– Безусловно, в такое нелёгкое время, когда палаты лечебницы неустанно полнятся нуждающимися в медицинской помощи пациентами, у нас каждый доктор на вес золота, – вслух размышлял Хьюго Стрейндж, откинувшись на спинку кресла в своём кабинете. – Но в моих профессиональных кругах ходит немало слухов о том, что Ваша жена не оправилась после травмы головы. Разве это не опасно, сейчас подвергать её такому риску, как работа с душевно больными преступниками?

– А разве Вам не интересно, что может произойти? Я полагал, что Вы большой фанат своего дела, профессор, и найдёте в том, что все считают риском, увлекательный научный эксперимент, – вскинул бровью Нэйтон Айрис, сидя в кресле напротив стола главврача лечебницы. – Разве опыты над разумом – не самая главная страсть всех психиатров?

– Жизнь с психиатром дала Вам возможность просветиться о многих сторонах нашего ремесла, не так ли?

– Ох, профессор... – Айрис тихо усмехнулся. – Поверьте, Вы не пожалеете. Виктория обожает своё дело, и я вижу, как она страдает за неимением возможности помогать страждущим умам. Кроме того, она Вас очень уважает и восхищается Вашими трудами. Ей будет очень приятно получить от Вас приглашение на вакантную должность, а Вы в свою очередь получите отличного специалиста.

– У меня слишком много сомнений, – сказал Стрейндж, чуть погодя, расставив все свои «за» и «против» по местам. – Но я сделаю это из уважения к Вам и к Вашей матери. Я возьму на работу миссис Айрис. Эксперимент и впрямь может оказаться увлекательным.

– И не жалейте для неё работы, – сказал Нэйтон, поднявшись из кресла и застегнув пуговицу чёрного пальто. – Пускай она... в полной мере наслаждается долгожданным возвращением в свою любимую психиатрию.

– Кажется, я знаю, чем она сможет заняться. Точнее, кем.

– Уверен, в Вашем зверинце найдётся немало заинтересующих её персонажей, – Айрис развернулся и двинулся к выходу, но успел сделать лишь шаг, а после остановился и вновь обернулся: – И ещё... Это не последняя моя просьба к Вам, профессор. Я очень надеюсь на наше дальнейшее дружеское сотрудничество.

– А я, как глава этой лечебницы, надеюсь на Вашу поддержку, как влиятельного человека в высших кругах. Аркхему очень не хватает должного внимания со стороны городской администрации.

– Я Вас услышал. Всего доброго, профессор.

– До скорых встреч, мистер Айрис.

Эпизод разговора с директором лечебницы Аркхем пятимесячной давности встал перед глазами, словно вырванная из фильма сцена. Нэйтон помнил каждое своё слово, произнесённое в тот день, каждое слово Стрейнджа, так, будто это было вчера. Почему он вообще вспомнил об этом сейчас? Не потому ли, что тот самый эксперимент, который они решили провести, пошёл немного иным сценарием, нежели рассчитывал Нэйтон?

Айрис вытер пот со лба висящим на шее полотенцем, зачесал рукой назад мокрые волосы, отлепил от взмокшего тела майку и продолжил наносить удары по набитой песком и подвешенной к потолку боксёрской груше. Моменты выпускания пара – самые приятные моменты за последние годы его жизни. Вымещение всей скопившейся за года злости возбуждало Нэйтона сильнее, чем что-либо. Но делать это в спортивном зале по-прежнему было слишком скучно. Ведь груша не будет кричать, плакать, молить о пощаде и трястись в страхе. Груша не даст всех тех опьяняющих ощущений, что мёдом разливаются по его телу, когда он избивает свою жену. Но теперь его любимая груша для битья сбежала и прихватила с собой то, что Нэйтон прятал ото всех целых девятнадцать лет.

Каждый удар по снаряду сегодня становился для него непроизвольным ударом по собственным больным воспоминаниям. Первый удар – «Томми, я хочу тебя поцеловать». Второй удар – «Не подходи больше к моему сыну!». Третий – «Родители просят Вас, миссис Айрис, забрать сына из школы. Они не хотят, чтобы он учился с их сыновьями». Четвёртый – «Он болен, ты что, совсем этого не понимаешь, Бренд?! Тебе всё равно, что с ним сделает эта зараза, не так ли? Тебе плевать на жизнь нашего мальчика! Ты читал, что про нас написали в газетах? Так почитай! Почитай, что пишут о твоём сыне!» Пятый – «Сынок, это доктор Уорринсон. Он поможет тебе стать таким, как все, и у тебя снова появятся друзья». Следующие четыре удара были мучительными слёзными криками восьмилетнего мальчика, раздираемого электрическими разрядами. Десятый – «То, что было со мной в детстве, лишь недоразумение, которое я предпочёл бы не вспоминать. Сейчас я абсолютно здоров». Одиннадцатый – «Нэйтон, познакомься, это Виктория, дочь Артура и Сары Кейнов». Двенадцатый – «Ты кажешься таким замкнутым, Нэйтон. У тебя были девушки до меня?» Тринадцатый – «...пока смерть не разлучит вас. Можете поцеловать невесту». Четырнадцатый – «Ничего страшного, Нэйтон, не переживай. С кем не бывает. Получится в следующий раз». Пятнадцатый – «Не волнуйтесь, мистер Айрис, я помогу Вам. И ещё, зовите меня просто Роберт». Шестнадцатый – «Готэм – это город чудовищ, прячущихся под лицемерными масками». Семнадцатый – «Мамочке и впрямь удалось вылечить тебя?»

Взревев от давления нахлынувших эмоций, Нэйтон нанёс последний, самый отчаянный удар по снаряду и уткнулся в него лбом, больно зажмурив глаза и стиснув зубы. Он не заплачет, больше никогда. Его последние слёзы были пролиты слишком давно, а его сердце высохло, превратившись в необитаемую пустыню, в которой не дано было выжить никому, кроме него самого. Что и удалось «искоренить» из него аркхемским палачам в белых халатах, думал Нэйтон с ироничной усмешкой самому себе, так это слабость.

– Мистер Айрис?

Обеспокоенный посторонний голос вмиг освободил Нэйтона от гнёта собственных переживаний. Он быстро пришёл в себя, вытер лицо полотенцем, выдохнул всю тяжесть и обернулся к одетому в чёрный деловой костюм мужчине уже привычным для всех Нэйтоном Айрисом.

– Надо же, – сказал мужчина с жидкими светло-русыми волосами – один из пиар-агентов Айриса, – не знал, что Вы практикуетесь в боевых искусствах.

– Может ведь у меня быть хобби, не так ли? – слегка улыбнулся Нэйтон, стащив с шеи полотенце и припав к горлышку бутылки с водой.

– Конечно, конечно, – неловко запнулся мужчина, а затем сообщил то, за чем нашёл своего начальника: – Все уже собираются. Вам пора появиться перед публикой.

– Дай мне полчаса, – воодушевлённый, точно несколько минут назад вовсе и не терзал себя душными воспоминаниями, Нэйтон кинул в руки своего агента бутылку с водой и прошагал мимо, к выходу из спортзала.

Вся эта пыль в его голове, поднявшаяся с событий прошлого, точно с вытряхнутого старого пальто, заставила Нэйтона на минуту забыть о том, ради чего он вообще решил, что будет неплохо часок-другой провести за боксированием груши. Сегодня он должен выглядеть и чувствовать себя лучше, чем когда-либо.

Контрастный душ смыл с его тела ненужный груз печали о прошлом. У Нэйтона не было сожалений, ведь всё, через что ему пришлось пройти, привело его к сегодняшнему дню – к моменту триумфа. Открыв гардероб, он пересчитал пальцами вешалки с костюмами и остановился на самом лучшем. Безупречно сшитый, безупречно выглаженный, безупречно подходящий ему – безупречный костюм для безупречного политика. Белая рубашка скользнула вверх по его рукам. Запонки застёгнуты, воротник поставлен, галстук повязан. Укладывая волосы, Нэйтон внимательно изучал глазами своё отражение в зеркале, словно боялся упустить какую-нибудь деталь, портившую ему образ. Два пшика любимого парфюма – тонкий изысканный аромат, привлекающий успех. Город за окном утопал в серо-золотистых лучах, еле выпрошенных у солнца, и, глядя на тянущиеся вверх вышки небоскрёбов через стекло большого окна, Нэйтон размышлял о том, что в скором времени попадёт в его руки. Скоро он станет хозяином всего этого и наконец-то сосредоточит в своих руках власть невиданных масштабов. Он усмехнулся сам себе, развернулся и, на ходу накидывая на плечи тёмно-синий пиджак, покинул комнату. Его ждало свидание с Готэмом, после которого этот город не должен был устоять.

Группа столпившихся у здания мэрии журналистов встретила появившегося в дверях кандидата шквалом посыпавшихся вспышек фотокамер и оживлённым гулом. Их жадные глаза заблестели, а руки покрепче вцепились в микрофоны или ручки с блокнотами. В сопровождении своих агентов Нэйтон Айрис спустился по лестнице, приветствуя публику сдержанной мягкой улыбкой, и встал за трибуной перед корреспондентами, вмиг оказавшись под прицелом десятка объективов камер. Айрис сказал приветственное слово и положил начало своей пресс-конференции.

Посыпавшиеся вскоре вопросы к лидеру предвыборной гонки касались самых разных сторон его жизни, начиная с амбициозных планов по благоустройству города и жизни его людей и заканчивая личными отношениями. «Говорят, Ваша жена не поддерживает Вас на выборах, это так?» «Имена Ваших родителей так же, как и Ваше, запечатлены на страницах истории города. Приедут ли они поддержать Вас в день выборов мэра?» «Правда ли, что в детстве Вы проходили лечение в Аркхеме?» Столько грязи, столько никому не нужной пыли... Эти стервятники, как и всегда, пытались пустить по ветру его репутацию. Вот именно для этого Нэйтон и оставил всю свою злость в спортзале, и вышел к этой трибуне человеком с каменным сердцем и прозрачными намерениями. Каждому каверзному вопросу доставалось по невозмутимому ответу – Айрис уверенно держал оборону.

Решительность в глазах Нэйтона Айриса брали крупным планом и транслировали прямым эфиром по всем каналам готэмского телевидения. С экранов каждого включённого телевизора раздавался его строгий голос, ратующий за закон и порядок, за благосостояние и безопасность граждан, за улучшение качества жизни, за строительство нового, лучшего Готэма. Жители города слушали, поддерживали и восхваляли его. Его... Монстра в человеческом обличье. Его – сумасшедшего садиста под маской заботливого чиновника. Его – лицемерного оборотня в идеальном костюме с полными карманами денег. Но лишь его жена видела истинную форму хамелеона под меняющейся личиной. Лишь она одна могла плакать в толпе людей, воодушевлённо скандирующих имя Нэйтона Айриса.

В маленькой скромной квартирке на краю города, в комнате, утонувшей в тени, отбрасываемой пролегающей над домом автострадой, в старом кресле, укрытом клетчатым пледом, лежала страдающая от несправедливости и жестокости девушка. Единственная, кто всегда держала свои глаза открытыми, в этом городе, полном слепцов. Она беспомощно откинула голову назад, а её безжизненный взгляд омертвевши уставился в побелённый потолок. А стоящий напротив телевизор транслировал ей пресс-конференцию с площади напротив здания мэрии.

– Мистер Айрис, в последнее время Вы нигде не появляетесь со своей женой. Ваша семейная жизнь терпит крах? Собираетесь ли Вы разводиться? – спросил голос из-за камеры.

– Прошу вас задавать вопросы, касающиеся только политики мистера Айриса, – настоятельно попросил один из пиар-агентов.

– Всё в порядке. Я отвечу. Мне нечего таить от жителей нашего города, – спокойно сказал Нэйтон своим металлическим голосом, который при искажении спутниковой передачи вызывал ещё больше отвращения. – Это всего лишь незначительные семейные трудности, которые случаются после нескольких лет совместной жизни. И я, и моя жена – мы оба люди, увлечённые своим делом и порой забывающие уделять должное внимание друг другу. Но мы преодолеем это вместе. Потому что любим друг друга.

Виктория, лежащая в кресле и слушающая весь этот бред, завёрнутый в правдоподобную обёртку, не шелохнулась.

– У неё проблемы с психическим здоровьем, это так? – напирал журналист, не смеющий оставить такую вкусную тему. – По городу ползут разные слухи о том, чем она занимается на своей работе в лечебнице Аркхем.

– У всех нас бывают трудности, – парировал Нэйтон. – Подумайте сами: Виктория сравнительно недавно только оправилась от травмы головы, затем устроилась работать в Аркхем и потеряла обоих родителей в один день. Меня не удивляет, что она ведёт себя странно. Я всеми возможными способами помогаю жене пережить самый трудный период её жизни, чтобы она не сошла с ума.

И вот тут Виктория подняла голову и взглянула на экран, чтобы увидеть это проклятое лицо, рот которого только что изрёк самую отвратительную ложь. Её глаза краснели, обрамлённые фиолетовыми кругами, и впивались бешеным взглядом в лицо Айриса на голубом экране.

– Она не сошла с ума... – повторила она бестелесным голосом. А затем – гром в обманчивой тишине: – Она не сошла с ума!!! Не сошла с ума! Не сошла! Не сошла! Не сошла!

Телевизору незамедлительно досталось пультом. Хотя... Тут, скорее, досталось пульту, с жалостливым хрустом разлетевшемуся вдребезги от удара об экран. Виктория вскочила с кресла, словно с раскалённой плиты, и принялась бросаться в говорящий ящик всем, что попадалось ей под руку. Она кричала, точно раненное умирающее животное, и этот безумный крик рвался из самых чёрных глубин её сердца. Боль от отчаяния превратилась в агонию, и казалось, будто бы птицы вили гнёзда на ветвившихся в её груди рёбрах и клевали органы.

Виктория крушила мебель, срывала горло в крик на телевизор и кидала в экран всё, что плохо лежало, до тех пор, пока в комнату на её вопли не прилетел встревоженный Альберт. Мужчине едва удалось поймать руками эту одичавшую бабочку, а когда он всё же сделал это, он крепко заключил её в объятия, прижав её бьющиеся в истерии крылышки. В тот момент Виктория зарыдала, выплёскивая всю боль, и уже через несколько секунд своей конвульсивной борьбы сдалась и беспомощно уткнулась лицом в грудь высокого мужчины. Мистер Блумфайлд чувствовал, как по его груди растекается горячее пятно, как вибрирует в душераздирающем крике голос этой убитой девушки, как её тело дрожит, готовое лопнуть по швам, словно переполненный воздухом шар. Он чувствовал всё это, и его глаза щипали от переполнявших их слёз.

Когда рёв Виктории стал лишь задушенным плачем, когда она всё-таки устала кричать, в перевёрнутой с ног на голову комнате снова стал слышен шум телевизора. Там всё ещё было лицо того дьявола, что сделал всё это с девушкой, которую Альберт считал своей родной дочерью. И это лицо уверенно заявило:

– Я поведу Готэм дальше. Я проложу нашему городу дорогу...

– К вратам ада, – закончил за него Альберт, прижимая голову Виктории и поглаживая её по волосам своей большой морщинистой ладонью.

Но ад был уже за поворотом.

* * *

Шесть дней... Шесть долгих дней на то, чтобы разглядеть собственное отражение в разбитом зеркале и собрать из себя ту, что всё это время сидела под замком глубоко внутри: трусливую, раздавленную, сломленную жертву обстоятельств. Жертву собственной маски. Земля, что с таким трудом держалась от разлома несколько месяцев, разверзлась под ногами Виктории Айрис, и она падала в пропасть. Всё это время, все два года, а в особенности – последние пять месяцев, жизнь неумело пережёвывала её, перебрасывала с зуба на зуб, забивала под щёку, выгоняла и жевала снова, и вот наконец-то проглотила.

Шесть дней назад Виктория сбежала из дома Нэйтона Айриса, прихватив с собой лишь сумочку со всем, что было в ней. У неё было не так уж много мест, где она могла спрятаться от охотящегося за ней зверя, и не так уж много людей, которые были готовы открыть ей двери своего дома в любое время суток. Первым, о ком она подумала, был самый близкий ей человек, которого она знала с детства. И все эти злостные шесть дней Альберт наблюдал, как его девочка падает в бездну, отвергая протянутую ей руку. Каждый день теперь Альберт невольно вспоминал ту девочку в песочнице, желающую помочь всем, кто злится на мир; того маленького ангела, решившего во что бы то ни стало защищать добро. Крылья этого ангела больше не могли поднимать её к небесам: они были обломаны, ощипаны и безучастно волочились за ней по земле, как мёртвые отростки, от которых давно пора было избавиться. Сил сражаться больше не было. Виктория окончательно сдалась в плен отчаянию. В её инертном взгляде больше не блестело ни единой наивной надежды на спасение горящего вокруг неё мира.

«Если Нэйтон найдёт меня здесь, не вступайся за меня, Альберт. Дай ему то, за чем он пришёл, не пытайся остановить. Пусть он сделает то, что хочет. Пускай он убьёт меня. Я так устала. Я просто устала», – прозвучало от неё однажды. Это стало последней каплей для раздираемого болью за свою дочь Альберта, и он втайне от Виктории обратился в полицию с обвинением Нэйтона Айриса в угрозе жизни невинной девушки. Но, обмолвившись о том, что из доказательств у него только слова и душевные страдания Виктории Айрис, Альберт получил в ответ недоверчивое: «Виктория Айрис? У неё же не все дома. Мы не можем просто взять и поверить ей на слово, – а потом они добавили своё профессиональное полицейское: – И вообще, дедуль, шёл бы ты домой. У нас и так дел невпроворот».

А фраза «Виктория Айрис? У неё же не все дома» теперь передавалась из уст в уста, как какая-нибудь детская страшилка, среди всех слоёв Готэма. Это началось ещё тогда, в стылом ноябре, со слухов о том, что жена заместителя мэра и дочь именитых Кейнов застряла в последствиях травмы головного мозга, и заканчивалось сегодня, в таявшем марте, под неустанный людской шёпот за спиной: «Виктория Айрис сошла с ума». Удивительно, как все некогда значимые страницы жизни человека, вмиг желтеют и стираются под сотнями и тысячами осуждающих взглядов. Жадной до сплетен толпе ничего не стоит перечеркнуть человека и выкрасить тянущийся за ним след в цвета позора и порицания. А ради чего? Ради потехи, разумеется! Ведь людям так нравится копаться в чужих вкусных историях, превращая всё это в зрелище, в пир стервятников, кружащих над Готэмом – над городом искушения и пороков; над «городом чудовищ».

Лечебница Аркхем ещё не закрыла ей свои двери, но уже не впускала, что говорится, без пропуска. Ни одного свидания с Джеромом за эти шесть дней Вик не провела: не хотела, чтобы он видел её такой... мёртвой. Да, именно такой она себя и чувствовала! И всё же, чтобы не повторять своих ошибок, доктор один раз попросила Джервиса Тетча передать их общему другу, что очень скоро они увидятся. Верила ли она в это? Скорее, она видела в этом для себя лишь призрачную надежду. Ей так хотелось увидеть Джерома ещё хоть раз, прежде чем она ударится спиной о скалистое дно бездны. А оно тем временем неумолимо приближалось...

Главврач давил со всех сторон, вынуждая Вик взять отпуск и не мучить себя. Она слушала это каждый день. Слушала, но не слышала. Сейчас Аркхем был нужен ей, как никогда раньше. А точнее – фармацевтические склады Аркхема. Все свои успокоительные Виктория оставила в доме Айриса, поэтому нужда в «дозе спокойствия» привела её в хранилище лечебницы. К обычным антидепрессантам быстро добавились сильнодействующие болеутоляющие наркотики. С каждым новым днём доза морфия, уносящая Викторию в окутанный туманом мир парящих мягких облаков, становилась всё больше. И если поначалу морфий был призван прогнать бессонницу и утолить боль, то уже очень скоро он стал её ежедневным проводником в самый лучший мир – в мир без лжи, без боли, без притворства, без социальных ролей, без жён и мужей, без семей и родителей, без психиатрии и политики. В мир, свободный от оков человеческой жестокости.

Но в своём бреду Вик была не одна: с ней был её любимый учитель и наставник – тот, кто уже на протяжении пяти месяцев вёл её по тернистой извилистой дороге к водопадам прозрения. Виктория снова шла за ним, не чувствуя, как перебирает ногами, не видя земли под ними. Но он крепко держал её за руку, а на его губах скалилась широкая одержимая улыбка. На его губах... не изуродованных шрамами. Здесь, в этом странном месте, напоминающем зловещий сказочный лес, Джером выглядел так, словно его рассказ о срезанном и пришитом обратно лице был просто шуткой. Именно с этого не тронутого ничем, кроме безумия, лица когда-то и началось знакомство Виктории с Джеромом – с лица на фотографии в личном деле.

– Чувствуешь это, док? – спросил Джером с любопытством. – Чувствуешь, как под кожей скребётся зверь? Следы от его когтей зудят по ночам, верно? Так и хочется выпрыгнуть из собственной кожи, чтобы всё это наконец-то прекратилось. Ах, какая ностальгия!

– Выпрыгнуть из своей кожи... не так-то просто, – с больной улыбкой сказала Виктория.

– Морфий тебе не поможет. И верёвка с мылом тоже. Что, думаешь, я не знаю о твоих грязных мыслишках, негодяйка? Я ведь прямо здесь, – Джером усмехнулся и упёрся пальцем в висок идущей рядом девушки. Непривычно было не видеть, как разрезы уголков его губ едва не достают до ушей. – Тебе ничего и не нужно делать, поверь мне. Жизнь всё сделает за тебя: преподнесёт удобный момент в подарочной упаковке, а тебе останется лишь снять бант. Чтобы понять, что к чему, не нужно закидываться дурью и говорить со своими глюками, пускай они и кошмарно очаровательны. Для этого всего лишь нужен один плохой день.

Разговоры привели их через густой ядовито-синий туман к обрыву с водопадом, у подножия которого раскинулось глубокое чёрное озеро. Шум падающей воды успокаивал лучше любого морфина, думала Виктория, забывая о том, что этот водопад и состоит из морфина, пульсирующего в её жилах.

– Тебе пора, милая, – сказал Джером, заключив лицо девушки в свои ладони и заглянув в него.

Некоторое время Вик изучала его лицо, которым никак не могла налюбоваться, разглядывала едва заметные пигментные пятнышки, что усеивали лоб, нос, скулы и даже веки глаз. А затем спросила:

– Ты не пойдёшь со мной?

– Я? – и Джером рассмеялся, опрокинув голову назад. – Пташка, ты это серьёзно? Ты ведь знаешь, я – просто плод твоих морфиновых фантазий, обдолбанная ты моя. Но там, внизу, тебя ждёт настоящий я. Ты же хочешь к нему, верно? Хочешь ещё раз угодить в его руки?

Виктория глянула вниз со скалы и увидела пенящуюся под ударами водопада чёрную воду. И она улыбнулась своим мыслям краешком губ.

– Это не зверь скребётся под моей кожей... – сказала она, заглянув в пленяющие зелёные глаза своей одержимости. – Это ты.

Джером лишь оскалился в ответ, после чего мягко коснулся ладонями её плеч и толкнул назад, сбросил её с обрыва, отправил прямиком в озеро просветления. Провалившись под толщу холодной воды, Виктория отбросила любые мысли о сопротивлении. Пускай эти чёрные глубины заберут её с собой, и, быть может, тогда ей больше никогда не придётся чувствовать этот ставший в последнее время невыносимым скрежет под собственной кожей.

* * *

Морфия больше не было. Последняя капля чудодейственного эликсира была выпущена разгонять внутренних демонов вчерашним вечером, а сегодняшний Виктория топила в крепких горячительных напитках и громкой энергичной музыке. Один из самых престижных клубов города в эту ночь полнился толпами веселящихся «сливок» готэмского общества. Оставив дома свой непорочный лоск, сияющий при свете дня, сегодня каждый из них пришёл сюда, в «Айсберг Лаунж», чтобы под покровом ночи позволить своим настоящим сущностям танцевать на потеху дьяволу. «Все свои маски просьба оставлять при входе в клуб, леди и джентльмены!»

И Виктория тоже была здесь, среди этих чудовищ, и растворялась в пьяном дурмане, окутанная войлоком чужих грехов. Тяжёлые биты, казалось, бьют по каждому её внутреннему органу и превращают всё тело в детскую погремушку со звенящими внутри камешками. Салютуя бармену повторить ей стопку текилы, Виктория уже начинала думать о том, что от выпитого алкоголя, бьющей по голове музыки и мерцающего света прожекторов её скоро вывернет наизнанку. Вот ведь будет новость: умалишённая жена одного из кандидатов на кресло мэра вусмерть упилась в дорогом клубе и облевала мебель! А то и ещё лучше – кого-нибудь из невероятно важных персон! Виктория усмехнулась этой мысли. Только вот весело ей сегодня вовсе не было.

Виктория опрокинула шот и поморщилась, глубоко вдохнув запах духов со своих волос. Вот уже второй час, что сидит в «Айсберг Лаунж» за барной стойкой, она чувствовала на себе один за другим падающие на неё косые взгляды. Как будто на спине у неё висела табличка «Объект находится здесь, чтобы вы с осуждением смотрели на него. Руками трогать строго запрещено». Она украдкой бросила взгляд в сторону и столкнулась с несколькими парами вцепившихся в неё глаз. Эти мужчины в дорогих костюмах и женщины в блестящих коротких платьях с огромными слоями чёрной туши на ресницах смотрели на неё и обменивались шепотками. Даже сквозь оглушительный гром музыки Виктория могла слышать каждое их пропитанное пренебрежением слово, все их насмешки. Оскорбительные голоса всех жителей города звучали в её голове уже не первый день, не давая уснуть по ночам, и она выучила их наизусть.

Этот ночной клуб сегодня был переполнен стервятниками, кружащими над головой раненной и умирающей девушки. Под взмахи их больших крыльев, она медленно растворялась в навязчивом желании сделать что-нибудь эдакое, после чего её заберут в полицию. Устроить погром и подраться с кем-нибудь? А может, залезть на стол и раздеться догола? Или вооружиться горлышком разбитой бутылки и посмотреть, как все присутствующие подожмут хвосты и забьются по углам, моля о пощаде? И в тот момент, когда ещё один опустошённый Викторией стакан стукнулся о барную стойку, к ней спустился один из обладателей больших чёрных крыльев и жадного до интересных личностей взгляда. Нет, не просто «один из» – верховный пернатый этого места.

– Ну надо же, кого я вижу! – воскликнул смутно знакомый голос. – Доктор Виктория Айрис, какая честь видеть Вас у меня в гостях.

Виктория одёрнула голову. Перед её уже заплывающими туманом глазами появился владелец «Айсберг Лаунж» – низкорослый бледнолицый мужчина в дорогом тёмно-фиолетовом костюме с изогнутым крючком носом и чёрным хохолком волос на голове – Освальд Кобблпот, также известный как «Пингвин».

– Когда мы виделись с Вами в последний раз, Вы сказали, что не жалуете ночные клубы, и назвали моё заведение «местом сборища дикости и развратности», – напомнил Кобблпот, забравшись на барный стул рядом с девушкой и упрямо заглянув в её лицо. Его губы сжимались в маленькой едкой улыбке, а широко распахнутые светло-голубые глаза блестели любопытством.

– Когда мы виделись с Вами в последний раз, я ещё не была полоумной докторшей из психушки, которую обсуждает весь город, – неохотно усмехнулась Виктория, крутя в руках и рассматривая пустой стакан.

– Так вот, что делает без пяти минут первая леди Готэма в таком нетипичном для неё месте: прячется от гнусного общественного мнения в «дикости» и «развратности».

– У Вас тут миленько, мистер Кобблпот, – Виктория поставила стопку на стойку и опустила лицо на её уровне.

– Рад, что Вы изменили мнение о моём клубе.

– Нет, не изменила, – и она слегка ударила пальцем по стопке, отправив её к бармену, а после мило улыбнувшись ему в немой просьбе повторить заказ.

Растерявшийся парнишка за стойкой бросал озадаченные взгляды то на пьяную девушку, то на владельца клуба, пока последний гиперболизированными жестами и гримасами не приказал бармену выполнять прихоть клиентки. Поблагодарив Освальда и бармена кривенькой, но искренней улыбкой, Вик подняла стопку и залпом выпила жёлто-зелёное содержимое шота.

Неподалёку началась пьяная потасовка, сопровождающаяся громкой руганью и звоном бьющихся бокалов. Освальд вытянул шею, чтобы разглядеть заварушку, и недовольно нахмурился, сложив губы трубочкой. В этот момент, подумала девушка, он и впрямь стал похож на насупившегося милого пингвина. Однако Освальд даже не подумал спрыгивать со стула и бежать – вместо этого он громко и требовательно кинул одному из своих подручных: «Виктор, разберись!» – и вновь, как ни в чём не бывало, развернулся к миссис Айрис, обзаведясь услужливой улыбочкой. Вик вдруг вспомнила, где ещё видела такую неприятную загадочную улыбку: в лечебнице, в кабинете главврача.

– Должно быть, мы с Вами похожи, – задумчиво сказала Виктория, когда развернулась корпусом к мужчине и отчего-то засмотрелась на его губы. Освальд вопрошающе взметнул бровями, и девушка пояснила: – Ну, по крайней мере, в одном... У нас с Вами «пернатые» прозвища, – и она неприлично хрюкнула от смеха, уткнувшись носом в свой лежащий на барной стойке локоть. Алкоголь развязал ей язык, и Вик начинала рассказывать этому жадному до денег и влияния гангстеру всё, что в трезвом состоянии не рассказала бы даже Альберту: – Заключённые в Аркхеме начали называть меня «Птичкой» после того случая, когда мне однажды пришлось спеть для них. Да, мистер Кобблпот, – она взглянула на него, ожидая заранее предугаданной реакции, – я и вправду развлекаю серийных убийц, маньяков и террористов, сидящих в психушке, как обо мне и говорят.

– Правда? – Ози умилённо улыбнулся ей, как улыбаются маленьким детям. Осуждение и отвращение, которые Виктория предсказывала, в его лице не появились. – А знаете, доктор Айрис...

– Лучше зовите меня Виктория, – она вальяжно закинула ногу на ногу, словно возомнила себя королевой вечера, которой посчастливилось завладеть вниманием хозяина заведения.

– Виктория... Знаете, Виктория, мне моё прозвище поначалу долго не нравилось. Потому что в те далёкие тяжёлые для меня дни это было унизительное прозвище, обидное, насмешливое. Но теперь имя «Пингвин» в этом городе произносят с уважением и страхом. Поэтому я больше не бегу от него.

Его голос и слова, что ласкали слух опьянённой девушки, всё чаще растворялись в клубном шуме, вытесняемые из гудящей головы бесформенным шорохом пустых размышлений. Она ведь говорила с самим Освальдом Кобблпотом – с человеком, который поднялся из уличной грязи аж до кресла мэра Готэма, стерев всех своих врагов в пыль или превратив их в своих шестёрок! А не самый ли это идеальный момент, чтобы взять интервью у такой выдающейся личности?

– Вы ведь убивали... убивали людей, не так ли? – спросила Виктория, ни на секунду не отводя от лица мужчины чрезмерно заинтересованного взгляда.

Наклонив взгляд в пол, Освальд состроил задумчивую гримасу. В отличие от сидящей напротив него девушки с краснеющими от подскочившего кровяного давления щеками, мистер Кобблпот трезво оценивал то, что срывается с его губ.

– Приходилось, – ответил он.

– Собственноручно? – пока Виктория выговорила это слово, её язык раза три свернулся морским узлом. – Или Вы просто отдавали приказы своим... верным псам? – она бросила мимолётный взгляд на проходящего мимо лысого парня с пугающим взглядом, который только что по приказу владельца клуба выволок на улицу нарушителей порядка.

– Милая моя! – Освальд рассмеялся, невольно хлопнув ладонью по барной стойке. – Чтобы завести этих верных псов и отдавать им приказы, мне потребовалось не раз и не два запачкать свои руки, уж поверь. Потому что некоторые люди понимают только язык жестокости и насилия, с этим ничего не поделаешь.

– И каково это? – жадно спрашивала Виктория, поддавшись вперёд так сильно, что уже почти заваливалась на колени Пингвина. – Какие чувства возникают, когда всаживаешь кому-то, кого ненавидишь до боли в груди, пулю в лоб или нож под рёбра? Как скоро становится легче? Как долго мучают кошмары?

То была лишь малая часть алкогольной эйфории, но больше – неуёмные мысли о своих полномочиях, что изо дня в день посылали ей всё более раздражающие сигналы. Виктория сейчас ждала от Освальда, смотревшего на неё с некоторым подозрением, лишь одного: ей нужно было его одобрение. Пускай человек, взявший плату с каждого своего обидчика, скажет ей, что делать; пускай этот человек подарит ей уверенность; пускай его слова прогонят прочь сомнения и страх и станут ей памяткой, выжженной на сердце.

– Скажу лишь, что с этим спокойно можно жить, – сказал Освальд, вежливо переместив руки девушки со своих коленей на барную стойку. – Жить и наслаждаться всем, что имеешь.

Вероятно, это было не совсем то, что Виктория хотела услышать, но услышала она всё же достаточно. Неказисто усмехнувшись и опустив подбородок на сложенные руки, она сказала послабевшим усталым голосом, который Освальд расслышал, лишь когда наклонился к ней поближе:

– Один мой друг говорит, что наш город кишит чудовищами в человеческих масках. Люди улыбаются, смотря тебе в лицо, пожимают твою руку, хлопают по плечу, пока про себя представляют, как медленно вскрывают тебе горло, и дрожат в возбуждении от этих фантазий. Но Вы, мистер Пингвин, Вы не такой. У Вас нет маски. И фантазии свои Вы привыкли воплощать в жизнь. Вы настоящий. Именно поэтому... Ваши руки... окрашены красным...

Освальд дослушивал её слова уже в польщённом отстранении, чуть улыбаясь уголком губ. Но вдруг до него дошло: «Стоп, что? Друг?!» Не сразу, но Кобблпоту удалось вспомнить, кому в Готэме принадлежали похожие философствования и кто мог быть тем самым «другом», что навязал этой девушке своё больное мировоззрение. Его чуть было не прошиб пот. В ужасе Ози развернулся к девушке, уже открывая рот, чтобы удостовериться в своих догадках. Но удостовериться ему довелось лишь в том, что последнюю фразу она договаривала, обессиленно сдаваясь в объятия сна.

Довольно. Хватит с неё на сегодня всей этой «жгучей воды», вызывающей лишь усталость и тошноту.

* * *

Ночь сегодня грозила быть долгой. В небе над чернеющим Готэмом светила полная луна, такая же огромная и тяжёлая, как и в любые другие ночи. Несколько часов спустя «Айсберг Лаунж» опустел и провожал своих последних на сегодня клиентов по домам. Охрана выводила упившихся мужчин, что едва перебирали ногами и не могли связать двух слов, а уборщики приступили к очистке зала. Музыка наконец-то стихла, безумные танцы прекратились, реки разливающегося алкоголя высохли.

Просторный тёмный кабинет хозяина клуба, украшенный огромным неоновым синим зонтиком во всю высоту стены, в своей тишине полнился едва слышимым сопением. Освальд Кобблпот сидел в своём вычурном большом кресле за столом и буровил тяжёлым взглядом спящую на диване Викторию Айрис. Когда перебравшая с алкоголем девушка уснула за барной стойкой, Пингвин вновь подозвал к себе своего «верного пса» и приказал спрятать доктора от шумной толпы и музыки в его кабинете. Не то, что бы у одного из влиятельных бандитов Готэма сердце кровью обливалось за угнетённую бедняжку... Ози предстояло принять непростое решение.

Изначально всё было просто, и, если бы эта не в меру странная девушка не посеяла в нём семя сомнений в собственных действиях, сейчас он уже пожимал бы руку Нэйтону Айрису, оставляя его в своих должниках. Женщина, которую Айрис ищет по всему городу и за сообщение местонахождения которой обещает щедрую благодарность, прямо сейчас лежит, так сказать, «тёпленькая» в его кабинете, а он колеблется. «Вы не такой. У Вас нет маски. Вы настоящий», – эти слова плескались в голове и мучали Освальда, разрывали его на лоскутки сомнений. Телефон был прямо перед ним, стоял на столе и ждал, пока мужчина снимет трубку и наберёт номер по памяти. Но он не мог. Ведь он был «настоящим».

Жизнь не подарила Освальду дюжину ценящих и уважающих его друзей – лишь врагов, одни из которых боялись и подчинялись, а другие испытывали удачу в войне с несокрушимым Пингвином. Услышать от кого-то искреннее доброе слово для Кобблпота было сродни появлению яркого солнца над Готэмом – редким явлением. И вот оно вдруг появилось в его клубе среди ночи, опустошило бутылку текилы и уснуло прямо за барной стойкой. Освальд упрямо смотрел в это умиротворённое серое лицо, удобно расположившееся на подлокотнике дивана, и морщил нос в недовольной гримасе. В его голове роилось слишком много мыслей, и все они были заняты спящей на его диване под его пледом девушкой, что не представляла для него ровным счётом никакого интереса.

– Эй, босс, – неуклюжий голос вдруг выдернул Освальда из пучины мучительных раздумий. Кобблпот невротически дёрнулся и, звучно выдохнув через нос, с раздражением взглянул на склонившегося над ним безволосого мужчину в чёрном костюме. – Что Вы делаете?

– Разучиваю танец, Виктор, ты что, не видишь! – Ози едва сдерживал свой уровень громкости и размахивал лапками, как недовольный пингвин.

– Вы смотрите на неё. А уже давно должны были сдать её мужу.

– Дорогой мой мистер Зсасз, – с фальшивой любезностью произнёс Освальд, резко развернувшись к своему наёмнику, – я думал, раз уж мы с Вами так давно работаем вместе, Вы за это время прекрасно уяснили: то, что я «должен» делать, решаю только я сам!!! – и, весь дрожа от гнева, хлопнул ладонью по столу.

«Спящая красавица» мигом подняла голову с подлокотника и с трудом разлепила глаза. Даже алкоголь, крепко стянувший цепями её беспробудный сон, не уберёг её от такого грохота. Освальд в панике обернулся к ней и выдал очень обеспокоенное, в какой-то мере даже испуганное лицо.

– Ну вот, Виктор, что ты наделал! Взял, разбудил нашу уставшую гостью! – с осуждением всплеснул руками Пингвин. – Как не стыдно! Тебе бы не помешало поучиться манерам.

– Простите, – без искренности сказал Зсасз.

– Ступай и принеси девушке стакан воды со льдом.

В лице Виктора Зсасза появилось столько едва контролируемой звериной ярости, которую он обрушил острым взглядом на своего босса. Но взгляд так и остался лишь взглядом, на который Ози даже и внимания не обратил, а Виктору пришлось молча проглотить столь унизительную просьбу и побыть сегодня официантом.

Выбравшись из-под пледа, Виктория Айрис обвела взглядом тёмную комнату, подсвеченную кое-где синим и красным неоном. За большим круглым окном, расположившимся за высокой спинкой хозяйского кресла, по стёклам барабанил дождь. Всё было не так уж и плохо, несмотря на боль, раскалывающую виски, точно скорлупу ореха, и пересохшее горло: по крайней мере, Вик не забыла события последних часов и прекрасно осознавала, где может находиться. Не понимала только, почему. Неужели этот, по слухам, безжалостный и вероломный гангстер позаботился о ней; о той, кого он видит всего второй раз в своей жизни? «Нет, – Виктория теперь строго запрещала себе любую наивность. – Никому нельзя доверять». 

Тем временем, пока Виктория отсутствующим взглядом рассматривала обстановку и попутно рылась в своей звенящей голове, Освальд уже, обзаведясь дежурной улыбкой, какой обычно светят гостеприимные хозяева, подобрался к ней и присел рядом на диван.

– Скажи мне кто-нибудь год назад, что мне придётся стаскивать Ваше проспиртованное тело с барной стойки, я бы знатно посмеялся, – усмехнулся Кобблпот, и Виктория взглянула на него так, словно его лицо было ей не знакомо. – Та самая благонравная Виктория Айрис, которая даже шампанским себя не баловала на общественных приёмах, – кто бы мог подумать! Сегодня я будто бы познакомился с Вами заново. Хотя нет, я познакомился с совсем другой Викторией Айрис.

Вдруг её сознание выбросило на берег отрезвления воспоминания о тех словах, что она имела неосторожность сказать этому мужчине. Боже, она ведь совсем его не знает, о чём она вообще думала! А если он ведёт какие-то дела с Айрисом? А если одетый в дорогой костюм монстр уже едет сюда? А если она сейчас вообще не сможет встать с этого дивана, потому что Кобблпот накачал её какими-нибудь наркотиками? Хрупкая стена, которую Вик возводила каждый день и пряталась за ней, вновь рухнула и впустила в сердце страх.

Принимая из рук Виктора Зсасза стакан воды, девушка невнятно поблагодарила его. А вот заглянуть в его лицо было страшной ошибкой: каким же этот мужчина с широко распахнутыми тёмными глазами был устрашающим, до холодной волны мурашек, бегущих по спине! Он был похож на бешенного пса, которого едва сдерживают десять цепей и огромный намордник с толстыми ремнями. Будь у неё такой «верный пёс» на привязи, Нэйтон Айрис уже давно удобрял бы землю какого-нибудь городского парка или её собственного садика.

– Мне нужно ехать, – просипела Виктория после долгого глотка, которым она за один раз осушила весь стакан, оставив на его дне лишь дребезжащие кубики льда. – Я и так уже слишком долго пользуюсь Вашим радушием, мистер Кобблпот.

– Не имею права Вас задерживать, – Ози забрал из её рук пустой стакан, всучил его обратно Виктору, жестами отправляя его вон из кабинета, а затем встал и подошёл к своему столу. – Я вызову Вам такси.

Почему Пингвин так добр к ней? Что ему от неё нужно? Чего ей ждать от его лисьей улыбочки? Все эти вопросы мучали Викторию, не давая усмирить расшатанные нервы. Ещё и эти похмельные искры в голове, вонзающиеся в черепную коробку и сверлящие её до мелких трещин! Морфий сейчас был бы весьма кстати.

Виктория собиралась встать на ноги, чтобы убедиться, что она сможет сбежать отсюда, и вдруг голос Освальда встряхнул её.

– Позвольте дать Вам дружеский совет, Виктория, – сказал он, прежде чем снять телефонную трубку с аппарата. – Держите свои глаза открытыми и будьте осторожнее в выборе друзей. Вы работаете в весьма опасной обстановке. В Аркхеме полно тех, кто может с лёгкостью запудрить Вам мозги, а Вы этого даже не заметите. Моргнуть не успеете – а на Вашей груди уже тюремный номер!

– Что бы Вы выбрали, мистер Кобблпот, – немного подумав, спросила Виктория, – тюремный номер или жизнь в ежедневных унижениях?

– Я перед таким выбором уже стоял, и Вам наверняка известно, чем всё обернулось.

– Как я и говорила: мы с Вами похожи.

Взглянув на неё через плечо, Освальд увидел в безжизненных карих глазах печаль, которая переполняла всю эту девушку. Именно она и привела её сегодня к нему, именно она и говорила с ним там, за барной стойкой, открывая душу. Но в тени этой печали стояла ненависть, чья неистовость была знакома мужчине не понаслышке. Это яростное пламя когда-то наполняло и его сердце; это дикое желание дать своему голосу прогреметь на весь город тоже двигало им несколько лет назад. Вероятно, этим двоим давным-давно стоило встретиться, когда разум Виктории ещё не был отравлен сладкими речами и долгими ночами, проведёнными в ловушке собственных страхов. Быть может, тогда всё обернулось бы иначе.

* * *

Адрес таксисту Виктория назвала совершенно бездумно, но лишь потом поняла, что именно в то место ей сейчас и нужно. То был адрес далеко не квартиры Альберта, а адрес логова дракона. Этой промозглой холодной ночью Нэйтона вряд ли могло где-то носить. Виктория была уверена: он дома, спит, наслаждаясь безмятежными снами. Именно поэтому она проберётся в его дом тихо и незаметно, как мышка сквозь щель в полу, и украдкой заберёт необходимые ей вещи. А если его там нет, то это лишь упростит ей задачу. Таблетки... Она испытывала острую, граничащую с одержимостью необходимость в транквилизаторах, которые в это время суток не могла достать нигде, кроме этого дома. Заодно заберёт и все остальные свои важные вещи, чтобы теперь уж точно никогда туда не возвращаться.

По дороге Виктория уснула на заднем сидении, растёкшись щекой по стеклу автомобиля, и во сне не видела ничего, кроме отдаляющейся изумрудно-зелёной поверхности воды перед своими глазами. Это по-прежнему было то озеро, куда её столкнул Джером, и она всё ещё медленно шла ко дну. Проснувшись под настойчивый голос водителя, сквозь струящиеся по стеклу капли тараторящего дождя Виктория разглядела двор ненавистного дома. Шесть дней назад она бежала отсюда, не жалея стирающихся в кровь босых ног, слёзно обещая себе больше никогда не переступить порог этого дома. И вот ноги, раны на которых даже не успели затянуться, снова принесли её сюда.

Заплатив таксисту, Виктория вывалилась из автомобиля и встала в лужу. Волосы и одежда вмиг намокли и прилипли к коже. Выдернутая из сна и выброшенная в объятия холодной непогоды девушка тут же задрожала. Количество выпитой ею текилы откликалось дующими в тромбоны раскалёнными спазмами в висках. Но, даже осознавая всю паршивость своего состояния, она всё ещё слепо верила, что сможет с успехом провернуть свою задумку по проникновению в дом Айриса. Вероятно, доля хмельного безрассудства всё ещё не выветрилась из неё.

Виктория на цыпочках поднялась по ступеням крыльца. Зачем она кралась, если любые звуки сейчас прятались в шуме дождя? Прежде чем достать ключи и отворить дверь, она сняла обувь, чтобы не создавать каблуками в доме лишний шум. Она ощупала карман своего пальто: нож, что дал ей Джером, сегодня с ней. Теперь эта вещь всегда была под рукой. Ключ мягко вошёл в замочную скважину и провернулся с маленьким почти не слышимым щелчком, но Виктории любые звуки сейчас казались громче барабанного оркестра. «Я в последний раз открываю эту дверь! – мысленно била себя по лицу девушка. – Клянусь, в последний!»

Девушка оказалась внутри и мягко прикрыла за собой дверь, после поставив свою обувь так, чтобы ей при случае было удобно схватить её на ходу. В доме, как ей показалось, было весьма тихо и темно, и лишь звуки падающих на пол капель с её промокшего до нитки пальто играли на натянутых, точно струны, нервах. Подумав о том, чтобы снять ещё и пальто, Вик бросила взгляд на крючки вешалки. Там висело любимое чёрное пальто Нэйтона и... чьё-то ещё? Не успев нахмуриться в непонимании, Виктория вдруг поняла, что тишины в доме вовсе и не было: со второго этажа раздавались звуки человеческого голоса. Приглушённые неприличные стоны наслаждения расползлись по всему дому и вонзились ледяной стрелой в сердце Виктории. Разумеется, она тут же двинулась вверх по лестнице.

По мере медленного приближения к источнику звука, она понимала, что стонал мужской голос. Ступенька за ступенькой... Викторию уже не волновал их скрип, лишь тот бьющийся в экстазе мужской голос. Это был не голос Нэйтона. Хотя откуда ей было знать, как звучит голос её мужа во время секса, если между ними никогда ничего не было! Дверь спальни, где находилось то, за чем она сегодня заставила себя прийти в этот дом, была приоткрыта. Оттуда лился мягкий свет настольной лампы и незнакомый мужской голос. Шаг за шагом Виктории казалось, что ей не следует открывать ту дверь, что ничего хорошего её там не ждёт. И только бог знает, что двигало ею в тот момент и неуклонно вело по узкому коридору прямо к спальне!

Тихонько толкнув дверь спальни рукой, она застыла в дверном проёме и оцепенела. Большая высокая кровать, на которой Вик провела не одну и не две бессонные ночи, прогибалась и скрипела под двумя обнажёнными мужчинами. Роберт Крэстон, чьи упоённые стоны и пропитали весь дом, стоял на четвереньках перед Нэйтоном, в то время как тот крепко держал его за бёдра, подминая под себя, и ритмично входил в него сзади. У Виктории на секунду потемнело в глазах, а грудь сдавило непонятное дрожащее чувство, будто птицы, живущие в груди на ветках из её рёбер, переполошились и заметались, точно в клетке. В голове всё зазвенело с новой силой и вдруг с резким оглушением стихло. С её глаз только что будто бы сняли непроницаемую чёрную маску. Так значит, и она, наравне со всем городом, была слепа до этого момента?

Эти двое были так увлечены процессом, что не сразу почувствовали в комнате постороннее присутствие. Девушку, в шоке застывшую в дверях, заметил Крэстон, обернувшийся, чтобы увидеть лицо своего любовника, но увидел совершенно другое лицо и в панике попросил Нэйтона остановиться. Если бы Виктория сейчас могла рассмотреть лицо своего мужа, она бы увидела в нём тот самый ужас, о котором так долго грезила. Неподдельный искренний голый страх – настоящая человеческая эмоция. Виктория прильнула спиной к дверному косяку. Это её очередной тошнотворный ночной кошмар, а она всё ещё спит в такси? Если да, тогда нужно скорее проснуться и просить водителя разворачиваться!

– Надо же... Ха-ха... Ха-ха-ха, – Виктория еле выдавливала из себя слова, проседающие под напором бесконтрольно вырывающегося смеха. Она зажала рот ладонью, и её лицо покраснело от напряжения. – Ничего себе, ха-ха-ха-ха! А ведь я всё это время думала, что ты не способен никого любить.

Нэйтон начал быстро натягивать штаны. И вот тут Виктории стало ясно, что всё это ни черта не сон, и, если она простоит в окаменевшей позе ещё хоть секунду, сны она больше вообще никогда не увидит. Нэйтон убьёт её, на этот раз уж точно. Ведь теперь она знает о нём абсолютно всё. И девушка, отряхнувшись от своего ступора, кинулась бежать вниз.

– Нет! Стой, вернись, Виктория! Виктория!!! – в спину ударился дрожащий голос Айриса, но Вик и не подумала слушаться.

Таблетки так и остались лежать нетронутыми в её ящике в спальне (если они, конечно, всё ещё были там), но девушка не могла позволить себе переживать из-за этого сейчас. Если она попадётся в руки Айриса, никакие таблетки ей больше не помогут. Ничего не поможет. Так значит, её жалкая жизнь ей всё ещё дорога?..

Виктория слетела с лестницы, упала, запутавшись в собственных ногах, но сей миг вскочила и ринулась к двери. Неистовое биение сердца разрывало барабанные перепонки. Оглушительный нервозный топот уже преследовал её на лестнице, когда девушка, схватив в руки свои сапоги, распахнула дверь и выскочила в ночную мглу. Нэйтон в два огромных шага преодолел лестничные ступени и, даже не удосужившись накинуть на обнажённый торс пальто, вылетел из дома под проливной дождь. Всё, как тогда, несколько дней назад, но теперь ситуация была приправлена щепоткой омерзительной правды. Сегодня дождь всё расставит по своим местам.

– Стой!!! – прогремел Нэйтон, остановившись напротив дома.

И Виктория почему-то и впрямь замерла, мало понимая, зачем. Вместо того чтобы уносить ноги, она решила: будет куда интереснее послушать, как голос Нэйтона непривычно ломается в нелепых оправданиях и дрожит под тяжестью страха.

Между ними образовалось примерно восемь шагов расстояния. Виктория медленно обернулась, едва справляясь с тяжестью своего тела. Это всё дождь... Лишь дождь, что намочил тело и утяжелил его. Она с трудом заставила себя посмотреть на тяжко дышащего Нэйтона. Его волосы были непривычно сильно растрёпаны и быстро намокали, по ничем не прикрытым груди и рукам катились дорожки воды, а босые ноги по щиколотки стояли в луже. Кто бы мог подумать, сейчас, впервые за все два года знакомства, он выглядел как настоящий человек!

– Вернись, – дрожащим тяжёлым голосом попросил Нэйтон. Увидев, что девушка никак не реагирует на его слова, он понял, что ему придётся перекрикивать шум ливня, и повысил голос: – Зайди в дом, и мы спокойно поговорим!

Дождь намочил Виктории ещё и глаза, подарил им покраснение и зуд. Этот ёбанный дождь! Он выставлял всё так, будто она переживала из-за того, что увидела в доме, будто это причиняло ей боль и вырезало новые раны на сердце, будто она готова была закричать от обиды. Да что ему может быть известно! Ведь дождь – всего лишь вода, а измена человека, которого ненавидишь всем сердцем, – лишь одна из очередных шуток злой судьбы.

Мокрое лицо Виктории сломалось в неестественной широкой улыбке, когда девушка в ответ на просьбу мужа лишь развела руки в стороны, пожала плечами и помотала головой.

– У нас с тобой изначально ничего бы не вышло, да? – выдавила она, придавая своим словам нарочито безмятежную форму. Она даже не старалась перекричать грохот разбивающихся об асфальт капель: ей было не важно, дойдут ли до Нэйтона её слова. – Или, подожди... Это из-за меня ты сменил предпочтения?

И всё же Нэйтон, чьи чувства сейчас обострились до уровня поисковой полицейской собаки, смог услышать то, что она лепетала, сквозь шумящий дождь.

– Заткнись и зайди в дом, – вновь попросил он и выбросил один шаг вперёд. А Вик даже не шелохнулась.

– Я стала твоим разочарованием во всех женщинах, и ты просто решил оставить меня под боком, как удобный тренажёр? Как антистрессовую игрушку, которую можно помять в руке между делом, да?

– Хватит нести чушь!

– Я думала, что всё это время была для тебя возможностью самоутверждения. Думала, что помогаю тебе решать твои проблемы с гневом. Ах, такая удобная и податливая Виктория Кейн – девочка, слепленная из пластилина, которую можно смять в бесформенную кучу, а затем вылепить заново, чтобы никто не заметил изменений. Откуда же тебе было знать, что пластилин со временем чернеет! И сколько бы форм ты ему не придал, окружающие рано или поздно заметят: «Хм, что-то тут не так», – Виктория произносила это всё так, будто отыгрывала самую эмоциональную роль на сцене и всё не переставала сдавливать лицо в болезненной демонстративной улыбке.

– Ты что, пьяная?!

– Мне любопытно, а твой друг знает о том, что пристрастие к его заду это не единственная интересная сторона твоей личности? Или всё самое вкусное ещё впереди?

– Виктория!!!

Этот неистовый крик наверняка перебудил весь район. Но важным было то, что ему удалось вытащить из притворяющейся девушки её настоящие эмоции. Невидимая отрезвляющая пощёчина сдавила улыбку на губах Виктории, и она изрекла, проглотив закатывающуюся в рот воду:

– Я не встречала никого хуже тебя, Нэйтон Айрис. Ты самое гнусное чудовище нашего города. Ты его самый страшный порок. Ты отвратителен.

Её последние слова зазвенели в голове Нэйтона, точно ультразвуковые помехи в радиосигнале. Виктория больше не желала с ним говорить, поэтому в следующую секунду ему оставалось лишь наблюдать, как её отдаляющийся силуэт растворяется за непроглядной стеной дождя. Айрис даже не мог побежать за ней. Не потому, что уже весь промок, а его ноги немели в ледяной воде, а из-за того, что она произнесла, прежде чем сбежать – слова, врезавшиеся ножом в спину.

Нэйтон срочно вернулся в дом, захлопнул дверь дрожащей рукой, упёрся в неё спиной и сполз вниз. Дыхание сбилось окончательно, сердце выдавало по три удара в секунду, готовое разорваться. Виски будто бы стянуло тоненькими струнами, которые медленно сдавливали голову, оставляя причудливые кровавые следы. «Ты отвратительный», – эти слова звучали в его голове десятками разных голосов, которые он уже слышал в своей жизни, но самыми громкими из них становились голоса мальчика по имени Томми, его матери, школьных учителей, Регины Айрис, доктора Уорринсона и Виктории Кейн. Их осуждающие голоса, точно надоедливые насекомые, облепили его разум, запустили в него свои хоботки и высасывали годами натренированное безразличие. Нэйтон вцепился в своё лицо, задышав так, будто вот-вот задохнётся, и даже не заметил, как начал кричать. Но к этому времени со второго этажа прибежал Роберт и заключил сидящего под дверью Нэйтона в свои объятия, всеми силами пытаясь успокоить своего любимого мужчину.

Дождь ещё очень долго барабанил по асфальтовым дорогам и крышам Готэма, смывая грязь с его улиц. Вода уносила под землю всю боль, чтобы потом, словно ядовитыми отходами, наполнить ею реки, окружающие город. Бредущая по затопленным улицам Виктория вновь глотала солёные слёзы, а Нэйтон кричал, атакованный травмирующими воспоминаниями, в объятиях перепуганного Крэстона. Скоро все они окажутся там – все на дне одной отравленной реки. И тогда каждому придётся делать выбор: захлебнуться или всплывать.