«Мы ведём прямой репортаж с места событий. За моей спиной находится дом только что избранного мэра Готэма...»

«...сегодня должен был праздновать свою триумфальную победу на выборах, но был безжалостно убит в собственном доме...»

«Полицейские пока отказываются давать какие-либо комментарии по поводу того, кто же мог покуситься на жизнь...»

«Кто же отобрал у нашего города надежду на новое будущее? Кому теперь предстоит строить «лучший» Готэм? И как смерть одного из ведущих политиков повлияет на расстановку сил в Готэме?»

«Мы будем держать Вас в курсе событий».

Нэйтон Айрис умер. А с ним – и надежды горожан, которые он им подарил. Никакого «нового» Готэма не будет – лишь старый добрый чёрный сад, взращивающий воспалённые умы и озлобленные души. Этому городу не нужен был новый мэр. Этот город нуждался в терапии.

Новость о смерти новоизбранного мэра на следующее же утро облетела весь Готэм и перетрясла высшие эшелоны власти. Городской Совет созвал экстренное заседание, собрав в стенах мэрии все представительные лица общественности, и принял решение о повторных выборах. «У власти должен стоять человек, которого выберет народ, а не колесо фортуны», – в такой слоган оделся этот вердикт. Однако дата следующих выборов оговорена не оказалась. Администрация решила рассматривать этот вопрос в долгосрочной перспективе, а пока что в должности мэра единогласным решением восстановили Обри Джеймса.

Весь город оплакивал своего кандидата. Похороны Нэйтона Айриса выдались самым посещаемым мероприятием за последние пару месяцев, обогнав даже презентации и благотворительные вечера корпорации «Уэйн Энтерпрайзес». Глава которой в этот хмурый пасмурный день также присоединился к прощальной церемонии на площади перед зданием мэрии, утонувшей в траурном марше. Здесь были все, кто так или иначе знал усопшего: Брюс Уэйн вместе со своим дворецким Альфредом Пенниуртом, Роберт Крэстон, Освальд Кобблпот со своим телохранителем Виктором Зсасзом, Альберт Блумфайлд, Хьюго Стрейндж, мэр Джеймс, и даже Селина Кайл, притаившаяся на ветке дерева, а также множество других людей, что скрывали свою скорбь в безмолвии под козырьками чёрных зонтов. Но почти ни для кого из присутствующих не было секретом, кто скорбел больше всех. Та, что, переборов свою боль, вышла перед горожанами и нашла в себе силы повысить голос; та, что всего за полгода потеряла и родителей, и мужа; та, кого город ещё совсем недавно нарёк сумасшедшей. И теперь печальный голос несчастной молодой девушки, усиленный микрофоном, в запутанной сетке мелкого дождя вихрился над головами собравшихся. И лишь немногие знали, что на самом деле это был не её голос.

– Мой муж, Нэйтон Айрис, был прекрасным человеком: честным, порядочным, справедливым, отзывчивым, благородным, – произносила Виктория, стоя за трибуной под зонтом, который над ней держал Альберт. – Несомненно, он был тем, кто мог подарить Готэму новую, светлую страницу истории и сделать нашу жизнь лучше. Этому человеку было под силу повернуть само время вспять. И сейчас, когда я думаю о том, что Нэйтон мог бы сделать, но теперь уже больше никогда не сделает, моё сердце плачет вместе с небом. Готэм никогда не забудет Нэйтона. Я никогда не забуду.

Она действительно никогда не сможет забыть человека, изменившего всю её жизнь; того, кто перекроил саму её сущность. Произнося все эти слова с наигранным трагизмом и слезами на глазах, Виктория так боялась, что смех, бушующий внутри неё, вот-вот разорвёт её и обрушится градом на всех этих слепцов, что собрались здесь почтить память чудовища, которого они вознесли в мэры. Но ни смешинки Виктория не позволила себе обронить, ни единой улыбки. Ведь багаж этой актрисы был полон самыми разными ролями, среди которых страдающая от скорби вдова – самая лёгкая.

Это была вся обеспокоенность, которую жена Нэйтона Айриса публично выказала своему покойному супругу. А дальше её будто бы подменили.

* * *

Высокий длинный стол собрал вокруг себя одетых в строгие костюмы мужчин и женщин с непомерно серьёзными нахмуренными лицами. Все они внимательно слушали своего коллегу, что комментировал графики и статистические данные у большого экрана, а за их спинами в оконной панораме раскинулись высотки делового центра Готэма.

– Смерть нового мэра повлекла за собой неприятные последствия для нашей компании, – выступал у экрана высокий худощавый мужчина в тёмно-сером костюме. – Как мы все знаем, некоторые совместные проекты «Уэйн Энтерпрайзес» и «Кейн Корпорейтед», приуроченные к программе реконструкции бедных районов Готэма, разработанной Нэйтоном Айрисом, пришлось свернуть, в связи с чем произошло падение цен на наши акции на фондовой бирже, а вместе с тем, соответственно, – сокращение притока инвестиций.

– У Вас есть какие-то конкретные предложения, мистер Абель? – спросила темнокожая женщина в сером пиджаке.

– В последнее время «Кейн Корп» терпит много убытков. Компания должна восстановить своё лицо и вновь завоевать доверие инвесторов. И я считаю, это необходимо решать через фундаментальный пересмотр нашей политики, особенно финансовой. Прежде всего, будет целесообразным отменить все ныне действующие биржевые цензы и установить новые индексы на ценные бумаги.

Среди присутствующих поползли неоднозначные перешёптывания и обмен взглядами. Но выдвинувший вариант решения проблемы мужчина держался стоиком, полностью уверенный в своей правоте.

– Спасибо, Дэниэл, – сказала женщина в сером пиджаке. – Совет рассмотрит Ваше предложение.

– Нет, не рассмотрит, – вдруг раздалось решительное несогласие под скрип развернувшего кресла.

Все члены Совета директоров разом обернулись назад, где во главе стола в просторном кожаном кресле вальяжно сидела молодая девушка в чёрном приталенном костюме с собранными назад рыжими волосами. В повисшем на несколько секунд молчании Виктория не собиралась обращать внимания на сконфуженные и недоумённые взгляды бизнесменов, лишь с невозмутимостью смотрела на топтавшегося у экрана мужчину.

– Ваша стратегия неуместна, мистер Абель, – сказала Виктория, важно поправив очки театрально оттопыренным указательным пальцем и махнув выбивающимся из причёски локоном волос. – Действия, которые Вы предлагаете, могут подорвать всю деятельность компании. Вы хотите разрушить всё, что с таким трудом создавали мои родители?

– Миссис Айрис, прошу Вас, – женщина в сером пиджаке изо всех сил старалась быть вежливой, – мистер Абель предлагает конструктивный вариант выхода из той ситуации, в которой компания находится на сегодняшний день.

– Во-первых, – Виктория нервно стукнула по столу ручкой, и все присутствующие невольно вздрогнули, – я Кейн. Я та, чья фамилия красуется на всех бумажках, которые вы заполняете, сидя в своих кабинетах. А значит, я – и только я! – как глава организации, буду решать, какие предложения конструктивны, а какие – нет. Я глава этой компании. Я, а не Вы, миссис Барлоу, и не Вы, мистер Абель. Это уже во-вторых.

Её широко распахнутые, точно у ищейки, глаза внимательно впивались чуть ли не в каждого члена Совета, и ничего для этих мужчин и женщин теперь не было так до тошноты невыносимо, как присутствие этой особы в делах компании. Как парадоксально! Ещё совсем недавно они искренне радовались возвращению носителя фамилии Кейн в должность главы компании, а теперь готовы были пожертвовать многим, лишь бы больше не видеть эту самовлюблённую физиономию в кресле, в котором когда-то сидел её отец.

– Прошу прощения, мисс Кейн, – вставил своё слово мужчина средних лет с густой щетиной, что сидел по левую руку от Виктории, и девушка обратила на него свой взор, – Вас, видимо, не предупредили, что Вы лишь номинальная владелица компании. Управлением занимается Совет директоров во главе с председателем, а не лично глава компании. Ваш отец был подкованным бизнесменом, поэтому ему умело удавалось совмещать две должности. Но не Вам, нет, – с последними словами с его губ сорвалась усмешка.

Виктория сверлила его ничего не выражавшим пустым взглядом некоторое время, подпирая лицо рукой и постукивая пальцем по щеке. Она будто бы окаменела лицом, и это в очередной раз нагоняло жуть на управленцев «Кейн Корп». А затем она сломала лицо в утрированно задумчивой гримасе и спросила:

– Как Вас там?..

– Уинслет. Крис Уинслет.

– Послушайте, Крис, Вы хотите вылететь из Совета? Правда, так горите желанием? Надоело занимать высокопоставленную должность? – Вик с жалостью вскинула бровями. Мужчина издал тяжкий вздох, но все свои возмущения сдержал, упёршись взглядом в сложенные на столе руки. – Знаете, я могу это быстро исправить.

– Отстранять руководителей тоже имеет право только председатель Совета, – сказала миссис Барлоу, поджав губы в насмехающейся полуулыбке, но отвернулась, чтобы резко перескочившая на неё взглядом девушка этого не увидела. Все здесь чувствовали себя так, будто разговаривали с ребёнком, который заигрался в президента.

– А председателем, я так понимаю, являетесь Вы? – спросила у неё Вик. Получив в ответ кивок, девушка подумала с пару секунд и заявила: – Что ж, теперь нет.

– Что это значит?

– Это значит, что я теперь и номинальная глава компании, и председательница Совета директоров, – объявила Виктория, покручиваясь в кресле и размахивая ручкой, как указкой. Она словно играла на нервах всех этих людей и не могла остановиться, пока кто-нибудь из этих непомерно деловых зануд не сорвётся с цепи. Она будто бы только этого и ждала.

– Но так же нельзя! – всполошился Крис Уинслет, нахмурив свои густые чёрные брови.

– Можно. Если мне нужно. И, кстати, мистер Уинслет, Вы уволены... – мило улыбнулась ему Виктория.

Мужчина заметался взглядом по коллегам, выискивая поддержку, а его губы задрожали в придыхании, словно слова, которые должны были с них сорваться, застряли в горле и заставляли Криса задыхаться. Виктория дождалась, пока его лицо не станет настолько отчаявшимся и сожалеющим, чтобы вызывало смех, а затем договорила:

– Будете. Если ещё раз выкажете непочтение своему руководителю. Договорились? – и удовлетворённо рассмеялась, когда мужчина, вытирая со лба выступившую испарину, судорожно благодарно закивал.

Довольная Виктория поднялась из кресла, поправила по бокам свой пиджак и, похлопав Уинслета по плечу, зашагала вдоль стола за спинами членов Совета. Те, кто могли на неё смотреть, косились на дочь Кейна отвращённым, однако полным трепетного ужаса взглядом, и никто не смел даже пошевелиться, словно всех этих людей приставили к стене под дулами автоматов.

– Не утруждайте себя непосильными полномочиями, уважаемые коллеги. Теперь здесь всё решаю я, – и с такими громкими словами Виктория, прошагав щеголеватой походкой к двери, удалилась из зала.

Никто не знал, чего от неё ожидать. Никто из членов Совета не мог представить себе ни единого положительного исхода, к которому могло бы привести управление столь безрассудной девушки. Это была не та Виктория Кейн, которую они все здесь желали ещё пару месяцев назад. Это была не та дочь Артура Кейна, которая могла бы занять его место и повести «Кейн Корпорейтед» в новый день. Она стала точно бомба замедленного действия, которая, все знали наверняка, если ничего не предпринять, снесёт им все головы. И, если поначалу её резкая смена характера приписывалась очередной пережитой потере близкого человека, и потому спускалась с рук, то по истечению времени директорам компании наконец-то стало ясно: Виктория изменилась. И хорошими эти изменения вряд ли можно было назвать.

Когда Готэм оделся в весенние цвета и запахи согревающего апреля, а солнце, выходящее из зимней спячки с новыми силами, наконец-то начало пробиваться сквозь тучи всё чаще, родилась новая Виктория, уже не Айрис, но и не Кейн. И пускай она вернула себе свою девичью фамилию, пускай наконец-то решилась возглавить «Кейн Корпорейтед» и попробовать себя в семейном бизнесе, она уже не могла стать той Викторией Кейн, которая сторонилась вылазок в высший свет и пела проповеди о праведных деяниях. В обществе о самоуверенной и слегка двинутой девушке, вдруг прибравшей к рукам самый прибыльный бизнес своих родителей, теперь говорили так: «Виктория Айрис ушла из Аркхема. Но Аркхем из неё никуда не ушёл. Больше похоже на то, что она не уволилась, а сбежала из камеры».

Но Виктория пропускала эти гнусные толки мимо ушей, потому что знала: она выше всего этого, и этот неблагодарный город ещё выкажет ей её заслуженное почтение. Долгожданная смерть Нэйтона – а Виктория лишь теперь поняла, что все два года ждала не исправления Нэйтона, а его смерти – воодушевила её, подарила чистый, ничем не ослеплённый взгляд. Наконец-то всё вокруг стало настоящим, никакой бутафории, никакой мишуры. И Готэм предстал перед ней в свете тысячи красных прожекторов, гремящий барабанами и фанфарами, – её просторная сцена, её величественный театр, её ошеломительный бенефис. Но зал молчал, хоть и был полон. Однако Виктория верила: всё это поправимо, и уже скоро она сорвёт овации, достойные спасительницы. Готэм ещё будет стоя аплодировать своей мессии.

А пока что у «благодетельницы» было много неотложных дел. Покинув зал заседаний Совета директоров, Виктория спустилась в лифте, преодолев тридцать этажей, сделала комплимент милой девушке на ресепшене и выскочила в автоматически открывающиеся двери на улицу. Настроение у неё было просто отличное! Такого прилива сил и энергии Виктория не чувствовала уже очень давно. Сам воздух, который она вдыхала, казался ей другим, и этот воздух наполнял её чем-то странным, непривычным, но таким приятным.

Виктория остановилась лишь на миг, чтобы вдохнуть немного этого головокружительного воздуха, а потом хотела было направиться к своей машине. Но кто-то настойчиво перегородил ей дорогу.

– Извините, Вам что-то нужно? – спросила она ссутулившегося перед ней мужчину в чёрном плаще с опущенной вниз головой. – Вы мешаете мне пройти.

Странный тип, которого Вик поначалу приняла за попрошайку, поднял глаза, и Виктория угодила в знакомую чёрную бездну. Светлые волосы, непривычно взлохмаченные и грязные, бледная, словно бы изнутри подсвеченная кое-где синим, кожа... Внешность Роберта Крэстона была изрядна тронута горем, в котором он себя утопил, но в этом человеке, теперь больше похожем на алкоголика или наркомана, Виктория смогла узнать личного юриста своего покойного мужа. И он смотрел на неё с неподдающейся описанию ненавистью.

– Это ты... – прорычал Роберт. Больше в его голосе не звучала та услужливая приторная вежливость, которую он выдавливал из себя при их первой встрече. – Ты... Это ты убила его!!!

Во взметнувшейся из-под плаща правой руке блеснуло остриё ножа. Виктория едва успела уклониться от этого лихого замаха: нужно отдать должное их с Нэйтоном двухлетним «урокам танцев», надрессировавшим её инстинкты. Но Крэстон был настроен решительно и безрассудно, словно терять ему больше было нечего. Он замахивался ножом, желая ранить Викторию, пока та пыталась сбежать, а скоро ухватился за её пальто, притянул к себе, повалил на землю и навис над ней, порываясь вскрыть ей горло прямо здесь, посреди улицы под крики испуганных женщин и безучастных мужчин.

– Мразь... Ты ответишь за то, что сделала. Я знаю, это ты его убила. Это ты убила Нэйтона, – его шепчущий голос искрился безумием, пока Роберт со всей силы надавливал на нож, который трясущаяся под ним Виктория силилась удержать. Она посмотрела в его налитые кровью глаза. Казалось, они готовы были выскочить прямо на неё. – Лицемерная дрянь, ты стояла там, за трибуной в тот день и говорила о нём, но сама при этом вспоминала, как всаживала ему нож в грудь. Я сделаю с тобой то же, что ты сделала с Нэйтоном. Я убью тебя. Я тебя убью!

Последним оставшимся у неё способом защититься оказался вариант, где она хватается рукой за нож и отбрасывает от себя Крэстона. Кровь с собственной ладони брызнула ей на лицо. Виктория задрожала всем телом, снова почувствовав этот чуть солоноватый металлический привкус на губах, заслонивший разум воспоминаниями. Она совершенно забыла, где находится, в голове загудела тысяча сирен, а перед ней ревущий, словно раненный зверь, Роберт Крэстон делал очередной замах окровавленным ножом.

Пара крепких рук в следующий миг схватила его со спины. Двое крупных охранников из здания «Кейн Корпорейтед» скрутили Крэстона и заставили бросить нож. Один из них уткнул напавшего на их босса психа лицом в асфальт, а второй достал телефон и вызвал полицию. Молоденькая администраторша с ресепшена, которая несколько минут назад смущалась от комплимента мисс Кейн, а затем заметила вооружённую драку у дверей здания и вызвала подмогу, подбежала к Виктории и предложила ей помощь. Правда, всё, что она смогла сделать, это упасть в обморок при виде крови. Виктория не слышала её встревоженных лепетаний над ухом, не почувствовала даже, как девушка взяла и осмотрела её раненную руку. Потому что все её мысли в тот момент оказались в плену эха звенящих в её голове слов: «Ты убила его».

* * *

Департамент полиции Готэм-Сити.

Викторию привезли в участок для дачи показаний без её особого на то согласия, но, пока ехала в чёрно-белой машине под вой сирен на крыше, она поняла, что не прочь упрятать любовника своего бывшего мужа за решётку. Она видела в этом возможность обезопасить себя от обезумевшего Крэстона, но на самом деле от одной лишь мысли об этом человеке у неё внутри всё начинало свербеть от ненависти. Нэйтон и Роберт в постели Айрисов имеют друг друга и строят планы по свержению последней из рода Кейнов – всё это Виктория видела перед собой так чётко, будто это было только вчера, и чувствовала себя опущенной лицом в грязь. Та ночь, те стоны и вздохи, тот настоящий испуганный Нэйтон, стоявший босиком в холодной дождевой воде... Виктория не знала, почему сейчас вспоминает его глаза в тот момент, ведь пообещала себе навсегда вычеркнуть из памяти всё, что связано с Айрисом. Она оставила при себе лишь секрет. Тот самый, который задержанный Крэстон сейчас преподнёс всему полицейскому участку.

– Она убила мэра Айриса! Она убила его! Это её вам нужно арестовывать, а не меня!

Несколько офицеров протащили между рабочими столами брыкающегося и вопящего мужчину, точно кота, который ни в какую не хотел принимать ванну, и бросили его в клетку. Виктория наблюдала за этим с небольшого возвышения, сидя за одним из столов, где ей оказали медицинскую помощь и обработали порезанную ладонь. Её лицо словно заморозили, ни единая его мышца не дрогнула, пока девушка смотрела на Крэстона, прыгающего на решётку и громко бросавшегося обвинениями. Нападение Крэстона и вернувшееся ощущение уязвимости чуть было не заставили её забыть об осторожности. Никаких лишних эмоций, никакого страха. Она ни в чём не виновата. Она просто несчастная вдова. Бедная без причины очернённая девушка.

Детектив Джеймс Гордон поднялся по ступеням и подошёл к потерпевшей, справившись о её самочувствии. Уже почти месяц он и его напарник Харви Буллок расследовали убийство Нэйтона Айриса, а потому Виктория, которой не раз приходилось общаться с Гордоном, успела составить для себя его психологический портрет. «Самый неподкупный коп из всех неподкупных копов» – так можно было описать этого честолюбивого, гордого, упрямого и умного мужчину. Интересно, подумалось как-то Виктории, где же был этот «неподкупный коп» со своим обострённым чувством справедливости, когда одна съедаемая ужасом девушка обращалась в ДПГС с мольбами о спасении от домашнего тирана? Ах да, у копов всегда есть дела поважнее.

– Вы знакомы с Робертом Крэстоном? – спросил девушку Джим, присев на край своего рабочего стола и сложив руки на груди.

– Да. Муж однажды познакомил меня с ним, – ответила Виктория. – Но, кроме как в тот единственный раз, мне больше не доводилось с ним встречаться.

– У Вас есть какие-нибудь соображения, почему Крэстон так яро обвиняет Вас в убийстве Айриса? У него есть на то причины?

– Причины? Вы спрашиваете об этом меня? – Вик выдохнула усмешку, при этом ровно и ясно смотря на Гордона, как человек, которому совершенно нечего скрывать. – Я знаю лишь, что Роберт Крэстон был у Нэйтона не просто юристом, но близким другом. Вероятнее всего, Роберт от отчаяния решил подозревать всех без разбора. Сейчас он сломлен горем, и ему нужен человек, которого он сможет обвинить, на котором сможет выместить всю свою злобу. Это обычное состояние для людей, потерявших близких.

– Если это так, то почему же Вы не подозреваете всех без разбора?

– Это не так, детектив, – Вик слегка подёрнула губами, делая свою улыбку откровенно наигранной, и отвела взгляд к камере, в которую заключили Крэстона. Он всё ещё смотрел на неё оттуда, словно его жизненной миссией было прожечь в ней дырку своим озлобленным взглядом. – Просто я стараюсь держать себя в руках. Я не могу позволить себе сойти с ума, как Роберт.

– Мы будем допрашивать Крэстона, – заключил Гордон. – И проведём экспертизу на выявление психических отклонений. Я не считаю, что его заявления – лишь пустой звук. Подозрения не могли родиться из ничего. Поэтому, миссис Айрис, при всём уважении, но теперь Вы одна из подозреваемых.

Виктория сжала руку в кулаке под столом и стиснула зубы. Мышцы её шеи напряглись от нервозности. Самоуверенность и напористость Гордона производили на неё весьма сильное впечатление, зовущееся раздражением.

– Кейн, – настойчиво попросила Виктория. – Мисс Кейн. Фамилия мужа навевает печаль, поэтому я отказалась от неё. И я не виню Вас, детектив Гордон, – её улыбка оказалась внезапной и неуместной. – Вы вправе подозревать меня. В конце концов, думаю, будь я на Вашем месте, делала бы то же самое.

Как смеет он, хвалёный слуга закона, долго отворачивающийся от проблем страдающей женщины, теперь давить на неё своими смехотворными запугиваниями! Пускай допрашивают, кого хотят. Пускай рыщут по всему городу в поисках улик, доказательств, свидетелей. Пускай! Виктория ни секунды не сомневалась, что Крэстон никогда не признается в своей интимной связи с Айрисом. Если ему дороги остатки его репутации, которые он так бездумно втаптывает в грязь под натиском отчаяния, он сохранит этот секрет, а следовательно – ничего не сможет выдвинуть против Виктории. Все его слова превратятся в ничем не подтверждённый бред сумасшедшего и не будут стоить ничего.

Было и ещё кое-что, чем Виктория поинтересовалась у детектива Гордона, прежде чем покинуть полицейский участок: дело пропажи Брендона и Регины Айрис, которое возбудили по мере движения по делу убийства Нэйтона Айриса. Не только детективы, но и сама Виктория сочли странным тот факт, что родители не присутствовали на похоронах единственного сына. И вскоре Викторию в очередной раз вызвали на допрос, где поинтересовались, когда в последний раз она видела родителей своего мужа и какие у них всех были отношения. Сперва новость о том, что от мистера и миссис Айрис не осталось ни следа в собственном доме, насторожила Викторию, но затем она переварила её и с облегчением осознала: в её жизни больше нет ни одного чёртового Айриса. Ах, как это грело душу! Даже в браке ей было плевать на родителей Нэйтона, которые после свадьбы наконец-то показали свои настоящие лица, а теперь – и подавно. И, пусть она не знала, что могло случиться с Брендоном и Региной, перспектива больше никогда не увидеть пресловутое лицо миссис Айрис и не услышать её ядовитый голос осчастливила Викторию. Кем бы не оказался тот человек, что убрал Айрисов (если в их исчезновении и впрямь замешан кто-то третий), Вик жаждала поблагодарить его за оказанную ей услугу.

Смерть Нэйтона Айриса поистине перетрясла весь более-менее налаженный порядок вещей. Новые и новые тайны всплывали на поверхность, и все эти события стали предупреждением: нужно держать свои подвалы с секретами под десятью замками и за сотней прочных дверей. Чтобы ни одна дотошная поисковая собака с полицейским значком на шее никогда не взяла след.

– Я не стану брать с Вас расписку. Но пообещайте не покидать Готэм до окончания расследования, – призвал Джим, прежде чем разрешить «очень занятой» девушке ступать по своим делам.

– Шутите, детектив? – усмехнулась Вик, уже стоявшая одной ногой на ступенях. – Теперь я ни за что не покину Готэм. Это мой город.

«Это город, который я спасла».

Джеймс поверил ей. Но лишь пока. Что касается таких громких дел, как убийство Айриса, он не мог доверять никому, только собственной дедукции и фактам. И то, и другое сейчас подсказывали ему, что эта девушка, чью отдаляющуюся спину он провожал глазами до самого выхода, может что-то утаивать. Даже если она и не убивала своего мужа – а Гордону очень хотелось в это верить из-за некоторой доли личной симпатии к милой, пусть и слегка странной девушке – но к каким-то секретам она явно не хотела подпускать полицию. Слишком долго Джима многое отвлекало от мысли о допустимой причастности Виктории к смерти мужа: копания в делах соперников Айриса по гонке и попытки вывести одного из них на «чистую воду», внезапно вырытое дело о пропаже родителей убитого и огромное множество других преступлений, которые улицы города каждый день подкидывали детективу. Но пришло время открыть глаза и задуматься, а всё ли в отношениях супругов было так гладко, как все думают. Вот, что они с напарником упускали всё это время прямо у себя из-под носа.

Буллок куда-то запропастился с самого утра. Джим подумал, что хочет найти его и поделиться новыми догадками, как вдруг его с нижнего уровня окликнул голос его коллеги Альвареса:

– Эй, Гордон! Нашли важную улику по делу Айриса. Её отнесли на экспертизу.

– Важную улику? – Джим неспешно зашагал к ступеням.

– Орудие убийства.

Два слова, и вот Гордон со всех ног бросается в отдел криминалистики за своей «важной уликой», снося на своём пути мешающиеся под ногами стулья и мусорные контейнеры.

* * *

Ни одно утро за последние два года не было столь потрясающим, как сегодняшнее. В окно сквозь карамельно-розовые занавески просачивались приятно тёплые солнечные лучи, словно на дворе стоял не апрель, а июль. На близрастущих деревьях за окном прогоняли свой излюбленный репертуар голосистые скворцы, однако в комнате их почти не было слышно по причине струящейся из-под иглы патефона музыки. Большая светлая спальня в этот ранний час полнилась ласковыми ритмами джаза, мелодией, что пробирала до кончиков пальцев и заставляла тело плавно перетекать в небрежных, но искренних движениях.

«Такова жизнь — вот что говорят все люди.
 Ты на вершине в апреле, и на дне в мае.
 Но я знаю, что могу изменить это состояние,
 Когда окажусь снова на вершине в июне...*» – напевал очень известный голос.

И этот голос звучал в голове Виктории так громко, что ей казалось, будто это голос её собственного разума, и он двигает ею, словно марионеткой. Не важно, ей нравилось. Она, как это говорится, ловила кайф, позволяя себе полностью раствориться в этой песне, каждой частью своего тела ощущая невероятное удовольствие.

«Я говорю, такова жизнь, каким бы забавным это ни показалось.
 Лишь некоторые чувствуют себя счастливыми на пути к мечте.
 И я ничему не позволю испортить этот настрой,
 Потому что этот старый, прекрасный мир продолжает вращаться...*»

Виктория кружилась по комнате, танцуя медленный танец с ослепительно красивым вечерним чёрным платьем, и она смотрела на него так, словно это платье было самым лучшим мужчиной на свете: самым лучшим мужем, отцом и любовником. На её губах тянулась кокетливая и такая счастливая улыбка, будто бы она сияла самой яркой голливудской звездой в объективах сотни фотокамер на красной ковровой дорожке. И вот, исполнив очередной поворот, она встала перед зеркалом со своим «партнёром». Виктория приложила платье к себе и вдруг улыбка пропала с её лица.

– Слишком мрачное, – надув губы, точно избалованная девица, она бросила платье на кровать. – Нужно что-нибудь повеселее.

Улыбка появилась на её губах так же быстро, как Вик подлетела к вытянутому до потолка шкафу-гардеробу и вцепилась в ручки дверей. Она уже заранее знала, какое платье достанет: есть у неё одно «красное стихийное бедствие», так она его раньше называла. Виктория распахнула дверцы гардероба, и из шкафа на неё вывалился труп Нэйтона Айриса.

«Я много раз думал о том, чтобы уйти, но моё сердце не хочет это принять.
 Если ничего не изменится в июле,
 Я закручусь на этом большом шаре...
 И умру*».

Звукосниматель запрыгал по дорожкам пластинки, и патефон прожевал любимую композицию Виктории. Под скрежет искажённой музыки и обезумевших криков скворцов за окном девушка отпрыгнула от шкафа, сделав очень звучный глубокий вдох, но не закричала. Дрожь пробила тело громовым раскатом. Нэйтон выглядел так же, как в то незабываемое утро: растрёпанные волосы, окровавленная белая рубашка с закатанными рукавами. Упав на Викторию, труп оставил на ней вытянувшийся от груди до живота след крови, и рухнул к её ногам, как набитый опилками мешок. Вик пятилась, ощущая, как собственные ноги немеют от ужаса и отказываются держать её.

«Откуда он здесь? Почему? Как?.. Господи Иисусе, нужно срочно убрать его, пока Альберт не заметил!»

Кто-то вдруг напал со спины и принялся душить Викторию её же «слишком мрачным» платьем, обвив ею тонкую лебединую шею. Никто не дал ей время, чтобы наполнить лёгкие воздухом, а кроме того, леденящий душу страх стремительно выкачивал силы, отчего попытки сопротивления быстро превратились в немощные кряхтения. Вик начала задыхаться быстрее, чем поняла, кому принадлежит голос, рычащий из-за спины:

– Убийца. Ты убийца. Хладнокровная, сумасшедшая, трусливая убийца.

Окрашенный оттенками безумия голос Роберта Крэстона ворвался в голову, перевернул всё вверх дном и впился зубами в разум. Точнее, в то, что от него осталось. Виктория цеплялась руками за руки Крэстона, силилась дотянуться до него и оттолкнуть, но в этот раз он был сильнее, злее и упорнее, чем в их вчерашнюю встречу у здания «Кейн Корп». Жилы на его напряжённых руках набухли, тяжёлое дыхание обжигало правое ухо Виктории, пока сознание медленно покидало её. Нет, сама жизнь покидала её.

Один вдох... Ещё хотя бы один вдох. Пожалуйста.

И вот она схватила ртом столько воздуха, сколько смогла, и широко распахнула глаза. Виктория чуть не выпрыгнула из кровати. Это был сон, всего лишь ночной кошмар. Просто чёртов сон! И в этом её убедил барабанящий по оконному стеклу дождь. Никакого солнца, никакого джаза, никаких платьев.

Рваное дыхание несколько минут не давало ей окончательно прийти в себя. Кажется, руки Крэстона всё ещё плотно смыкали на затылке туго затянутое на её горле платье, и воздух с трудом проходил через глотку. С лица девушки стекали ручьи пота, пока глаза стягивала чёрная пелена. Виктория ощущала невообразимый холод, но, прикасаясь к собственной коже, чувствовала лишь кипящий жар. Этот жуткий сон никак не отпускал её из своих колючих объятий, пропитывал её страхом, пока Виктория не спустилась с кровати и не подошла к шкафу-гардеробу. Она знала, что не перестанет дрожать, пока собственными глазами не увидит, что в этом шкафу нет ничего, кроме одежды. Она ухватилась за дверцу, сглотнула и... упала на пол коленями, заслонив лицо ладонями. В утренней тишине большой комнаты среди чёрных теней раздался облегчённый выдох.

Шрам, пересекающий её живот, уже почти полностью затянулся, но в это утро снова откликнулся болью. Единственное увечье на её теле, оставленное рукой Нэйтона, которое он не успел замаскировать, теперь служило Виктории последним напоминанием о нём. Как только затянется этот шрам, верила Виктория, наконец-то уйдут и кошмары, которые душат её, страх навсегда отступит, и все воспоминания о чёрных страницах её жизни наконец-то сгорят в пламени освобождения.

Виктория накинула на плечи халат и вышла из своей спальни. В длинном пустом коридоре уже горели настенные лампы: Альберт позаботился о том, чтобы в это пасмурное утро, коридор, ведущий из спальни его госпожи, был хорошо освещён. В доме стояла мертвецкая тишина, точно в склепе. Родовое поместье Кейнов не пострадало, пока находилось во владении Айриса. К счастью, Нэйтон ничего не успел с ним сделать, был слишком занят другими делами, и, как только Виктория обзавелась нужными средствами и связями после его смерти, ей без труда удалось вернуть себе дом своих родителей и переехать сюда вместе со своим дворецким. Теперь всё было, как раньше. Но кое-что в интерьере Виктория всё же переделала и избавилась от старого бесполезного хлама: от большого количества цветов и картин, которые так любила Сара; от старых антикварных напольных часов, чей бой нередко пугал Викторию почти до сердечного приступа; от безвкусных занавесок в гостиной, которые так нравились её матери; от огромного количества старых книг в кабинете её отца. Виктория больше не собиралась держаться за прошлое и думала лишь о своём светлом будущем. Но прошлое в последнее время всё чаще хватало её за ноги и тянуло обратно в пучину страха, напоминая о том, от чего Виктория спряталась в стенах своей новой старой крепости.

Но пряталась она, как и всегда, в первую очередь, от себя самой. Ведь каждый новый день преподносил ей ужасно соблазнительную возможность сорваться и вновь оказаться у ворот своего собственного ада, к жару которого она так успела привыкнуть. Аркхем и впрямь прочно засел в её голове, и ночами она всё ещё мысленно гуляла по его холодным коридорам, слушала крики заключённым, подпевала им. Она так скучала по Джерому, по всему, что произошло с ними за эти полгода. И каждый раз, лёжа в своей постели или в ванной, лаская себя и представляя огонь его волос и сумасшедший смех, Вик всё думала: как бы Джером отреагировал, узнав, что она наконец-то освободилась? Он бы похвалил её? Он был бы ею горд? Погладил бы он её по голове, назвал бы ласковым словом, улыбнулся бы ей? Порой, чтобы закрыть глаза на все свои переживания, ей не хватало лишь его широкой улыбки, такой пленительной, такой дурманящей. У Виктории было достаточно времени, чтобы подумать о том, как теперь, при её нынешнем положении и деньгах, она может помочь Джерому. Но достаточно ли было времени Джерому, чтобы забыть её нарушенное обещание? Он был из обидчивых, Виктория знала это лучше, чем кто-либо. Вот почему она так боялась навещать его.

Одинокая прогулка по коридорам поместья была призвана успокоить взвинченные нервы, но молчание пустых комнат лишь сильнее давило. Стоило Виктории остаться наедине с собой, как мысли наполняли голову звоном. И звон этот вился вокруг её самого главного секрета, её тайны, которую хранят лишь два человека в этом городе. Виктория не ощущала своей вины за содеянное, ведь она подарила Готэму спасение от чудовища, вытащила этот город из когтистых лап змея, который уже заключил его в кольцо своего хвоста. Но она понимала, что стражи закона не простят ей этого, они ещё не готовы осознать всю значимость её благородного поступка. Для них это жестокое убийство, но для Виктории – долгожданное исцеление.

«Может, всё-таки стоит рассказать обо всём Альберту? Он ведь знает, каким ублюдком был Айрис, он поймёт меня, он поддержит, он не станет осуждать, я знаю, – подобные мысли уже не раз посещали её, но по-прежнему не увенчались смелым решением. – Но что, если... Вдруг он такой же, как они? Вдруг он тоже ещё не готов узнать правду?»

Обойдя весь второй этаж и, сама не зная, зачем, заглянув почти во все комнаты, Виктория вышла к балкону над холлом. В детстве эта часть дома казалась ей невообразимо огромной, здесь она подолгу могла бегать от нарочно упускающего её из виду Альберта и чувствовать себя самой быстрой и проворной девочкой на свете. У Виктории не было никого ближе и роднее этого человека, и всё же... Даже родным зачастую не всегда удаётся понять нас. Виктории не хотелось рисковать. Слишком дорогие вещи стояли на кону – её свобода и с трудом отвоёванная возможность наконец-то дышать полной грудью.

Ступеньки лестницы ни разу не застонали под ногами Виктории, пока она спускалась в холл. Она позвала дворецкого, но ответом послужила всё та же девственная тишина. Будь Альберт в доме, он бы откликнулся. Вик обернулась и увидела своё отражение в большом, вытянутом во всю высоту стены зеркале. Она медленно подошла, оглядела своё лицо, бледное и измученное нервозными размышлениями. Вик не хотела так выглядеть, потому что это не под стать спасительнице.

– Чего ты так трясёшься?! – резко прикрикнула она на своё собственное отражение. – Мы больше никого не боимся, так ведь? Больше некого бояться, наш кошмар кончился. Копы ничего не узнают, они ничего не смогут доказать, не имея никаких улик против меня. Крэстон не представляет никакой угрозы, у этого червяка нет ничего, кроме ревности и скорби по своему обожаемому монстру. А Селина будет держать язык за зубами, потому что знает: если возьмут меня, возьмут и её как соучастницу. Она сглупила, когда решила мне помочь, но я рада этому.

– Думаешь, великий Шерлок Гордон не найдёт, как подрезать тебе крылышки? – вдруг прозвучал скрип любимого голоса, который Виктории не приходилось слышать уже, кажется, целую вечность даже в закромах собственного разума.

Она увидела Джерома справа от своего отражения, вальяжно сидящим на пуфике. Вик резко обернулась, но пуфик был пуст. Джером, находящийся по ту сторону зеркала, залился неудержимым хохотом, а затем чуть успокоился и сказал:

– Ты только взгляни на себя! Окончательно двинулась: стоишь здесь и разговариваешь с зеркалом. Ты слишком уж задрала нос, радость моя. Что, думаешь, убила одного мужика, и сразу стала богиней смерти? Или нет, как ты там себя называешь? «Спасительница Готэма»? Я в жизни ничего глупее не слышал, – Валеска выдохнул усмешку и махнул рукой, откинувшись назад и устроившись на локтях. Нет, не такую его улыбку она жаждала увидеть.

– Я спасла этот город от чудовища, которое жило под личиной моего мужа, – твёрдо выговорила Виктория, отчеканила, как солдат устав.

Но тут слева от её отражения раздался голос упомянутого чудовища, что стоял, облокотившись на лестничные опоры:

– А тебе не приходила в голову мысль, что я и впрямь мог сделать Готэм и жизнь его жителей лучше? Что все обрисованные мною намерения были искренними?

Нэйтон медленно двинулся к ней и встал прямо за её спиной. Внутри у Виктории всё задрожало от одновременного страха и ненависти – смеси, которой она не испытывала уже почти месяц. Она могла поклясться, что чувствовала постороннее присутствие за своей спиной и даже лёгкие порывы воздуха, струящиеся по уху. Но за её спиной никого не было, она знала, пускай в зеркале на неё и смотрели две пары насмехающихся над ней глаз.

– А думала ли ты о том, моя дорогая Виктория, что, стань я мэром, я был бы куда больше занят городскими делами, а тебя оставил бы в покое? О, как бы изменилась тогда наша жизнь, только представь! Быть может, мы наконец-то нашли бы ту семейную идиллию, о которой так мечтали наши родители. Но нет, ты предпочла перечеркнуть всё, к чему мы с тобой так тяжело шли.

– И теперь жалеешь об этом, – пропел Джером, распластавшись на пуфике и выводя в воздухе пальцем какие-то узоры.

– Признайся, – надавил Нэйтон, прежде чем Виктория успела возразить словам Джерома, – тебе ведь так не хватает той остроты, что я привносил в твою жизнь. Это ведь давало такой адреналин, не правда ли? Проживать каждый новый день, как последний, думая о том, что завтра можешь уже не проснуться. До мурашек, согласись, – и на этих словах Вик и впрямь почувствовала бегущий по коже холодок.

– Для трупа ты слишком болтлив и слишком самоуверен, Айрис, – холёная дерзость едва прикрывала её оголившиеся страх и нервозность.

– Самоуверен? Я? – Нэйтон рассмеялся так упоённо, как при жизни никогда не смеялся. – Милая, ты ведь говоришь сама с собой.

– Хочешь сказать, я жалею о твой смерти? – усмехнулась Виктория, а в следующую секунду разразилась неистовым криком: – Да что ты можешь обо мне знать, ублюдок?! Ты – конченный, больной на всю голову садист, для которого не было ничего приятнее, чем снова и снова изувечивать свою жену! Я страдала из-за тебя. Два года страдала!

– Два года? Вот ведь врушка! – новый голос раздался в комнате, или, если быть точнее, в голове Виктории. И он был женским. Он был её собственным.

Виктория глянула на своё отражение в зеркале, и оно смотрело на неё совершенно иными глазами, полнившимися уличительной жалостью. Та девушка в зеркале вовсе не повторяла за ней движения, как и положено, это была будто бы ещё одна Виктория, совершенно не похожая на ту, что нарекла себя спасительницей Готэма, и уж тем более – на ту, что полгода назад переступила порог Аркхема.

– Ну, может быть, годик ты и пострадала, а потом всё это переросло в привычку. В твой маленький тайный фетиш, – дразняще звонким голосом произносила Виктория из зазеркалья. – Снова и снова получать увечья, унижаться, ползать у него в ногах... В какой-то момент ты даже возбуждалась от этого. В тот раз, помнишь, когда он отфигачил тебя табуреткой, а потом ты обнаружила, что твои трусики намокли. Кошмар, миссис Айрис, Вы всегда были такой грязной, – хихикала девушка в отражении.

– Заткнись... Это такая чушь, что мне даже слышать это мерзко, – Виктория чувствовала, как её шаткое внутреннее равновесие вот-вот рассыплется, точно песчаный замок. Она попятилась и закрыла лицо руками.

– Ни хрена ты не освободилась, идиотка, прекрати заблуждаться! – разразилась девушка в зеркале. – «Спасительница»? Ха! Думаешь, Готэму нужна такая жалкая дешёвка? Ты даже себя принять не можешь.

– Заткнись! Заткнись! Закрой свой рот! – завопила Виктория, срывая голос.

– Ты по-прежнему забитая мышь, боящаяся высунуть нос из своей норы. И ты всегда ею будешь. Неудачница, которая всю жизнь только и делает, что прячет голову в песок, боясь осуждения окружающих.

– Пошла к чёрту! Уходи!

– Ты – лишь маска. Ты – фальшивка.

Её голос становился всё громче, заполнял голову искрами, отравлял разум, и только тогда Виктория поняла, что это и вправду её собственный голос, звенящий в её голове под раскатистый смех Джерома Валески. Все они насмехались над ней: Джером, Нэйтон и даже она сама. Они явились, чтобы спустить её на землю, чтобы выдавить её из собственного тела. Но королева такого не потерпит! В порыве одолевшей её злости, что накрыла глаза непроглядной чёрной вуалью, Виктория схватилась за напольную вешалку и со всей силы ударила ею в зеркало. Потом ещё, ещё и ещё. Она била вешалкой это чёртово зеркало под свой остервенелый крик, пока весь пол под её ногами не оказался устелен осколками, а на стене осталась лишь рама. Виктория бросила вешалку на пол и понемногу выдохнула сводящий зубы гнев. И смех в её голове наконец-то прекратил свой террор.

– Госпожа? – вдруг раздался голос Альберта позади неё.

Дворецкий закрыл за собой входную дверь дома и сложил мокрый чёрный зонтик. Его недоумённый взгляд изучал осколки разбитого зеркала и растерянное лицо Виктории.

– Я... увидела мышь в зеркале, – придумала она на ходу и виновато улыбнулась.

– Все мы порой... ну, видим мышей в зеркале, – Альберт подошёл к ней и с улыбкой положил руку на плечо. Его взгляд вновь был океаном сочувствия и жалости. Вик не хотела, чтобы на неё так смотрели, но позволяла это лишь Альберту. – Мы со всем справимся. Вы сильная, а я всегда рядом. Не забывайте.

Он по-прежнему смотрел на неё, как на самую лучшую девушку на свете, как на свою самую любимую дочь, как на самое дорогое, что у него есть. И Виктории хотелось верить, что он всегда будет смотреть на неё именно так, что бы ему ни пришлось о ней узнать.

– Спасибо, Альберт, – она накрыла его руку своей и улыбнулась, словно всё и вправду было в порядке, а под её ногами не лежали груды разбитого стекла.

– Не беспокойтесь, я всё уберу и закажу новое зеркало. Но прежде, приготовлю Вам вкусный завтрак.

И Альберт, излучая тонны отеческий любви и заботы, ещё раз улыбнулся Виктории и удалился по направлению к кухне. Ей нужно было ещё несколько секунд подержать улыбчивую гримасу, а затем уголки её губ опустились, а взгляд камнем упал к полу. Виктория подёрнула носком самый большой осколок зеркала, перевернула его и увидела своё маленькое отражение. Нет, отражение той, которая наконец-то обрела свободу и больше не станет никого слушать. Даже если это значит, перестать слушать саму себя.

* * *

Огромная столовая с сияющей тяжёлой люстрой под потолком принимала за завтраком хозяйку дома. Виктория сидела одна во главе длинного стола с десятком пустующих стульев и наслаждалась вкуснейшими банановыми панкейками с ягодами и ароматным чаем с бергамотом. В левой руке она держала свежую утреннюю газету и бегло пересекала глазами строчки статьи на развороте. Уголок губ Виктории потянулся вверх, и она чуть повертела головой, ответив собственным мыслям.

– Да уж, журналисты «Готэм Гэзетт» свой хлеб не зря едят, – сказала Виктория вслух, когда в столовую вновь вошёл Альберт, несущий в руках какую-то папку с бумагами. – В красках описали нападение Крэстона на меня, так, будто сами там были. Радует хотя бы, что они больше не употребляют рядом с моим именем фразу «душевно больная». Теперь так они зовут Роберта Крэстона.

– Этот ненормальный напал на Вас, беспочвенно обвиняя в убийстве. Этот мужчина и впрямь тронулся рассудком, – сказал Альберт, положив на стол рядом с Викторией несколько бумаг из папки. Затем он достал из нагрудного кармана своего фрака ручку и протянул госпоже. – Бумаги на удостоверение Ваших полномочий как председателя Совета директоров «Кейн Корпорейтед», Ваш секретарь прислал их час назад. Вам нужно расписаться здесь.

Виктория засветилась, как только ей напомнили о том, что теперь она абсолютная владелица компании, даже завтрак отложила. Она немедленно взяла ручку и быстро пробежала глазами по параграфам документа. А Альберт тем временем рассуждал вслух:

– Вероятно, мистер Крэстон не был в курсе, каким ужасным человеком был Нэйтон Айрис, а потому искренне считал его своим другом. Можем ли мы винить его за столь гневные чувства? Я думаю, ему просто нужно время всё обдумать, остудить голову, осознать свою ошибку. Мы пережили смерть тирана, причинившего Вам много боли, но Роберт Крэстон – смерть друга.

Рука Виктории застыла, оставив на бумаге пару зигзагов своей росписи. Она слушала слова Альберта и думала о том, что сказал ей покойник, стоявший по ту сторону зеркала, полчаса назад.

– Думаешь, – произнесла она, не поднимая глаз, – он был способен сделать что-то хорошее... для Готэма?

– Этого ни Вы, ни я уже никогда не узнаем. И не вынуждайте меня говорить о Нэйтоне Айрисе. О мёртвых либо хорошо, либо никак. А хорошего о нём я, увы, ничего не знаю.

Губы Виктории незаметно подёрнулись в неправдоподобной больной улыбке. Она поставила последнюю подпись в нужном поле, ровно сложила бумаги одна к одной и протянула их дворецкому.

– Ты слишком добрый, Альберт. Для Готэма это скорее слабость, чем преимущество. У этого города нет сердца, нет чувства сострадания.

– И, тем не менее, именно этот бессердечный страшный город Вы всю жизнь порывались спасти, – улыбнулся Блумфайлд.

«И наконец-то спасла», – такая мысль ударилась в голову Виктории в тот момент, когда в ответ на слова Альберта она лишь улыбнулась и в смятении захлопала ресницами. Как же ей хотелось сказать это вслух, поделиться своим самым важным в жизни поступком со своим самым близким человеком, который сейчас, посоветовав ей не затягивать с панкейками, развернулся и удалялся из столовой. Прошло уже столько времени, но никто так и не разделил с ней радость от произошедшего, никто ни разу так и не сказал ей, как полезна для всех оказалась её решимость. Да, звучало до ужаса глупо, но Виктория, словно маленький ребёнок, принёсший домой отличную оценку из школы, сейчас нуждалась в банальной похвале. «Пожалуйста, кто-нибудь, скажите, что я молодец». Вот, почему она вдруг окликнула мужчину, прежде чем он пересёк порог столовой:

– Альберт! Я хочу сказать тебе кое-что.

– Конечно, госпожа. Я слушаю, – остановившись, Альберт развернулся и подошёл чуть ближе.

– Нэйтон... Я его...

Нет, нет, нет, о боже, нет! Альберт не поймёт, он ни за что не поймёт. Как она сама и сказала: он слишком добрый. Он услышит слово «убила», и никакие другие слова больше не будут иметь для него значения. Он был такой же, как те слепцы в городе, а потому не сможет понять её. Глаза Альберта по-прежнему смотрели с тёплым отеческим трепетом, с любовью, с какой на Викторию не смотрел никто. Одна лишь мысль о том, что этот взгляд вдруг может превратиться в разящую стрелу осуждения, быстро вразумила девушку, словно схватила за плечи и столкнула с рельс, не дав ей прыгнуть под поезд. И пускай слова поддержки были сейчас очень важны, но любовь этого человека не имела никакой цены. Виктория не могла потерять Альберта. Только не его.

– Я хочу, чтобы его убийцу поймали как можно скорее, – вот, за какой ложью спряталась нелицеприятная правда «Я убила Нэйтона». – Мне страшно, Альберт, понимаешь. Вдруг этот человек собирается убить и меня.

– Я думаю, если бы это было так, убийца уже предпринял бы какие-то меры, и мы бы это заметили. Я понимаю Ваши опасения, госпожа Вик, но не стоит Вам из-за этого переживать. В этом доме Вы в безопасности. Кроме того, детектив Гордон плотно взялся за это дело, он обязательно его раскроет.

– Да... Я очень на это надеюсь. Мне просто захотелось поделиться с тобой. Ты ведь мой друг. Ты всегда меня поддержишь, так ведь?

Добродушное лицо старика снова улыбнулось ей с усмешкой, с какой обычно реагируют на сказанную ребёнком безобидную глупость. Альберт подошёл к одному из стульев и опёрся руками на его спинку. Несколько секунд он перебирал пыльные страницы своей памяти, а затем сказал:

– Помните, когда Вы учились в средней школе, было время, когда Вы прогуливали занятия по балету, а вместо этого гуляли по городу и лазали по готэмскому мосту Пионеров вместе со своими друзьями, которых так не жаловали Ваши родители? Вы рассказали мне об этом, когда однажды я должен был забрать Вас с занятий, но не успели прибежать во двор школы к нужному времени. Вы плакали, рассказывая мне, как всей душой ненавидите треклятый балет, как не хотите его танцевать, как спрыгните с моста, если отец ещё хоть раз заставит Вас надеть чёртовы пуанты. Вы помните, что я тогда сделал?

– Ты сказал учителю, что я больше не буду ходить на занятия, а потом убедил в этом и моего отца, – Вик улыбнулась. В её глазах всё расплылось.

– Я всегда на Вашей стороне, моя маленькая госпожа. Ведь я люблю Вас больше всего на свете, больше жизни.

И Виктория слишком хорошо это знала, слова в доказательство ей не были нужны. Так, может быть, Альберт и впрямь способен правильно понять то, что она совершила? Может быть, если она откроет ему свой секрет, его тёплая улыбка и любящий взгляд никуда не исчезнут?

– Альберт... – последний шанс, чтобы решиться. – Спасибо тебе, – последняя попытка, чтобы всё оставить, как есть.

Двери столовой за его спиной закрылись, а тайна так и осталась на дрожащих губах Виктории. И вовсе это была не трусость, а уместная осторожность. Так она себя успокаивала, после того как в нервном порыве стукнула по столу.

Панкейки действительно уже почти остыли, как и предупреждал Альберт. Виктория отломила кусочек и погрузила его в рот, а следом закинула крупную ягоду сладкой клубники. Её взгляд случайно коснулся оставленной слева на столе газеты с открытой статьёй про вчерашнее покушение на главу компании «Кейн Корп». И вдруг одно слово в самом конце статьи привлекло её внимание – «Аркхем». Вик снова пришлось отложить завтрак. Она схватила газету и пробежалась глазами по заключительным словам статьи, гласящим следующее:

«Медицинская экспертиза признала Роберта Крэстона психически невменяемым. Заключённого немедленно отправят на реабилитацию в лечебницу для душевно больных преступников Аркхем».

Виктория прочитала эти строки несколько раз, чтобы отбросить все сомнения. И тут её чуть было не разорвало вылившимся через край смехом. Она быстро зажала себе рот ладонью и всё не переставала перечитывать эту новость. Смех бился в ней, как пойманная в ладони бабочка, но Вик упрямо не позволяла ему пролиться. Это просто невероятно: она одержала ещё одну победу!

Теперь Роберт Крэстон точно не представлял никакой угрозы. Ведь у Виктории появился план, который поможет ей убить двух зайцев одним выстрелом.