться домой. Всё вокруг незнакомое. Чимин стоит в классе, который меньше, чем тот, где он учился предыдущие два года, и множество глаз оглядывают его с макушки до пяток, совсем не помогая успокоиться, поэтому он смотрит на свои шнурки — нужно было завязать их на два узла, а не на один. Он садится за парту с каким-то парнем, который всю первую минуту пялится пристально, отчего Чимину ещё более неспокойно. За целый день не происходит ничего знаменательного: с ним только пытаются заговорить несколько девочек на перемене, но он в ответ лишь отвечает односложно и улыбается, а потом и вовсе сбегает в туалет и закрывается там, пытаясь отдышаться.

Хочется лишь одного: чтобы этот день закончился побыстрее — тогда можно будет запереться в своей комнате и повалиться на пол. Чимин избегает разговоров и вообще старается вести себя как можно более незаметно, потом мучительные тридцать минут возвращается домой, стоит перед дверью, из-за которой появляется бабушка. Она широко улыбается и интересуется, как прошёл его первый день в школе:

— Ну что, завёл уже друзей, Чимин? — спрашивает она с тёплой улыбкой и глазами, в которых блестит надежда.

— Не особо, — отвечает он тихо, садясь за стол, пока бабушка готовит обед.

— Ох, не переживай, скоро много найдёшь. Я знаю некоторых соседских ребят примерно твоего возраста. Ты хорошо с ними поладишь, — уверена она.

А Чимин чувствует себя только хуже, потому что проблема-то в нём: он друзей завести и не пытался. Не хочет он друзей, ведь в итоге ему могут вонзить в сердце ещё один нож — куда-нибудь между остальными лезвиями, которые уже там торчат. Останется очередной шрам, очередная ссора или ошибка, после которой последуют месяцы мучительных воспоминаний и сожалений.

— Конечно, бабуля, — шепчет Чимин в ответ. На большее он не способен, потому что на сердце снова тяжелеет от её ласковой улыбки вкупе с домашним бульгоги и вкусным кимчи.

Бабушка настроена так оптимистично, подбадривает его каждую секунду, в то время как сам Чимин еле-еле вытаскивает себя по утрам из кровати. Этой ночью он зарывается лицом в подушку в попытках заглушить крик. Если уж плакать, то нужно убедиться, что бабушка ничего не услышит.

На третий день он оказывается в классе один: сидит на своём месте, хотя последний звонок уже прозвучал. Большинство ребят здесь не задерживаются в школе после уроков надолго, как в Сеуле — там им с Тэкхуном было действительно сложно дождаться, пока все свалят. В первый раз они просто разговаривали, а потом слова превратились в поцелуи в пустом помещении, и после того дня они иногда уже специально ждали, пока все разойдутся, выключали свет и прятались в тени, чтобы обмениваться голодными поцелуями и приглушёнными стонами.

От воспоминаний сердце сжимается. Чимин про Тэкхуна не думал несколько недель, и только сейчас, сидя в пустом классе, где его никто не увидит, он вспоминает те времена, когда был таким наивным, влюблённым и счастливым из-за их маленького грязного секрета.

Начинается всё привычно: вниз по лицу стекают слёзы, а потом с губ срываются тихие рыдания. У них с Тэкхуном внутри их классной комнаты осталось много воспоминаний, прежде чем всё пошло крахом — а всё из-за того, что они в тот раз повели себя неосторожно, и то ли Чимин стонал слишком громко, то ли учитель просто случайно так невовремя прошёл мимо помещения. Так или иначе, рушиться мир начал после того, как его вызвали в кабинет директора, и такой любимый класс превратился в ад на земле, напоминающий об ошибке, которая разбила всё на куски.

Он рыдает громче и громче, пока, наконец, не срывается на крик. В доме бабушки такого позволять нельзя, и там приходится глушить голос в подушке, потому что Чимин не хочет, чтобы старушка переживала, однако в этот раз не услышит никто, поэтому он кричит так громко, как только может, выпуская из сердца всю горечь.

Чимин думает, что этого будет достаточно, что он выпустил всё, но почему-то на четвертый день, ёрзая, опять ждёт, пока все разойдутся, и снова кричит — во второй раз. А потом это повторяется и на следующий день, и на следующий: он всегда остаётся в классе, чтобы выплакаться.

И гадает только, когда же у него, наконец, пропадёт голос и он будет не в состоянии кричать, ведь сколько бы он ни плакал, от отчаяния в сердце избавиться не получается.

+.-.+

С Чон Чонгуком они бы и не познакомились, если бы не книга, упавшая Чимину на ногу. Он не пытается завести новых друзей, и так продолжается день за днём — просто ходит по школе, словно в тумане.

Однако однажды в его поле зрения попадает книга — падает прямо на ноги, когда Чимин на перемене шагает по коридору. Он тут же останавливается, прикидывая, что стоит поднять её с пола, но его опережает чья-то рука — вероятный владелец книги сидит перед ним на корточках.

Когда смотришь всё время вниз, даже во время разговоров, от которых хочешь сбежать, то не видишь чужого взгляда — только покрытый плиткой пол или грязную землю, зарекомендовавшую себя настоящим убежищем. Но в этот раз Чимина встречают здесь сначала тёмные волосы, а затем и удивлённое лицо с жизнерадостными глазами, когда тот мальчишка поднимает голову и они сталкиваются взглядами.

Странное ощущение: словно кто-то ступил в укрытие, которое Чимин построил только для себя, и спрятать взгляд больше не получается.

— Ой, прости, — говорит мальчишка, и улыбается дружелюбно.

Чимин не особо помнит своих одноклассников, но этот паренёк точно не один из них. У него мягкие черты лица и добрые глаза, по которым видно, что он ещё не совсем взрослый, он кажется немного помладше, но выглядит и вправду довольно мило. В другое время, столкнись они на улице Апгучжон, Чимин бы точно задержался на парнишке взглядом подольше.

— Всё в порядке, — отвечает он с вежливой улыбкой.

— Ты же новенький, да? — продолжает паренёк.

На что Чимин просто кивает.

— Ты в одном классе с моими хёнами. Они сказали, что ты приехал из Сеула, — добавляет тот, а лицо его светится ещё ярче.

И так каждый раз, с кем бы Чимин ни встретился в школе. Все на самом деле очень милые, расспрашивают о жизни в большом городе, вот только эти вопросы напоминают о том, о чём он старается забыть, ведь получается думать лишь о боли, что осталась там. И этот мальчик — не исключение.

— Ага, — говорит Чимин тихо. Обычно на этой стадии он разворачивается, извиняется, говорит, что ему нужно идти, и избегает дальнейшего разговора.

— И как там? Один мой хён очень хочет уехать в Сеул после выпуска.

А там просто напоминание о совершённой ошибке; большой город в середине карты, все знакомые ему жители которого наверняка уже презирают Чимина за то, кем он является.

— Там здорово. И город очень большой, совсем не похож на Йоранмён.

— Ой, да ладно тебе. По-любому есть ещё что-нибудь интересное, — тянет мальчишка. Он явно ответом не удовлетворён, но всё равно продолжает улыбаться. — Пожалуйста, расскажи побольше… эм, — и делает паузу, а потом продолжает уже более вежливо. — Прости, я не знаю твоего имени.

Действительно стоит уйти прямо сейчас, но что-то словно удерживает ноги на месте, не даёт отвести взгляд. Может, потому что Чимин чувствует себя сейчас немного лучше, и в состоянии чуть-чуть поговорить о Сеуле. Может, печаль, наконец, ненадолго отступила, или же это его прежняя личность возвращается и желает поболтать с кем-нибудь хоть немного.

— Пак Чимин, — представляется он.

— Рад познакомиться, Пак Чимин, — говорит мальчишка. — Я — Чон Чонгук.

Позднее он думает, что всё дело было во взгляде, ведь Чон Чонгук тогда смотрел ему прямо в глаза, пусть даже это вышло и случайно. По-видимому, такой прямой взгляд — это слабость Чимина.

(А уже намного позже Чимин замечает мысленно, как же иронично получилось: первый человек, с которым он более-менее подружился, оказался тем, кто ненавидит его сильнее всех)

+.-.+

Время до следующего понедельника тянется по мнению Чимина слишком медленно, но вот он уже переставляет ноги во время мучительной прогулки по улице Йоранмёна солнечным вечером после своей обычной внеурочной деятельности в школе. На самом деле сейчас он ждёт с нетерпением каждый день только одного: этих моментов, когда можно поплакать, отпустить себя, сбросить со своей спины вечно давящее бремя.

Бабушка этим вечером встречает его снаружи дома — поливает цветы — и приветствует словами, которые попадают прямо в сердце:

— Можешь пригласить их, — говорит она, осматривая свой гибискус.

— Ты о чём, бабуля? — Чимин останавливается у входной двери в растерянности.

Она опускает на землю тяжёлую лейку, которой пользуется уже множество лет, а потом поворачивается к внуку со слепящей улыбкой:

— Своих новых друзей, — поясняет она. — Я заметила, ты из школы поздно возвращаешься. Познакомился с ребятами и проводишь с ними время после уроков, да?

Несколько секунд Чимин просто стоит и смотрит на эту искреннюю улыбку, а потом выдавливает улыбку из себя тоже, хоть сердце и болит — бабушка ведь не делает ничего плохого. Это всё его вина, а милая добрая старенькая бабуля просто хочет, чтобы внук был счастлив, чтобы подружился с кем-нибудь и начал считать этот маленький городок в глуши своим домом.

Как же печально: ей кажется, что так оно и есть, когда на самом деле Чимин остаётся в школе допоздна только затем, чтобы не плакать дома — не волновать бабушку.

— А-ага, — отвечает он. Голос готов предать в любой момент. — Конечно, бабуля, — добавляет, а потом быстро разворачивается, поднимается к себе в спальню, запирает дверь и швыряет рюкзак в угол.

Бабушка снизу зовёт снова — наверное, от неё не укрылось странное поведение внука, но как же Чимину плевать. Он выдавливает очередное «Я в порядке», стоя посреди комнаты с крепко сжатыми кулаками и тяжело вздымающейся грудью, и позволяет эмоциям переполнить изнутри.

И он снова ненавидит себя в этот день за то, кем является, за то, что заставляет бабулю переживать. Он такой жалкий, что не может перестать плакать и кричать — он вообще сейчас ни на что больше неспособен. И когда Чимин встречается коленями с полом, то лишь крепче зажимает руками рот, отчаянно глуша все звуки.

А когда бабушка зовёт опять, даже стучится в дверь, взволнованно повторяя его имя снова и снова, он просто остаётся сидеть на полу, зажимая ладонями рот и нос, из которого течёт, и лишь надеется, что это поможет остановить всхлипы и слёзы, капающие на деревянный пол.

В тот день, зажимая крепко руками лицо и всхлипывая неконтролируемо, Чимин чувствует себя так, словно задыхается.