Первое, что бросается Чимину в глаза — это тень в углу комнаты. Она такая тёмная, что прямо поглощает, будто притягивает, магнитит ближе и ближе к себе с каждым вздохом. Хоть луна и светит сквозь занавески, расстилая своё сияние по деревянному полу, а этот угол всё равно остаётся тёмным, будто небо без звёзд — каким Чимин его помнит. А ещё он помнит темноту, обнимающую его во время бесконечных потоков слёз, которые он раньше прятал от всего мира внутри четырёх стен, в маленьком безопасном закрытом пространстве.

Внезапно внимание привлекает пустота рядом. Чимин дёргается на кровати, подскакивает резко, убеждается, что не спит. Непонятно, что реально: что он проснулся в пустой кровати, или то, что происходило ночью. Любое из двух вполне может оказаться сном, и, честно говоря, Чимин не знает, какой вариант лучше.

(Или же всё это нереально, и ему снова останется лишь абсолютная и всепоглощающая ненависть к себе)

Однако после сна не осталась бы раскиданная по полу одежда и боль в районе поясницы, да и дверь не была бы приоткрыта, и свет в коридоре не горел.

Вдруг Чимина захлёстывает ужасом. Остатки тепла на простынях напоминают о человеке, который вполне мог уйти, когда он уснул; пустота становится словно более громкой, она возвращает прежние сомнения и страх остаться покинутым, подталкивает Чимина поспешить вниз по лестнице и к приоткрытой входной двери.

Он почти уже ударяется в панику, но сердце замирает, когда парень натыкается взглядом на фигуру, сидящую на ступеньках крыльца лицом к дороге. Этот человек слышит его торопливые шаги — оборачивается, демонстрируя зажатую в зубах зажжённую сигарету.

— Я думал, ты ушёл, — шепчет Чимин слабым и напуганным голосом.

Такой поворот событий был бы ещё хуже, чем осознание, что всё случившееся — лишь сон, что он на самом деле не провёл ночь под звуки хриплых стонов Юнги и толчки его бёдер. Это было бы жестоко и попросту губительно, если бы Чимин проснулся в пустом доме, а Юнги покинул бы его снова.

— Прости. Не хотел тебя разбудить, — говорит старший.

Но Юнги здесь, всё в порядке. Тот самый Мин Юнги, которого Чимин любит; мальчишка, который разбил и залатал его сердце; человек, с которым они этой ночью занимались любовью — он сидит здесь, с босыми ногами на крыльце, в одной белой футболке и тех самых джинсах, которые Чимин стягивал с него всего несколько часов назад.

— Всё в порядке, — отвечает Чимин. Он вздыхает глубоко, пытаясь успокоить своё бешено бьющееся сердце. Самое важное сейчас то, что Юнги рядом.

Идёт снег, как и предсказывал прогноз погоды. Это, вроде как, последний — говорят, теперь температура будет подниматься, сдаваясь цветущим бутонам и первому ковру весенней зелени. Земля покрыта тонким слоем белого, а на небе темнота смешивается с красным — необычное зрелище, на которое Чимин не обращал ранее внимания. Когда настала зима, он целыми днями не отрывал взгляда от земли из-за страха перед напоминанием неба о разбитом сердце и нарушенных обещаниях, поэтому теперь ему интересно наблюдать за красным свечением поверх синего, которое ложится тёмным листом на фоне опускающихся вниз снежинок.

Он подходит ближе к Юнги, который снова отвернулся вперёд, к падающим пушинкам льда. Снегопад не такой уж сильный, и, скорее всего, белый покров растает, как только из-за горизонта поднимется солнце, но этого достаточно — этого тонкого белого слоя и летящих с небес снежинок. Чимину более чем достаточно сидеть рядом с Юнги перед падающим снегом, провести вместе последний день зимы — это то, что им не удалось сделать раньше.

Чимин хочет насладиться моментом, выгравировать его чернилами в памяти — прямо так же, как он сделал это с алым небом, что висело над их головами во время прогулок домой вечером. Он хочет запомнить фигуру Юнги такой, какая она есть сейчас: с выбеленными волосами и слегка сутулой спиной, пока парень сидит на веранде с зажжённой сигаретой и смотрит на снегопад. Чимин хочет запомнить эту картину. Мин Юнги, вернувшийся назад спустя три долгих года со своими шрамами и болью.

— Не холодно тебе? — интересуется Чимин, садясь рядом на ступеньки.  

От первого соприкосновения с холодными половицами он вздрагивает, но потом откидывается немного назад, опираясь всем весом на обе руки.

Юнги, кажется, погружён глубоко в свои мысли — отвечает не сразу, и сначала даже не осознаёт, что ему задали вопрос. Да, похоже, если судить по тому, как его взгляд сосредоточен на одной точке в темноте. Чимин насчитывает два сигаретных окурка среди пепла, рассыпанного в нескольких дюймах от чужих босых ног. По-видимому, Юнги сидит здесь довольно долго.

Старший в ответ мотает головой:

— Я не убегаю, не переживай, — говорит с тёплой улыбкой, в которой печали почему-то бо́льшая доля. Кажется, он улавливает эти невысказанные тревоги, потому что поворачивается лицом и добавляет: — Я не оставлю тебя снова, Чимин.

Опять тот самый взгляд, пронзающий сердце грустью, который так трудно выдержать. Есть же там что-то — непроизнесённое, балансирующее на кончике языка, готовое сорваться. То, что Юнги, по-видимому, пытается скрыть, но совсем не получается. Чимин не знает, стоит ли расспрашивать, так что решает поступить по-другому.

— Ты изменился, — замечает он тихо.

Губы Юнги изгибаются в усмешке, он снова отворачивается в сторону падающего снега, прежде чем уточняет шёпотом:

— В хорошую сторону или плохую?

— Пока не знаю, — отвечает Чимин честно. Тот факт, что Юнги настоял на разговоре, может служить хорошим знаком. Страшно осознавать, что всего несколько дней назад старший так отчаянно настаивал на том, чтобы поговорить со столь же упёртым Чимином, который баррикадировался в своей комнате в совершенном неведении о том, что Юнги стоит там, снаружи, под проливным дождём.

Но в то же время в этом Мин Юнги есть что-то ещё — то, о чём Чимину (он точно знает) не выяснить за такой короткий срок.

— И правда, много всего произошло, — приглушённым шёпотом отзывается Юнги, хотя обращается, по-видимому, больше к самому себе. Он поворачивается к Чимину и добавляет: — Давай просто надеяться, что это первое.

Вот она, снова — грусть в глазах, и в этот раз от вопроса Чимин удержаться не может:

— Что случилось за эти три года, хён?

Он знает, что Юнги может избежать ответа, рассказать то, о чём Чимин и так уже знает — о службе в армии, жизни в Сеуле, музыке и концертах. Только Чимину хочется узнать о большем: о причине, о силе, что привела к двери его дома после смерти бабушки. Обязано быть нечто, принудившее Юнги связаться с ним после стольких лет, а не удовлетвориться одной лишь песней и захороненными извинениями.

Поэтому Чимин повторяет тот вопрос, который появился в голове самый первый при виде Юнги — который до сих пор без ответа.

— Почему сейчас, хён? Почему ты начал разыскивать меня именно сейчас?

Чимин уверен: должно было что-то произойти. Как бы Юнги ни утверждал, что любит его, сколько песен бы ни написал, и как бы много молчаливых извинений не произнёс одними губами на заре рассвета, ну не мог он просто проснуться в один прекрасный день и осознать резко, что нужно встретиться с Чимином и сказать всё.

Юнги улыбается робко, словно понимая, что убегать от вопросов больше не получится, поднимает голову к небу и глубоко вздыхает.

— Я встретил кое-кого в армии, — говорит после нескольких секунд тишины.

Чимин понимает, что история будет долгой. Ну, во всяком случае именно такой напрашивается вывод, когда Юнги затягивается сигаретой, прежде чем даже задуматься над тем, как продолжить рассказ, закашливается словами, которые собирался произнести.

 — Он был старше меня. Не пользовался в армии особой популярностью, но был моим хорошим другом. Его звали Вуён, — продолжает он.

На губах появляется намёк на улыбку, когда Юнги произносит это имя — он сейчас словно проигрывает в голове их общие воспоминания. Чимин чувствует даже без объяснений, что этот человек для Юнги особенный.

— Кое-кто из нашей части услышал всякое про прежнюю жизнь Вуёна от какого-то его знакомого. Отсюда слухи и пошли. Хотя неважно, как всё началось. Другие же говорили, что и по поведению Вуёна понять можно было всё легко, потому что он всегда был самым доброжелательным и тихим, потому что его не интересовали темы, интересующие большинство мужчин.

И не нужно даже озвучивать, какой именно факт выяснился про Вуёна, ведь Чимин и так без труда понимает. Юнги несколько мгновений молчит — наверняка даёт время осознать, или, может, предоставляет возможность остановить его, если тема Чимину не нравится. Однако тот хочет, чтобы Юнги продолжал, и поэтому только молча слушает.

— И очень скоро эти слухи разошлись по взводам. Люди обзывались, называли его мерзким педиком. Только вот Вуён ничем не отличался от остальных, он просто был… аккуратным и заботливым, и даже когда стоял однажды на перекличке с фингалом и прихрамывал, всё равно не жаловался. Я поговорил с ним в тот день, потому что чем-то он напомнил мне тебя. Внезапно я представил на его месте тебя, избитого до синяков, и даже мысли этой не смог вынести. И почему-то я чувствовал облегчение, Чимин. Когда он рассказывал, как те подонки издевались над ним, как стащили с кровати, зажали ночью у стены и насиловали один за другим, заткнув рот подранной одеждой, я мог думать только о тебе. О том, как же я рад, что ты не на его месте, что тебе не пришлось пережить то, через что прошёл Вуён.

Чимин ни слова вымолвить не может, а Юнги на него не смотрит — лицо у старшего посуровело, он не отводит взгляд от земли.

— С тех пор мы с Вуёном сблизились, — продолжает он тихо, чуть погодя. — Я относился к нему, как к другу, хотя он всегда этому противился. Не хотел, чтобы люди считали его слабым, чтобы думали, что он не может ничего без меня. На самом деле, я никогда не считал его слабым. Он был одним из самых сильных людей, с которыми я знаком, потому что продолжал бороться. Он никогда не позволял никому сломать себя. Дружба с ним тоже не привносила в жизнь радужных пони и веселье, и это я узнал сразу же после того, как стал хорошо к нему относиться. Эти мудаки и на меня обратили внимание — называли его парнем, говорили, что мы с ним, должно быть, общаемся особо тесно. Нелегко пришлось, ещё и из-за того, что в армии большинство людей было старше, чем я. Но ты же меня знаешь, Чимин. Я показал этим мразям, из какого теста сделан. Так что да, Мин Юнги был там широко известен избиениями других, как и тем, что вечно ввязывался в неприятности.

Ещё одна слабая улыбка появляется на его лице при этих словах. Легко можно представить картину, где Юнги в ярости бьёт кого-то, осыпая проклятиями. Но, естественно, как бы хорошо старший ни умел защищаться, Чимин боится другого — того, что с Юнги могло случиться то же самое, что и с его другом.

— Но ты не пострадал, хён? Они не сделали с тобой того же, что и с…

— Нет, — отвечает тот тихо.

Так много грусти в одном лишь слоге. Чимин пытается старшего прочитать, гадает, что за мысли у него сейчас в голове. Наверняка Юнги жалеет, что смог пройти через это всё без таких ужасов, как его друг, что остался без шрамов, в то время как тот страдал от подобного к себе отношения.

И догадки Чимина подтверждаются следующими произнесёнными словами.

— Доставалось вечно Вуёну. На него всегда сваливалось всё самое худшее. Вуён повторял мне, что слабые именно эти твари, что они просто не в состоянии сдерживать свою похоть, несколько месяцев не могут потерпеть, чтобы не трахнуть какую-нибудь девку. И он был прав. Ты не поверишь, на что мужчин толкают два года в армии. Тогда не единственный раз я видел Вуёна хромающего и с фингалами, и меня эти подонки тоже порядком избивали, но никогда не осмеливались сделать со мной того же, что и с ним. Однажды Вуён спросил, почему я не отвернулся от него, как большинство, спросил о причине. Он будто знал о тебе. И я рассказал. Рассказал ему про тебя. Я рассказал всё — и о поцелуе, и о тех ужасных словах, которые тебе тогда сказал. А ещё я признался, как мне было страшно, что ты никогда меня не простишь, как я боялся и мира вокруг, и себя самого. Знаешь, я никому никогда раньше об этом не рассказывал, даже Намджун не знает особо много о том, что случилось, но Вуён стал первым. Я почему-то считал, что он поймёт — и он понял. Он не произнёс ничего больше, когда я выложил ему это всё, просто посмотрел на меня и сказал, что понимает, что бояться — нормально, что нормально было чувствовать себя тогда ошарашенным и не понимать собственных желаний. Позже — на второй год службы — я поцеловал его, когда зимой нас вдвоём отправили в наряд на границу одной до жопы холодной ночью. Делать было нечего, и мы просто пытались не уснуть. Не знаю, почему я сделал это. Я просто смотрел на него той ночью, и поцеловал. Наверное, такой поворот довольно предсказуем. И с тех пор каждую ночь мы проводили только вдвоём.

От услышанного грудь Чимина не наполняется ревностью, ничто не тревожит его совершенно — наоборот, ему даже легче от мысли о том, что этим двум людям удалось найти утешение друг у друга в такие тяжёлые времена.

— Вуён как-то высказал своё мнение о том, что я в нём тебя видел, и именно по этой причине относился так по-доброму. Он считал, что я делаю всё это для него, чтобы исправить то ужасное, что сделал тебе. Я тогда не знал, что ответить, просто потому что сам не осознавал этого. Я всё ещё был в замешательстве, не знал, как реагировать, но он сказал, что всё в порядке, что он не против побыть твоей тенью. Он просто радовался тому, что я был рядом. Если так подумать, то, наверное, я могу сказать, что в определённом смысле любил его, хотя ничего этого бы не произошло, если бы не случайность. Мы просто оказались двумя одинокими людьми на краю мира. Именно так Вуён мне и говорил — что когда мы сидим там, внутри маленькой будки посреди темноты, то кажется, словно мы вдвоём — единственные оставшиеся в живых люди на этой планете. Мы делились разными историями, и он стал тем человеком, кого я хотел защищать, пусть даже и понимал, что на самом деле слабый из нас двоих именно я. Он научил меня жить, подсказал, как исправить всё не только с тобой, но и с самим собой. Я узнал от него многое, и после службы мы разошлись — каждый своей дорогой.

Заканчивает Юнги историю с тёплой улыбкой, до сих пор не отводя взгляда от темноты. Сигарета между пальцев позабыта, пепел с неё просто падает на землю. Его рассказ объяснил многое. Чимин пытается представить их двоих, сидящих в будочке на краю мира перед пейзажем, не сильно отличающемся от того, что перед глазами прямо сейчас — красноватое небо и падающий снег. Чимин просто рад, что Юнги удалось найти человека, который много для него значит.

— Где он сейчас? — спрашивает он.

Улыбка тускнеет, и старший, наконец, поворачивается к Чимину — впервые с момента начала рассказа.

— Он мёртв.

У того глаза распахиваются от шока. Печаль в глазах Юнги теперь видна неприкрыто, и, кажется, Чимин нашёл свой ответ. Юнги опять переводит взгляд на снег, словно хотел только увидеть это удивление, реакцию на свой ответ.

— Что случилось?

Юнги смотрит на свои пальцы, осознаёт, что потратил впустую уже превратившуюся в пепел сигарету. Он отбрасывает окурок в снег и вздыхает глубоко. Хотя один только Юнги сидит здесь с печальной улыбкой и поникшими плечами, но Чимин тоже чувствует, как сердце невольно сжимается на пару с чужим.

— Он совершил самоубийство. Повесился в своей комнате примерно за месяц до того, как умерла твоя бабушка.

Трудно подобное осознавать. После всего, что Юнги рассказал про Вуёна, услышать такой трагичный конец… Они оба молчат некоторое время, и слышен лишь вой ветра.

— Самый сильный человек, кого я знал, убил себя. Я думал, что у него всё в порядке, и сам он это не уставал повторять. Говорил, что может со всем справиться. Мы общались иногда после армии письмами и изредка созванивались. Произошло это спустя почти год после службы. Его мать позвонила мне однажды, потому что я был одним из немногих друзей Вуёна, и, если послушать её, то не особо хорошо у него всё было: он вернулся в родной город, чтобы помогать матери с семейным бизнесом, но травля продолжилась даже после службы. По-видимому, Вуён решил, что стало хуже, потому что страдал теперь не только он, но и его семья тоже оказалась под гнётом. Он никогда не упоминал об этом в письмах или во время звонков. Я сам должен был догадаться и спросить, но не поинтересовался ни разу. Я думал, что у него всё нормально. Он записку оставил, где написал, что не хотел больше заставлять мать стыдиться, и не желал, чтобы над его младшими братьями глумились. Возможно, он считал, что хуже всего было в армии, и после неё настанет освобождение от всего, только вот реальность оказалась более жестокой. В тот момент я тоже думал о тебе, и снова чувствовал облегчение из-за того, что это не ты, что услышал я новость не о твоей смерти, и что не на твои похороны нужно ехать. Вуён не оставил мне никакого сообщения, но я и так знаю, что он бы сказал. «Не позволяй такому же произойти с Чимином». Да, он точно сказал бы именно это.

У Чимина в груди болит. Это история Юнги, взаимоотношения Юнги с человеком, который для него самого не более чем незнакомец, однако он всё равно чувствует боль. Чимин сначала пытается представлять мысленно те прекрасные моменты, которые Юнги проводил вместе с Вуёном, когда они грели друг друга жестокими ночами, но невозможно думать об этом, не вспоминая о болезненной концовке.

Какими бы горько-сладкими ни были воспоминания из Йоранмёна между ними с Юнги, старшего всё равно успокаивает тот факт, что Чимин всё ещё жив и дышит — если сравнивать с тем человеком, чей голос и улыбка в его жизни больше никогда не появится.

Историю слушать больно, и Чимин бы не сдержал слёз, но Юнги снова добавляет:

— Вскоре после этого я навестил твою бабушку.

И вместо заструившихся слёз глаза распахиваются широко, а сердце пропускает удар.

— Что?

— Я приезжал к твоей бабушке через пару недель после случившегося, примерно за неделю до её смерти. Впервые я это сделал за три года, и она всё равно тепло меня встретила. Я извинился, рассказал ей про то, чем занимался, про Вуёна и армию. Сказал, что живу в Сеуле, и как сильно боюсь встретиться с тобой.

— Ты был у неё? — уточняет Чимин, желая убедиться, что услышал правильно.

— Да, был. Она рассказала, что вы созванивались, и что ты несколько раз приглашал её в Сеул, но сам никогда не возвращался в Йоранмён, и причина ей явно была известна. Она сообщила коротко о твоих делах. Я строго-настрого запретил рассказывать тебе о нашей встрече, как и о том дне, когда прибежал к тебе домой в Новый год. Когда ты уехал.

И слёзы, наконец, проливаются — единственной каплей по щеке. Бабушка всегда всё знала, всегда находилась на распутье между двумя потерявшимися душами. Она единственная была свидетелем того, как они рвут друг друга на части, только теперь она больше не здесь — когда все прощены, а разбитые сердца залечены.

— Ты один из последних, с кем она разговаривала перед смертью, — шепчет Чимин.

Юнги кивает:

— Я пошёл тогда в армию, потому что не знал, что делать. Я не мог разобраться в себе. Не знал, как достичь мечты, которой так бредил, родители готовы уже были выставить меня из дома, и ещё ты вот, Чимин. Я знал, что люблю тебя, но всё равно мне было страшно. Я думал, что всё это может со временем пройти, но встреча с Вуёном и три года доказали обратное. Я думал: что сделано, то сделано, что разыскивать тебя ради извинений бессмысленно. Но Вуён совершил самоубийство, и твоя бабушка вскоре тоже умерла. Меня эти новости шокировали — словно пощёчиной заехало, когда Намджун сообщил. Вот так пришлось потерять двух очень дорогих людей, чтобы понять, наконец, что надо делать.

Когда Юнги снова поворачивается и смотрит на Чимина, слёзы контролировать становится больше невозможно — это и трагическая история Юнги, и тот факт, что оба они теряют дорогих сердцу людей. Это вселенная, которая толкает и тянет их ближе друг к другу, стоя между двух беснующихся душ, что причиняют друг другу боль из-за смятения и страха.

Многое пришлось им пережить, пока не настал этот финальный момент. Кажется, вселенная знала, что так будет, с самого начала, она запланировала всё ещё с тех пор, как они встретились взглядами в классе в тот дождливый четверг.

Красное начинает просачиваться над линией горизонта, знаменуя начало нового дня вместе с поднимающимся солнцем, снегопад постепенно прекращается, а белый ковёр уже подтаивает.

Юнги протягивает ладонь и вытирает слёзы с лица Чимина, прежде чем притянуть к себе и обвить руками, обнимая крепко.

— Мне жаль, что мне понадобилось так много времени, — шепчет.

И где-то между всхлипов Чимин, чьи плечи дрожат, может лишь выдавить в ответ хриплое:

— Мне тоже.