Чимин спускается медленно по склону Сончонгыль. Ночной воздух, естественно, подмораживает, а остатки снега, размазанные по дороге, превращают её в скользкую горку. С холма можно разглядеть мелкие огоньки внизу — в окнах домов по другую сторону реки, и единственное отличие этих светящихся точек от звёзд в том, что они не мерцают. Хотя до сих пор лишь на эти созвездия Чимин осмеливается смотреть по ночам вместо тысяч других, которые сверкают над головой.

Картинку эту он видел бесчисленное количество раз во время привычных полуночных вылазок из дома вместе с Юнги, когда они бежали по направлению к этим огонькам, к школьному стадиону. Сейчас Чимин одевается теплее, куртку натягивает. Он сам прекрасно осознаёт, что выходить из дома в три часа ночи в марте глупо, и тем более тащиться к стадиону.

Хотя глупейший с его стороны поступок — вообще оставаться до сих пор в Йоранмёне.

Школа почти не изменилась за три года — в принципе, Чимин и не ждал, что тут что-то поменяется. Госпожа О наверняка до сих пор преподаёт историю, сверкая своими усами, у баскетбольной команды теперь совсем другой состав и название. Однако всегда будет один мальчишка, который остаётся после уроков в классе и плачет.

Стадион из-за тающего снега влажный. Раньше траву всегда покрывал слой росы, которая потом пропитывала и футболку — вспоминает парень. Поистине чудо, что они с Юнги ни разу после своих побегов сюда не заболели. Из всех глупостей, которые Чимин может совершить, эта, наверное, хуже всего, ведь несмотря ни на что он всё равно решает усесться на влажную землю.

От первого соприкосновения с мокрой поверхностью кожа покрывается мурашками, остатки снега пропитывают ткань джинсов. Чимин прикрывает глаза и делает несколько вздохов, прежде чем запрокинуть голову к небу. Не покидает ощущение неправильности, и не из-за того, что он идиот, который, скорее всего, подхватит простуду, и не потому что притащился к школьному стадиону от самого дома с одним только плеером и записанным на диск микстейпом Юнги в кармане куртки. Нет, происходящее кажется неправильным, потому что он сидит здесь один, без одного парнишки рядом.

Это должна была быть их фишка, пока три года назад всё не поменялось.

Чимин опускает глаза к земле, вытаскивая из куртки плеер, принадлежащий, вообще-то, Намджуну — Юнги его у друга позаимствовал, а потом так и оставил на полке у Чимина дома три года назад, позабытый всеми. Чимин уже послушал остальные песни в микстейпе, но остановился перед предпоследней. Ему все свои силы потребовались, чтобы нажать на кнопку «плей» и запустить первый-то трек, услышать слова, произнесённые Юнги, и отдающиеся эхом от барабанных перепонок.

Голос звучит немного по-другому, чуть отличается от привычного, иногда срывается. Чимин не разбирается особо в хип-хопе, но ему кажется, что у Юнги получается здорово — бит прекрасный, и песню слушать совершенно не скучно. Когда он сидел на кухне, время от одного трека до следующего летело быстро, и он нажал «стоп» до того момента, как раздался первый звук той самой песни.

И следующее, что Чимин помнит — как надевал куртку и выходил в дверь. Нельзя слушать эту песню просто так, как любую другую. Мысли ринулись почему-то к школьному стадиону. Всё-таки частичка его считает, что если Юнги хочет, чтобы он послушал его песню, то стоит сделать это правильно.

И Чимин не смог придумать ничего лучше, чем слушать голос Юнги под любимым сильнее всего небом, под оставшимся призраком прошлого, который преследует и по сей день.

Он вдыхает глубоко, держа плеер в руке. Назад пути нет.

Так что Чимин закрывает глаза и жмёт на кнопку.

Трек начинается с знакомого звука — стрекот сверчков, журчание воды, дыхание и гул природы, после чего слышится фортепиано. Чимин пытается разобраться в этом фоновом звучании, гадая, что же это на самом деле такое, когда вклинивается мягкий голос.

«Дождливые дни напоминают мне о тебе…»

И внезапно это дождь, колотящий громко каплями в окно школы, пока вдалеке раздаются раскаты грома. Чимин больше не сидит на влажном стадионе, подрагивая от холода — вместо этого он теперь в классе с мокрыми глазами, прижимает к ним ладони, прежде чем дверь вдруг распахивается, открывая взору растерянного мальчишку, который заявляет о своём забытом блокноте.

«…и когда стою в коридоре перед классом, тоже, »

У Тэхёна есть забавная способность крепко засыпать, стоя на своих двоих, из-за которой Чимин не может удержаться от смеха. Если бы не эта ситуация, включающая в себя карикатуры на листке и трёх совсем заскучавших на уроке мальчишек, он бы никогда так не рассмеялся.

И Юнги тоже не перевёл бы на него взгляд, приоткрыв рот, после чего не отвернулся бы с порозовевшими щеками.

«но отчётливее всего я помню, как ты плакал

наверное, именно таким я тебя и запомню»

Чимин всегда был плаксой. Он потерял счёт тому, сколько уже раз ревел с момента приезда из Сеула. И почему-то, словно по велению вселенной, всегда Мин Юнги становится этому свидетелем.

С самого начала, это всегда был Юнги.

«я думал, что, может, ненавижу тебя, »

Из-за этих вечно недовольных взглядов, едких комментариев и холодных замечаний Чимин считал, что Юнги его ненавидит, однако тот всегда оказывается рядом, доказывая обратное несмотря ни на что. Юнги просто врёт — и себе, и другим — ведь на самом деле по-своему заботится о нём: когда бежит обратно в класс, или когда сажает Чимина позади себя, перед тем как ехать домой.

Это всегда был Юнги. Всё время это он, Чимин не может больше отрицать; а голос, между тем, становится громче, резче с каждым вдохом, и к аккомпанементу фортепиано на фоне добавляется нарастающая мелодия скрипок. Каждое слово — будто пуля, пронзающая сердце насквозь. Чимин снова прижимает ладонь к груди, комкает футболку, потому что просто невыносимо.

«а потом я понял,

что, может, всё это время был влюблён в тебя»

Это дни, которые они проводят вместе, только вдвоём, гуляя в тишине, или же со смехом гоняя на велике. Это те моменты, которые они находят в столкновении взглядов, когда Юнги смотрит на Чимина посреди ужина со всей компанией, и щёки того чуть теплеют, после чего старший первый отводит глаза.

«прости за те слова, которые я сказал»

Однако в то же время это и отвратительные слова, произнесённые Юнги в тот снежный день. Это нарушенные ими обоими обещания. Всё самое ужасное, что происходило когда-либо в жизни Чимина.

«у меня нет никакого оправдания

кроме того, что я был напуган»

Это полное опустошение, которое чувствует Чимин, это страх, затапливающий жизнь Юнги. Младший осознаёт это, когда Юнги отталкивает его в том классе, когда быстро убегает прочь, оставляя лишь свой вкус на губах. Это ужас мальчишки, что накрывает при виде пальцев Юнги, сжимающихся на воротнике Икдже, когда старший бьёт затылок одноклассника об пол, кричит во все лёгкие из-за незнакомых чувств, что запутывают и сбивают с толку.

«и из-за этого страха

разрушил единственное небо, которое должен был любить»

Это сеульское небо над головой каждый раз после практики, блёклое и безжизненное, лишённое света и надежды. Оно уродливое и унылое, однако так точно олицетворяет то, что от Чимина осталось — от человека, у которого больше нет сердца, чтобы разбивать.

«пожалуйста, позволь мне извиниться,

хоть я и знаю, что совсем не заслуживаю прощения»

Это холодные слова Чимина, обращённые к Юнги при их последней встрече в ресторане всего несколько дней назад. Это усталые глаза Юнги, тот печальный взгляд, обжигающие сердце одновременно горечью и яростью. Какой-то своей частью Чимин не хочет предоставлять Юнги облегчение, которое захлестнёт волной, не хочет освобождать старшего от заслуженной ненависти к себе и боли.

Однако невозможно отрицать, что другая его часть хочет только…

«…вернуться назад в те дни,

когда были лишь мы вдвоём,

шагающие по дороге под алым небом.»

Песня постепенно подходит к концу, голос Юнги снова становится тише, фортепиано играет прежнюю мелодию и остаётся в итоге единственным звуком. Впервые за ночь Чимин поднимает голову. Слёзы, о которых он и не подозревал, стекают по щекам. Он трёт глаза, прежде чем, наконец, распахнуть их.

А сверху ему подмигивают звёзды и ласково улыбается луна — целое небо счастливо опять приветствовать Чимина после его внезапного исчезновения. Однако он помимо всего прочего видит снова того самого паренька, на которого последние три года так боялся смотреть. Помимо мириад звёзд и сияющей луны он замечает там — наверху — мальчишку, который и сам видит среди звёзд Чимина, в его глазах — небо.

+.-.+

Когда Чимин опять приближается к дому, солнце уже потихоньку поднимается из-за горизонта. Парень медленно шагает от школьного стадиона после того, как послушал песню. Хорошие новости: песня его не сломала, не разбила на части. Однако плохая новость, наверное, в том, что она оставила после себя множество мечущихся в голове мыслей. Всё теперь не такое, как раньше, что-то поменялось, потому что не работает теперь простое правило, советующее заколотить окно и спрятаться от неба. Теперь все стены будто прозрачные, и приходится делать шаг наружу.

Песня разделила Чимина надвое. У одной его части такой же уверенный, как и всегда, громкий голос — из-за него он накричал на Сынён, выплюнул те ядовитые слова в лицо Юнги, повторял в голове молитвы, убеждающие, что Чимину в жизни не нужно ни частички Мин Юнги, что не стоит слушать ничью…

Однако другой голос шепчет мягко: ты послушал песню, поговорил с Юнги. Что теперь осталось? Естественно, это лишь способ лишний раз доказать себе свою правоту — во всяком случае, так Чимин себе говорил. Но, может, если не обращать на это внимания… может, всё-таки есть вероятность, что они с Юнги желают одного и того же?

По возвращении в дом он идёт на кухню, садится за стол и смотрит на забытую там чашку холодного чая.

Юнги сегодня уезжает — сказал Намджун. Лидер сам признался, что упомянул это специально, на случай, если Чимин всё-таки захочет поговорить.

— Нет, — шепчет парень сам себе, обхватывая ладонями голову. — Мне не нужно в жизни ни частички Мин Юнги.

Только вот почему озвученные слова совсем не успокаивают? Почему внутри до сих пор неопределённость и такая дилемма? Почему до сих пор тянет сорваться с места, броситься к вокзалу и остановить Юнги, чтобы не уезжал.

Чимин закрывает глаза и вздыхает глубоко, утыкается лбом в сложенные на столе руки, как на самодельную подушку. Тело устало, мускулы стонут, и всё из-за его глупой выходки и пробирающего до костей холода. Он и правда весь режим себе испортил.

Сознание затуманивается, Чимин слышит откуда-то слабое потрескивание, за которым следует журчание воды. Это походит на фоновое звучание трека Юнги. Негромкое эхо музыки природы убаюкивает, и Чимин провалился бы в глубокий сон прямо здесь, на кухонном столе, если бы не обратившийся к нему знакомый голос:

— Чимин, дорогой мой, почему ты спишь на кухне?

Он чувствует зарывающуюся в волосы чужую ладонь, которая слегка их ерошит. Чимин приподнимает голову на секунду, но тут же снова роняет её на стол. За спиной свистит закипающий чайник, потом звенят кружки и слышится звук льющейся воды.

— Ну же, Чимин, кухонный стол не для того, чтобы спать, — снова говорит голос.

Чимин всю свою волю и силы в кулак собирает, чтобы снова поднять голову, трёт глаза, а открыв их и выпрямившись на стуле, видит перед собой бабушку, которая сидит напротив, и на столе перед ней чашка дымящегося чая.

— Я устал, бабуля, — бормочет он. Усталость действительно внушительная, веки невероятно тяжёлые.

— Знаю. Выпей чаю, дорогой, я тебе заварила. Это поможет восстановить силы, — предлагает старушка со своей улыбкой, демонстрирующей отсутствие передних зубов.

Чимин тоже улыбается, молча берёт в руку чашку и дует на горячую жидкость, прежде чем сделать маленький глоток.

— Ну как у тебя дела с Юнги? Ты послушал его песню? — любопытствует бабушка.

Парень сначала хочет спросить, откуда она узнала, ведь сам не уверен, рассказывал ей об этом или нет. Все воспоминания почему-то такие нечёткие.

— Послушал. Неплохая.

— Ох, ерунда. Я уверена, это прекрасная песня, — отмахивается она.

Чимин улыбается смущённо:

— Ну ладно. Ты права, песня хорошая.

Бабушка энергично кивает и продолжает:

— И? Что собираешься с этим делать?

— С чем?

— Со всем. Теперь, когда ты послушал песню, что будешь делать? — спрашивает она.

Чимин изгибает бровь удивлённо, обращая взгляд к столу.

— Я ничего не собираюсь делать, бабуля, — отвечает шёпотом. С чего это бабушка вообще ожидает от него каких-то действий?

— Но, дорогой, почему же? Ты же поговоришь после этого с Юнги, разве нет?

Чимин мотает головой:

— Всё не так просто, бабуль. После всего, что случилось за три года, я не могу просто так вернуться к Юнги и…

И что? Простить? Сказать, что они могут начать сначала? Что они снова могут быть друзьями, как раньше? Или, может, даже чем-то большим — что в этот раз они могут зайти дальше, быть честными во всех своих чувствах, не скрывать ничего?

— То есть… почему Юнги сказал это только сейчас? Почему три года? Почему он меня раньше не искал, почему ждал всё это время?

— У Юнги наверняка есть свои причины, Чимин, — отвечает бабушка. Намджун тоже говорил что-то подобное. — Ты всегда можешь спросить у него, если не знаешь.

— Но мне страшно, бабуля, — говорит он. — Не знаю, что делать. Что, если все эти три года были впустую? Что, если я променял своё окно ни на что? Что, если я прощу Юнги, и когда-нибудь он снова меня разобьёт?

Чимин боится многого: что прощение Юнги лишь навредит ему самому, однако и того страшится, что в итоге пожалеет обо всём. Страшно, что когда ему будет лет восемьдесят, он поднимет голову вверх и пожалеет о принесённом когда-то в жертву прекрасном небе, которое раньше значило столь много.

— Никому не известно, что случится в будущем, мой дорогой, — замечает старушка. — Мы много чего не знаем, Чимин, но сейчас мы знаем точно, что Юнги тебя любит и жалеет обо всём, что сделал.

А песня — это доказательство, чтобы все слышали. Даже Намджун может подтвердить.

— Вопрос сейчас только в том, любишь ли ты до сих пор Юнги.

Любит ли? После стольких лет, после слёз и разбитого сердца, криков и страха, боли и мимолётных мечт. Любит ли он всё ещё Юнги?

Чимину не нужно ни частички…

— Я…

А что, если вопрос поменять? Чего Чимин сейчас хочет? Хочет ли он того же, что и Юнги? Вернуться назад в прежние дни, чтобы всё стало так, как и должно быть по своей сути: лишь они вдвоём, шагающие по дороге под алым небом?

— Люблю.

Чимин, наконец, поднимает голову и видит ласковую улыбку бабушки, сидящей напротив.

— Тогда, полагаю, ты знаешь, что делать.

+.-.+

Когда Чимин распахивает глаза, солнце уже висит на небе высоко, наполняет помещение своим светом. Он таки уснул на кухонном столе, из-за чего шею теперь тянет немного. Чимин старается прийти в себя, моргает часто-часто, а на фоне мыслей в голове плавают кадры с тёплой бабушкиной улыбкой. Вот тогда осознание и наносит удар — Чимин смотрит на часы на стене: почти час дня. Он проспал всю ночь.

Юнги сегодня возвращается в Сеул.

Поэтому Чимин совершает вторую за последние сутки глупость: хватает сразу обувь и выбегает из дома, даже не завязав шнурки и оставив чашку всё ещё тёплого чая на столе снова позабытой.

Он не обращает внимания на ноющие мышцы, которые протестуют против такой внезапной нагрузки. Всего несколько минут назад он очнулся от странного и нечёткого сновидения на кухонном столе, а теперь на всех парах несётся вниз по холму. Осознавать всё сложно, реальность будто смешалась со сном.

Однако есть кое-что одно, насчёт чего Чимин уверен. Он знает, что должен сделать, поэтому продолжает бежать — как бежит и всегда, будь то тот случай, когда он искал Юнги по всему городу после первой ночёвки, или же в четверг под дождём, когда пытался избежать вопроса от старшего, и даже ночами, когда они мчались наперегонки к школьному стадиону. Отчего-то у Чимина такое чувство, что Юнги делал то же самое. Они оба бежали, то навстречу, то друг от друга, никогда не останавливаясь в одном и том же месте в одно и то же время.

Чимин спотыкается из-за своих болтающихся шнурков около моста Аураджи. На самом деле удивительно, как ему удалось добраться так далеко, прежде чем он ударился коленом о землю. Парень шипит, но даже не останавливается толком — тут же поднимается на ноги и бежит дальше.

Когда Чимин, наконец, добирается до вокзала, он уже насквозь мокрый от пота и дышит тяжело. Бежал пятнадцать минут без остановки, перед глазами всё плывёт. Кажется, повезло — слышно знакомый гудок поезда. Молнией он несётся через главное здание, вылетает на платформу и видит, что двери уже закрыты. Поезд готов к отправке.

Чимин распахивает глаза широко, сжимает зубы и бросается к поезду, усилием воли заставляя ноги передвигаться.

— Юнги! — кричит он, надеясь, что старшему удастся его услышать. Тот наверняка внутри, поэтому Чимин подскакивает к ближайшему окну и колотит кулачками. Какая-то бабуля, сидящая в вагоне, подскакивает от неожиданности.

Двери уже заперты, двигатели начинают шуметь, колёса крутятся, и поезд трогается, однако Чимин продолжает стучаться в каждое окно, выкрикивая имя Юнги в надежде, что тот услышит. Ведь пусть даже поезд уйдёт, пусть они не смогут его остановить — Чимин хочет, чтобы Юнги знал хотя бы о том, что прощён.

Что они оба хотят одного и того же. Что Чимин надеется на то, что они смогут вернуться сегодня домой со станции вместе, как всегда, под внимательным взглядом неба.

Однако он не видит никого, даже отдалённо напоминающего Юнги, среди лиц за стёклами, которые только смотрят недоумённо, а скоро его голос тонет в рёве двигателей и свисте, когда поезд набирает скорость, покидая станцию. Перестаёт бежать Чимин, только когда на платформе не остаётся ни одного вагона. Он сгибается пополам, опирается ладонями на колени, пытаясь отдышаться.

Юнги уехал. Уехал, не зная, что Чимин…

— Чимин?

Это похоже на шёпот, произнесённый призрачным отголоском губ, что всего в нескольких сантиметрах от уха. Чимин выпрямляется, оборачивается.

И видит: прямо здесь, на противоположной платформе, с дорожной сумкой. Он смотрит на Юнги, тяжело дышит ртом, грудь вздымается. Тот произносит что-то, но Чимин не слышит, не получается разобрать — и он тут же снова кидается бежать, к другой платформе.

Видеть Юнги снова перед собой просто нереально. Вообще всё происходящее похоже на сон, и ту же самую мысль можно прочитать в глазах старшего — тот не уверен, на настоящего Чимина смотрит, или же на плод своей фантазии. Но это действительно реальный Пак Чимин. Тот Пак Чимин, в которого Юнги влюбился. Тот Пак Чимин, чьё сердце он разбил.

Его Пак Чимин.

— Я думал, ты уехал, — выдавливает из себя Чимин, тяжело глотая ртом воздух.

— Этот поезд в Каннын идёт. Моего ещё полчаса ждать, — отвечает Юнги, и Чимин чувствует себя последним идиотом. Ну конечно, здесь же десятки поездов ходят. — Чимин, что ты тут…

— Я послушал песню, — перебивает он.

При упоминании песни Юнги замолкает, смотрит взглядом, от которого сердце сжимается. Ждёт, когда Чимин скажет что-нибудь — одну фразу, которая наверняка изменит их жизни.

А тот, всё ещё дыша тяжело, в мокрой футболке и с ноющими мышцами, пытается смотреть Юнги в глаза, старается отыскать то, что — он точно знает — старший и сам ищет в его собственных зрачках: небо и сияющие звёзды.

— Я прощаю тебя, Юнги, — говорит, и видит это: росчерк голубого неба, мерцающие созвездия и улыбающуюся луну. Видит всё так ясно и чётко в отражении чужих глаз, будто действительно голову вверх задрал. — И я бы хотел, чтобы ты тоже простил меня за то, что я сделал.

Внезапно небо прорывает. Вот только что оно было летним, ярко-голубым, а в следующую секунду уже льёт дождь, однако Чимин знает, что это не из-за печали. Облака не хмуро-серые, не закрывают собой солнце — нет, это такой дождь, во время которого солнце остаётся сиять на небе и гладит кожу ласковым теплом. Это такой непредсказуемый душ, начинающийся с прокатывающейся по щеке единственной капли, за которой следуют десятки других, и скоро они превращаются уже в ручейки слёз. С неба над головой Чимина хлещет настоящий ливень.

Тот не может сделать ничего другого, кроме как обнять наклонившегося к нему Юнги, а когда старший тоже обвивает его руками и начинает всхлипывать, зарывшись лицом в плечо, Чимин и сам не может сдержаться.

Три года, и вот они здесь, до сих пор нарушают свои обещания. Чимин не знает точно, что сейчас творится в мыслях Юнги, но чужая спина дрожит. Юнги открывается с совершенно новой, уязвимой своей стороны, которой младший и представить не мог, что окажется свидетелем. Но он хотя бы может представить, что сказал бы в такой ситуации прежний Юнги, и слова сами оказываются на языке, когда Чимин, пытаясь успокоить заливающегося слезами парня, растягивает губы в ухмылке:

— Эй, лучше перестань плакать, хён, — шепчет Чимин. Он отстраняется от Юнги и удерживает старшего за запястья, как тот когда-то давно сделал с ним, после чего улыбается ласково: — Потому что если ты когда-нибудь снова заплачешь, я причиню такую боль, что тебе просто придётся остановиться.

И несильно щёлкает Юнги по лбу.

Тот вскрикивает от неожиданности, а потом усмехается слабо:

— Вот ведь сопляк.