Они как-то негласно приходят к соглашению, что Юнги проведёт оставшееся время в Йоранмёне у Чимина. Точно так же, как они никогда не договаривались возвращаться вместе домой после баскетбольной тренировки, так Чимину и сейчас не нужно спрашивать, останется ли Юнги на оставшиеся ночи тут, и нужно ли ему притащить в комнату второй матрас, как несколько лет назад.

Пусть даже всё это так похоже на прежние ночёвки — как в старшей школе — но эти ситуации никак нельзя назвать одинаковыми. Только не сейчас, когда взгляды задерживаются друг на друге дольше, не с этими мимолётными касаниями пальцев, не когда на смену бешеному стуку сердца из-за вспыхивающих щёк приходят откровенные стоны и низкие хрипы.

Чимин доволен. Он позволяет себе утонуть в рутине, просыпается, окружённый запахом сигарет Юнги, и засыпает рядом с его теплом, а днём они занимаются делами по дому. Поскольку бабушка Пак жила в старом доме одна много лет, то неудивительно, что здесь нужно многое чинить. Юнги обнаруживает протечку в крыше в дальнем углу, а в кладовке приличный кусок шкафа изъеден термитами.

Так что они вместе наводят в этой каморке порядок, выбрасывая бо́льшую часть ветхих уже ящиков и всякой ерунды, которая валяется внутри. Чимин не может определить, что именно заставляет его сердце замирать, когда Юнги предлагает приобрести новый диван в гостиную или найти какую-нибудь картину, чтобы освежить кухню, но тот потом сообщает, что им надо купить новую лампочку, и всё вдруг становится ясно, как день.

— Что ты сказал? — переспрашивает Чимин, устроившийся со скрещёнными ногами на полу гостиной в окружении всякого мусора из кладовки. Юнги же тем временем сидит за кухонным столом и составляет список всего, что нужно докупить в дом.

— Мы должны ещё новую лампочку взять. Та, что у входной двери, в любой момент может взорваться, да и вообще она слишком тусклая, — отвечает старший, поворачиваясь.

А всё дело в слове «мы». У Чимина просто не выходит не обращать внимание — на то, как Юнги проникает в его жизнь с каждой заменённой лампочкой или предметом мебели. И вместе с этим страх и неуверенность возвращаются, как и все вопросы без ответов, что так до сих пор и висят между ними, захлёстывают, словно волна. Чимин не может ни отрицать, ни скрывать тот факт, что действительно задумывается о ярлыках, которыми можно обозначить их отношения, и о переменах, что грядут в будущем.

Однако когда Юнги поднимается со стула с громким зевком, жалуясь на то, что уже давно пора отдохнуть, и направляется к Чимину с ухмылочкой на лице, тот теряет нить своих мыслей в потоке счастья и трепета в груди. Всё, напоминающее страх даже отдалённо, исчезает, не остаётся сомнений, стоит только Юнги опуститься на колени за его спиной, укладываясь подбородком на плечо. И когда чужие губы начинают скользить нежно вдоль шеи, у Чимина точно не остаётся никаких забот, помимо одной: подняться обратно на второй этаж в свою комнату, по пути пытаясь стянуть с Юнги футболку.

— Слишком много мороки, — шепчет старший, медленно опуская Чимина на пол, и, по всей видимости, читая его мысли.

— Мне не особо охота лежать на жёстком полу, — возражает тот, хотя и позволяет Юнги нависнуть над собой, упёршись ладонями по обеим сторонам от шеи.

— Ой, ну давай поавантюрнее. Где тот Пак Чимин, который любит валяться на улице прохладными осенними ночами и любоваться на звёзды?

— Ну, к твоему сведению, это было только для того, чтобы смотреть на звёзды, а не для… — и Чимин намеренно оставляет предложение незавершённым, чувствуя, как по шее поднимается жар.

Кажется, Юнги это забавляет — он ухмыляется и снова так невыносимо смотрит.

— Для чего? — дразнится он, после чего демонстративно облизывает губы.

Как же нечестно, что Юнги нужно всего лишь провести языком по губам и посмотреть вот так, чтобы свести Чимина с ума.

— Для этого, — говорит Чимин.

Он сейчас точно краснющий, как помидор, однако его смущение раззадоривает старшего ещё сильнее:

— Что ты под этим имеешь в виду?

— Ой, да ты и сам прекрасно знаешь.

— Не-а, не знаю, — заявляет Юнги. — Ты под этим можешь подразумевать множество разных значений.

Это непохоже на то, как Юнги разбил Чимину сердце, однако исцеляет этот человек его столь же жестоко, потому что придвигается ближе, выдыхает влажно на кожу и запечатлевает мягкий и целомудренный поцелуй под ухом, заставляя Чимина охнуть невольно.

— Это ты имеешь в виду? — шепчет Юнги прямо в ухо.

Только времени ответить не даёт — опускается медленно, оттягивает ворот футболки, оголяя ключицы, и на этот раз дарит больше, чем поцелуй, всасывая нежную кожу в рот. Чимин соврёт, если скажет, что не хочет большего, и он искренне расстраивается, когда всё быстро заканчивается.

— Или это? — спрашивает этот мучитель, поднимая голову и заглядывая прямо в глаза.

Чимин уже жалеет о желании большего, потому что в следующую секунду Юнги задирает его футболку совсем высоко, обнажая грудь, которую покрывает дорожками нежных поцелуев, и скоро младший уже совсем теряется в каждом прикосновении губ — от «этого», которое начинается на груди, и до того, что заканчивается прямо под пупком.

А Юнги невероятно жестокий, ведь он задерживается там чуть дольше, втягивая сильно кожу, отчего Чимин на полу дугой выгибается, и в итоге отстраняется, поднимаясь снова на уровень глаз, словно желает посмотреть на совершенно потерянное выражение лица своей жертвы, увидеть реакцию.

— Так какое? — ухмыляется Юнги.

И эта очередная лукавая усмешка становится последней каплей — Чимин тянется руками к челюсти Юнги, приближается к этим влажным, красным губам и сам втягивает старшего в глубокий и откровенный поцелуй. Тот подчиняется, и их маленькая игра летит в тартарары. Руки Юнги на изгибе чужой шеи, Чимин пальцами цепляется за футболку на спине Юнги, который о него трётся, посасывает язык, проезжается своей растущей эрекцией по его паху, отчего младший практически урчит.

Их языки переплетаются, нагоняя плотный туман на все связные мысли. Чимин сам пальцами касается бледной кожи старшего, и как он желал бы сейчас перевернуться, встать на четвереньки, упереться коленями в твёрдый пол, а Юнги вбивался бы в него сзади. Это было бы настоящим наглядным примером бесстыдства, и единственными звуками в комнате остались бы лишь их стоны и звуки влажных шлепков потной кожи о кожу. Юнги поцеловал бы его сзади в шею, после чего укусил бы, оставив фиолетовый засос, когда Чимин кончал бы громко и сильно, заляпывая спермой весь деревянный пол.

Да, это всё, чего сейчас хочется, всё, что в данный момент нужно телу: оказаться полностью под волной страсти и похоти, которые возьмут верх над всем остальным, украдут все тревоги и лишние мысли, неуверенность и страх — всё будет смываться с каждым прикосновением губ.

И всё бы это Чимин получил. Юнги был бы внутри него, его губы бы успокаивающе путешествовали по коже — если бы не его собственное имя, которое кто-то выкрикивает с улицы. Чимин сначала даже не замечает ничего, пока не чувствует, как Юнги морщится в поцелуй.

— Эй, Пак Чимин!

Он отстраняется, удивлённо приподняв брови.

— Пожалуйста, скажи, что кто-то сейчас не стоит перед домом и не зовёт меня, — просит он, неуверенный, реально ли это слышал. Отчасти хочется, чтобы звук оказался какой-нибудь слуховой галлюцинацией, а не тем, что сейчас их прервёт, хотя, вероятнее всего, именно последним он и является.

Вздох Юнги разбивает надежду на продолжение чего бы они сейчас ни делали на полу, а по тому, как старший закатывает глаза, легко понять, насколько он раздражён.

— К сожалению, как бы мне ни хотелось сказать «нет», но у тебя действительно…

И голос снаружи подтверждает опять, что да, у Чимина под окном и вправду кто-то стоит и орёт очередное «Выходите, вы двое!»

Лишь потому что Чимин до сих пор занят своими делами с Юнги — а ещё из-за нахлынувшего от такого поворота событий раздражения — он не узнаёт сначала, кому этот голос принадлежит, и только после того, как признаёт неохотно, что нет, у него не галлюцинации, то замечает, насколько голос звучит знакомо.

— Погоди, это же…

— Юнги-хён! Чимин! Я знаю, что вы там, и не уйду никуда, пока не выйдете!

Юнги цокает языком недовольно, вздыхает и, наконец, встаёт на ноги.

— Хосок? Ага, — подтверждает он мрачно, прежде чем повернуться к двери, покидая ошарашенного Чимина, который до сих пор лежит на полу.

Тот тоже медленно поднимается. Остатки желания исчезают под осознанием того факта, что к ним заявился Хосок, который стоит сейчас снаружи дома. Юнги уже держится за ручку двери, но Чимин в этот момент замечает одну довольно важную деталь.

— Что ты делаешь? — шипит он тут же, поворачиваясь к старшему.

— Что? — не понимает тот. Он до сих пор хмурый, и в голосе слышно неприкрытое раздражение. — Я открываю дверь горлопану-Хосоку, который нас в покое точно не оставит.

— Ага, знаю, — отзывается Чимин, чувствуя, как и сам из-за кислого настроения Юнги начинает постепенно закипать. — Но, думаю, ты бы лучше подождал, пока успокоишься, — он взглядом указывает на нечто явно заметное в штанах Юнги — то, что сам Чимин пытается держать под контролем, учитывая, чем они занимались несколько секунд назад.

В ответ на почти беззвучное «бля» Чимин смешливо фыркает, а потом ещё сильнее — когда старший разочарованно всплескивает руками и возвращается обратно вглубь дома.

— Просто открой дверь, когда сам захочешь. А я пойду в ванную и убью себя, — заявляет он раздражённо и расстроенно, пряча чистое смущение, от которого явно сейчас просто помирает.

+.-.+

Оказывается, гость у них не один: за открытой дверью Чимин обнаруживает ещё и ухмыляющуюся физиономию Сокджина, который стоит рядом с верещащим Хосоком — этот тут же затягивает Чимина в крепкие объятия. Не так уж долго они не виделись, учитывая, что у них совместные занятия танцами — просто это Хосок, он всегда обнимается.

— Я искренне сожалею насчёт твоей бабушки. Хотел прийти пораньше, но не вышло. Однако целую неделю я свободен, так что решил вот приехать, — заявляет Хосок. — Вчера только пересекался с Сыльги, она передаёт тебе привет.

Чимин вспоминает, что так и не объяснил подруге ничего толком. Во время последнего звонка она лишь сообщила, что Сынён вернулась в Сеул, и, судя по всему, рвёт и мечет из-за того, что «Чимин ведёт себя как дебил». Он мысленно делает себе заметку встретиться с обеими девушками и предоставить ответы на все вопросы, которые у них по-любому возникли.

— Вечность же прошла с тех пор, как ты был в Йоранмёне, и Юнги-хён тоже, — замечает Хосок.

Если бы Чимин к этому моменту не разглядел явный мотив, скрытый за банальным визитом, тогда вздёрнутые брови друга и не слезающая с лица усмешка выдали бы всё сейчас. Хосок здесь, чтобы допросить их, вне всяких сомнений.

— А вообще, где Юнги? — вмешивается Сокджин, когда оба гостя усаживаются за стол на кухне. — Только не говори, что снова сбежал, — старший коротко зыркает на Чимина, напоминая о том ужине, с которого они с Юнги не так давно смылись.

— Да, точно, где Юнги-хён? У меня к вам такая куча вопросов, — поддерживает с энтузиазмом Хосок.

Чимин отчасти начинает подозревать, что Юнги забаррикадировался в ванной, отказываясь встречаться с друзьями и оказываться жертвой их пытливых расспросов, так что он прямо успокаивается, когда слышит его голос, объявляющий о своём незамеченном прибытии в комнату. Все трое оборачиваются в его сторону: Юнги стоит, опираясь плечом на стенку и скрестив руки на груди, и смотрит специально с максимально возможной кислой миной.

— Что ты тут забыл, Хосок? — спрашивает он так же раздражённо, как и выглядит.

— Я что, не могу повидать своего хорошего друга в родном городе, а? — изображает губами куриную жопку Хосок, абсолютно невосприимчивый к совершенно очевидной неприязни со стороны Юнги.

— Это твоих рук дело, хён, — смотрит тот на Сокджина.

— Эй, это не я сбежал посреди ужина, — отвечает старший. — Да и вообще я пришёл просто навестить вас, ребята. Своё обещание я держу, и не собираюсь набрасываться с расспросами ни на Чимина, ни на тебя, — продолжает он, поднимая руку в официальном жесте.

— Ага, и именно поэтому ты притащил с собой Хосока, — бурчит Юнги.

— Да, именно поэтому я притащил с собой Хосока, — вторит его словам Сокджин, улыбаясь от уха до уха.

И от протяжного хосокового «Ну что-о-о», которое следует после, Чимину с Юнги обоим хочется заехать себе по лбу от досады.

Оба они боятся худшего. Чимин не готов ещё реально к вопросам, и то же самое с уверенностью можно заявить о Юнги. Им самим-то сложно прийти к каким-то терминам, а если оказываешься перед кем-то ещё — пусть даже это их близкие друзья — тут дело совсем другое.

Однако, судя по всему, они оба недооценивают своих друзей, потому что усмешка Хосока превращается постепенно в искреннюю улыбку. Он переводит взгляд с Чимина на Юнги и обратно:

— Эй, я просто рад, что вы оба сейчас здесь, — говорит Хосок мягко, от коварства в голосе не остаётся ни следа. — Рад, что ни один из вас не планирует исчезнуть с лица земли, пока другой занят чьим-то избиением, пусть даже этот кто-то явно того заслуживает.

На последней части Юнги слегка усмехается, и хмурое выражение на его лице тает.

— Я просто хочу сказать — и верю, что говорю от лица остальных тоже, — продолжает его речь Сокджин, — что мы извиняемся.

У Чимина при этих словах в груди разливается тепло. Юнги выглядит таким же сконфуженным, как и он сам.

— Может, мы не поддерживали вас так, как могли бы, тогда, или же сейчас, — говорит Сокджин.

— Нет, — возражает Чимин, мягко перебивая старшего. — Вам не нужно ни за что извиняться.

Тот мотает головой:

— Может, не нужно, а может, мы и должны, но всё равно нам стоило сделать больше, и…

— Нет, Чимин прав, — заявляет Юнги твёрдо. — На вас, ребята, никакой ответственности за произошедшее не лежит, и извиняться не надо. Что случилось, то случилось.

Непонятно, что у Юнги на уме — лицо у него непроницаемое, губы снова поджаты. Сокджину, по-видимому, требовалось только посмотреть в эти глаза, чтобы всё понять, и юноша теперь улыбается, оставляя прежние слова незавершёнными.

— Тогда мы просто хотим, чтобы вы знали: мы всегда вас поддержим, ребята, — продолжает он. — Не важно, что произойдёт, вы всегда можете обратиться к нам. Только, пожалуйста, не оставляйте нас в неведении.

Чимин, слыша последнее, кусает губы, Юнги в лице не меняется, а Сокджин, сидя за кухонным столом, сияет своей привычно тёплой улыбкой. Однако кое о чём Чимин никогда прежде не задумывался. Раньше они оба — и Чимин, и Юнги — поступали опрометчиво, торопливо принимали решения, и до сих пор их черта в них не поменялась. Однако из-за этих эгоистичных поступков страдали друзья — люди, которых они оставили позади, даже не подумав, что тем из-за их внезапных исчезновений тоже будет больно.

— И убегать от нас тоже не нужно, — добавляет Хосок, улыбаясь ласково.

И Чимин верит, что друг прав. Может, настало время им, наконец, прекратить убегать.

+.-.+

Хосок с Сокджином пришли не вынюхивать — как минимум в этом Чимин убеждается, когда они сидят и болтают о тех трёх годах, что растянулись между ними, и одном, который они все разделили друг с другом. Ближе к часу Сокджин предлагает пойти к нему на запоздалый обед при условии, что Юнги с Чимином не кинут его, как в прошлый раз.

Они соглашаются, и все вчетвером спускаются после этого с холма Сончонгыль, болтая громко о воспоминаниях из прошлого и рассказывая, что произошло за упущенные три года. Из-за присутствия Хосока и Сокджина разговор заходит и о тех временах, когда с ними ещё не было Чимина — ребята вспоминают первую встречу баскетбольного клуба, своих старших товарищей, которых Чимин знает лишь по именам, и даже первый раз, когда они ступили в туннель железной дороги Аураджи.

— Знаете, надо туда снова сходить, — заявляет Хосок, когда они сидят в гостиной Сокджина. — Намджун завтра приезжает, будет как раз идеально.

Чимин бы, на самом деле, с радостью, хотя он не может прекратить думать о двух отсутствующих участниках. До одного, судя по всему, добраться невозможно, потому что Тэхён вечно перемещается с места на место, и лишь бог знает, где он сейчас, а вот насчёт Чонгука… Чимин лишь кусает губы, держа рот на замке — воспоминания о младшем напоминают кое о чём довольно неприятном.

— Там не будет ничего. Всё же закрасили, — напоминает Юнги.

— Так это ещё более веская причина сходить! Мы можем быть первыми, кто разукрасит снова это место, — заявляет Хосок, отчего Юнги хмурится, а остальные смеются.

— Прошу вас, мы ж не дети уже, — протестует Юнги. — Мы не бегаем и не громим всё вокруг. Повзрослей, Хосок.

— Да-да, дедуля Юнги, — отмахивается тот. — Поверить не могу, что вообще соскучился по твоей недовольной роже и ворчанию.

— Отлично. Этого добра я тебе сколько угодно предоставлю.

Хосок дует губы:

— Ох, не надо. Нам и так твоего стариковского бурчания достаточно, а то ещё и на морщины любоваться придётся. И вообще, ты не задумывался, как себя будет чувствовать Чимин? Он точно не захочет быть с кем-то, кто выглядит лет на двадцать старше него.

И из-за упоминания этого имени происходит чудо: Юнги сидит с приоткрытым ртом, медленно переводит взгляд с Хосока на Чимина, а его бледная кожа стремительно краснеет. От такой резкой смены поведения Хосок тут же расплывается в ухмылке, а Сокджин фыркает. Чимин же просто теряет дар речи, и его щёки тоже теплеют. Нет, Юнги не мог только что так яро засмущаться на глазах у друзей только из-за одного мимолётного упоминания их с Чимином отношений.

— О господи, Юнги-хён покраснел! — вопит Хосок, который точно не собирается спускать такое на тормозах. — Не могу поверить! Я реально это вижу!

— Заткнись, Хосок, — огрызается тот, после чего быстро поднимается, притворяясь, что ему нужен очередной перекур.

На этот раз Сокджин хватает Юнги за ногу со словами, что не попадётся на одну и ту же уловку дважды, и заставляет сесть обратно за стол. Это слишком напоминает их прежние ужины: Хосок вечно громкий, Сокджин занят тем, что накладывает в пустые тарелки побольше риса, а Юнги как может открещивается от любых заявлений Хосока или Тэхёна. И Чимин тоже тут: сидит и смотрит на выходки друзей, будучи молчаливым наблюдателем, чьё сердце уже переполнено счастьем и теплотой из-за того, что он просто здесь находится.

Он и не осознавал, как сильно скучал по всему этому.

+.-.+

От Сокджина они уходят, когда небо ещё запятнано голубым, а солнце лишь слегка кренится к западу. После публичного унижения перед друзьями Юнги решает надолго в их обществе не задерживаться, и Чимин его поддерживает.

— Ещё минута там, и я бы сдох, — объявляет старший, как только они делают шаг на улицу, и одновременно с этим зажигает сигарету. — Прости, если ты чувствовал себя неудобно.

— Всё нормально, — бормочет Чимин. — Мне даже понравилось смотреть на то, как ты теряешь свою напускную холодность, хён, — дразнит он старшего.

Юнги отвешивает ему лёгкий подзатыльник:

— Эй, не зазнавайся, Пак Чимин. Это не означает, что я не способен тебя прибить, — угрожает он.

— Ну давай, убей меня, если посмеешь, хён, — подкалывает Чимин старшего.

— Ну, ладно, этого я сделать не могу, — отвечает тот с застенчивой улыбкой. — Слишком уж сильно я тебя люблю.

В этот раз застывает на месте с приоткрытым ртом и стремительно заливающимися румянцем щеками уже Чимин. Мозг его пытается отыскать какие-нибудь слова, подходящие для этой беспрецедентной ситуации, из-за которой он сейчас стоит посреди дороги и хлопает глазами, как идиот. Момент наверняка и не закончился бы никогда, но Юнги усмехается, протягивает руку и щёлкает легонько по лбу, шепча тихое «попался», прежде чем повернуться и продолжить идти.

Как Юнги, который только что вспыхнул перед их друзьями из-за простейшего и малейшего упоминания об их отношениях, тот самый, который вслух не признается, что они вместе, может настолько невозмутимо говорить такие вот слова сейчас прямо в лицо Чимину?

— Пойдём, сколько ещё собираешься там стоять? — зовёт Юнги. Он уже шагов десять сделал, а Чимин всё ещё в прострации. — Я тебя кое-куда сводить хочу.

Младший отвешивает себе мысленную пощёчину, срывается с места и догоняет Юнги. На вопрос, куда же он собирается его отвести, тот отвечает коротким «увидишь».

Когда их путь сворачивает к пустому школьному стадиону, Чимин снова спрашивает — неужели Юнги собирается любоваться с ним в этот раз на небо (учитывая, что лазурный небосвод сейчас от звёзд чист), но тот лишь отмахивается и говорит просто следовать за ним.

Школьный участок пуст, что неудивительно: к этому часу ученики уже или дома, или проводят время в других точках города, а не на школьной территории. Это как раз та самая причина, по которой Чимин раньше оставался здесь после уроков — знал, что его никто не потревожит. Только вот он ошибался.

Когда они входят в здание, то натыкаются на парочку учеников, оставшихся на дежурстве — те лишь окидывают мельком их взглядом.

— Напоминает о том, как нас наказали, — шепчет Чимин, когда они шагают по безлюдным коридорам мимо пустых классов. — Только не говори, что ты тут для встречи с госпожой О, — картинно ахает он.

— Ага, точно, — отвечает Юнги насмешливо. — Она бы гордилась, если бы увидела, кем я стал. Когда-нибудь напишу трек про династию Корё только ради неё.

Даже посиделки со старыми друзьями ощущались необычно — Чимина словно откинуло на три года назад, в те времена, когда на них ещё была надета школьная форма, а в рюкзаках валялась забытая всеми домашка. Теперь, находясь в школьном здании, он чувствует себя ещё более странно.

Они продолжают идти, пока не останавливаются перед одним конкретным помещением, с которым Чимин знаком слишком хорошо. Ни одна из белых стен не поменялась, как и ряды деревянных столов со стульями рядом. Чимин может даже представить здесь призрак своего прошлого — мальчишку, сидящего за одной определённой партой, зарывшегося лицом в ладони, а спина его трясётся и дрожит. Именно так он и выглядел в глазах Юнги? Маленькая, согнутая фигурка посреди класса, всхлипывающая и заливающаяся слезами.

— Ты сидел тут, на своём месте, плакал. А я был тут, стоял около двери и не знал, что делать, — шепчет Юнги.

Чимин шагает в класс, направляется к своей старой парте, проводит по ней кончиками пальцев. Действительно, не изменилось ничего, кроме царапин на деревянной поверхности — за три года ученики оставили новые следы, отпечатали здесь собственные воспоминания и доказательства своего существования на обозрение всем.

— И на улице шёл дождь, — шепчет Чимин в ответ.

Он проходит мимо парты и садится за следующую, а рука тянется к ящику под столешницей, где они раньше хранили свои учебники. Теперь ящик пуст. Юнги оставлял здесь свой блокнот.

— Мне всегда казалось, что этот класс нас обоих как-то… зовёт, — замечает Юнги, приближаясь. — Ты пришёл сюда перед тем, как уехал, а я — после этого. Не знаю, почему. Я сделал это, не задумываясь, и нашёл твои слова в своём блокноте.

Чимин кивает. Пришёл он сюда утром тридцать первого декабря, один, ведомый тоже лишь своими ногами.

— Ага, наверное, — соглашается он, оглядывая помещение, после чего вздыхает. Это место — свидетель всего, что произошло между ними, как и небо.

— И ты поцеловал меня прямо здесь, у окна, — говорит Юнги, усевшийся на место Чимина, и поворачивает голову к ровному ряду окон на стене.

Снаружи небо чистое, голубое, но легко представить капли дождя, пятнающие стекло, и их мерный стук.

— И ты оттолкнул меня, — шепчет Чимин тихо, вспоминая. Он не хочет ранить сейчас Юнги напоминанием об ошибках — слова просто сами слетают с языка, и когда он поворачивается к старшему и видит ту самую боль, отражённую на чужом лице, которую заметил впервые всего несколько дней назад во время их первого нормального разговора в ресторанчике, то тут же извиняется.

— Нет, всё в порядке. Это мне извиняться надо, — успокаивает его Юнги. — Не представляю, сколько раз я должен повторить эти слова, потому что каждый раз, когда я их произношу, извинений кажется недостаточно.

— Эй, не надо, — отзывается Чимин. — Я уже простил тебя. Не нужно больше извиняться.

Ответом на это служит простая улыбка, что греет Чимину сердце.

— Но я действительно тогда имел в виду то, что говорил, — продолжает старший. Чимин только собирается спросить, о чём это он, но тот сам продолжает. — Я просто… просто мне сложно с другими людьми. Но с тобой хорошо.

Но с тобой хорошо.

Юнги говорит о том, что случилось чуть ранее — как он с невероятной лёгкостью произнёс, что любит Чимина слишком сильно, перед тем как щёлкнуть по лбу, однако превратился в красный помидор на глазах у друзей, которые просто упомянули об их отношениях. Младший, на самом деле, много выводов может сделать. Это может, например, означать, что Юнги до сих пор переживает, что подумают другие, видя его с Чимином, или что он и не собирается публично распространяться о том, что между ними — чем бы оно ни было — происходит. Однако ничто из этого для Чимина не имеет сейчас никакого значения, ведь самое важное: у него есть Юнги, а у Юнги есть он, и все мучения позади. Это всё, что нужно на данный момент.

— Мне с тобой тоже хорошо, — отвечает Чимин.

Ответ Юнги невербальный: он наклоняется вперёд, одной рукой тянется к подбородку Чимина и накрывает его губы своими. Поцелуй младшего застаёт врасплох. Он сейчас в такие моменты вечно теряется, не знает, как реагировать каждый раз, когда Юнги приближается и решает поцеловать. Хотя, естественно, Чимин не против привыкнуть. Он совершенно не против привыкнуть к тому, что Юнги целует в ответ, а не отталкивает.

Так что Чимин тоже поднимает руки — одну ладонь кладёт на чужую шею, а другой зарывается в волосы Юнги, словно чтобы удостовериться, что в этот раз его не оттолкнут, как тогда. Он целует глубоко и сильно, пальцами пытается уцепиться за кожу Юнги, и у Чимина возникает в некоторой степени такое чувство, будто он, наконец, платит за всё: платит призраку своего прошлого, тому Чимину, который сидит здесь и плачет каждый день, тому, кто с разбитым сердцем — он возвращает всё, что они с Юнги задолжали. Если эта классная комната выступала свидетелем того, как они разрывали жизни друг друга на кусочки, то следует дать ей возможность увидеть их три года спустя — исцеляющих души друг друга, латающих оставленные ими же дыры оставшимися у себя в груди кусочками. Если они разрушили сердца друг друга, оставив от них лишь черепки да осколки, то теперь строят вместо этого новое, живое сердце — одно на двоих.

Чимин, даже не осознавая своих действий, поднимается со стула, обхватывает лицо Юнги обеими ладонями, не отрывая своих губ от губ старшего. Он нависает над Юнги до тех пор, пока тот не дёргает его вниз (или это Чимин сам прижимается — уже совершенно не разобрать, кто и кого тут ведёт), сажая на свои колени. Языки переплетаются друг с другом, ладони забираются под одежду. Чимин сидит на коленях Юнги, медленно потираясь о него бёдрами прямо посреди их старого класса.

— Нельзя заниматься этим здесь. Кто-нибудь может увидеть, — шепчет Юнги ему в губы.

У Чимина искушение заткнуть его очередным поцелуем — желание берёт верх и выпихивает прочь здравый смысл, однако Юнги добавляет «я знаю место получше», и Чимин искренне заинтригован.

Он слезает с колен Юнги, старший тут же берёт его за руку, тянет к двери, словно не желая тратить больше время впустую, и Чимин снова чувствует себя ребёнком, который несётся в форме по школьным коридорам под звук звонка и раздающиеся эхом крики госпожи О. На самом деле вдалеке он слышит не голос исторички, отчитывающей их обоих за то, что они собираются сделать. Нет, это неодобрительные взгляды родителей, обман Тэкхуна и всех, кто когда-либо говорил ему, что так неправильно. Это холодный взгляд Чонгука и то, как он держится на расстоянии, это насмешки и издевательства Икдже. Чимин слышит вокруг это всё: проклятия и осуждения, ненависть и отвращение. Однако сейчас ни одного из них подобное не волнует — ничего из этого больше не важно, потому что самым главным для обоих являются соединённые руки и крепко переплетённые пальцы.

Юнги тащит его по коридорам, к выходу из школы, и вот они бегут к старому спортзалу. У Чимина мелькает мысль, что тут окажется закрыто, однако Юнги ведёт к задней части здания, где кроны деревьев раскинуты высоко над оградой. Тэхён когда-то рассказывал, что видел здесь ворону-альбиноса.

— Вот наш путь внутрь, — заявляет Юнги, когда они останавливаются за спортзалом, указывая пальцем на раздвижные окна, что расположены метрах в двух над землёй. Одно из окон — крайнее справа — захлопнуто не до конца, и есть возможность открыть его снаружи.

— Откуда ты знаешь об этом? — удивляется Чимин, когда Юнги подпрыгивает и распахивает окошко.

— Ребята же рассказывали тебе, как я когда-то сбежал из дома на несколько дней? До того, как у меня появился твой дом, в который можно завалиться, — спрашивает Юнги.

Чимин помнит смутно. Припоминает, как Намджун лично с ним об этом разговаривал. Ну, короче, Чимин знает, что Юнги раньше уже пытался сбежать из дома, так что во второй раз — когда старший ещё оказался на его пороге — остальные не особо удивились.

— Я раньше сюда приходил. Намджун хранил ключ от спортзала в цветочном горшке у главного входа, но в тот раз, по-видимому, с собой домой унёс. Вот я и нашёл другой способ пробраться внутрь, — объясняет Юнги и поворачивается, наконец, к Чимину. — Тебя подсадить? — предлагает он помощь, на что младший машет отрицательно головой.

— Я, может, и ниже тебя, хён, но справлюсь, — отвечает он с ухмылкой, после чего подпрыгивает, хватается за оконную раму крепко и подтягивается вверх.

Протиснувшись сквозь окно, он оказывается в подсобке. Единственным источником освещения здесь служат окна на стене — свет из них льётся на пыльные маты и надутые мячи. Вскоре с окна спрыгивает Юнги и закрывает его.

Забавно находиться здесь после класса. Такое чувство, что старший приводит Чимина во все места, где когда-то облажался, желая исправить ошибки единственным известным ему способом.

— Ты тогда здесь спорить начал со мной, — произносит Юнги, словно читая в тишине чужие мысли.

Чимин помнит. Он бы ни за что не набрался смелости так сделать, если бы не слова бабушки, однако столкнулся он тогда с чем-то намного более ужасным, и на следующий день Юнги пришёл в школу под ручку с Юджин.

— И Чонгук зашёл, — шепчет Чимин.

Юнги кладёт ладонь ему на предплечье из-за спины.

— Ага. И Чонгук зашёл, — вторит он, а потом разворачивает Чимина лицом к себе. — Но знаешь, давай сегодня не думать об этом, ладно?

Тот молча кивает. Да, не стоит им сегодня вспоминать о Чонгуке.

— Пойдём, — шепчет Юнги, и тянет к главному коридору спортзала.

Сначала они сидели у Сокджина, потом в классе, а сейчас вот здесь. Они всемером были единственными, кто использовал спортзал после уроков — даже, можно сказать, прямо монополизировали это место. Каждый четверг они отдыхали здесь после долгой тренировки, у Хосока с Тэхёном ещё каким-то чудом оставалась энергия дурачиться на полу, они шутливо боролись, а Юнги наверняка ещё до этого часа не отставал бы от бедолаги Намджуна с требованиями, чтобы тот оттачивал свои броски до совершенства. Иногда заходили девочки, выглядывали из-за закрытой сейчас двери. Теперь же сквозь высокие окна струится свет, заливает всё помещение.

— Это почему-то напоминает о том, как мы нашли использованный презик в подсобке во время отработки, — замечает Чимин с усмешкой.

— Не о призраке покалеченного солдата? — спрашивает Юнги. Он бежит к центру спортзала и валится прямо там, широко раскинув руки и ноги, будто снежного ангела на полу делает.

— Ну, теперь и о нём тоже, когда ты напомнил. — Чимин подходит к нему медленно. — Не говори только, что это был твой изначальный план, — добавляет он.

— Ты о чём? — уточняет Юнги, приподнимая вопросительно одну бровь.

— Притащить меня сюда, в спортзал, — поясняет Чимин.

Юнги закрывает глаза. Его довольная ухмылка — достаточный ответ.

— Ну ты и извращуга, — шипит Чимин, переступает через старшего, становится между ног Юнги и приседает на корточки. Он вытягивает руку, щёлкает того по лбу, возвращая прежнюю любезность, и улыбается.

— Эй, куда подевался мой авантюрный Чимин? — жалуется Юнги, припоминая разговор, который у них был, когда Чимин лежал утром на деревянном полу — прямо перед вторжением Хосока.

На какое-то время они так и замирают — Чимин на корточках над Юнги, а тот лежит на полу спортзала, но последний медленно поднимает корпус, тянется ладонью и касается щеки Чимина.

В этот раз младший не ошеломлён, нет — сейчас они оба ждут того, что произойдёт, продолжения начатого несколько минут назад, того, что так и жаждет дальнейшего развития. Юнги придвигается очень медленно, тянется ближе, не разрывая зрительный контакт — закрывает глаза лишь тогда, когда их губы соприкасаются. За последние дни они целовались уже несколько раз, однако для Чимина каждый раз как первый.

Они не торопятся, наслаждаются смешивающимся дыханием, прикосновениями языков, и когда Чимин нависает над Юнги, который раскинулся на полу, зажатый между его руками, то ощущение такое, будто целуются они уже порядка нескольких часов — Чимин, кстати, совершенно не против. Он бы целовал Юнги часами напролёт, занимался бы с ним любовью, пока сезон не сменится, любил бы, пока время не превратится в нечто бесполезное для измерения того, что можно описать лишь вечностью.

Юнги стягивает с Чимина через голову футболку — делает это тоже невероятно медленно, любуется каждым дюймом оголяемой кожи, пробегается по прессу кончиками пальцев, а Чимин чувствует себя уязвимо, обнажаясь как физически, так и эмоционально перед человеком, который уже однажды разбил его сердце, ведь он снова даёт ему такую возможность. Вот они вдвоём лежат посреди пустого спортзала, свет льётся на них, открывая полный обзор, словно говоря Чимину, что прятать теперь больше нечего.

Он хочет сказать: вот моё сердце, я отдаю тебе всё. Юнги обхватывает его лицо обеими ладонями, целует глубоко, будто отвечая: нет, это не только твоё сердце, это и моё тоже, мы слепили его из наших разбитых осколков. Сердца бьются в унисон — одно сердце в двух грудных клетках — накачивая кровью каждую пару вен. Это всё принадлежит теперь им с Юнги, и никому больше.

Чимин стонет протяжно, откровенно, когда Юнги проводит языком по кромке уха, и лишь от этого звука старший низко рычит. Действительно есть что-то удивительное в том, чтобы целоваться на таком открытом пространстве, потому что тяжёлое дыхание Юнги громче, чем обычно, он уже запинается, пытаясь произнести имя Чимина, когда тот трётся бёдрами сквозь их тесные штаны.

— Возьми меня сзади, — шепчет он Юнги на ухо.

Только это и требуется для резкой смены позиции — младший тут же оказывается прижат спиной к деревянному полу, а Юнги нависает над ним, и это происходит всего за секунду. Они возвращаются к той самой прерванной Хосоком игре, в ходе которой Юнги оставляет на коже Чимина дорожки поцелуев, проходится вдоль каждой мышцы языком.

Он тянется к ширинке Чимина, расстёгивает замок и сдёргивает штаны вместе с бельём до самых колен, обнажая твердеющую плоть, которую с нетерпением берёт в рот. Звуки, вырывающиеся из горла Чимина, когда чужой язык играется с ним, не более чем смесь низких стонов, хрипов и отдельных слогов имени Юнги — они разлетаются по всему залу и только становятся громче, когда он чувствует, как покрытые слюной пальцы касаются его входа, пытаясь растянуть и проникнуть. В нём уже три пальца, удовольствие только нарастает, и Чимин даже беспокоится, что кончит до того, как Юнги окажется полностью внутри него.

К его счастью, тот очень скоро пальцы убирает, приказывает низким и хриплым голосом перевернуться, чему Чимин с искренним рвением подчиняется — переворачивается, опирается на локти, на которых держится над полом, широко разводит ноги, вздёрнув ягодицы высоко в воздух. Всегда больно, когда Юнги только-только входит в него, но Чимин кусает с силой губы и закрывает глаза, пытаясь не сжиматься. Чужая ладонь вырисовывает круги на коже, убеждая, что боль растает и будет вознаграждена чем-то намного более прекрасным.

И так и происходит — прямо как его разбитое сердце, которое сейчас исцелено, так и удовольствие берёт постепенно верх, стоны и хрипы срываются с языка. Когда Юнги отстраняется, а потом с силой толкается обратно, Чимин громко выкрикивает его имя, кричит в пустой воздух. Именно этого он хотел, об этом думал — как Юнги вбивается неустанно сзади, сильно сжимая его бока пальцами, а сам Чимин полностью раскрыт, распластан по полу и подмахивает бёдрами вверх. Они окружены бесстыдными стонами, мелодией их имён, которая слетает с губ обоих, звуком шлепков кожи о кожу и каплями пота на деревянном полу.

— Укуси меня, хён, — шепчет Чимин, чувствуя, что уже почти на грани. — Пометь меня.

Он ощущает, как Юнги внутри него дёргается при этих словах, рык становится громче, и старший вонзает зубы Чимину в шею, упиваясь его кожей, как тот и просил. Тело Чимина просто вплавляется в Юнги, пульсирует, его чуть ли не ломает. Это достаточно ясно даёт понять, что сейчас так необходимо: старший обхватывает рукой его ствол и двигает ладонью.

— А-ах, Юнги.

В животе пульсирует, взрыв ждёт своего часа. Они двигаются быстрее, толчки глубже, крики громче. У Чимина уже локти и колени стёрты из-за трения по твёрдому полу, тело готово обрушиться, но всё, чего ему сейчас хочется — это продолжать, всего немного дольше, больше, пока небо снова не взорвётся перед глазами.

И это происходит с одним, последним толчком, во время которого Юнги зовёт Чимина по имени, и тот настигает свой оргазм, изливается, пачкая руку старшего и деревянный пол. Сзади Юнги снова вбивается в него прежнем темпе, пока, наконец, и он не достигает пика, кусая кожу на шее Чимина так сильно, что тот не удивится, если обнаружит кровь.

Тело обессилено падает — прямо на ту грязь, что они развели. Юнги не отстраняется сразу, и Чимин ждёт, пока старший прекратит дрожать, пока заполнит спермой до последней капли и разожмёт зубы. Несколько секунд спустя тот откатывается и ложится рядом, раскинув широко руки и ноги, как и незадолго до этого.

Рычание, хрипы и звук шлепков кожа о кожу, что отдавались в помещении эхом, заменяются поверхностным и неровным дыханием. Внезапно всё становится каким-то неподвижным, прямо как в спокойное утро после ночной грозы. И когда обе головы поворачиваются друг к другу, а их взгляды пересекаются, то появляются звёзды — как будет и всегда. Небо снова захватывает дух самым беспрецедентным способом, переводя на понятный язык невысказанные слова, произносить которые теперь больше и не надо.

Потому что общему сердцу не нужно спрашивать, бьётся ли одно для другого — точно так же, как и солнце уверено, что его возлюбленная всегда будет ждать на другом конце горизонта, догоняя день в вечности.