Небо сегодня необычайно голубое, с клочками белых облаков то тут, то там, солнце сияет ярко — кожей ощущается его тепло, даже несмотря на пробирающий мартовский ветер. Это первый ясный день месяца с тех пор, как зима уступила место весне, омывающей улицы своими потоками дождей. Чимин читал где-то, что сегодня пойдёт ещё снег, хотя сейчас, когда смотришь на чистое небо, в это поверить трудно.

Он сидит на одной из пустых лавочек перед магазином, опираясь спиной на стену позади себя. Неподалёку пара ребят в школьной форме с великами смеются над чем-то. Это зрелище заставляет Чимина отвлечься от неба, потому что напоминает о почти идентичной картине.

Они всей компанией собирались тут обычно после тренировок. Сокджин покупал пару упаковок ЧокоПай и делился с остальными. Намджун поступал благородно — приобретал себе что-нибудь сам, а не грабил их старшего, который на свои карманные кормил шестерых голодных мальчишек. Иногда присоединялись Минджу с девочками, и они все вместе смеялись над чудачествами Тэхёна, которые тот успевал выкинуть за прошедший день.

Бренчит колокольчик, пробуждая от мыслей. Чимин поворачивает голову и смотрит на Юнги, выходящего из магазина с бумажным стаканчиком в руках.

— Я тебе горячий шоколад взял, — говорит он, когда приближается и усаживается рядом.

Чимин лопочет тихое «спасибо», принимая стакан в руки. Тепло напитка разливается по озябшим пальцам.

Нереально — это единственная мысль, которая приходит на ум, пока он всеми силами пытается смотреть на небо, а не на парня рядом. По обеим этим картинкам он скучал несколько лет, и рад уже тому, что любование первой хорошо отвлекает от второй. Всё кажется слишком сюрреальным, и Чимину страшно, что если он повернёт голову, то Юнги рядом просто испарится. Он боится вдруг проснуться у себя дома и осознать, что ничего из этого не произошло по-настоящему.

Юнги пропустил свой поезд — или, скорее, просто решил не ехать, хотя Чимин особо не представляет, что старший собирается делать, ведь после их воссоединения на станции они вдвоём просто ушли оттуда, ни словом не обмолвившись о следующей возможности старшего добраться до Сеула.

И вот, наконец, они тут, сидят бок о бок на лавочке перед минимаркетом, и Чимину сложно вытолкнуть из горла эти тысячи вопросов.

— Помнишь, как мы на тренировке Хосока разыграли? — внезапно спрашивает Юнги.

Чимин не поворачивается, но понимает, что тот смотрит сейчас на компанию ребят, которые до сих пор возятся со своими велосипедами.

— Когда тебе пришла в голову та жестокая идея подговорить всех уйти из спортзала, пока Хосок переодевался, и закрыть его там с выключенным светом?

Юнги усмехается коротко:

— Я сказал всем выбраться потихоньку, пока Тэхён его отвлекает, а Чонгук специально убрал рюкзак Хосока в другой конец зала. Он был занят его поисками, и даже не понял, что мы все ушли, пока Намджун не выключил свет.

Чимин помнит. Это было давно, в самом начале — когда он ещё не подружился так крепко с ребятами. Чимин тогда и не подозревал, какой же Хосок трусишка, но когда свет в спортзале погас и дверь захлопнулась, то он услышал, насколько громко умеет верещать этот Чон.

— Хосок чуть штаны не обмочил, — вспоминает Чимин тот инцидент, расплываясь в улыбке.

— Обмочил бы, если бы Сокджин не сжалился и не открыл сразу дверь, — замечает Юнги. — Мы как-то раз напугали его историей о покалеченном солдате в спортзале. Ты вообще её слышал?

Чимин выгибает бровь вопросительно, пытаясь припомнить что-то подобное, но в памяти пусто.

— Её нам Донхёк всего за год до этого рассказал, — продолжает Юнги, заметив такую реакцию. Чимин в курсе, что Донхёк был старшим в прежнем составе компании. Он и ещё несколько ребят, чьи имена были написаны на стене их убежища в туннеле Аураджи, основали баскетбольную команду в школе. — Он говорил, что во время Корейской войны этот спортзал использовался в качестве госпиталя для раненых бойцов, и одному из них миной всё лицо разнесло. Когда солдата доставили в госпиталь, у него уже не было нижней челюсти и правого глаза. Он умер здесь, в нашем спортзале, и с тех пор его призрак блуждает по школьной территории.

— Это правда вообще?

— Не знаю, — пожимает плечами Юнги. — У каждой школы есть свои легенды, а я в принципе в призраков не верю. Я очень много времени провёл на территории школы, и никогда ни на что подобное не натыкался. Но этой историей весело над Хосоком прикалываться.

Бедолага Хосок, вот правда. Чимин помнит, как паренёк после того розыгрыша орал на каждого из них с мокрыми от слёз глазами. Потом они вшестером отправились в магазин и купили ему мороженое в качестве моральной компенсации — вернее, Юнги купил, ведь это его идея была.

Снова они погружаются в уютную тишину. Юнги выуживает что-то из кармана, Чимин слышит щелчок зажигалки, и запах сигарет наполняет воздух. Несколько мгновений спустя сигаретную пачку протягивают ему, и Чимин не сдерживается — поворачивает голову, наконец, и оглядывает поочерёдно каждую трубочку с табаком. Сынён раньше так же предлагала, а он только с улыбкой отказывался. Взгляд Чимина пробегается по удерживающим пачку пальцам, поднимается к белому бледному запястью, а затем и к остро очерченной линии челюсти.

— Будешь? — спрашивает Юнги. В уголке рта у него зажжённая сигарета, а брови изогнуты вопросительно.

Чимин до сих пор не привык к этим светлым волосам и длинной чёлке Юнги, закрывающей лоб — это сильное напоминание о том, насколько всё поменялось, что между ними растянулось целых три долгих года: между ними прежними — теми, кто смеялся беззаботно, сидя перед магазинчиком, и нынешними — с сигаретной вонью и сотнями вопросов. А если этого недостаточно, чтобы напомнить Чимину о трёх годах, то одного лишь взгляда на Юнги хватает. Правда, прямо сейчас младший не видит грусти, отражённой от чужих зрачков, не замечает усталости и тоски, из-за которой собственное сердце так колотится. Нет, теперь всё это скрыто за осторожным взглядом, словно удерживающим Чимина на безопасном расстоянии вытянутой руки, будто за некой чертой, которую Юнги, по-видимому, боится пересекать.

— Нет, спасибо, — отказывается Чимин тихо, на что Юнги лишь пожимает плечами и убирает пачку обратно в карман.

Старший снова переключает внимание на то, что находится перед ними: голубое небо и холмы прямо под ним с клочками тающего белого и цветущим зелёным. Взгляд Чимина же до сих пор прикован к Юнги, который подносит сигарету, зажатую между указательным и средним пальцем, к губам, чтобы затянуться её дымом.

Чимин вспоминает те несколько выкуренных сигарет, которыми они всемером делились между собой когда-то. В подростковом возрасте курили они определённо не раз, но постоянной привычки ни у кого не было — никому не требовалась для терпимой жизни доза никотина. Они думали, что с сигаретами выглядят круто, и Чимин до сих пор помнит отчётливо, какой на вкус была его первая затяжка, и как он после неё отчаянно старался откашляться под смех остальных.

— Ты не курил раньше, — замечает он. — Ну, не так много.

Юнги вытаскивает сигарету изо рта, поднимает на уровень глаз и смотрит — будто сомневается в принятом в своей жизни решении. Сам Чимин от курения удовольствия не испытывает, а Юнги, как он помнит, говорил раньше о том, что табак вредит лёгким.

Кажется, светлые волосы и взгляд — не единственное, что в нём изменилось.

— Да, ты прав, — соглашается старший, после чего делает глубокую затяжку и выдыхает дым в воздух. — Сам даже не знаю, когда это в привычку вошло, — бормочет. — Курение в армии это часть социального взаимодействия, хотя мне не особо нравится. Ну, разве что если сигареты халявные стрелять. Раньше я действительно не курил так много. Всё-таки достать курево там не так уж легко, если правильных людей не знаешь.

Юнги делает небольшую паузу, и Чимин думает, что эта тема исчерпана, но старший после затяжки продолжает её:

— Наверное, усугубилось всё после того, как я приехал в Сеул.

Со стороны группки ребят слышится громкий смех, и Чимин на мгновение переводит взгляд на них — один из мальчишек, по-видимому, только что открыл бутылку колы, которая вылилась ему на одежду.

— Но начал, думаю, из-за тебя, — говорит Юнги, уже больше шёпотом. Чимин даже это не сразу улавливает.

— В смысле? — удивляется он, переводя взгляд обратно на Юнги.

Тот на него до сих пор не смотрит — глаза направлены на холмы и контрастный синий над горизонтом. На Чимина этот разговор навевает в некотором роде ностальгию, ведь когда-то — три года назад — им во время беседы совершенно не требовалась такая штука, как зрительный контакт. Всё, что им было нужно, как ни странно, это только они двое и небо наверху.

— Я часто приходил на холм с пачкой сигарет, когда мы поссорились.

Чимин бы не назвал это ссорой. Скорее, он охарактеризовал бы это как «то время, когда Юнги убегал».

— Зимой это было. Я по несколько часов на холме стоял и просто курил.

Мин Юнги вправду изменился. Прежний бы даже не затронул эту тему, притворился бы, что тех инцидентов вообще не происходило, закопал бы их глубоко в землю, пока никто не прекратит о них упоминать. Теперь же он сам вспоминает о том, из-за чего у Чимина сердце до сих пор саднит. Младший гадает, влияют ли эти воспоминания на Юнги так же, чувствует ли он то же самое.

— Знаешь, я тогда не осмеливался поднимать взгляд на небо, поэтому шёл на холм. Оттуда вместо этого можно было смотреть на покрытую снегом землю.

Грудь Чимина колет остро, когда он вспоминает своё разбитое сердце и боль, что пронзает каждый раз, когда он поднимает голову вверх. Он знает, что там его дожидаются звёзды, и что небо такое же прекрасное, каким будет и всегда, однако смотреть не смел — ценой за каждый взгляд служил бы отрезанный кусочек сердца.

— Небо напоминало мне о тебе. До сих пор напоминает.

Юнги затягивается сигаретой в последний раз, прежде чем выбросить окурок на землю. В этот момент группка ребят забирается на велики и уезжает. Юнги, наконец, поворачивает голову, смотрит на Чимина — и снова видна та грусть, которую младший чуть ранее искал в чужих глазах.

— Прости меня, Чимин, — произносит он. — За всё.

Тоска в зрачках неприкрытая, из-за неё Юнги кажется старше, чем есть на самом деле — словно жизнь успела его потрепать, побила, а потом слепила новую версию. Мин Юнги, который теперь не скрывает слабости, который изливает свои чувства в текстах песен вместо потрёпанного блокнота.

— Всё нормально, хён, — говорит Чимин, растягивая губы в слабой улыбке.

Они оба отгородились от красоты неба, оба впивались когтями в сердца друг друга три года — две разлучённые души, живущие в агонии прошлых ошибок.

Но как солнце, с которым приходит новый день — может, настало время и им написать новую картину.

+.-.+

Они идут обратно к дому Чимина — хотя ноги, скорее, сами принимают такое импульсивное решение, потому что ни один из них не упоминают, куда конкретно собирается после той небольшой остановки у магазинчика. Чимин покупает им обоим токпокки у господина Кима в благодарность за горячий шоколад. Короткий визит к старому знакомому продавцу зажигает искорку разговора, и господин Ким начинает свой допрос с привлекающих внимание волос Юнги.

На улице Апгучжон люди бы из-за такого цвета и бровью не повели, но Йоранмён — дело совсем другое. Чимин только улыбается вежливо мужчине, который разглагольствует о том, что подростки сейчас вечно творят что-то, совершенно для него непонятное. Юнги же в это время смущённо выуживает из сумки кепку, чтобы после спрятать под ней волосы.

— Прекрасное напоминание о причине, по которой я так сильно хотел уехать из этого города в старшей школе, — замечает он язвительно, когда они сворачивают с главной дороги к мосту. — Из города и подальше от его любопытных обитателей.

Чимин улыбается, замечает, что господин Ким не такой уж ужасный, и говорит, что сам он большинство жителей этого маленького городка считает весьма приятными людьми.

— Хотя здорово видеть, что почти ничего в Йоранмёне не изменилось, — продолжает Юнги.

Мимо проезжает мотоцикл, когда они пересекают мост. Старший идёт впереди с перекинутой через плечо дорожной сумкой, задрав голову кверху. Чимин тоже поднимает взгляд — небо чуть потемнело, а от линии горизонта сочится оранжевый. Внизу слышно журчание реки Сончон, а свистящий ветер шуршит листьями на ветвях деревьев.

Ничего и вправду не изменилось.

Шагают они медленно, не желая, чтобы путешествие завершилось — будто вопрос о том, что же делать дальше, украдёт всю магию разговора. Темы меняются, беседа скачет по разным ностальгическим воспоминаниям: они рассказывают о людях, которых повстречали, о местах, где побывали. Чимин говорит про туннель, про слова Намджуна о том, что его почистили, привели в порядок, на что Юнги вздыхает печально и предполагает, что вместо их граффити там теперь наверняка просто однотонная покрашенная стенка.

После того, как они пересекают мост Аураджи, они болтают про госпожу О и смеются, вспоминая проведённое вместе наказание, а ближе к Сончонгыль — когда поднимаются по склону — обсуждают Сеул, новую жизнь Юнги в качестве начинающего рэпера и Чимина как усердного студента университета. После того, как они добираются до Сончонгыль — солнце прямо у горизонта, и уже видно луну — Чимин узнаёт, что Юнги жил в маленьком подвале квартирного блока в Йонсан почти год, перебиваясь подработками типа разносчика пиццы и посудомойщика. Узнаёт, что от родителей старший финансовой поддержки почти не получает, что взаимоотношения у них с отцом такие же напряжённые, какие и были. Однако, несмотря на непростую историю, полную трудностей, всё для Юнги окупается в тот момент, когда он шагает на эту маленькую сцену в клубе в Хонгдэ, где читает рэп про мечты и разбитое сердце.

Когда они, наконец, подходят к крыльцу дома Чимина, фиолетовый на небе остаётся единственным напоминанием о прошедшем дне, а в новый акт вступают звёзды. Теперь очередь Чимина говорить об университетской жизни, танцах и встрече с Хосоком, про двух своих хороших друзей: Сынён и Сыльги. Он рассказывает о съемной квартире, оплачиваемой родителями, которые до сих пор отказываются поднимать тему его ориентации, и, наконец, о бабушке — вернее, о воспоминаниях о ней. И хоть небо уже совсем тёмное, усыпано звёздами и с пристально наблюдающей луной, хоть они обсудили уже и былые деньки, и друзей, и городок, где встретились, и столицу, где живут сейчас, и всё, что случилось за те три пропущенных года — они начинают с самого начала. С дождливого дня в классе, сломанной ноги, лета и школьной отработки, трёх годах порознь и различных мечтах, которые преследуют.

Единственная тема, намеренно остающаяся незатронутой — это боль и та часть, где они оба ошибались. Вместо этого они вспоминают, как бегали смотреть на звёзды, и о том дне, когда Намджун сдул баскетбольный мяч своим прикосновением, а покончив с этим обсуждают снова друзей — говорят о выходках Хосока и его совсем не поменявшихся визгах (Чимин этому свидетель), о намджуновых жалобах Юнги на боль от эпиляции ног воском — вот такая вот цена за возможность стать айдолом. Разговор о Тэхёне — это цепочка открыток из разных стран, которые они сравнивают. Однако так же, как они оставляют в стороне все болезненные моменты, они не упоминают и Чонгука — оба в курсе, что тот видит их в довольно неприятном свете.

Чимин честно не знает, сколько часов они проводят тут, сидя на ступеньках крыльца рядышком, разговаривая о всяком в перерывах между сигаретами Юнги. Он не хочет, чтобы это заканчивалось, даже когда звёзды передвигаются медленно по небу, а температура воздуха заметно падает, принося с собой холодный ветер. Младший осознаёт, чувствует, как они растягивают разговор настолько долго, насколько могут, страшатся каждой паузы и тишины, что может разрушить идеальную атмосферу, окутывающую всё вокруг.

Да, Чимин это ощущает. Вообще, он тоже пытается скрывать нарастающее напряжение, не обращать внимание на очевидное, которое они всеми силами игнорируют. Однако каждый раз, когда Юнги смотрит на Чимина во время истории о Канныне с поджатыми губами и глазами, скрывающими какой-то намёк, младшему приходится признавать, что сердце сжимается, а взгляд невольно задерживается.

Вот они, три года спустя, сидят и болтают, как раньше, и каждый из них скрывает тот факт, что сердце готово выпрыгнуть из грудной клетки.

Чимин задумывается, потому что совершенно не знает, что делать после всего произошедшего. Вернётся ли Юнги завтра в Сеул? Как будут развиваться их отношения? Что Юнги хочет, чтобы он сейчас сделал?

(Что Чимин хочет, чтобы Юнги сейчас сделал?)

— Ну, наверное, пора мне идти, — разбивает Юнги тишину, которую Чимин, поглощённый своими размышлениями, и не замечал, а затем встаёт со ступенек.

— Где ты на ночь останешься? — спрашивает тот, тоже поднимаясь на ноги.

К себе домой Юнги точно не пойдёт — это, кстати, всего в паре минут отсюда — соблюдение правил этикета при классических семейных распрях, и всё такое.

— Не волнуйся. Я у Намджуна переночую. Ещё одна моя ночёвка ему погоды не сделает, а если что, то всегда могу пойти к Сокджину, — отвечает старший, даже не смотря на Чимина. Он отвлекается на свою сумку с вещами и одеждой для путешествия, возится с ней. Чимин по этой суетливости и по напряжённым плечам Юнги понимает, что тот опять пытается почему-то сбежать — снова, как раньше, когда был подростком.

— Поздно уже, — замечает Чимин. Юнги стоит просто, всё ещё на него не смотрит, уткнулся взглядом куда-то в половицы у ног. Внезапно становится страшно, что Юнги сейчас выйдет в ночь и исчезнет, как всегда. — Тебе нормально в такое позднее время так далеко до Намджуна идти?

— Всё в порядке, правда. Не стоит сильно беспокоиться.

— Ты всегда можешь…

Юнги, наконец, поднимает голову и смотрит в глаза. Прямой взгляд всегда был слабостью Чимина, это каждый раз влияет на него сильно — когда кто-то смотрит пристально. И сейчас это делает Юнги, который произносит слова, не размыкая губ. Юнги ждёт, ждёт услышать завершение начатого, ждёт знака — одного из тех, которые Чимин и так весь вечер высказывал.

Уже темно на улице, холодный ветер гладит щёки, а потом опускает на них редкие снежинки. Им не представилось шанса провести вместе зиму. В прошлый раз, когда шёл снег, они уже были порознь — оба раздирали друг другу сердца своими ошибками.

— Ты всегда можешь остаться на ночь тут.

Прямо как раньше. Как тогда.

Момент растягивается словно на целую вечность — момент, в который Юнги стоит здесь и смотрит на Чимина таким ослепляющим взглядом. Тот Юнги, чьи глаза младший может увидеть среди звёзд, в чьих зрачках отражается луна. Его Юнги, который украл сердце и вернул небо на место.

Ответ Юнги невербальный — старший наклоняется вперёд, кладёт обе ладони Чимину на шею, прижимается губами, а тот просто закрывает глаза и позволяет их губам таять друг в друге, отвечая на поцелуй.

Небо взрывается, но это не такой взрыв, после которого всё вокруг рассыпается на осколки и разлетается, будучи уничтоженным. Нет, это как фейерверк, взмывающий вверх и расцветающий миллионом мерцающих огоньков. Это воющий ветер, охватывающий их своим дуновением, пушистый снег, спускающийся вниз, пятнающий землю белым. Это падающие звёзды, что летят, словно кометы, а их хвосты пронизывают насквозь темноту небес.

Это всё: двое мальчишек, растянувшиеся на стадионе, прикованные взглядами друг к другу и обменивающиеся дыханием — или же которые сидят в дождливый день в классе.

Это двое мальчишек, отдающие, наконец, должное измученным сердцам друг друга.

Чимин тает в поцелуе, растворяется во вкусе прижавшихся к нему губ, в ощущении невесомых касаний пальцев на своей шее. Он вдыхает дыхание Юнги, наклоняется ближе к чужому теплу. Такое ощущение, будто он снова в том самом классе, а дождь тяжёлыми каплями стучит в окно — словно он опять тот семнадцатилетний мальчишка, который боится влюблённости. Он будто целует того прежнего Мин Юнги, у кого вечно ехидные замечания и тяга убегать.

И вдруг страшно. Тот Юнги собирается его оттолкнуть, закричать, что это всё неправильно — но старший, кажется, понимает этот страх, потому что углубляет поцелуй, прижимает пальцы к коже крепче, словно боится отпускать. И сейчас Чимин ощущает те разделившие их три года, боль от взгляда на небо и удушающую квартирку без окон, грустную улыбку и усталые глаза парня с выбеленными волосами.

Поцелуй прерывается не из-за чьего-то толчка или вскрика, и нет никакого страха быть отвергнутым — лишь две пары лёгких, нуждающиеся в кислороде, и глаза, медленно распахивающиеся друг напротив друга и обнаруживающие перед собой небо, по которому так скучали три года.

А то, что происходит после — это взрыв тоски и желания, подавляемой страсти и томления. Чимин обжигает ладонями шею Юнги, оставляет глубокие поцелуи, рассказывающие о голоде и боли, и тот тоже отвечает взаимностью — с напором, проходится языком по зубам Чимина. Внутри разгорается жар, когда старший терзает чужой рот, кусая за нижнюю губу. Все мысли и здравый смысл давно улетели куда-то далеко, и хочет Чимин сейчас одного: позволить этому огню гореть ещё ярче, пока сердце накачивает вены кипящим маслом. Он готов взорваться изнутри.

Юнги ведёт, толкает его медленно к двери, которая прямо за спиной; младший одну ладонь отстраняет от чужой кожи, нашаривает дверную ручку и поворачивает. Они разрывают поцелуй всего на пару секунд, чтобы ввалиться в коридор, после чего Юнги захлопывает за собой дверь и роняет сумку на пол. Чимин видит этот взгляд, когда его зажимают у стены, бесцеремонно припадают снова к губам — словно Юнги без этого дышать не может.

Старший же, зажав Чимина у стены, трётся всем телом, выбивая стон, который разносится по пустому дому. Этот звук сводит с ума ещё сильнее, и он переключается с губ на шею — покрывает её голодными поцелуями и засосами, а Чимин подаётся бёдрами вперёд в поисках такого нужного сейчас трения. Он проходится растущей эрекцией по ширинке Юнги, отчего тот рычит ему в шею.

Всё после — серия смазанных стоп-кадров, наполненных откровенными вздохами и не желающими отрываться друг от друга губами. На полпути к лестнице они скидывают с себя обувь, где-то в районе двери в спальню Чимин теряет свою футболку — Юнги сдирает её, прижимаясь губами к обнажённому прессу. За порогом тёмной комнаты старший уже помогает стащить с себя тесные джинсы, а когда кровать скрипит под двойным весом, они уже совершенно обнажённые.

Юнги нависает сверху, зажимая обе ноги Чимина между своими коленями, наклоняется и удивительно ласково целует в губы. Освещает тёмную комнату одна лишь луна, сияние которой просачивается сквозь занавески и отражается от светлых волос Юнги. У Чимина перед глазами эта картина размыта, он касается подушечками пальцев чужих плеч, ведёт по изгибу шеи, по выступающим ключицам и гладкой коже на рёбрах.

— Ты прекрасен, Чимин, — шепчет Юнги.

Только тогда младший понимает, что тот занимается тем же самым, чем и он сам: мягко гладит по щеке, а когда их взгляды пересекаются, то опять видно небо. Чимин игнорирует тихий далёкий голос где-то в голове — то малое количество оставшегося здравого смысла — который напоминает, что они сейчас в спальне, над головой потолок, и видеть перед собой мириады звёзд невозможно. Это тот же самый голос, который озвучивает сомнения и переживания, который замечает, что, возможно, они слишком торопятся, что надо притормозить и каждый шаг ступать аккуратно — вместо голодных поцелуев и полных желания стонов. Чимин осознаёт, что и у Юнги в голове похожие мысли, когда тот останавливается и смотрит в глаза, словно спрашивая, всё ли в порядке.

Отвечает он без слов — обхватывает обеими ладонями Юнги за шею и притягивает ближе для очередного поцелуя. Чимин стирает из мыслей все сомнения, скользит руками вниз, к тазовым косточкам Юнги, отчего тот выдыхает шумно ему в губы.

Луна говорит, что они этого заслуживают. Именно так и должно быть — шепчет в ответ солнце, а звёзды поют об истории двух мальчишек, которые влюбились друг в друга по уши, которые нашли себя там, где не ожидали найти, жонглировали сердцами друг друга и с улыбками на лицах, и со слезами в глазах.

Так что этой ночью Чимин решает поверить в них обоих. Он решает поверить в свои собственные чувства и в Юнги, когда тот прижимается головкой ко входу, дожидаясь ободряющего кивка.

Он вдыхает резко, когда Юнги входит. Одна рука комкает простынь, а другая крепко сжимает пальцы Юнги в попытках заглушить собственный голос. Слюны вместо смазки явно недостаточно, но ничего другого у них не было.

Сначала больно. Конечно, всегда так — как и в их отношениях, где они прокалывают сердца друг друга неверными поступками и словами. Однако в этот раз хочется верить, что всё окупится, что боль, которую Чимин терпит, будет вознаграждена удовольствием. Он пытается не сжиматься, пока Юнги успокаивает его невесомыми поцелуями. Старший, кажется, знает, что делает — он ждёт некоторое время, прежде чем качнуть бёдрами чувственно, медленно и осторожно, чтобы не навредить. Боль тает совсем не сразу, но постепенно заменяется приятными ощущениями, что пронзают с каждым толчком.

И Чимин почему-то думает о небе, о луне, которая заглядывает в окно, о звёздах, наблюдающих за ними внимательно. Ветер кружит прямо за стенами дома, подслушивая каждый скрип кровати и стон, что срывается с губ.

— Х-хён, — шепчет Чимин.

Юнги, услышав это, хрипит тихо, и Чимин чувствует, как он дёргается внутри него.

— Д-давай быстрее.

Старший подчиняется, двигает бёдрами скорее, толкается глубже, проезжаясь по той точке, которая сводит Чимина с ума, превращая в один сплошной разгорячённый комок стонов. Прикосновений хочется настолько сильно, что даже почти больно, и Юнги это как-то улавливает — он обхватывает его длину ладонью, начинает ею двигать.

Чимин глаза закрывает, и снова в его мыслях мелькает небо — на этот раз голубая дневная лазурь с белыми пятнышками облаков, летний ветерок, дыхание которого оседает на лице теплом и гладит кожу. Это Юнги со сломанной ногой, их бесконечная поездка на велосипеде и железнодорожные рельсы, поблёскивающие на солнышке.

— Хён, я…

Это серое небо и ливень, каждая капля которого бьёт по коже, намачивает одежду. Это класс, в котором они стоят, их первый поцелуй. Это мокрый асфальт, попытки сдержать всхлипы и горькое признание.

— Я хочу, чтобы ты кончил в меня.

Зимний день, когда белая земля совершенно неотличима от такого же белого неба. Боль, из-за которой его выворачивало на покрытую снегом землю.

— Быстрее, хён, я сейчас…

Это каждый закат, разделённый ими на двоих, каждая полночь, каждый рассвет, свидетелем которому они становились. Всегда лишь они вдвоём и небо — и сейчас, и три года назад.

— А-ах… Чимин, я…

И когда Чимин открывает глаза, его ослепляет светом: звёзды взрываются на тёмном небе миллионом солнц, крася комнату поочерёдно в синий и белый. Ветер воет в унисон его стонам, которые вперемешку с именем Юнги отдаются эхом от стен. Чимин выгибается на кровати, когда наслаждение накрывает волной — словно капли дождя, льющиеся на голую кожу.

Он кончает сильно, горячо и лихорадочно в руку Юнги, а спустя несколько толчков старший нагоняет тоже, спуская внутрь.

Удовольствие отступает, свет постепенно приглушается, ясно-голубое небо сменяется алым закатом, который гонит солнце в сторону горизонта. Теперь это вечерний ветерок, напевающий и пульсирующий в ритм их сбитого дыхания. А когда солнце прощается со своей возлюбленной, перед глазами Чимина темнеет — луна убаюкивает его, погружает в глубокий сон, и звёзды снова наполняют ночь. Парень закрывает глаза как раз тогда, когда падает первая снежинка. Он проваливается, наконец, в сон, а перед глазами у него один мальчишка под широким небом.