Отзвенели морозы, стихли метели, снег больше не спешил укрывать улицы новыми коврами, а старые медленно превращались в сточные воды, и Готэм со всей своей мрачной невозмутимостью утонул в ранней весенней оттепели, в первых лучах вешнего солнца. Пора на самом деле малоприятная, особенно для бедных районов города, населённых бродягами и нищими, где и без плывущего по лужам мусора удушливый смрад убогой жизни лишь крепчал с каждым новым днём. Вместе с мартом в этот город пришли перемены: близилось время смены власти – волнующее событие, призывающее каждого жителя позаботиться о будущем своего города. Но некоторые здесь не могли даже о своём будущем позаботиться – не то, что бы там города!

Будущее... Такое относительное понятие, имеющее вес лишь в тот момент, когда мы мыслим о нём. Ведь то, что ещё полгода назад мы звали будущим, уже наступило сегодня и зовётся настоящим. Но и сегодня мы видим для себя будущее, которое так же наступит завтра, через три недели или через год и неизменно станет настоящим – точкой отсчёта до нового будущего. Но вот, в чём проблема: если правильно не подумать о будущем, оно может никогда не стать настоящим.

«Ну и что же будет дальше? Чем всё это кончится?» – спрашивала себя молодая доктор психиатрии, оценивая последние события своей летящей под откос жизни, точно сюжет читаемой ею книги. Жаль только, что её жизнь не была такой книгой, которую можно преждевременно открыть на последней странице и узнать судьбу главной героини. Однако эту девушку её судьба не волновала – она и без того знала: ей конец. Ей интересно было лишь одно: как скоро наступит этот конец? Когда же ей ждать наступления неизбежного будущего, о котором она мыслит уже, казалось, невыносимо давно?

Виктория Айрис шагала по уже сухим тротуарам вдоль одной из центральных улиц города. Асфальтовая серость и холод высвободившейся из-под снега промёрзшей земли навевали отвратительное траурное чувство, несмотря на то, что сегодня в кой-то веки обитателям Готэма улыбнулось солнце. Ветер шелестел брошенными на улицах газетами и гнал большие чёрно-белые листы по дорогам и тротуарам, играл ими под ногами Виктории. И каждая из газет пестрила крупными фотографиями кандидатов на пост нового мэра Готэма, среди которых был и её муж. Теперь лицо Нэйтона Айриса – одного из фаворитов у горожан – было во всех газетах, на всех телевизионных каналах, а его имя и голос звучали из каждого второго радиоприёмника.

Решение Нэйтона баллотироваться на выборы заставило Викторию несколько дней назад содрогнуться от ужаса: она и представить себе не могла, что с городом может сделать настолько больной человек, если дать ему все полномочия. Или же городу ничего не грозит, но грозит... самой Виктории? Ведь всё это неспроста, нервно думала она. У всего этого есть причина, есть цель. Нэйтон ничего и никогда не делал просто так. Так чего же ей ждать от этих перемен? Неужели она, точно несмышлёная мышка, снова бежит по выстроенному специально для неё лабиринту, ведущему прямо в мышеловку? Бедная маленькая больная мышка, задушенная паранойей.

Надвигающаяся буря волновала не только Викторию, но и её друга Брюса Уэйна, встреча с которым у неё состоялась полчаса назад. Под рычащий шум проносящихся мимо автомобилей девушка перелистывала в голове свои тревожные мысли. В очередной раз она задумывалась: а верно ли она поступает, открывая Уэйну дверь в своё израненное сердце? Они с Брюсом вели целое тайное расследование и уже довольно хорошо сблизились. Некоторые моменты (приглашения на ужины в поместье, от которых Вик уже даже неудобно было отказываться раз за разом) давали Виктории понять, что Брюсу нравилось проводить с ней время. Он порывался сделать так много для неё, но почти всё из этого «много» подвергло бы их всех опасности, поэтому Виктория умоляла его отказаться от идеи открытого противостояния Айрису. Сколько бы сильно ни было желание Брюса вывести этого ублюдка на чистую воду, как бы рьяно он ни желал справедливости, ему приходилось действовать в тени. Его сочувствие и симпатия к молодой госпоже Кейн толкали его к решительным действиям, но они же и связывали ему руки.

Воспоминания о том, как Брюс на сегодняшней встрече снова предпринял попытку пригласить её в поместье Уэйнов на ужин, выдавая это за приглашение от Альфреда, вызвали на губах Виктории умилённую усмешку. За размышлениями о прошедшей встрече и о том, каким очаровательным снова был юный господин Уэйн, она и не заметила, как добралась до дома. Вынув связку ключей из кармана длинного чёрного пальто, Вик поднялась по ступеням на крыльцо, вставила ключ и попыталась открыть дверь. Только оказалось, что кто-то уже сделал это за неё, потому что ключ не провернулся. Виктория занервничала: Нэйтон сейчас должен был быть на другом конце города, давать интервью и рассказывать о своей предвыборной кампании. Кто тогда оставил дверь открытой?

При нажатии на ручку, дверь легко отворилась. Вик осторожно заглянула внутрь дома, осмотрела коридор и убедилась, что ни плаща, ни ботинок Нэйтона здесь нет, а значит, и его самого. Но откуда-то из гостиной доносились едва слышимые копошения.

– Сильвия? – с сомнением позвала Виктория женщину, которая периодически приходила к Айрисам убираться. В этот момент копошения резко прекратились, и дом погрузила в мёртвую тишину.

Тут явно был кто-то, кто не хотел выдавать своего присутствия. Дверь за спиной Виктории медленно закрылась, и девушка быстро предположила, что здесь происходит. Ограбление.

Как и положено, она сняла обувь и пальто, поместив их на положенные им места. Бить тревогу девушка отчего-то не спешила, но действовала осторожно. Несколько секунд она стояла на одном месте посреди холла, боясь даже дышать, и вслушивалась в звенящую тишину. Слух улавливал лишь озверевший ритм биения её сердца, а все посторонние звуки вмиг испарились. Ей казалось, будто на неё в любой момент кто-нибудь выпрыгнет, оглушит или ещё хуже – прирежет.

Виктория двинулась к гостиной и, прежде чем войти туда, осмотрелась, стоя в дверном проёме. Здесь никого не оказалось, но на камине стояла большая шкатулка из белого камня, из которой небрежно выглядывали ожерелья, кольца, браслеты и броши. В них явно кто-то похозяйничал. Но где сейчас этот кто-то? Это Виктория узнала очень скоро, в тот момент, когда беспечно вошла в гостиную и прошла к камину, чтобы собрать украшения и спрятать шкатулку. За делом она вдруг каким-то необъяснимым шестым чувством заметила прямо за своей спиной чьё-то присутствие. Едва уловимое беззвучное движение мягкой обуви и страх, почти такой же, как и у неё, но намного решительнее. Напряжённая тишина раскалила нервы. Пересилив тяжесть собственного дыхания, Виктория произнесла вслух, когда почувствовала на своей спине мишень:

– Хочешь превратить ограбление в убийство? Оно тебе надо? Разве за этим ты здесь?

– А что, у тебя есть вариант поинтересней? – этот мурчащий женский голос ещё никогда не звучал в этом доме, насколько Виктория помнила.

– А что, ты выслушаешь предложения?

Несколько маленьких шорохов после пары секунд раздумий со стороны грабительницы дали Виктории понять, что незнакомка опустила своё оружие и готова выслушать хозяйку дома. Вик медленно обернулась. Перед ней стояла красивая юная девушка на вид лет восемнадцати, осторожно помещающая маленький изогнутый нож под ремешок на бедре своего обтягивающего чёрного костюма. Если бы Виктория не набралась смелости заговорить с воровкой, этот милый ножичек сейчас бы мог торчать в её горле.

– Теперь ты видела моё лицо, так что, если твоё предложение мне не понравится, мне придётся тебя убить, – обозначила девушка, смахнув с лица пряди недлинных кудрявых русых волос.

Почему-то Виктория ей не поверила. Эта девушка выглядела готовой в любой опасный для себя момент выпрыгнуть в ближайшее окно, максимум – оглушить внезапно поднявшую шум хозяйку дома, но никак не насадить её на нож. Вряд ли она вообще собиралась тем ножичком нанести ей рану. Вероятнее всего, она планировала угрожать жизни, но не отнимать её. В этих пронырливых раскосых зелёных глазках не было желания забирать невинную жизнь. Но испуг за собственную шкуру наверняка толкнул бы девушку совершить непоправимое. В конце концов, Виктория не могла знать наверняка, что за человек стоит перед ней.

– Я раньше никогда тебя здесь не видела, – сказала Вик, разглядывая лицо преступницы. – Ты не из этого района, верно?

– Я вообще не из какого района, – ощетинилась девушка.

«Бродяга?» – подумала Виктория. Да и незатейливая манера речи выдавала эту дерзкую девочку. Наверняка воровство было для неё единственной возможностью прожить хотя бы ещё один день в тепле и сытости. Ведь таких людей по всему Готэму было больше, чем звёзд в ночном небе.

– Послушай, – Вик подступилась на шаг ближе к незнакомке, и та вмиг положила руку на бедро, сигналя: «Лучше держись подальше». Словно дикая кошка, которую никто не в силах приручить. Айрис сделала успокаивающий жест руками и всё же вернулась в исходное положение. – Предлагаю сделку: ты меня не убиваешь, а я отдам тебе любое украшение на выбор из этой шкатулки и... угощу тебя завтраком. И на этом обойдёмся без полиции. Идёт?

Кудрявая с подозрением вскинула левой бровью и всё сверлила Викторию удивлённым взглядом. Айрис для пущего эффекта мило улыбнулась ей, надеясь завоевать доверие.

– Если я тебя грохну, у меня будет возможность забрать все цацки, а не только одну, и опустошить твой холодильник.

– Резонно. Но в таком случае тебя ждёт Блэкгейт, мерзкие отбросы общества, заключённые там, и отвратительная тюремная еда. В доме стоят камеры.

Само собой, это была ложь. Если бы в этом доме стояли камеры, Нэйтон Айрис давно сидел бы за решёткой.

Камеры как раз и заставили воровку занервничать и измениться в лице. Она с хитрым прищуром смотрела на Викторию, и её глаза блестели. Вик так и читала в них отчаянные попытки увильнуть. Но всё же компромисс, который ей предлагала рыжеволосая, показался юной грабительнице более приятным, чем перспектива угодить за решётку по обвинению в убийстве.

– Хорошо, – ответила она, сложив руки на груди в несокрушимой позе. – Но я хочу то золотое колье с камешками.

Улыбнувшись своей победе, Виктория развернулась к шкатулке, достала оттуда украшение, которое Нэйтон подарил ей на свадьбу (по настоянию родителей, как она всегда думала, явно не из искренних побуждений) и со словами «забирай на здоровье» кинула прямо в лапки неприрученной кошке. Та не спешила радоваться и прежде спросила с недоумением:

– Оно что, ни капельки тебе не дорого?

– Ты же видишь, у меня оно просто лежит и пылится в шкатулке. Будь оно мне дорого, я бы держала его поближе. Надеюсь, тебе оно пригодится.

Во взгляде девушки всё ещё засело непонимание и большая доля недоверия, но теперь уже она не выглядела такой отчаявшейся, как минуту назад. Сунув колье в карман кожаной куртки, она развела руками и вздохнула:

– Ну, тогда выполняй вторую часть сделки.

И когда это попытка ограбления, которая поначалу чуть до смерти не напугала доктора Айрис, успела превратиться в странное, но всё же приятное знакомство?

– Виктория, – когда незнакомка наконец-то подпустила к себе Вик, та представилась и протянула ей раскрытую ладонь.

– Селина, – не сразу, но всё-таки ответила недоверчивая «кошечка», приняв рукопожатие.

– Итак, Селина, любишь тосты с вишнёвым джемом? Или тебе сделать традиционный американский завтрак?

Позволив себе по-дружески приобнять свою новую непутёвую знакомую, Вик повела её из гостиной прямиком на кухню. Открытая шкатулка с украшениями осталась стоять на каминной полке, чтобы через полчаса Вик снова вернулась к ней и подарила Селине на прощание ещё и маленькую брошку в форме кошечки.

* * *

– Начало эфира через пятнадцать минут! – объявил громкий женский голос, прокатившийся по стенам телевизионной студии.

Съёмочная группа в суматохе готовилась к первому сегодняшнему прямому эфиру с одним из кандидатов на кресло мэра города. Сегодня в этой студии побывает ещё три политика, каждый из которых, точно художник-новичок, не умеющий сочетать краски, с огромной палитрой в руках будет рисовать телезрителям новый Готэм, окрашенный исключительно в цвета благополучия и процветания; из их ртов будут литься сладкие речи об искоренении коррупции, о росте благосостояния населения, о крупных инвестициях в социальную сферу жизни. Но никто из этих с иголочки одетых мужчин с заранее подготовленными ласкающими слух речами так и не скажет, для чего на самом деле ему так жизненно необходимо усадить свой зад в кресло главы города.

Нэйтон сидел в небольшом чёрном кресле, закинув ногу на ногу, и в очередной раз пересекал глазами плохо пропечатанные строчки со словами, которые ему необходимо будет сказать перед камерой. Несколько гримёрш порхали над ним со своими большими ворсистыми кисточками и расчёсками, однако Нэйтон не позволял им прикасаться к своим идеально уложенным зачёсанным назад и зафиксированным гелем волосам. Одна из девушек даже пыталась с ним заигрывать, но от холода этого мужчины разве что линзы камер в студии не покрывались морозными узорами.

– Мистер Айрис, – услышал он вдруг такой знакомый голос со стороны входных дверей студии.

Моментально подняв глаза и обернувшись, Нэйтон увидел своего личного юриста и близкого друга – Роберта Крэстона, который жестом просил его подойти. Лишь на мгновение, но губы Нэйтона изогнулись в улыбке. Он убрал листы с текстом в сторону, встал из кресла и направился к выходу из студии, на ходу застёгивая пуговицу пиджака и аккуратно приглаживая ладонью волосы на висках.

– Прости, не хотел отвлекать тебя от подготовки к эфиру, – сразу же извинился Крэстон, когда они с Айрисом встали за порогом студии в неосвещённом коридоре.

– Не за что извиняться. Я рад, что ты пришёл, – ответил Нэйтон, пристально глядя на друга. – Какие-то новости?

– Да. Да... Эм, по поводу того, о чём ты меня просил разузнать, – Роберт говорил невпопад, то опуская, то поднимая взгляд на Нэйтона, нервничал, будто бы ему самому сейчас придётся сесть перед камерой и громко раздавать обещания горожанам. Нэйтон снова едва заметно улыбнулся, глядя на него, а юрист всё же перешёл к сути своего визита: – У меня есть знакомая в Центральном Банке Готэма, она помогла мне добраться до счетов твоей жены. Ни на одном из них Виктория не хранит наследственные деньги. Счета родителей она недавно обнулила и закрыла, так что и этот вариант отпадает.

– Альберт Блумфайлд?

– Тоже нет. Всё, что есть на его счету, – обычное годовое жалование дворецкого. Сомневаюсь, что в них есть даже малая доля денег от наследства: взносы не совершались уже очень давно.

– Моя дорогая жёнушка вздумала играть со мной в прятки, – выдохнул в усмешке Айрис с отстранённым взглядом на происходящее в студии.

– Ей кто-то помогает, Нэйтон, я уверен. Эта женщина так глупа в юридических и финансовых вопросах, что просто не смогла бы проворачивать что-то за твоей спиной в одиночку. У неё явно появились влиятельные друзья, – заговорщически говорил Роберт. – Знаешь, может, идея с частным детективом не так уж и плоха?

– Может быть, и не плоха, – задумчиво повторил Нэйтон и добавил, будто бы намереваясь успокоить друга: – Сильно переживать не стоит. Она – не проблема. Что бы Виктория ни сделала, она ничего не добьётся, лишь сделает себе больнее. Все её смехотворные потуги похожи на попытки ехать против ветра в инвалидном кресле: столько энтузиазма, столько веры, столько героизма, а в итоге – бесполезное сотрясание воздуха.

Мужчины всё ещё стояли у входа в студию, когда оттуда снова раздался оповещающий женский голос, на этот раз объявивший о десяти минутах до начала съёмки. Нэйтон жестом указал обеспокоенной его отсутствием команде, что слышал предупреждение, и его взгляд снова опустился на лицо Роберта Крэстона. Больше ему нечего было сообщить своему боссу, однако это место, этот чёрный коридор и этот пронзительный взгляд не отпускали его. Несколько секунд они стояли в тишине, рассматривая пуговицы на пиджаках друг у друга.

– Поедешь в офис? – едва повышая голос, спросил Нэйтон.

– Да, – в этом ответе не было уверенности. – Есть кое-какая работа. Кто-то же ведь должен разгребать все эти обращения, которые полетели на твоё имя после того, как ты баллотировался на пост мэра. Я потихоньку превращаюсь из юриста в секретаря.

Нэйтон подхватил усмешку друга. Он так редко смеялся, иногда даже забывал, как это вообще делается, эти ощущения от растягивающихся в улыбке губ. Ему казалось, будто в такие моменты мышцы его лица буквально скрипят из-за непривычных гримас. И всё же Нэйтону случалось улыбаться, и происходило это лишь в компании его личного юриста, его единственного дорогого друга.

Довольно смеясь себе под нос, Айрис похлопал Крэстона по плечу. В какой-то момент он больше не хлопал, но его рука по-прежнему лежала на плече Роберта, чуть сжимая и разжимая пальцы, словно массажируя. А затем ладонь Нэйтона почти незаметно переместилась на шею мужчины, а большой палец проскользил по линии подбородка к щеке. Роберт чуть вздрогнул, но не отпрянул. Нэйтон был спокоен, ведь в этом маленьком узком коридоре было так темно, а члены съёмочной группы были настолько заняты подготовкой к эфиру, что не обращали на деловые разговоры двух мужчин никакого внимания.

– Ты так много делаешь для меня, Роб, – сказал Айрис, улыбаясь непривычно долго для себя. Но ему хотелось улыбаться, он ничего не мог с этим поделать. – Ты никогда меня не подводил. И ты единственный, кому я могу доверять. Знаешь... Новому мэру будет тяжело принимать верные решения в одиночку.

– Наверняка у тебя будет целая команда советчиков.

– Да. И возглавлять её будешь ты, – уверено сказал Нэйтон, и Роберт встрепенулся, с удивлением взглянув на босса. – Я сделаю тебя своей правой рукой. Потому что никто не заслужил эту должность больше, чем ты.

Польщённый Роберт на первых порах не мог выдавить из себя ни слова и лишь поражённо смотрел на Нэйтона, пока сквозь стену его ошеломления пробивалась неистовая радость. Тогда Роберт несдержанно заулыбался, опустив лицо в пол, совершенно не зная, как сдерживать себя от самого горячего проявления благодарности Нэйтону.

– Удачного эфира, – пожелал Роберт, прежде чем уйти.

Нэйтон с лёгкой улыбкой кивнул в знак благодарности. Смелости Роберту хватило не сразу, но всё же он заключил друга в объятия, чтобы не оставлять свою поддержку лишь на словах. Нэйтон обхватил его руками в ответ и уткнулся носом в шею. Со стороны это выглядело как крепкие мужские объятия, после которых обычно следовали суровые удары по плечам, крепкие рукопожатия или увесистые похлопывания по спине. Но здесь этому не было места.

Всё-таки Роберт Крэстон ушёл, а Нэйтону пришлось провожать взглядом его отдаляющуюся по коридору спину и ловить себя на сожалеющей мысли: он так надеялся, что Роберт останется на интервью. Но теперь пришла пора освободить голову от ненужных чувств и мыслей. Сейчас он должен был сосредоточиться на своём стремлении «помочь Готэму подняться с колен».

Прозвучало объявление о пятиминутной готовности. Нэйтон поправил пиджак и уже готов был вернуться в студию. В конце концов, он не успел дочитать свой текст. Но тут его мобильный телефон разразился вибрацией вызова. Раздражённый Нэйтон быстро достал устройство из кармана и взглянул на экран. Номер был не определён, но это не помешало мужчине ответить.

– Здравствуйте, мистер Айрис, – зазвучал приторно вежливый голос на другом конце провода. – Прошу меня извинить за неожиданный звонок. Вас беспокоит профессор Хьюго Стрейндж, директор лечебницы Аркхем.

– Что Вы хотели, профессор? – торопливо спросил Нэйтон, поглядывая на то, как в студии один из операторов машет ему руками, и жестом попросил подождать.

– Совсем немного Вашего личного времени, если позволите.

– Извините, но сейчас я занят и не имею возможности разговаривать.

– Конечно, конечно, я всё понимаю! Ох, это и не телефонный разговор вовсе. Я бы хотел встретиться с Вами лично и обсудить кое-что крайне важное. Это касается Вашей супруги.

Лицо Нэйтона невольно скривилось от упоминания одного этого слова – «супруга». В последнее время эта женщина стала для него слишком проблемной, слишком неудобной, и уже даже её собственный начальник бежит к нему, чтобы пожаловаться на её дрянной характер. Подумав несколько секунд, Нэйтон пообещал Стрейнджу в спешке:

– Я подъеду часа через два. Предупредите Вашу охрану, чтобы сопроводили меня. И вот ещё просьба, профессор: позаботьтесь о том, чтобы на момент моего визита в Ваше... заведение все крысы сидели по своим клеткам.

И, отклонив вызов, Нэйтон поторопился вернуться в студию под светы прожекторов, где его ещё раз пригладили, напудрили и усадили в кресло напротив журналистки, которая уже в полной готовности произносить своё вступительное слово смотрела в камеру. Женский голос, что объявлял время до начала эфира, теперь начал отсчитывать секунды до мотора. Нэйтон глубоко вдохнул и мерно выдохнул. С ним снова были его верные, холодные, точно битое стекло, спокойствие и невозмутимость.

* * *

В Аркхеме выдалась неспокойная неделька, даже с учётом того, что спокойных дней тут и не бывает – бывают лишь затишья перед бурей. Пару дней назад сюда перевели нескольких преступников из Блэкгейт, которых прокуратура признала невменяемыми, и эти звери в первые же дни разнесли столовую и напали на парочку-другую работников лечебницы. Потребовалась ни одна доза лошадиных транквилизаторов, чтобы новички наконец-то поняли, в какое место попали.

Хьюго Стрейндж, помимо своей привычной работы укротителя хищников, был очень занят восстановлением кабинета интенсивной терапии, не так давно подверженного взрыву. Работу Клоуна обитатели камер психбольницы оценили по достоинству, так что, пока местный «санаторий» находился на ремонте, заключённые позволяли себе разного рода шалости, от которых раньше воздерживались из-за страха оказаться прикованным к электрошоковой машине. Однако не долго этому празднику выдалось греметь: старые добрые методы седативных инъекций всё ещё работали безотказно, на короткое время превращая непослушных пациентов в кроткие малоподвижные разваренные куски мяса.

Двух таких «овощей» охранники сейчас загнали в комнату отдыха. Даже грохот металлических решёток, что с глухим звоном ударились друг о друга, когда закрылась дверь, не привёл двух накаченных седативами мужчин в чувство. Пару секунд они продержались в уверенной позе, пока одна женщина не подошла к ним и с любопытством не ткнула одного из них в плечо пальцем. На пол с немощными стонами под невпечатлённые взгляды десятка заключённых рухнули сразу оба.

Проходящий мимо двух этих недвижных тел Джервис Тетч оглядел их с примесью пренебрежения и жалости на лице, аккуратно перешагнул через одного, через второго перепрыгнул, как заяц, и непринуждённой лёгкой походкой, что-то с улыбкой напевая себе под нос, двинулся к одному из столов, где собирался присоединиться к своим извечным спутникам.

– Ты опять жульничал! – взревел Крейн, швырнув колоду карт и хлопнув ладонями по столу.

– Какой я негодяй, божечки-крошечки! – громко театрально охнув, Валеска в наигранном сокрушении взглянул на Пугало, что уже в третий раз сегодня проигрывал ему в карты.

– Я все эти твои фокусы знаю, Валеска, не держи меня за идиота. Засучивай рукава!

С такими честными глазами, с какими Джером закатал рукава своей полосатой рубашки, не смотрят даже самые невинные дети. Не получив доказательств того, что рыжеволосый и вправду мухлевал, Джонатан распалился ещё больше.

– Да где эта чёртова карта! Куда ты её спрятал?! – возмутился парень с мешком на голове, стащив с рук Джерома перчатки. Но и под ними никаких карт не оказалось.

– Хотите меня обыскать, господин злой полицейский? Тогда сначала снимите с себя этот убогий мешок, – сказал Джером, словно он был легкодоступной девицей на допросе, и растянул на губах свою фирменную гаденькую ухмылочку, которая так бесила Крейна.

Пугало схватил Клоуна за грудки в полной готовности затащить его на стол, взять за ноги, перевернуть и вытрясти из него злополучную карту, как из старого пододеяльника. Он знал, она точно выпадет, где бы он её не прятал. Но вовремя подоспевший третий член команды «самых опасных и очаровательных парней Аркхема» осадил их пыл.

– Ну же, мальчики, довольно,
  Драться вовсе не прикольно, – призвал к порядку Джервис, усевшись на скамью, где до этого сидел Крейн, и раскрыл перед собой большую газету.

Прорычав что-то несвязное, Джонатан был вынужден отпустить Джерома, и, по-прежнему недовольный сложившейся ситуацией, он присел обратно на своё место. Ещё несколько секунд эти двое не смели отвести друг от друга колких взглядов, пока Тетч снова не попросил их быть паиньками. Иногда эти трое становились похожи на неблагополучную семью, в которой матери-одиночке приходится справляться с двумя неуправляемыми подростками.

В какой-то момент Джерому надоело играть в убийственные гляделки с Крейном, и он начал медленно собирать разбросанные по столу карты в колоду, словно в этом было какое-то особое наслаждение.

– Что, мистер Тетч, – голос его приобрёл разоблачительный оттенок, – снова выпросил свеженький выпуск у той новенькой охранницы с прыщавым лицом?

– Ну, не всё же Вам, мой дорогой друг, персонал обольщать, – Шляпник слегка тряхнул газетой в руках.

Джером лишь ухмыльнулся с видом, довольнее самого сытого в мире кота, и продолжил медленно стаскивать по одной карте с края стола и аккуратно помещать их на вершину собираемой колоды. Он и вправду был доволен собой, если подумать: он собрал вокруг себя большую часть заключённых Аркхема, включая двух самых мозговитых из них; он держит в страхе не только всю эту психушку, но и город, что стоит за её стенами; и у его ног находится самая желанная всем Аркхемом, самая проблемная и самая красивая девушка на всём чёртовом свете! Не то, что бы он был удивлён всему этому... Но как же было приятно иногда вспомнить о своих победах.

Сшитые уголки его губ потянулись ещё шире, когда Джером перевернул последнюю карту на столе. С неё ему улыбался цветной Джокер.

Вдруг у него перед глазами всё потемнело, как будто в один миг кто-то потушил свет в безоконной комнате, а его глаза накрыли плотно сжатые пальцы чьих-то тёплых и таких мягких рук. Да уж, действительно, чьих же? Об этом было абсолютно не трудно догадаться, особенно если принять во внимание раздражённый тяжкий вздох, вышедший из-под мешка Крейна.

– А, это ты, Рози, – сказал Джером, расплывшись в улыбке. – Всё никак не можешь забыть, как мы крышесносно провели прошлую ночку? Такое не забыть, верно, милая?

Обескураженный Тетч аж уронил на стол газету, а после за ней следом спустилась и его челюсть. Крейн издал ещё один вздох исполинской тяжести и отвернулся от всего этого, чтобы хотя бы создать для себя иллюзию изолированности от всего, что сейчас будет происходить. Когда девушка за спиной Джерома убрала руки от его лица, он обернулся, как ни в чём не бывало. А на него ошарашенным взглядом смотрела Виктория Айрис, которую будто бы огрели по голове чем-то тяжёлым.

– А, док, это ты, – выдал Джером, продолжая свой спектакль, и обворожительно улыбнулся. – Как делишки?

Немигающий взгляд девушки буквально прилип к Джерому, пытаясь вытянуть из него объяснения. Вик не могла выдавить из себя ни слова, не могла даже нормально вздохнуть. Одна лишь мысль «Он что, с кем-то спит?» перетрясла все её чувства, словно в блендере. А Джером сидел, смотрел прямо в её лицо и наслаждался этой смесью шока, обиды и подступающего гнева.

– Ты бы... видела своё лицо! – и откинувшийся назад Валеска в голос расхохотался. Смех захлестнул его, как лихая волна, и Джером начал даже не то, что смеяться, а почти кричать от смеха.

Она должна была догадаться, что этот недоделанный шутник снова играет с ней! Резко осознав это, Вик поджала губы, звучно глубоко вздохнула и закрыла глаза, прогоняя злость. «Ты не должна его бить, не должна, Виктория. Он – твой пациент, к тому же, больной на всю голову. Простим ему это». И док со всей силы стукнула этого задыхающегося от хохота придурка по плечу, по спине, потом снова по плечу, и в итоге не заметила, как налетела на него с кулачной атакой, словно обиженная школьница. Когда и до Джервиса дошла суть происходящего, он выдал облегчённое «фух» и с улыбкой поприветствовал доктора, отложив в сторону газету.

– Как ты могла подумать, что меня может привлечь какая-то низкопробная выпечка, когда на моей тарелке лежит кусочек такого сладенького тыквенного пирога? – недоумевал Джером.

– В твоих аналогиях всегда слишком много сладкого, а сахар вреден, между прочим, это я тебе как врач говорю, – холодно отвечала ему Вик, не в силах отпустить Джерому его тупой розыгрыш.

Теперь за этим столом сидели четверо: к трём самым опасным заключённым этой оздоровительной тюрьмы присоединилась ещё и их любимая Доктор-люблю-проводить-время-с-отбитыми-психопатами. Её до ослепления белый халатик в толпе изношенных, потёртых, грязных полосатых униформ смотрелся весьма контрастно, и на девушку, как и всегда, когда она оказывалась окружена толпой заключённых, вновь было направлено множество взглядов.

– Скажи, а ты всегда такая ревнивая, или только когда дело касается меня? – зубоскалил Валеска.

– Не льсти себе. Я всего лишь немного удивилась, – Вик гнула свою линию, не желая признаваться ни себе, ни кому-то ещё в том, что в тот момент она действительно чуть не задохнулась от ревности.

– И именно поэтому отбила мне плечи до синяков? Они, кстати, болят, дорогуша.

– Это я ещё не била. Так, слегка погладила.

– Ой, какая страшная и опасная, вы только гляньте на неё, гроза всего Готэма, боюсь, дрожу в страхе! – Джером театрально всплеснул руками, а затем проворным движением быстренько приобнял доктора и подвинул её к себе, уткнувшись носом в её щёку. Вик сию секунду его оттолкнула и, покраснев лицом, живо вернулась в исходное положение. Всё это произошло так быстро, что мало кто и заметил.

Для Виктории Айрис уже стало обыденным делом время от времени заходить в это помещение и подолгу задерживаться за разговорами с Джеромом и его друзьями. И, если ещё месяц назад она старательно боролась с жутким желанием сблизиться с этой троицей и следила за тем, чтобы её не так часто видели в их компании, то уже сегодня она намеренно ослабила контроль. Виктория устала думать о каждом своём шаге, да и лишать себя приятных эмоций от общения ей больше не хотелось. В конце концов, рядом с этими преступниками она чувствовала себя защищённее, чем в собственном доме.

– Доктор Айрис, свет моих очей, – обратился к девушке кокетливо улыбающийся парень в шляпе, – знаете, Ваш усталый вид и синяки под глазами кричат мне о том, что Вы сегодня явно ещё не пили чай. Я прав?

Девушка сконфузилась: её усталый вид и синяки кричали явно не о недостатке чая в организме.

– Эм... Ну, да, не пила, – ответила Айрис.

И Джервис, недовольно покачав головой, мигом достал откуда-то из-под стола свой любимый чайник-заварник и чашку с блюдцем и начал наполнять ёмкость ароматным напитком, приговаривая:

– Так не пойдёт. Скорее, док, возьмите чашечку руками.
   Чай – это лучшее, что могло произойти сегодня с Вами!

Из Вик невольно вырвался умилённый смешок, и она, в очередной раз смущённая трепетным вниманием этого славного парня, ответила, протягивая руки, чтобы принять угощение:

– Лучшее, что сегодня могло со мной произойти, это Вы, мистер Тетч.

– Эй, теперь я ревную! – встрепенулся Джером, отвлёкшись от тасования своей карточной колоды. Но Виктория и Джервис продолжали свой подслащённый чаем разговор, не обращая на рыжего никакого внимания.

– Вам всегда удаётся поднять мне настроение, – мило улыбнулась она, отпив из чашки. – Вам и Вашему чудесному чаю.

– Мне и моему чудесному чаю всего лишь случается вытащить из Вас ту самую прекрасную девушку, способную одной лишь своей улыбкой осветить каждый мрачный уголок этого скверного места и подарить каждой заблудшей душе исцеление.

– Вообще-то я как бы всё ещё здесь, – Джером скрипел зубами и нервно барабанил пальцами по столу.

– Своё исцеление Вы уж точно заслужили, мистер Тетч, – и Виктория лучезарно улыбнулась Шляпнику, что сей миг схватился за сердце с влюблённым видом.

– Ах, доктор, прошу, зовите меня Джервис.

– Да ну прекратите, в конце-то концов! – не выдержал резко обернувшийся к ним Крейн. – Тошнит уже от вас.

Как ни странно, но претензия Пугала получила поддержку со стороны Джерома (впервые!). Виктория и Джервис вынуждено прекратили свой разговор, и девушка, не мигая, уставилась на парня в мешке. Смущённый Джонатан мигом отвернулся, но периодически бросал на докторшу короткие взгляды, а потому вскоре заметил, как она улыбнулась, глядя на него.

– Что? – раздражённо фыркнул Пугало.

– Ничего, – улыбка не сошла с её губ, даже когда Вик отпивала чай. – Просто вспомнила Ваше лицо, мистер Крейн, и то, какой умилительной может быть Ваша дикость.

– Будешь со мной играть, женщина, и я!..

– Почему я Вам так не нравлюсь? – в лоб спросила Айрис, решив наконец-то разобраться с неприязнью Крейна. И тот на первых порах слегка сконфузился, занервничал, начал ёрзать на скамье, тихо, едва слышно раздражённо рычать, словно его загнали в угол, но всё-таки ответил:

– Ты странная... для врача этой прогнившей дыры. Всё время ошиваешься рядом с нами, как будто пытаешься что-то разнюхать. Ты подчиняешься Стрейнджу, ты не можешь быть нашим другом.

– В Вас растёт паранойя, мистер Крейн, и неуверенность. Вам кажется, будто все вокруг хотят Вам навредить, – спокойно отвечала ему Виктория, так, словно вела терапевтическую беседу. – Но ведь Вы уже достаточное количество времени позволяете себе доверять двум определённым людям, и за всё это время они ещё не предали Вас. Я однажды защитила Ваши интересы перед профессором Стрейнджем, но всё ещё не заслужила Вашего доверия. Либо я вызываю в Вас нечто более агрессивное, чем простой скепсис, либо Вы, мистер Крейн, мастер прятать настоящие эмоции за своей «колючестью» и маскировать её под специфичную форму выражения своей симпатии.

– Ну вот, мешкоголовый, ты разбудил мозгоправа! Кто тебя просил! – сказал Джером, ударив пальцем по одной из карт, выстроенных в башенку, и запустив её прям в лицо (в мешок) Джонатану. Да начнётся очередная перебранка!

Разговор о причинах неприязни Джонатана Крейна к Виктории Айрис так и остался незавершённым, и никто из них не стал его продолжать. Ничего принципиально нового она от него и не узнала: его недоверие было очевидно уже давно. По правде говоря, Виктория и не питала столь наивных надежд на доверие хотя бы одного из этой троицы. Даже насчёт Джерома у неё не было нужной уверенности. Вик прекрасно знала, с кем имеет дело: такие люди, как Тетч, Крейн и Валеска, не могут позволить себе столь непозволительную роскошь, как доверие. Но она была другой, и она тянулась к ним, к этим людям, что никогда не будут ей доверять.

Если Виктория на сегодня подумала оставить попытки убедить Крейна в своей искренности, то вот Тетч решил прочитать своему грубому другу лекцию о том, как следует общаться с благосклонными к нему людьми, в частности – с представительницами прекрасного пола. Посмотрев на них, как на пару супругов, наконец-то нашедших умиротворение в привычных для себя спорах, Джером перевернулся на скамье и облокотился на стол с устремлённым взглядом на происходящее в других уголках комнаты отдыха. Виктория тоже развернулась спиной к столу, за которым они сидели, и пододвинулась поближе к рыжеволосому. Теперь, когда Джервис и Джонатан были заняты отдельным разговором, Вик могла поведать Джерому о том, что сегодня привело её к нему.

– Боюсь, скоро мне придётся уйти... из Аркхема, – начала она, безрадостно глядя на остатки чая в своей чашке. Джером наклонил голову в её сторону и заинтересованно уставился на девушку. – Здесь стало слишком опасно для меня.

– А разве не на этой помойке ты пряталась от своего кошмара? – взметнул бровями Джером. – Помнится, ты так поэтично высказалась о том, что переполненный маньяками и убийцами дурдом по иронии судьбы является для тебя самым безопасным местом в этом городе, что я чуть было не начал верить в Санта Клауса.

– Стрейндж... – Айрис осеклась и на всякий случай пододвинулась ещё ближе и снизила голос до полушёпота. – Он что-то сделал со мной, с моим телом, с моей головой, я не знаю. Он не признаётся в этом, но я уверена. Теперь я боюсь подолгу оставаться в Аркхеме. Я стараюсь держаться кого-нибудь из расположенных ко мне докторов или охранников и никогда не оставаться одной. Ночевать в кабинете теперь тоже не могу себе позволить. Когда сижу там одна в полной тишине, – в голосе девушки появилась тень неподдельного страха, – мне всё время кажется, будто ручка двери медленно проворачивается, чтобы впустить в мой кабинет какое-то страшно рычащее чудовище. Этот рык начинает звучать в моей голове белым шумом всякий раз, когда я переступаю порог лечебницы. Но он исчезает на какое-то время, пока я нахожусь рядом с тобой.

– В чём проблема, док? Просто забирай всё своё добро из кабинета и въезжай в мою уютную камеру. Я давно мечтаю о соседе. А о соседке вообще и не мечтал!

– Я не шучу, Джером, – Вик нахмурилась. Ну почему сейчас он не может быть капельку серьёзнее! – Я чувствую, что, если останусь в Аркхеме ещё хоть на месяц, я... – «Сойду с ума» – вот, что едва не сорвалось с её языка. Но Виктория знала, Джерому такое говорить нельзя. – Я могу пострадать ещё больше. Знаешь, это место устроило мне неплохую встряску за эти пять месяцев. Наверное, пора остановиться, – после этих слов на губах девушки промелькнула грустная полуулыбка. – Но я не могу просто взять и уйти. Аркхем меня так просто не отпустит. Меня здесь кое-что держит.

– Кое-кто, – уверенно исправил её Валеска, покачав указательным пальцем напротив её лица и расплывшись в польщённой улыбке.

– Верно. Ты и сам всё знаешь, – согласилась Вик. Скрывать очевидное было бы глупо. – Поэтому я бы хотела, чтобы, когда я покину это место... – девушка наклонилась к уху Джерома и прошептала: – Ты тоже его покинул.

Этим заявлением она заставила его на несколько секунд застыть без движения. Джером не ожидал от своей ненаглядной докторши таких слов хотя бы потому, что уже давно думал об этом: о том, что однажды Виктория может предложить ему свободу. Но его размышления на эту тему сошлись на его уверенности в том, что им обоим нравится играть в свою маленькую игру здесь, в стенах жуткой психбольницы, тонущей в криках грешников. Именно здесь родилась их безумная история, и именно здесь она и должна оставаться.

– Прости, Птичка, – ответил ей Джером. На его губах не было привычной улыбки, а в голосе задержалось разочарование. – Но мне пока что рано покидать это гнёздышко. Как, собственно говоря, и тебе. Уходить прежде, чем закончится представление, это дурной тон. Особенно, когда у тебя билеты на самые лучшие места.

– Кажется, моё «лучшее место» вовсе не в зрительном зале, а на сцене.

Джером медленно повернул голову к ней и жадно оскалился, точно гиена.

– Видишь, – сказал он. – Ты и сама всё понимаешь.

Всё так, в этих стенах уже давно шёл затянувшийся спектакль с доктором Викторией Айрис и маньяком-убийцей Джеромом Валеской в главных ролях. Но из двух актёров сценарий знал лишь один, а актриса играла наугад. Самое опасное импровизационное шоу, в котором она когда-либо участвовала, вело её по краю пропасти. Виктории было страшно находиться в центре постановки, финал которой виделся ей размыто. Страшно... и до одурения захватывающе!

– А если я всё же уйду? – с любопытством спросила Айрис. – Ты сделаешь с лечебницей то же самое, что сделал в тот раз, когда я прекратила наши сеансы?

– Хм. Нет, – Джером пробежался утрированно задумчивым взглядом по потолку. – Я не стану делать то же самое. Одна и та же шутка, рассказанная дважды, перестаёт быть смешной. То, что я сделал тогда, покажется всему Аркхему невинной игрой в песочнице по сравнению с тем, что ждёт эту дурку на твои следующие проводы. Я устрою из этого места такой фейерверк, который ты увидишь из любой точки города. А если понадобится – из любой точки земного шара.

Виктория усмехнулась. Она знала, что его ответ будет звучать подобным образом, и ей почему-то оказалось даже приятно услышать эти слова. Очередное доказательство того, что она небезразлична Джерому, согревало её и заставляло несдержанно улыбаться. Ах, какой же приятной стала мысль о том, что этот псих готов ради неё сравнять с землёй целое здание!

– И вот ещё что, док, – добавил Джером и, совершенно не тушуясь, разместил свою ладонь на коленке доктора Айрис. – Ты ведь не думаешь, что кто-то в этой вонючей психушке может обижать мою маленькую пугливую Птичку и оставаться безнаказанным? Нашему доброму лысому другу стоит быть осторожнее.

Виктория после этого чуть не сломала себе лицо в предательски довольной улыбке, которую она постаралась спрятать за опущенной головой. А ещё она спешно освободила своё колено от руки Джерома, иначе с минуты на минуту сгорела бы от стыда. Нет, она вовсе не продолжала свою конспираторскую политику «между мной и моим пациентом ничего нет и быть не может», ведь в этой больнице уже почти не осталось людей, которые бы не судачили о полоумной докторше, пьющей на рабочем месте и совращающей своего пациента. Виктория больше никому и ничего не пыталась доказывать: всё одно – бесполезно. Однако такие откровенные жесты на публике, как прикосновение, которое Джером только что себе позволил, её попросту смущали, как любую нормальную девушку. Смущали и... неприлично возбуждали.

Скоро за их спинами раздался нарочный кашель Джервиса Тетча, заставивший Айрис и Валеску обернуться. Шляпник с хитрой улыбкой пытал их взглядом, придерживая лицо поставленными на стол руками, а рядом с ним полубоком сидел Крейн и косо поглядывал на раздражающую его парочку. Как много эти двое слышали из их с Джеромом разговора, Виктория могла лишь догадываться, так как ничего комментировать и спрашивать они, к счастью, не стали.

Тетч предложил им всем вчетвером сыграть в карты. Но, прежде чем Джером с азартной ухмылкой начал исполнять флориши*, а Крейн раздражённо заявил, что он больше с рыжими шулерами не играет, к их столику вдруг несмело подошёл громила Тони Дойер. Подошёл и молча встал, что говорится, над душой.

– Тебе кого, сынок? – преодолев напряжённую пятисекундную тишину между ними, спросил Джером.

– Птичку, – пробасил Дойер и указал большим толстым пальцем на доктора Айрис. – Мы хотим, чтобы Птичка спела.

– Да вы, должно быть, шутите! – тихо вздохнула Вик, схватившись за голову. Она ведь так давно не пела и решила, что об этом уже все забыли. Оказывается, пациентам, соскучившимся по чудесному пению доктора, нужно было лишь подходящее время, чтобы подловить её.

Когда же Виктория огляделась вокруг, то заметила, какими умоляющими глазами на неё смотрят все присутствующие в комнате заключённые, и с каким замиранием они ждут её ответа. Со всех сторон посыпались сначала ненавязчивые просьбы услышать завораживающее пение доктора Айрис, а затем это потихоньку переросло в бурное скандирование её прозвища. Снова, как в тот странный, но поистине незабываемый вечер, Виктория почувствовала себя кем-то очень важной; кем-то, кто способна доставать с неба звёзды и вручать их этим потерянным людям, как последний проблеск надежды.

– Ну? – Джером повернулся к своей подруге, и на его губах играла провокационная улыбка. – Что будешь делать?

– То, чего ты от меня и ждёшь, – блистать в свете софитов, – ответила она, с ухмылкой глядя в его страстно смотрящие зелёные глаза.

В этот раз Птичку долго уговаривать не пришлось, и через пару секунд, потребовавшихся Виктории, чтобы снять туфли и забраться на стол, довольная публика задрала головы, загалдела и засвистела в предвкушении. Джером не смог сдержать удивления на лице, ведь док снова делала то, чего он от неё не ждал. Она должна была начать придумывать миллион причин, чтобы отказаться от выступления, и, даже если бы она в конечном итоге и согласилась, то аркхемцам пришлось бы знатно попотеть, чтобы добиться от неё хоть одной песенки. Но нет – она почти без раздумий лихо скинула туфли и со странной довольной улыбкой вскочила на стол, словно только и ждала этого момента. Теперь, подумал Джером, эту девушку стало куда сложнее читать.

– Итак, – доктор взмахнула руками, призывая своего зрителя к тишине, и спросила: – Какую песню Вы хотите, чтобы я спела? Грустную или весёлую?

– Весёлую! Да. Весёлую! Развесели нас, док! Пой, Птичка, пой!

Пара секунд, чтобы вспомнить подходящую по настроению песню, и Виктория начала отбивать ритм ногами и хлопками в ладоши. Заворожённые аркхемцы, словно загипнотизированные, начали повторять за ней, и, когда вся комната наполнилась слаженными хлопками и топотом, образовавшим нужный такт, Виктория вступила. Сегодня она уже не боялась петь, не боялась ошибиться с тональностью, не попасть в ноту, не боялась смотреть в лица глазевших на неё заключённых, не боялась бодро двигаться в такт музыке, играющей в её голове. Они задавали ей темп, и именно поэтому Виктория не чувствовала себя одинокой исполнительницей на огромной сцене. Ведь сегодня, в отличие от прошлого раза, певице аккомпанировал её воодушевлённый зритель.

Слова её песни проникали в каждого, даже самого неотёсанного бугая, и на лицах заключённых, без остановки бьющих в ладоши, быстро засияли счастливые улыбки. Охрана была не то в смятении, не то в ужасе от происходящего внутри комнаты отдыха, но, чтобы они там не испытывали, увидев голосистую девушку в белом халате, что в мгновение ока завела собравшуюся вокруг неё толпу полосатых рубашек, они больше не смогли отвести глаз от неё.

Своей песней Виктория призывала всех слушающих её всегда держаться вместе, никогда не сдаваться, идти рука об руку, ведь только будучи единым целым можно победить. Она пела о неправильном мире, который можно легко перевернуть с ног на голову, но лишь оставаясь вместе. Это была та самая песня, которую не следовало петь отравленным безумием умам, но Виктория сейчас не думала об этом. Ей нравилась эта песня, ей нравилось стоять выше всех в этой комнате, ей нравилось сиять для этих умалишённых маньяков и убийц.

Когда первый куплет и припев были спеты, Джером вдруг подскочил на ноги и обернулся к слушателям, раскинув руки в стороны и прогремев:

– А чего это мы притихли? Подпеваем, мальчики и девочки, да погромче, чтобы я каждого слышал!

И он вновь обернулся к Виктории, отхлопывая ей ритм. Он видел, как благодарно засияла её улыбка при взгляде на него, прежде чем она начала петь второй куплет.

То, что вдруг начало происходить с Викторией Айрис, было похоже на наркотическое опьянение. Ещё недавно стесняющаяся петь на публике, сегодня она увлечённо поёт и танцует, да ещё и такие смелые песни. Буквально пару минут назад эта девушка дрожащим голосом рассказывала о том, как ей страшно оставаться в Аркхеме, а уже сейчас с самой солнечной и широкой улыбкой, способной растопить все ледники мира, кружится на столе под собственное динамичное пение. Джером просто не мог не хлопать ей, не мог не улыбаться, не мог отвести от неё восхищённого взгляда. Ему хотелось смеяться, и чтобы эта сумасшедшая девушка смеялась вместе с ним так звонко, как только может. Именно такой – сияющей, не думающей ни о чём, совершенно безбашенной – Джером и хотел увидеть её с момента их первой встречи.

Этот момент – миг абсолютной потери контроля над собственными ограничениями – дал Виктории Айрис ощущения свободного полёта, словно за её спиной расправились крылья и несли её куда-то далеко от всех проблем, от всех её кошмаров. Песня давала ей силы, а возможность придать своему голосу форму раскрепощала. Виктория забыла, где она, кто вокруг неё, кто она сама такая. Ведь единственным, что может быть важно, сейчас стала лишь песня и неистовое желание петь и танцевать, пока все эти восхищённые зачарованные взгляды неотрывно прикованы к ней и пока в её голове гремят барабаны.

В какой-то момент Виктории показалось, что лишь она одна управляет происходящим и каждым присутствующим здесь человеком, точно марионетками. Заключённые продолжали отбивать ей ритм, они громко подпевали ей повторяющиеся слова припева, двигались, качались, танцевали, и всё это лишь потому, что она стояла на этом столе и сияла для них. Виктория обводила глазами всех своих слушателей и не могла поверить, что всё это действительно происходит с ней. Стоящий прямо возле стола Джером любовался ею, высоко задрав голову, хлопал ей, широко улыбался и пританцовывал. Джервис поднял руки над головой, хлопая в ладоши, и громко подпевал словам её песни. И даже стоящий где-то в стороне от всего этого Джонатан покачивал головой в такт музыке. Это было не что иное, как магия! Не удивительно, что именно этот момент вдруг заставил Викторию понять: она нужна Аркхему, а Аркхем нужен ей.

Скоро Виктория уже даже и не пела толком – песню за неё хором продолжали заключённые, а она, как заведённая, продолжала танцевать им на радость, будто в трансе. Но вдруг неожиданный громкий, вернее даже сказать, оглушающий удар дубинки о металлические прутья решётки испортил всё веселье. Полосатые рубашки перестали танцевать и петь, на их лицах сначала дрогнул испуг, а потом появилось негодование, с которым вся толпа вмиг перевела взгляд на охрану.

Виктория, готовая отчитать охрану за вмешательство, обернулась через плечо и... сей миг замерла в оледенелом ужасе. По ту сторону решётки за спиной посторонившегося охранника стоял Нэйтон Айрис, и взгляд его был полон осуждения и отвращения.

– Доктор Айрис, к Вам гости, – сообщил охранник, отпирая клетку.

Но она так и стояла на этом столе, обескураженная, растерянная, сбитая с толку, как будто её только что выдернули из самого прекрасного сна и бросили в кошмар реальной жизни. «Что он здесь делает? Зачем он здесь?» – единственная мысль, бившаяся в скомканных мыслях, начинала остужать голову. Расстроенные прерванным концертом заключённые в полной тишине с мольбой смотрели на доктора, надеясь, что она проигнорирует охрану и останется с ними ещё хоть на минутку. Но ледяной взгляд серо-голубых глаз вновь сковал её.

Виктория посмотрела под ноги: нужно спускаться, её звездный час окончен. Джером мигом подал ей руку и помог слезть со стола, а Джервис угодливо поднёс и поставил перед ней её туфли. Обувшись, Виктория выпрямилась и сделала трудный вздох. Джером внимательно смотрел на неё, изредка поглядывая на Нэйтона, и изучал её вновь увенчанное отчаянием лицо. От той веселящейся Птички вмиг ничего не осталось. Она подняла на него глаза, и Джером увидел в них немой крик о помощи, словно ей срочно нужно было ухватиться за кого-то, чтобы зверь, вцепившийся в её ноги, не утащил её под землю. Но любовь к геройству и самопожертвованию у этой девушки было не отнять, поэтому она развернулась и направилась к выходу из комнаты отдыха.

– Эй, Пташка, – окликнул её Джером, и девушка обернулась к нему, – не забывай того, что я тебе сказал.

Как же ей захотелось прыгнуть за его спину, спрятаться за ней от того, кто ждал её по ту сторону клетки, и никогда не выходить из этой комнаты, полной психов, которые её так ценят. Но это желание пришлось проглотить. Док кивнула в ответ Джерому и удалилась к выходу.

Увидеть это бесстрастное бледное лицо в стенах Аркхема было чем-то нереальным, словно чьим-то плохим розыгрышем. Виктория чувствовала, как дрожит в преддверии разговора с мужем. Теперь монстр добрался до неё даже в месте, возведённом для укрытия. Стены крепости рухнули. Бежать больше некуда.