Кили наконец опомнился, но было уже поздно: Двалин медленно двинулся прочь. Не желая смотреть в глаза остальным, Кили устремился в дом, ругая себя и весь свет. По пути ему попалась какая-то табуретка, но она тут же пала, нещадно обрушенная на пол. Куда он шел, юноша еще не знал — ноги сами принесли его в родную комнату. Несколько секунд взгляд жадно блуждал по стенам, по мебели, по знакомым одежде и оружию, но так и не смог найти то, за что бы хотел зацепиться. В комнате не было ничего, способного унять мечущуюся душу смутьяна. Вдруг позади раздался тихий шорох, и, обернувшись, Кили увидел стоящую в дверях Тауриэль. Какое-то время они оба молчали: не отводя глаз и не решаясь заговорить.

— Так ничего и не скажешь? — первым нарушил молчание сам виновник произошедшего.

— Думаю, сейчас не моя очередь, — Тауриэль едва заметно склонила голову.

Кили с силой выдохнул, снова обвел взглядом комнату, но в конечном итоге остановил его на супруге.

— Нечего мне говорить. Я не хотел. Так само вышло.

— Само ничего не происходит, Кили. Ответь, что там произошло между вами? Что такого Двалин сделал тебе, что ты ополчился на него? Ополчился настолько, что чуть не ранил? В тренировочном-то бою!.. И не говори мне, что это вышло случайно.

— Это действительно вышло случайно! Ты же сама все видела. Зачем у меня спрашиваешь?

— Вот именно поэтому и спрашиваю — потому что не знаю, что я видела.

Тауриэль приблизилась к Кили, но тот шагнул назад, давая понять, что не настроен на душевные разговоры. Такая реакция заметно остудила намерения Тауриэль успокоить мужа. И все же оставить вопрос невыясненным она не могла.

— Итак, что тебе сделал Двалин? Говори, Кили, я имею право знать!

— Хочешь знать? — гном резко подался вперед, своими почти бешеными глазами глядя в зеленые очи напротив. — Так знай же! Он хочет жениться на моей матери! Он, кто с моего рождения заботился о нашей семье, теперь посягает на нее! И, по-твоему, я должен смотреть на это сквозь пальцы?! Должен спустить ему такое?!

— Да что спустить, Кили? То, что он любит твою мать? Разве это преступление какое-то?..

Тауриэль огорошили слова супруга, но она усиленно старалась собраться с мыслями, чтобы хоть как-то понять его. Однако удавалось ей это, к сожалению, едва ли.

— Преступление, говоришь? Да ты хоть понимаешь, что у матери уже есть муж! Наш отец! Как кто-то может заменить его? Как кто-то может стать частью нашей семьи, когда все эти части уже есть? И пусть отец умер, он навсегда останется нам дорог, его никто не сможет заменить! Ни Двалин, ни кто-то другой!

— Кили… — ахнула Тауриэль, но в этот момент Кили сорвался с места и двинулся к выходу из спальни. Она тут же зашагала следом, не теряя надежду и все еще предпринимая попытки образумить бунтаря. — Кили, послушай… Никто не собирается никого заменять. Уверена, твоя мать любила и всегда будет любить твоего отца, но она тоже имеет право быть счастливой. И если Двалин может подарить ей это счастье, то ты не вправе им мешать!

— Ах, не вправе? — Кили соскочил с последней ступеньки, даже не заметив, что очутился на кухне. — А чего я еще не вправе? Быть может, я и свое мнение высказывать не вправе? И свою семью оберегать мне запрещено?!

— Да о чем ты говоришь… Только послушай себя… Ты явно не в себе…

Они ссорились крайне редко, и потому каждый такой раз ставил Тауриэль в тупик: она не знала, как вести себя и как понимать своего гнома. Она терялась, ведь эльфы вообще не склонны ругаться. Ее народ спокойней по своей природе, в то время как нрав детей Ауле мог вспыхивать так же, как и тот огонь, в котором они закаляли свои тела. Вот и теперь Кили пылал, а она обжигалась, стараясь коснуться его.

— Да нет, мне как раз таки очень хорошо! Я все понимаю и все четко вижу! А вот ты, между прочим, должна быть на моей стороне! Ты должна поддерживать меня, а не защищать других мужчин!

— Что?..

— Что слышала!.. Не вставлять мне палки в колеса, а понимать меня и быть со мной заодно! А вместо этого ты как будто специально идешь мне наперекор!

Очередная попытка оказалась провальной: Тауриэль поняла, что ожог оказался слишком силен.

— Ах ты… эгоистичный коротышка!..

В воцарившейся тишине стало слишком хорошо слышно, как где-то неподалеку вздохнула Ирэйн. Оба супруга тут же обернулись, замечая наконец стоявших поодаль Фили с женой. Как долго те там стояли и что успели услышать? А хотя имеет ли это значение сейчас? Какое-то время все молчали, а потом Тауриэль резко развернулась и пошла прочь. И только эхо хлопнувшей входной двери будто служило напоминанием того, что только что произошло здесь. Глянув на брата, Кили сжал кулаки и тоже устремился вон. Совсем скоро звук его шагов стих где-то в глубине мастерской.

— А я что мог сделать?! — выдохнул Фили, увидев красноречивое выражение лица Ирэйн.

Но отвечать Ирэйн не было нужно: Фили и сам догадывался, что в его руках была возможность все предотвратить. Нужно было лишь пораньше поговорить с братом. Что ж, уж лучше поздно, чем никогда, хотя Фили глубоко сомневался, что сможет уже повлиять на что-нибудь. Но выбора все равно не оставалось. Тяжело вздохнув и потрепав свои волосы, он двинулся в сторону мастерской.

Кили никуда не уходил оттуда. Сидя у камина среди инструментов, стеллажей с различными коробами, баночками и разным другим скарбом, он смотрел на огонь. Когда вошел Фили, он даже не обернулся.

— Пошумел ты там, братишка, — улыбнулся в усы старший сын Дурина. Кили все не реагировал — лишь его спина то невольно напрягалась, то чуть расслаблялась.

Больше не говоря ни слова, Фили прошел мимо и, не глядя на младшего, стал рыться на верхних полках стеллажа. Долгое время Кили игнорировал его, но то, что выудил Фили из закромов мастерской, заставило даже набравшего в рот воду молчуна непроизвольно хмыкнуть.

— Зачем тебе это? — нехотя поинтересовался Кили.

— Да так, захотелось что-то… — туманно ответил Фили и поудобнее уложил на плече свою старую скрипку.

Снова погрузившись в молчание, он сел на соседний табурет и не спеша опустил смычок на струны. Вскоре темное помещение окутали мягкие переливы незамысловатой мелодии. Она не перетягивала внимание на себя — лишь заполняла и так образовавшиеся пустоты. Она убаюкивала, расслабляла, успокаивала. А еще она будто возвращала в забытое прошлое. В те славные годы, когда никто не планировал никакого похода и не нужно было делать выбор между семьей и долгом; когда никто не посягал на внутренний и внешний мир двух юных гномов, не заставлял принимать непростые решения и учиться видеть полутона вместо привычных черного и белого. Тогда все было просто и понятно. Когда же оно стало сложным?

Скрипка делала свое дело, и постепенно Кили мог более-менее облегченно выдохнуть. Вскоре он поднялся со своего места и тоже подошел к одному из шкафов. Через пару минут в его руке уже попыхивала серым дымом трубка. Так они и сидели: два брата, друг напротив друга, думая об одном и том же и понимая друг друга без слов.

— Когда под началом Балина мы еще только осваивали музыкальные инструменты, я, помнится, жутко злился и не хотел этого, — Фили прикрыл глаза, снова и снова водя смычком. — А сейчас даже рад, что кое-чему научился.

— Значит, не зря все это было, — выдохнув клубящееся облако, ответил Кили.

— Да, много же сил они вложили в нас. Если подумать, то наша семья гораздо больше, чем нам казалось раньше. Помню, каждый старался что-то нам дать, чему-то научить. А когда мы с тобой ссорились, Торин еще каждый такой раз устало потирал лоб. Зато, если ты не забыл, именно Балин и Двалин разбирались в наших конфликтах. Меня в основном поддерживал Балин, зато Двалин всегда был за тебя горой. Не знаю, почему он это делал. Наверное, потому что он тоже младший.

Кили усмехнулся, припоминая детские годы. Снова затянувшись табаком, а затем расслабленно сложив руки на груди, он стал смотреть куда-то вниз, на деревянные прожилки половых досок.

— Мы ведь, сами того не зная, многое переняли у наших товарищей, пока те действительно становились нашей семьей, — вновь откликнулся Фили и уже теплее добавил: — Наверное, ты никогда этого не осознавал, но ты ведь даже руки на груди складываешь, как Двалин.

От этих слов Кили встрепенулся, будто его только что подловили на какой-то досадной оплошности, но быстро пришел в себя. Позу он все-таки поменял, но неожиданное замечание брата теперь все настойчивее и активнее поглощало его мысли.

— Знаешь, братишка, похоже, мы с тобой были такими слепцами, такими глупцами, что даже стыдиться как-то поздно. Мы ведь своими руками оттолкнули того, кто уже давным-давно стал частью нашей семьи. И какая, по большому счету, разница, какой у него статус? Если помнишь, он никогда — ни словом, ни делом — не старался выжить отца из наших воспоминаний и мыслей. Он просто всегда был рядом, ничего не требуя и не прося. И если подумать, Двалин уже давным-давно нам родной. Так пусть же он им и станет, если этого захотят он сам и матушка?

— Ты в этом уверен, Фили? Уверен в своих словах? — природное упрямство и потрепанное самолюбие еще боролись в Кили, но доброта и искренность все настойчивее пробивали себе дорогу к его сердцу. К тому же он не мог просто так закрыть глаза на то, что столько близких, к кому он привык прислушиваться, твердили ему одно и то же.

— Я уверен лишь в том, что видел сам, а видел я достаточно для того, чтобы понять свое былое заблуждение.

— Значит… Тауриэль действительно была права. А я столько всего наговорил ей… — Кили покачал головой, вспоминая свое недавнее и совсем недостойное поведение. — И ей, и Двалину… Какой же я осел…

— Да, вспылил ты знатно… — Фили наконец отложил скрипку и посмотрел прямо в большие глаза младшего брата. — Нам теперь предстоит много работы, чтобы все это исправить. Но перед тем, как восстанавливать чужие отношения, нужно подлатать свои. Думаю, ты сможешь склонить Тауриэль к прощению. А уж потом все вместе будем соображать, как поступать дальше.

Кили кивнул. Он уже старательно придумывал, как бы подступиться к супруге. Мыслей кишело много, но уверенности не было ни в одной. Устав в итоге гадать, он подскочил на ноги с твердым намерением действовать.

— Я должен найти ее. Надеюсь, она еще не возненавидела меня.

— Удачи, братишка, — крикнул Фили вслед умчавшемуся Кили.

Тауриэль шагала в сторону ярмарки, совершенно забыв, что та сегодня должна была уехать. Однако, к удивлению и некоторому удовольствию эльфийки, еще не все ее участники свернули палатки. Многие уже отчалили, но знакомый желтый шатер все еще светился в черноте опустившейся ночи. Нисколько не задумываясь, Тауриэль прошла внутрь, быстро заказала стакан вина и села на свободную скамью. Горячие эмоции жгли ее разум, не давая возможности спокойно подумать. Да и, честно говоря, думать не хотелось. Хотелось лишь злиться и дать выход этой злобе. Но, будучи не настолько агрессивной по своей природе, Тауриэль понимала, что ничего путного из этого не выйдет — а значит, нужно было нечто иное. И оно уже начало работать.

С каждым глотком горячительного напитка волнение утихало, душа медленно, но успокаивалась, и вскоре Тауриэль окончательно поникла. Снова и снова отпивая вино, она вглядывалась в его бордовое зеркало, смотрела на собственное искаженное отражение и хмурилась. Обида на Кили все еще колола ее сердце, но постепенно та сменилась горьковатой грустью. В какой-то момент, собираясь вновь приложиться к стакану, Тауриэль почувствовала сзади чье-то присутствие.

— Знаешь, девчонка, а я тебя уважал больше всех твоих сородичей. Неужели ты опустилась до того, что заливаешь свои проблемы выпивкой?

Тауриэль даже не было нужды оборачиваться — грубый низкий голос сам выдал своего обладателя. Вскоре Двалин опустился рядом, поставив перед собой точно такую же деревянную кружку, в ответ на что Тауриэль лишь хмыкнула.

— Все дороги ведут в пивную, а? — откликнулась она.

— Вот не знаю, что такого смогло объединить вас с нашим буйным Кили, но что-то мне подсказывает, что именно выпивка способна заставить таких, как вы, остроухих бессмертных, понять нас, жителей гор, — Двалин сделал свой глоток, и в его бороде можно было прочесть слабую улыбку.

— Тогда за понимание, — вяло подняв в воздух свой стакан, кивнула Тауриэль.

После того, как первый тост положил начало странному собутыльничеству, Двалин заговорил вновь.

— Ну и что ты здесь делаешь? Зачем сидишь тут, в компании пьяниц и горемык, и ищешь решение в вине?

Тауриэль неопределенно повела плечом, но не ответила. Какое-то время она молчала, что-то обдумывала, а потом все же решилась.

— Кили он… Даже не думала, что он бывает настолько эгоистичен и слеп. Я вообще не ожидала, что столкнусь с подобной алчностью и упрямством! Да бараны не такие упрямые, как он!

— О-о-о! Это ты еще плохо знаешь наш народ, — почти искренне рассмеялся Двалин. — Хотя должен сказать, что Кили как раз меньше остальных отличается жадностью.

Тауриэль лишь фыркнула, не разделяя мнения собеседника, но тот, казалось, нисколько не шутил. Наоборот, бывалый воин явно вознамерился быть серьезным.

— Вот уж не думал, что мне доведется работать свахой и мирить супругов. Однако вот что я тебе скажу, девчонка: Кили хороший малый, а главное, он тебя любит. Он тебя любит так сильно, что даже пошел наперекор всей своей родне и Торину в том числе, а это, знаешь ли, о многом говорит. И если сейчас Кили ведет себя вспыльчиво, то это только потому, что он искренен в своих эмоциях. Готов поклясться своей бородой: он не желал тебя или кого-то другого обидеть. Просто он не умеет придерживаться середины. Для него либо так, либо никак. Но разве не поэтому ты его выбрала?

Возразить на это можно было много чего, но по какой-то причине Тауриэль не хотелось этого делать. Неожиданно длинная речь Двалина разлила в ее душе приятное и такое знакомое тепло, что противиться казалось неверным. Отпив еще глоток, она с удивлением воззрилась на того, кто сидел сейчас рядом. Двалин выглядел понурым, но крепился. По крайней мере, то, что ему в разы пришлось тяжелее, было понятно без слов. Как бы в подтверждение этих мыслей он добавил:

— Если быть кратким, то я не понимаю, почему ты до сих пор сидишь здесь. Есть проблемы, которые даже вином не решить, но твои же и без него решаемы.

Это было словно руководство к действию, и Тауриэль поняла, что именно должна предпринять. Она обязательно сделает все, что в ее силах, чтобы помочь Двалину, но сейчас ей хотелось только одного. Поднявшись на ноги, она зашагала в сторону выхода из шатра. Тауриэль уже мысленно встретилась с Кили, уже предвкушала примирение с ним, уже чувствовала свалившуюся с ее плеч печаль, когда вдруг прямо перед ней вырос хорошо знакомый торговец.

— Вечер добрый, милая леди. Какая, право же, удачная встреча!