Широкие и по-японски пустые стены комнаты, татами на полу, слабый утренний свет, проникавший сквозь плотную рисовую бумагу сёдзи — всё это создавало молчаливый вакуум, напоённый спокойствием и ускользающими мгновениями занимавшегося нового дня. Скрестив ноги, Кёя сидел в центре додзё и смотрел на растянутый перед ним лист бумаги ваши. Шершавая, вся покрытая крупицами полутеней, она терпеливо ждала, но пока что оставалась неподвижна. Толстая кисть, вскрытая коробка из-под туши и наполненная вязкой чёрной жидкостью тушечница покоились у ног Кёи и тоже ожидали своего часа. Все эти «четыре сокровища учёного» буквально призывали к чему-то, но, наполненные сдержанностью японского духа, хранили молчание. Кёя тоже молчал. Молчал и смотрел на лист бумаги, пока пылинки утреннего света лежали на его смоляных волосах и изредка падали от кратких движений головы.

Кёя поднял спокойный взгляд и встретился глазами с длинной стеной сёдзи. В середине, между створками, покоилась картина — репродукция от художника Охара Косона периода Мэйдзи. «Ворон на ветке хурмы» висел здесь давно, и Кёя никогда не питал к картине ни симпатии, ни отторжения. Чёрный ворон, хищно изогнутый над плодом оранжевой хурмы, одинокая, немного колючая ветка с полу-облетевшими листьями, невидимое песочное небо — лишь яркие пятна плодов лучились то тут, то там, притягивая пустеющий взгляд.

Хурма… Этот налитой, вяжущий фрукт потянул неторопливые мысли Кёи, завязывая во рту ту самую, характерную, многословную, но неописуемую терпкость. Настолько же знакомую, насколько и непонятную. Философы в таких случаях аккуратно роняют слово «шибуми»: неосязаемое понятие эстетики, которое Кёя никогда прежде не чувствовал. Горькая терпкость бытия, необработанность форм, сбалансированная неустойчивость… Чуть потемневшее серебро на столе, классически приглушённый цвет женского кимоно, глиняная чашка, чья тёплая шершавость возвращает обратно к природе, из которой эта чашка и явилась на свет. Как японский сад, где количество предметов нечётно, где высокое противопоставлено низкому, где поверхности необработанны, фон сдержан, а формы естественно закруглены. Как и «Ворон на ветке хурмы» — безыскусное, природное изящество. И изначальная неидеальность. Шибуми пронизано недосказанностью, намёком, едва уловимо понятное только художникам и философам, способным наблюдать и видеть. Но Кёя уловил его. Шибуми — красота несовершенства. Это она — Хроме. Настолько же несовершенна, насколько желанна для него. Это она — это Хроме. Шибуми.

Руки покинули глубокие рукава кинагаши и потянулись к кисти. Вязкое касание туши, сорвавшаяся обратно в тушечницу капля, аккуратно застывшая рука. И толстая чёрная полоса проползла по пустовавшему листу бумаги.

Сегодняшнему дню предстояло стать весьма необычным. Надевая хлопковые брюки вместо костюмных и закатывая рукава у клетчатой рубашки, Кёя до сих пор удивлялся, и как Хроме удалось уговорить его? Впрочем, она не настаивала: просто она подобрала такие слова, что он согласился. Сам Кёя безмолвно признавал здравость её доводов, однако без них, без её осторожно-мягких слов, он просто не стал бы опять погружаться в эту проблему. В ближайшее время, по крайней мере. Теперь же он дал слово, что разберётся — однако и она, Хроме, кое-что пообещала взамен. Как ни крути, Кёя опять оставался в выигрыше.

Раздался звонок в дверь. Застегнув последнюю пуговицу, Кёя улыбнулся: пришла-таки. На пороге стояла Хроме и, теребя замок перекинутой через плечо сумочки, старалась скрыть волнение. Но получалось у неё постольку поскольку, и в тёмно-зелёном платье, со слегка порозовевшими щеками и неуверенным взглядом она выглядела смущённой первым свиданием школьницей.

— Проходи, — кивнул Кёя, пропуская её внутрь.

— А Кусакабе-сана сегодня нет? — оглядывая пустынные коридоры большого дома, спросила Хроме. Мимолётный взгляд скользнул по паре пластырей на лбу Кёи — подарке от особо смелых Анго.

— Нет. Они с женой сейчас на горячих источниках, — бросил Кёя через плечо.

Хроме покраснела ещё немного, но Кёя не увидел этого. Сняв с крючка куртку и обувшись, он вышел наружу и поманил Хроме за собой. По небольшой каменной дорожке они дошли до гаража. Кёя нажал кнопку на пульте, и большая рифлёная дверь с тихим жужжанием начала свой неспешный подъём. Она едва приоткрылась на уровень колен, когда свет хлынул внутрь и Хроме разглядела серебряный, космо-футуристический блеск блок-фар. Дверь поднималась выше, и вскоре стал различим весь автомобиль. Чуть вытянутый, чёрный седан — больше европейского типа, нежели компактный вариант обычных японских обывателей. Не дешёвая модель, но и не бизнес-класс — разумный выбор, как рассудила Хроме, если хозяин не часто имеет возможность ею пользоваться.

Пока Кёя снимал автомобиль с сигнализации и заводил двигатель, Хроме, снедаемая интересом, не спеша обходила весь гараж изнутри. Сборный металлический стеллаж с парой коробок инструментов, ручной фонарик, сложенные стопкой четыре колеса на летней резине, еще несколько коробов на полу — очевидно, что хозяин гаража не из тех, кто надумает пересобрать стартер, но и капот открывать тоже умеет. Хотя, скорее всего, воспользуется услугами автосервиса. Продолжая обход, Хроме увидела у дальней стены нечто бесформенно-серебристое и подошла рассмотреть поближе. Накрытое поблёскивающим чехлом, это нечто дразнило любопытство.

«Так вот где он трупы прячет», — улыбнулась Хроме про себя.

Но даже отменная шутка не могла потушить интерес, что распалял странный предмет. Взявшись за кончик покрывала, Хроме аккуратно приподняла его. Но когда под тенью навеса скользнул блеск отполированного металла, она замерла заворожённая. Позади раздались шаги, и пальцы Хроме разжались. Выпрямившись, она обернулась к Кёе.

— Не знала, что у тебя есть мотоцикл.

Кёя ничего не ответил — подойдя к серебряной горе, он решительным движением стянул тент. Жадно поймав долгожданный солнечный свет, чёрный мотоцикл засиял лаком и хромированными трубами. V-образная фара бликовала «битым» зазеркальем отражателя, янтарные капли поворотников вторили ей. Окольцованная ксеноном лампа глядела вперёд, точно выключенный космический бластер, обтекаемый корпус застыл в плавной, но как будто неравновесной геометрии — казалось, мотоцикл напоминал робота-трансформера, пойманного в процессе боевого перестроения. Гордый, дерзкий, непокорный — совсем как его хозяин. Он алчно манипулировал пленённым взглядом Хроме, и она не пыталась противиться: мотоциклы любые сердца заставляют биться быстро, а женские — ещё быстрее. Уловив её заворожённый взор, Кёя улыбнулся.

— Хочешь на нём?

Не уверенная, что не ослышалась, Хроме обескуражено хлопнула веками. Он что, серьёзно? Но он ведь только что завёл двигатель машины.

— Можно добраться на автомобиле, а можно на мотоцикле, — спокойно пояснил Кёя. — Ехать всего полчаса, так что мне всё равно, чем управлять. Ты на чём хочешь?

— Но ведь, — тонкий палец Хроме проскользил по гладкой окружности лежавшего на сиденье шлема; зелёный ноготь неосознанно подцепил стекло визора, — шлем только один. Разве ехать без защиты не означает нарушать дисциплину?

Кёя хмыкнул: она, что, хочет поиграть? Нарочно провоцирует его или неосознанно?

— Нарушать дисциплину запрещено, — его раскосые глаза чуть прикрылись, как у сытой после удачной охоты пумы. — Но наказание определяю только я. Итак… Что ты выберешь?

До сих пор в глубине души не веря в такую возможность, боясь спугнуть удачу, но ведясь на манящую провокацию, Хроме уверенно кивнула:

— На мотоцикле.

Путь растянулся минут на сорок, и, когда хищный двигатель рыкнул последний раз, Хроме перевела дух. Поездка оставила смешанные эмоции, но самой яркой из них был адреналин. Стянув шлем, Хроме поправила причёску и глянула на восседавшего впереди Кёю. Без второго шлема он, не принимая возражений, отдал имеющийся ей, и теперь его волосы, долгое время обдуваемые ветром, заметно растрепались. Рефлекторным движением Хроме пригладила несколько торчащих прядей, но тут же одёрнула руку. Слишком вольный жест — она забылась. Кёя же, ощутив её краткое прикосновение, довольно улыбнулся. Она смелеет — и это не может не интриговать. Однако улыбка быстро сошла с его губ, стоило лишь поднять взгляд на большой дом, перед которым они остановились. Тоже традиционно японский и тоже двухэтажный, но на этом сходство заканчивалось. По крайней мере, для Кёи.

— Что-то случилось? — заметив, как непривычно сгорбилась его спина, откликнулась Хроме.

— Нет, — Кёя привстал в седле, и Хроме смекнула, что пора слезать. Цокнув невысоким каблуком, она быстро соскочила на землю. Кёя, перекинув ногу, тоже встал с мотоцикла и, придерживая его за рукоятки, обернулся к спутнице. — Но я тебя предупреждал, визит не будет приятным. Имей это в виду.

— Пусть так, но это твои родители, — Хроме упрямо тряхнула головой. — Если есть что-то, что вам нужно решить между собой — сделайте это. Так будет правильно.

— Правильно или нет — мне всё равно. Я поехал только потому, что ты напросилась ехать со мной.

Щёки Хроме обжёг румянец возмущения.

— Я не напрашивалась! Это ты выдвинул условие: либо я составлю тебе компанию, либо этот визит отложится надолго.

— Ты могла отказаться, — хитро прищурился Кёя.

— Это так, но… — Хроме вздохнула и опустила взгляд.

Она и сама терзалась огромной неловкостью оттого, что являлась в чужой дом, вмешиваясь в чужие дела. Но она знала не понаслышке, что разорванные с родителями узы счастья не приносят. В отличие от неё, у Кёи родители были, и, возможно, любили его — а значит, отворачиваться нельзя. В который раз уверившись в своей правоте, Хроме подняла голову и встретила выжидающий взгляд уверенностью и напором.

— Пусть ты и не согласен со мной, но я права. Если сейчас ты оставишь эту ситуацию неразрешённой, рано или поздно пожалеешь об этом. Даже если будет непросто, это сделать надо.

— Какие громкие слова от той, которая так настойчиво пыталась сбежать от меня, — усмехнулся Кёя.

Хроме снова зарделась: на этот раз и от стеснения, и от возмущения — и, отвернувшись, кивнула в сторону дома. Неуютно свободная рука поправила и без того уложенную прядь волос.

— Пора идти, — не глядя на собеседника, откликнулась Хроме.

Кёя хмыкнул и, не став больше её дразнить, тоже обернулся к дому. И опять ухмылка сошла с его лица. Что бы там ни твердила Хроме, он знал ситуацию гораздо лучше. И всё же в одном Хроме действительно была права: вопрос должен быть закрыт окончательно и бесповоротно. Не в его, Кёи, характере растягивать, а значит, нужно действовать. Покатив за руль мотоцикл, Кёя приблизился к воротам. Палец нажал на кнопку домофона. Два противных гудка нарушили тишину улицы, а потом раздался строгий женский голос:

— Слушаю.

— Это я, — холодно произнёс Кёя.

От приветствия уже не веяло теплом, и Хроме внутри насторожилась: если такое начало, то что же будет дальше? Замок щёлкнул, домофон пискнул и ворота отворились. Кёя вкатил мотоцикл, поставил его неподалёку и широкими шагами направился ко входной двери. Вскоре та открылась, и наружу вышла пожилая женщина в юкате. Её подёрнутые сединой волосы собирались сзади в тугой пучок, широкий серый оби плотно опоясывал сухую талию. Лицо же её, а особенно глаза, казалось, дополняли образ — так явно в них проступали строгость и замкнутость.

— Я рада, что ты наконец образумился, — кивнула женщина Кёе, задержав взгляд на пластырях на его лице. Затем с чопорно-холодным выражением она обернулась к Хроме. При виде чёрной повязки она едва заметно поджала губы; паутинка тонких морщинок вокруг её глаз натянулась, но вслух женщина произнесла: — Кёя, ты не предупредил, что приедешь не один. Это…

Кёя собирался ответить, когда Хроме опередила его.

— Я коллега Хибари-сана. Мы работаем вместе, — поклонилась она.

Хроме не ожидала от самой себя, что вновь назовёт Кёю формально, но эта скупость приветствия, эта отчужденность — ничто не давало ни малейшего намёка на теплоту. А значит, то, что спрятано у неё, Хроме, в душе, там и должно остаться.

Кёя нахмурился, услышав столь скупой ответ, но оспаривать не тал. Вместо этого он обернулся к матери и равнодушно произнёс:

— Ты хотела, чтобы я приехал. Где отец? Чем быстрее разрешится это непонимание, тем лучше.

— Отец у себя, — сдержанно кивнула его мать в сторону коридора.

Быстро разувшись, Кёя направился вглубь дома. Поравнявшись с нужной комнатой — несмотря ни на что, он прекрасно помнил, где она находится, — Кёя раздвинул тяжёлые створки сёдзи. Внутри, на соломенных татами, восседал пожилой мужчина. Облачённый в тёмно-синее кинагаши, скрестив ноги перед собой, он то и дело поправлял очки, склоняясь над маленьким столиком перед собой. Финансовая отчётность в его сухих, жилистых руках скрупулёзно покрывалась пометками, а сам он выглядел крайне сосредоточенным. Две глубокие морщины на лбу и прищуренный взгляд выдавали его. Когда же отодвинулись сёдзи и в проёме показался Кёя, мужчина поднял голову от бумаг и пристально воззрился на сына.

— Кёя… — хрипловато-низким от долгого молчания голосом произнёс он.

Кёя нахмурился. Когда вот точно так же он сам сидел в центре татами и к нему приходил Кусакабе, чтобы отчитаться, тот всегда, как и требовал этикет, опускался на колени перед входом в комнату и, поклонившись, начинал вещать. Но сейчас Кёя не собирался ничего этого делать. Пройдя внутрь, он встал перед отцом и, глядя сверху-вниз, произнёс:

— Ты очень долго хотел, чтобы я приехал. Я здесь и собираюсь окончательно прояснить ситуацию.

— Непочтителен, как всегда, — фыркнул отец и, стянув очки, вновь посмотрел на сына. — Итак, у тебя было предостаточно времени подумать и принять верное решение. Я надеюсь, тебе хватит на это ума. Мать, кажется, говорила тебе, что вести дела мне всё сложнее. Я хочу, чтобы мой бизнес перенял ты, потому что иначе придётся искать директора на стороне. А я не желаю, чтобы моим делом управлял кто-то посторонний.

— Очень забавно, что я не считаюсь посторонним, — усмехнулся Кёя. — Но, так или иначе, ты повторяешься. То же самое ты говорил и в прошлый раз. С тех пор ничего не изменилось. Я отказался тогда и отказываюсь сейчас. Нет смысла больше возвращаться к этому. Со своим бизнесом разбирайся сам, а у меня другие планы.

Кёя развернулся, чтобы уйти, когда потяжелевший голос отца задержал его. Внутри начал подниматься гнев.

— Безмозглый мальчишка! Думаешь, меня интересуют твои планы? Пока ты мой сын, ты будешь уважать меня и мою волю! Другого я не потерплю.

— Значит, разговор окончен, — не оборачиваясь, отчеканил Кёя и покинул комнату. Он был уверен, что на этом всё, но сзади раздалось шуршание носков по татами.

Когда Хроме с матерью Кёи остались вдвоём, Хроме изо всех сил старалась вести себя вежливо. Скупые вопросы исключительно приличия ради не вызывали особой симпатии к этой пожилой женщине, но ведь она, Хроме, сюда приехала не для того, чтобы понравиться родителям Кёи. Она приехала, чтобы… поддержать. И сейчас, давая сдержанные ответы, которые явно не интересовали собеседницу, Хроме снова и снова думала о том, как там дела у Кёи. Идея приехать и помириться с семьёй уже не казалась такой светлой, и чем больше холод этого дома окутывал её, тем сильней Хроме сожалела о своём вмешательстве. Наверное, Кёя был прав, говоря, что ничего хорошего этот визит не сулит.

Вдруг в глубине дома стукнули сёдзи, зашуршали частые шаги, а им вдогонку гневный хриплый голос разнёсся по коридору.

— Твою спесь давно надо было выбить! Думаешь, раз живёшь отдельно, то и можешь делать что вздумается?

— Я живу отдельно, — Кёя остановился и обернулся, — потому что выкупил свой дом.

Отец замешкался, и Кёя вновь ускорил шаг. Выйдя в коридор, он быстро обулся и, перехватив ошалевшую Хроме за локоть, потянул за собой.

— Идём.

— Высокомерный, наглый юнец! — не унимался отец, преследуя сына и в прихожей. — В юности получил слишком много свободы, вот и стал таким!

«Свободы? — усмехнулся про себя Кёя. — Свобода и родительское безразличие — это не одно и то же».

— Да и как ты вообще смеешь отказываться от моего предложения?! Я предлагаю тебе обеспеченную жизнь! Ты же сам чем занимаешься? Тратишь время попусту, как какой-нибудь неудачник? Без престижной работы можешь не надеяться стать достойным членом общества. Что, мнишь себя таким уникальным? Гвоздь с торчащей шляпкой нужно забить!

С каждым выкриком, с каждым рваным вдохом этого незнакомого мужчины Хроме трепетала всё сильнее. Стиснутые в тугой замок ладони, прижатые к груди, словно в молитве, дрожали. Бессердечная, слепая жестокость, хлеставшая каждым из слов, казалось, оставляла следы на её, Хроме, теле, хотя адресовались они совсем не ей. Уговаривая Кёю приехать сюда, она никак не предполагала, что всё так обернётся. Злость, чувство вины и жгучая обида за Кёю неудержимо поднимались в ней, и Хроме задышала чаще, боясь, что этот клокот вырвется на волю. Всё становилось очень плохо, и она не знала что делать.

— Так чем ты занимаешься? — продолжал нападки отец. — Просиживаешь штаны в какой-нибудь жалкой конторе? Или скатился до беззакония? Позор для семьи…

— Твой отец прав, — откликнулась мать и, указав на пластыри Кёи, покачала головой: — Что у тебя с лицом? Ты что, встрял в драку? И как не стыдно… В твоём возрасте давно пора обзавестись семьёй и вести достойный образ жизни. Не понимаю, о чём ты думаешь… Я не так тебя воспитывала.

Каждый упрёк — как пощёчина, и щёки Хроме уже горели, хотя хлестали не её. В поисках хоть какой-то подсказки она подняла взор на Кёю. И обомлела. Как он мог оставаться настолько невозмутимо спокойным? Неужели давно привык к подобному? Неужели предупреждение, что визит не будет приятным, подразумевало такое? Гнев. Гнев и злость захлестнули Хроме, завибрировав, встав в горле, точно тошнота. А потом она услышала это…

— Что молчишь? — скривился пожилой мужчина. — Стыдно признать, что живёшь, как неудачник?

— Не говорите так, — с трудом сдерживая кипящую ярость, процедила Хроме. — Кёя, может быть, живёт не так, как вам бы хотелось, но неудачник — это последнее, что скажешь о нём. И какой-то там бизнес — ничто по сравнению с тем, что делает Кёя! — с каждым выплеском, с каждой новой фразой Хроме распалялась всё больше. Она бы, наверное, заплакала от злости, если б слёзы не пересохли. — И вы, хоть и родители, не в праве его упрекать! Он не просиживает штаны и не тратит время попусту. Он делает такое, на что у многих попросту кишка тонка. И самое главное, — Хроме вдохнула поглубже, пока сердце в груди бешено дрожало, — он защищает близких ему людей. Вам стоит гордиться сыном, но вы для этого слишком слепы!

Хроме выдохнула, и воцарилась звенящая тишина. Оба: и хозяин, и хозяйка дома — взирали на неё ошеломлённо, с примесью нескрываемого презрения. Наконец отец Кёи пришёл в себя и, гневно сверкая глазами, воскликнул:

— А ты ещё кто такая? Как посмела лезть в семейное дело?!

Хроме хотела ответить — она ещё не знала что, — как вдруг над ухом раздался смешок, на её плечи легли две крепкие ладони, а на макушку опустился острый подбородок. Спины коснулась тёплая грудь Кёи.

— Её зовут Хроме Докуро, и это имя ещё прозвучит в вашем доме.

Воцарилась тревожная пауза, буквально пропитанная догадками. Не дав родителям времени на осознание, Кёя взял Хроме за руку и сделал шаг к двери:

— А теперь мы пойдём. И больше не тратьте моё время попусту.

Не намеревавшийся даже оборачиваться, он уверенно повёл спутницу за собой. Всё так же не оглядываясь, он снял с подножки мотоцикл и покатил его к воротам. Пока они медленно открывались, Хроме повернула голову: на пороге дома стояла пожилая пара и с каменными лицами провожала их. Хроме сжала губы: теперь-то становилось понятно, почему в юности Кёя вёл себя так агрессивно и отчуждённо. Брошенный, выросший без материнской чуткости, но обязанный почитать тирана-отца. Теперь многие вопросы нашли свои ответы.

Кёя выкатил мотоцикл, ворота закрылись, и Хроме была рада покинуть этот дом. Сегодняшний день оказался не таким, как она представляла, и всё же сегодня Хроме узнала Кёю с другой стороны. И пусть сторона эта была не из тех, какими хвастаются, она была его, и от осознания того, что та открылась именно ей, становилось волнительно. Хроме как будто нащупала слабость Кёи, и только ей теперь предстояло решать, как поступить с этим знанием: жестоко воспользоваться или мягко принять. И Хроме знала, что выберет.

— Куда мы едем? — на крутом повороте обхватив Кёю поперек торса, спросила она.

— К тебе. Я отвезу тебя домой.

— Я не хочу туда, — Хроме неспешно положила голову ему на спину.

— Тогда куда ты хочешь? — Кёя чуть обернулся, удивлённый её ответом.

— К тебе. Если можно.

Хроме уткнулась лбом в напряжённую спину Кёи, но ощутила лишь преграду из шлема. Лишнее. Мешало… Кёя не ответил и чуть поддал газу. Нежданная просьба Хроме действительно удивила его, но в душе он был рад такому исходу. Сегодняшний визит к родителям даже ему оставил осадок, хотя уж он-то давно привык к подобному. Но в этот раз свидетелем стала Хроме, и Кёя не был уверен, что она адекватно восприняла увиденное. Пожалуй, идея взять её с собой изначально была сомнительной. Но что сделано — то сделано, а Кёя не привык сожалеть о содеянном. Он предпочитал решать проблемы, а не сокрушаться из-за них.

Доехали ещё затемно, но уже вскоре небо начало смеркаться. Оставив мотоцикл в гараже, они вошли в дом. Щёлкнул замок, Кёя прошёл внутрь, а Хроме, разуваясь, огляделась. Почти год пролетел с тех пор, как она непрошенной гостьей ночевала здесь. Если бы не Кусакабе, она никогда не переступила бы порог дома Хранителя Облака. Удивительная ирония. Казалось, это было так давно и так мимолётно. Но сейчас всё ощущалось иначе: как будто оно происходило по-настоящему. Она вновь невольно напросилась в гости к Кёе, а зачем — и сама не знала.

— Ты голодна? — из соседней комнаты раздался голос, растушёванный шумом воды.

— Да, пожалуй, — неуверенно кивнула Хроме, стягивая туфли, и проследовала за Кёей на кухню.

Она застала его перед раскрытым холодильником, кладущим полотенце на стол. В другой руке, всё ещё чуть влажной, Кёя уже держал пучок зелёного лука-порея и пару раз повертел его, небрежно осматривая. Затем вернул пучок на место и пододвинул ближе белый контейнер с мясом — как он и помнил, там лежала свинина.

— Я не ждал тебя на ужин, — он обернулся к подошедшей Хроме. — Придётся готовить сейчас.

— Я помогу, — Хроме приблизилась к холодильнику и нерешительно заглянула внутрь. По щекам и кистям рук расползся холод, невидимо льющийся из открытой дверцы.

— В этом нет нужды. Это моя кухня, и я сам разберусь, — Кёя снял с верхней полки свиной стейк, морковь и лук и положил их на стол.

— Но я хочу помочь, — настаивала Хроме. — Глупо просто сидеть и смотреть, как другие работают. К тому же… мне действительно хочется помочь.

«Особенно после сегодняшнего», — неосознанно добавила она про себя.

Запоздало испугавшись, что её слова могут быть восприняты, как жалость, Хроме решительней приблизилась к холодильнику. То, что она испытывала, что хотела выразить — не жалость. Не она. Разве что… забота?

— Что ты планируешь готовить? — она пробежалась взглядом по полкам, примечая стручковую фасоль и помидоры.

— Никудзяга, — Кёя уже закатал один рукав и принялся за второй.

— А есть картошка, чтобы тушить с мясом?

— В ящике под раковиной, — он небрежно кивнул, натягивая песочного цвета фартук.

Чуть замешкавшись, Хроме всё же присела на одно колено и распахнула створки. Однако взгляд отказывался подчиняться: любопытствующий, он в тайне метнулся к Кёе и, понукаемый лишь смущением, искоса подсматривал. Тихий свист затягиваемого узла обжёг слух Хроме, и она незаметно отвернулась. А потом, взирая на упаковки бумажных полотенец да на пару больших белых контейнеров, всё не могла удержать улыбку: всё-таки вид Кёи в обычном кухонном фартуке забавной теплотой щекотал где-то в груди. Наконец вернувшись к делу, Хроме потянулась к содержимому ящика. В верхнем контейнере она действительно нашла картошку, однако улов оказался намного скуднее, чем предполагалось. Показав Кёе всего две мелкие картофелины, она пожала плечами.

— Похоже, никудзяга отменяется, — улыбнулась Хроме. И, опережая задумчивость Кёи, спросила: — А лапша есть? Покупная, в пакетах. Сомневаюсь, что ты тратишь время на её замешивание вручную.

— Есть, — Кёя всё равно нахмурился. Отсутствие картошки неизменно пробуждало в нём недовольство. Он, конечно, не любитель кулинарных обрядов, но в своём доме предпочитал соблюдать порядок, и картошка, в чьём наличии он почему-то был уверен, заметно выбивалась из заданной тенденции.

— Хорошо, — кивнула Хроме. — Тогда я приготовлю пасту «Путанеска». Правда, вместо рыбы будет свинина, а вместо макарон — яичная лапша. И, разумеется, без оливок.

— Я предпочитаю японскую кухню, — скрестил руки на груди Кёя.

— А мне больше по вкусу итальянская. Но, в любом случае, получится ни то, ни другое. К тому же, — пожав плечами, Хроме улыбнулась, — ни тебе, ни мне жаловаться на подобную комбинацию.

И Кёя, наконец уняв строптивость, перестал спорить.

Первое время Хроме тушевалась: работать на чужой кухне, да ещё и вместе с её хозяином, нет-нет да вызывало лёгкое смущение. Случайное касание рук при передаче ножа, тепло чужого плеча от слишком близкого стояния. И дыхание: краткое и лёгкое, щекочущее макушку в те моменты, когда она, Хроме, безуспешно пыталась достать что-то с верхней полки. В такие моменты она замирала, не дыша и боясь обернуться, и лишь ждала, когда рука Кёи поставит нужный предмет на стол перед ней. И в довершении всего Кёя говорил: «Не пытайся сама поставить это обратно». Грубоватая, явно непривычная для него, но всё же забота. Готовить вместе с ним было странно. И всё же, как думала Хроме, это был интересный опыт.

Когда же японская версия пасты уже лежала в тарелках, а газовая плита остывала, атмосфера резко изменилась. Ужин тёк размеренно, однако Хроме, не ощущая его спокойствия, терзалась. Кусок почти не лез в горло, хотя еда действительно оказалась вкусной. Пока они с Кёей вместе готовили, сам процесс: бурлящий кипяток, стук ножа по доске, гудение вытяжки, звон ложки по керамической стенке кастрюли — всё это отвлекало, наполняя кухню жизнью и деятельностью. Теперь же, сидя друг напротив друга в полной тишине, Кёя с Хроме сполна чувствовали закупорившийся вокруг них вакуум. Каждый пребывал в своих мыслях, и каждый ощущал их важность. И если Кёя, подцепляя палочками фасоль, нет-нет да поглядывал на черневшее мартовскими сумерками окно, то Хроме раз за разом переваривала сегодняшний день. Недавний визит и непозволительно вспыльчивое собственное поведение до сих пор тяготили её, и она понятия не имела, как к её выходке отнёсся Кёя. В итоге, промучившись достаточно, она, наконец, решилась сказать.

— Я сожалею, что так разговаривала с твоими родителями. Я не имела права вмешиваться. Меня вообще не должно было там быть…

— Ты не сожалеешь, — отложив палочки, хитро улыбнулся Кёя. — Зачем принуждать себя к раскаянию, если уверена, что поступила правильно?

— Это не так, — Хроме упрямо сжала губы и подняла на Кёю твёрдый, но взволнованный взгляд. — То, что я сделала — неправильно, но просто стоять и слушать я бы не смогла. Я действительно сожалею, но, повторись такое, я поступлю точно так же.

Кёя наблюдал за ней и не мог отделаться от ощущения странного тепла где-то слева в груди. Ещё никогда и никто так не защищал его. Он в этом и не нуждался. Но то, что сделала Хроме… Это было забавно. И приятно. Разогнав воспоминания о сегодняшнем дне, Кёя снова глянул в окно: на улице уже давно темнела ночь.

— Уже поздно. Я вызову тебе такси. Оно приедет минут через двадцать — ты успеешь доесть, — встав из-за стола, он направился к оставленному в прихожей телефону. Время было позднее — такая задержка в его доме действительно чревата последствиями.

Негромкое шуршание шагов Кёи донеслось из коридора, и Хроме, отодвинув почти полную тарелку, поспешно вскочила со стула. Нагнав Кёю в прихожей, она с нескрываемым волнением в голосе выпалила:

— Я задела тебя? Прости, мне действительно не стоило всего этого говорить.

Опустив телефон с почти набранным номером, Кёя внимательно посмотрел на Хроме. В темноте прихожей её фиалковый глаз сверкал пронзительней обычного, а сцепленные ладони слишком выдавали волнение. Так она решила, что он её выгоняет? Положив телефон обратно на тумбу, Кёя сложил перекрестьем руки и, чуть склонив голову, тихо хмыкнул.

— Что бы ты себе ни придумала, ты ошиблась. Времени — восемь вечера, а оставаться в моём доме дольше не безопасно.

— Почему?

Спросила раньше, чем успела осознать. По щекам Хроме разлился румянец, но темнота заботливо его прятала. Кёя не ответил, и Хроме прекрасно знала почему. А ещё она колебалась: сегодня она не хотела вот так уходить. Остаться — означало нырнуть в омут с головой, но уйти оказалось слишком нестерпимо.

— Но я хочу остаться, — тихим и как будто не своим голосом проронила Хроме.