Чимин заваривает чай, когда они перемещаются на кухню после разговора на крыльце, и беседа уже становится более спокойной — о всяком обыденном, о менее деликатных темах. Чимин одновременно включает ноут, разбирается с университетскими делами, звонит Сыльги и докладывает быстро о том, что не собирается пока возвращаться в Сеул. Ситуацию с Юнги он не объясняет особо. Неохота.

В качестве простенького завтрака они готовят рамен, после еды Чимин идёт в душ, который вместо того, чтобы взбодрить, наоборот заставляет веки тяжелеть, а тело делает вялым. Только сидя на кровати и натягивая штаны, он осознаёт, что не спал толком последние несколько дней, и эта мысль погружает в глубокий сон, который прерывается только после трёх часов дня.

Он просыпается, приветствуемый следующим зрелищем: Юнги сидит за столом перед открытой тетрадью с ручкой в пальцах, взгляд его прикован к распахнутому окну, ногой парень отстукивает неслышный ритм, а губы двигаются, произнося беззвучно тексты. На мгновение картинка даже кажется совсем нереальной, и не хватает в ней всего пары отсутствующих элементов: света с оранжевым оттенком и тихой мелодии Биттлз, играющей из динамиков бумбокса.

Забавно. Кажется, он видел сильно похожий сон. Чимин не уверен, сон это был, или же туманное воспоминание, но в любом случае момент был прекрасен — как и тот, который разворачивается перед глазами прямо сейчас. Пусть даже занавески уныло-белые, и комната не наполнена мелодией. Пусть даже он до сих пор вздрагивает, поднимая голову вверх, и пусть Юнги скрывает свои шрамы под каждым выдохнутым клубом сигаретного дыма — Чимин благодарит за этот момент вселенную, лёжа на кровати сонный, в то время как Юнги сидит за столом перед только что написанным текстом. Сердца их обоих излечены, и небо разукрашено заново.

Так что, когда Юнги оборачивается, услышав сзади копошение и поскрипывание кровати, спрашивает об очевидном — проснулся он или нет — Чимин просто улыбается и отвечает, что рад наконец-то очнуться ото сна.

+.-.+

Если бы не отсутствие еды в доме, они, наверное, и вовсе не собрались бы выйти за целый день на улицу. Юнги рекомендует прикупить чего-нибудь помимо рамена быстрого приготовления, или хотя бы заполнить кухонные ящики запасом консервов, чтобы во время следующего приезда сюда было, что поесть. Чимин не согласен — говорит, что едва ли консервы лучше рамена, на что старший заявляет, что из двух зол выбирают меньшее.

Юнги рассказывает после того, как Чимин проснулся, что, подождав некоторое время на кухне, он поднялся наверх и обнаружил младшего храпящим на кровати, а на вопрос, чем он занимался помимо работы над своим новым микстейпом (Чимин при этих словах указывает взмахом подбородка в сторону открытой тетради на столе, а Юнги слегка вспыхивает), отвечает, что сделал пару телефонных звонков, разобрался со своими делами в Сеуле. Он потом застенчиво признаётся, что из-за пропущенного вчера поезда у него кое-какая работа встала, и Чимин чувствует себя немного виноватым, но Юнги убеждает его не париться. Так что взамен младший уговаривает зайти на вокзал во время их прогулки в магазин — глянуть расписание поездов и купить билет до Сеула.

Снег и правда растаял. Единственным напоминанием о нём теперь служат лишь маленькие белые заплатки на непотревоженных ничем верхних ветвях деревьев. Они идут рядышком в тишине, спускаются по склону Сончонгыль. Неловкости никакой, ведь таких молчаливых прогулок они разделили друг с другом бесчисленное количество.

Близости между ними тоже нет, и в какой-то степени Чимину хочется из-за этого вздохнуть облегчённо: не может он так, чтобы всё изменилось настолько кардинально за один лишь день. Не начнут же они вдруг ходить за ручки. Хотя в то же время в голове Чимина сейчас эхом раздаются стоны Юнги, а ещё и плюсом осознание того, что в районе поясницы до сих пор побаливает от всех этих толчков — из-за этих мыслей он уже несколько раз по дороге споткнулся о какие-то камушки.

Они же взрослые люди. Чимин вот раньше и на одну ночь себе кого-нибудь подцеплял. Но это же Юнги. До сих пор не до конца верится, что прошлой ночью они разделили такие моменты друг с другом.

— Что? — интересуется Чимин, когда они проходят по мосту Аураджи. Он отчётливо ощущает на себе взгляд Юнги, который пялится на него сбоку.

— У тебя уши все красные. Замёрз? — спрашивает тот слегка обеспокоенно.

— Н-нет, — заикается Чимин, трогая свои уши. — Всё в порядке, — добавляет, на что старший только пожимает плечами.

Они добираются до магазина, набирают кое-что из еды, после чего двигаются в сторону железнодорожного вокзала, где Юнги покупает билет на поезд на следующую неделю. Всё идёт своим чередом, спокойно, чему Чимин рад — до тех пор, пока посреди дискуссии, чем же ужинать, они не натыкаются на кое-кого довольно неожиданного.

— Ох, Чимин, Юнги, как приятно вас здесь видеть.

Обернувшись, они видят ласковую и тёплую улыбку Сокджина. Чимин смотрит удивлённо сначала на него, потом на Юнги. Меньше всего сейчас нужны комментарии друга про его новоприобретённую компанию и вопросы, которые у старшего точно есть, ведь он — живой свидетель того, как Чимин тогда сорвался.

И Чимин бы сейчас убежал, семафоря красными щеками и желая избежать последующего разговора, если бы мог. Чёрт побери, он точно поступил бы именно так, если бы не Юнги, который (удивительно и совершенно неожиданно) просто спокойно кивает, прежде чем ответить в своей типичной расслабленной манере.

— А что, нам запрещено здесь находиться? — замечает он саркастично.

Сокджин улыбается:

— Конечно, не запрещено. Я просто не ожидал встретить вас, ребята.

— Мы тебя тоже, — отвечает Юнги, бросая на старшего довольно резкий взгляд, который, правда, производит ноль эффекта.

— Ну, значит, это очень удачное совпадение, — провозглашает Сокджин с широкой улыбкой, после чего воодушевлённо хлопает в ладоши, а глаза у него прямо зажигаются идеей. — Вообще знаете, раз вы тут, как насчёт того, чтобы зайти ко мне?

Чимин бы ответил твёрдым отказом. Он видит, что взгляд Сокджина полон предвкушения, однако тот пытается сдерживать радость, пока ждёт от них ответ. Сейчас он может и не атаковать вопросами, но Чимин уверен, что во время ужина это произойдёт, так что нет, самым мудрым решением будет сейчас отказаться и уйти, спрятаться в Сончонгыль, дождаться, когда они (или Чимин в частности) выяснят, каким вообще словом описать их отношения, чтобы избежать вопросительных взглядов и ярого осуждения.

— Поужинать у тебя? Говядиной и чачжанмёном? — уточняет Юнги, изогнув бровь.

Сокджин улыбается лукаво им обоим, после чего утвердительно кивает:

— Твоим самым любимым!

+.-.+

Чимин сидит за столом у Сокджина, волнуясь и кусая губы. Юнги рядом молчит, только тарабанит пальцами по столешнице — полная противоположность Чимину, который дёргает нервно ногой. Юнги кажется таким спокойным и собранным. Как ему вообще это удаётся? Сильнее Чимин недоумевает только по поводу того, как же он так беспечно принял предложение ужина.

Сокджин настоял на том, что будет готовить сам, заверил, что это не займёт много времени, потому что кое-что уже готово, поэтому Чимин с Юнги сидят сейчас за столом одни. Младшего так и подмывает спросить, не смущает ли Юнги вся эта ситуация. Хотя, на самом деле лучше поинтересоваться, как он умудряется оставаться настолько невозмутимым и как ему удаётся не тревожиться из-за явно крутящихся вопросов в голове Сокджина и предстоящего допроса.

— Что случилось? — спрашивает Юнги тихо, выгибая вопросительно бровь, когда замечает дискомфорт Чимина.

Но если он спросит, то озвучит свою собственную неуверенность. Может, причина, по которой Юнги кажется таким равнодушным, просто-напросто в том, что он не парится ни о едином вопросе, который может задать ему Сокджин, что ему совершенно плевать, что люди могут подумать.

— Ничего, просто…

— Ох, Юнги-хён, Чимин! Как здорово встретить тут вас обоих! — прерывает его голос.

Оба резко оборачиваются в сторону открытой двери, где человек с серебристой шевелюрой, в очках и с дурацкой улыбкой сияет очень знакомыми ямочками на щеках.

+.-.+

Как неловко. Даже если не учитывать то, насколько Чимину неуютно находиться в сложившейся ситуации, это просто запредельно неловко. Они вчетвером сидят за столом, молча едят. Хоть единственный слышимый звук сейчас — это бряцанье столовых приборов о тарелки и жевание, но те взгляды, которыми они обмениваются, говорят громче всего остального.

Намджун просто впорхнул сюда минут десять назад, громко восклицая, как он совершенно к Сокджину заходить не планировал, но вдруг безо всякой на то причины решил импульсивно сюда завернуть, какое же это удачное совпадение, что он наткнулся здесь на Чимина с Юнги, и как (это Намджун повторил уже дважды, мечась взглядом широко распахнутых честных глаз с Сокджина на Юнги и обратно) он «пришёл сюда, совершенно не подозревая, что тут находятся Юнги и Чимин».

— Конечно же нет, глупость какая, — подаёт голос Сокджин с тёплой улыбкой, переводя слишком уж явный взгляд на Юнги, внимание которого полностью сфокусировано на тарелке. — Не спланировано же это всё.

— Ты до сих пор не возвращаешься в Сеул, Намджун-хён? — решает Чимин, наконец, заговорить, перевести разговор на другую тему.

— На самом деле, меня как раз сегодня родители туда отвезут, — отвечает Намджун. — Но я вернусь на следующей неделе. Надо только кое-какие мелочи с агентством уладить.

— Ох уж эта занятая жизнь восходящего айдола, да? — подкалывает Сокджин лидера, на что тот просто отмахивается.

— А ты сам, Чимин? — обращается Намджун к Чимину.

— Не знаю пока, — отвечает младший честно.

У него ещё есть дела, с которыми нужно разобраться, и самое важное из них — это развеять прах бабушки. Со всей этой ситуацией с Юнги у Чимина не было особо времени этим заняться.

— А ты, Юнги-хён? — поворачивается Намджун уже к Юнги.

Тот, не поднимая взгляда от тарелки, бурчит тихое:

— На следующей неделе.

И опять молчание. Юнги ведёт себя невероятно тихо. Вместо дискомфорта вокруг него какая-то аура пренебрежения — в противоположность Чимину, который не может перестать нервно сглатывать и краснеть. Сокджин следит внимательным взглядом за ними обоими, произносит что-то, Чимином до конца не осознаваемое, а Намджун — который палится очевиднее всех — просто сияет восторгом.

Чимин практически своими глазами видит, как тот самый неизбежный вопрос уже угрожает сорваться с языков хёнов — его бы и выпалили, рискуя Чимина просто прикончить, если бы не Юнги, который вдруг поднимается из-за стола, привлекая всеобщее внимание, и как ни в чём не бывало направляется в сторону открытой двери, сунув руки в карманы.

— Погоди, ты куда, хён? — реагирует Намджун.

Отвечает тот вытянутой из кармана пачкой сигарет, которую демонстрирует, поднимая повыше, а потом без единого слова выходит из комнаты, даже не оборачиваясь.

Юнги покидает помещение, и атмосфера для Чимина тут же меняется с неловкой на кошмарную, когда оба — и Намджун, и Сокджин — переводят пристальные взгляды на него.

— Та-а-ак, Чимин, — тянет коварно лидер.

Первое, что делает в панике младший — ещё до того, как Намджун успевает что-то спросить — это следует примеру Юнги: встаёт резко из-за стола и, выпалив, что ему надо в туалет, несётся к двери, и наплевать, что туалет вообще в другой стороне.

Он вываливается на крыльцо и обнаруживает там Юнги, который спокойненько поджигает сигарету.

— Какого чёрта ты меня там кинул, хён? — возмущается младший, дуя щёки.

— Что? Я просто курить захотел, — пожимает Юнги плечами.

— И оставил меня там одного на растерзание Намджуну и Сокджину?

— Ой, я тебя умоляю, ничего они тебе не сделают, Чимин, — отвечает Юнги со своим типичным недовольным выражением лица.

— Они вполне могут, хён. Как ты вообще додумался согласиться на предложение Сокджина? Разве не знаешь, что он наверняка собирается припереть нас к стенке кучей вопросов?

— Но это халявная еда!

— Господи, хён, ты серьёзно?

— Что? Я в нищете последний год жил, и от чего-чего, а от предложения поесть за чужой счёт никогда не откажусь.

Фейспалм идеально бы подошёл, чтобы описать состояние Чимина в этот момент.

— Боже мой, хён. И Намджун ещё появился из ниоткуда… Не говори мне, что это совпадение. Сокджин-хён точно позвонил ему, или ещё как-то сообщил, — не унимается Чимин, ероша свои волосы из-за сильных эмоций.

Баскетбол — не единственное, в чём их лидер ужасен. По-видимому, в этот список входит ещё и актёрское мастерство.

На это заявление Юнги хмыкает как-то подозрительно. Чимин тут же выгибает бровь в немом вопросе, пока старший намеренно слишком долго затягивается сигаретой, отвернувшись, чтобы скрыть едва заметную смущённую улыбку, что расползается по лицу.

— Что? — спрашивает Чимин. — Ты мне о чём-то недоговариваешь?

Юнги кусает губы, поворачиваясь снова к нему, и вообще смотрит довольно виновато.

— Ты меня, наверное, за это будешь ненавидеть, — бормочет.

Чимин лишь скрещивает руки на груди:

— Ой, я тебя уже много за что ненавидел, и за это тоже буду, если не признаешься сейчас же, что натворил, Мин Юнги.

— Ладно, — вздыхает тот. Он делает паузу, бросает взгляд на открытую дверь, словно пытаясь удостовериться, что никто из этих двоих, которые сидят сейчас внутри, не подслушивает. — Я, на самом деле, уже им рассказал. Вот.

— Рассказал им что?

— О тебе, — произносит Юнги тихо.

— Обо мне?

— Нас, — шипит тот в ответ. — О нас.

Чимин, слыша такое, не может не вспыхнуть — всё лицо сейчас у него точно красное, и у Юнги, по всей видимости, тоже, потому что старший быстро снова переключает своё внимание на сигарету, пряча такие же пылающие щёки. Атмосфера становится неловкой. Двое взрослых мужчин стоят рядышком, опустив вниз одинаково красные лица.

— Что ты им сказал?

Юнги многое мог сказать. Что они, наконец, разговаривают друг с другом? Что помирились? Что Юнги пропустил свой поезд, потому что Чимин примчался, как угорелый, на станцию, чтобы сказать, что прощает его? Что они целый день провели друг с другом, пока это не повлекло за собой предложение Чимина остаться у него на ночь, что, в свою очередь, повлекло за собой уже…

— Я просто сказал, что мы с тобой поговорили, и всё. Что разобрались кое в чём, — отвечает Юнги.

И Чимин не может не заметить, как слово «мы» греет слегка изнутри, где-то в грудной клетке.

— Я позвонил Сокджину и Намджуну сегодня утром. Ну, они же оба довольно сильно переживали, вот я и сказал им, что не уехал в Сеул, как изначально планировал, и, честно говоря, я думал, что им лучше сообщить заранее, чтобы они потом с ума не сошли. Лучше ведь так, чем светящийся от счастья Сокджин и заикающийся от волнения при виде нас Намджун. Боже, я бы не вынес такого, просто бы умер от стыда.

Это объясняет странное поведение двух их друзей и чересчур спокойное отношение Юнги к происходящему. А Чимин-то думал, что единственный был не готов. Оказалось, Юнги тоже.

— Ну а ещё я пригрозил, что шеи им сломаю, если они накинутся хоть на кого-то из нас с вопросами в первую встречу. Я предположил, что тебе тоже из-за этого будет некомфортно, — добавляет Юнги. — И всё равно они устроили этот тупой спектакль.

Чимин смеётся коротко. Намджун и Сокджин, наверное, и правда до смерти хотят их порасспрашивать.

— Ну, технически, они правило не нарушали. Хотя Намджун всё равно проныра и отвратный актёр. Надо было из дома целую неделю не вылезать и выживать на рамене, — вздыхает Чимин.

— И подвергнуться риску получить из-за этого рак желудка?

— Ой, да ладно, хён. У тебя сигареты рак спровоцируют задолго до рамена, — отвечает Чимин, а Юнги улыбается застенчиво.

Старший делает последнюю затяжку, после выкидывает окурок и смотрит опять на дверь, за которой поджидают Сокджин с Намджуном. Он словно колеблется перед тем, как войти.

— Ну тогда что, готов развлечь наших друзей и выдержать их чудовищный допрос, который нам сейчас устроят? — вздыхает Юнги.

— Честно говоря, я ещё с момента, как услышал предложение Сокджина, думал о том, что лучше убежать, — отвечает Чимин, хихикая.

— Убежать, да? — вторит Юнги, задумчиво потирая подбородок. — А неплохая идея.

Сейчас это предложение выглядит довольно привлекательным. Их ничто не остановит, если они просто выйдут за ворота и исчезнут за углом ближайшего дома. Сокджин с Намджуном даже не поймут, что их нет.

— Ну, ты же уже наелся халявной говядины, как и хотел, хён, правда?

— Погоди. Ты реально предлагаешь сорваться сейчас и сбежать, Пак Чимин? — уточняет Юнги.

Тот отвечает простой ухмылкой, и на лице Юнги рисуется точно такая же.

+.-.+

От Сокджина они ускользают незамеченными. Зная, что на них двоих потом обрушится ярость друзей, Чимин определённо собирается спихнуть вину полностью на Юнги как основного зачинщика данного преступления — во всяком случае, именно такое требование он выдвигает старшему. Тот лишь отмахивается со словами, что эти двое любят их слишком сильно, и единственным наказанием окажется только постоянное подтрунивание, ну и ещё меньший размер порций всего того, что Сокджин будет готовить им в будущем и до конца жизни. Но какой бы дерзкой и глупой ни была идея, Юнги, кажется, согласен подыгрывать.

Ни у одного из них нет желания возвращаться сразу в Сончонгыль, так что ноги снова медленно несут их по дороге сами. Небо уже алое, подбирающаяся всё ближе ночь и подмигивающие звёзды прогоняют постепенно солнце. Скоро последнее напоминание о его свете умрёт за линией горизонта, завершая первый за долгое время день, который они провели вместе.

Когда они пересекают мост Аураджи и ночь захватывает небо, Чимин останавливается и смотрит наверх — хочет увидеть луну, повисшую над их головами. Он опять вспоминает свой сон, где была его комната, наполненная мелодией Биттлз, и приглашение наряду с лукавой улыбкой. До сих пор он понять не может точно, сон это был, или воспоминание — в том, что они творили с Юнги, первое всегда смешивалось со вторым. И сейчас, стоя на дороге и повернув голову в сторону, откуда они только что пришли, Чимин думает о том, чтобы обратить это в реальность.

— Что такое? — спрашивает Юнги.

И когда Чимин улыбается со словами о том, что у него есть прекрасная идея, как провести вечер, то старший, по-видимому, читает мысли, потому что понимает без дальнейших объяснений, куда идти.

В этот раз никакая мелодия не звучит, никто не мчится наперегонки по холмам. Никаких взрывов в сердцах и потоков ребяческого смеха, когда они достигают школьного стадиона.

Чимин никогда не перестаёт задаваться вопросом, как это так получается, что никто до сих пор не замечает всю прелесть этого места. Или же просто нет никого столь же безрассудного, кому в голову придёт проводить холодные ночи здесь, кроме них двоих. В любом случае он рад, потому что если холм и туннель железной дороги Аураджи является чем-то для их компании общим, то это место принадлежит исключительно им двоим. Даже несмотря на то, что через стадион проходят сотни разных людей, Чимин всё равно может смело заявить: никто не ценит его так сильно, как они. Никто не ложится на траву и не любуется на звёзды. Никто не любит это место так, как они двое.

Юнги до сих пор стоит рядом — одна рука у него сунута в карман куртки, другая вытянута в сторону неба — в то время как Чимин уже сидит на сырой земле. Последние следы снега на траве сейчас не более, чем росинки, а вечерний воздух теплее, чем был в прошлый раз, когда он пришёл сюда один с плеером пару дней назад.

— Я скучаю по этому месту, — шепчет Юнги. — Ты был прав насчёт Сеула. Небо там отстойное.

— Ну, не всему же быть Йоранмёном.

— Не каждому быть тем местом, где я встретил тебя, — отвечает Юнги, всё ещё не отводя взгляд от неба.

Чимин вспыхивает, быстро опускает глаза вниз, на землю, пряча рдеющие щёки.

— Мне трудно было, знаешь, — Юнги продолжает, — смотреть на небо, не думая о тебе.

Чимин всё понимает, и не нужны слова, чтобы старший уловил это.

— Тогда больше трудно быть не должно, — шепчет Чимин. — Теперь у тебя есть я, хён.

Тот поворачивается к нему, и Чимин поворачивает голову тоже, демонстрируя тёплую улыбку.

Когда Юнги, наконец, присаживается на землю, бурча себе под нос, как запачкаются сейчас джинсы, и что он без чистых штанов останется, Чимин вздыхает глубоко и решает лечь.

— Ой, не надо, хён, — отзывается он. — Я вчера сюда приходил, и было намного хуже.

— Ты был здесь вчера?

— Ну, позавчера, точнее, — поправляется Чимин. — Слушал тут твою песню.

— Тут?

Звёзды наверху приветствуют взгляд Чимина своим мерцанием, а луна машет руками в ритм выдохам ветра.

— Я подумал, что если хочу послушать её, то сделаю это хотя бы правильно, — объясняет младший.

— И поэтому пришёл сюда.

— И поэтому пришёл сюда, — отзывается эхом Чимин.

Их накрывает очередной уютной тишиной. Чимин пытается проследить взглядом за звёздами, запомнить, где начинается Телец и заканчиваются Рыбы, где висит луна и плавают звёзды. Он хочет запомнить стрекот сверчков, гудение ветра и мелодию шуршащих листьев, такую знакомую ушам, хочет запечатлеть в своей памяти это всё: живописный океан звёзд и оркестр природы, играющий под ритм его собственного сердцебиения. И когда Чимин поворачивает голову, чтобы увидеть человека, что находится в самом центре — самое важное зрелище, которое хочет сохранить, то на него в ответ тоже смотрит пара зрачков с взглядом, который так сложно выдержать, и с лёгкой улыбкой, от которой в груди разливается тепло.

Юнги, сидя на земле, придвигается ближе, а медленное движение рукой и неотрывный взгляд — его собственный способ спросить разрешения. Чимин отвечает молчанием, и Юнги нависает над ним, упираясь обеими ладонями во влажную землю около плеч, прижимая к земле.

Глаза его говорят о многом. У него нахмурены брови, губы сжаты в тонкую полоску, челюсть напряжена, а дыхание тяжёлое. Это Мин Юнги спустя три года — тот Мин Юнги, который с привкусом сигарет, тот Мин Юнги, который вернулся назад с похороненной внутри болью и исправленными ошибками. Но эти губы медленно оттаивают в улыбке, звёзды загораются в его зрачках, мерцая удивительной мечтательностью. И вот он — прежний Мин Юнги, испуганный и наивный, ребяческий и прямолинейный. Тот мальчишка, который продолжал убегать, метаясь от одного решения к другому между каждым проявлением изводящих чувств.

— У нас всё-таки получилось, — шепчет Юнги.

— Получилось что?

— Мы продержались до весны, — улыбается он.

Чимин помнит тот день, когда они уснули на школьном стадионе. Он помнит вопрос, который задал Юнги, как и то, что Юнги спросил уже у него. Три года назад, когда в его сердце скрывалось лишь желание большего, а у Юнги была тяга к побегам. Три года назад, когда всё, что оставалось — это истории первых поцелуев и давно позабытое обещание оного.

Чимину хочется в ответ рассмеяться, заявить, что Юнги практически мошенничает. Так много времени им потребовалось, они прошли через пытки и причинённую боль. Но когда он видит луну, взирающую на него любовно из зрачков старшего, и эти сжатые губы, то решает ответить ласковой улыбкой.

— Ага. У нас получилось.

Чимин хочет насладиться моментом, выжечь эту картину на обратной стороне своих век, вырезать в памяти — тогда каждый раз, когда он закроет глаза, он будет видеть эту сцену на фоне темноты. При каждом вздохе лёгкие будут наполняться весенней свежестью со слабым запахом сигарет, и каждый раз, когда он проведёт языком по губам, он почувствует на них вкус губ Юнги, его жаждущее дыхание и нежные прикосновения пальцев к своей шее.

Чимин хочет запомнить этот момент. После всей той боли и ошибок ему хочется, чтобы это мгновение тянулось и тянулось. Так, что когда бы он ни подумал о Мин Юнги, то перед глазами появлялась бы именно эта картина с мальчишкой, что удерживает его в своих руках, целуя под океаном звёзд.