Пепельный снег опускался на поверхность воды, хмурым занавесом скрывая горизонт, такой же невзрачной рыхлой накидкой ложился на скалистую землю острова и омерзительно холодил тонкую красную кожу огромных крыльев Дрогона, хотя тот никогда не мёрз. Тяжёлый ледяной туман наступал с моря и будто дыханием самой зимы бросал на чёрного дракона траурную тень печали. Дрогон встрепенулся, словно пытаясь скинуть с себя эту тень, но горе уже пробралось под толстую прочную чешую, поселилось внутри и грызло его острыми зубами яростного бессилия.

Они потеряли Визериона и Рейгаля: его братья убиты.

Теперь их только двое — мама и он.

Дрогон никогда не испытывал такой отупляющей злобы — злобы на весь проклятый мир. Этот мир отторгал их, боялся, но, несмотря на свой страх, перемолотил драконью семью в кровавые ошмётки.

Дрогону было паршиво. Маме — ещё хуже.

Он не видел её с самого утра, но, чувствуя мучительную, беспрерывную тревогу Дейенерис, старался держаться поблизости, на виду, поэтому, налетавшись перед окнами замка, приземлился рядом с ним, ожидая. Он жаждал её увидеть, жаждал знать, что с ней всё в порядке, но не мог проникнуть в замок, не разрушив его: слишком велик.

И вот, после долгого тягостного ожидания, Дейенерис вышла к нему, в одном мятом тонком платье, потерянная и обессиленная.

Дрогон подобрался ближе, задышал часто и жарко, оглядывая её, и Дейенерис выдавила из себя грустную поломанную улыбку. Ветер трепал подол её платья, забирался под расстёгнутый воротник, а снег припорошил белые волосы, и она задрожала — то ли от холода, то ли от душащих спазмов. Дрогон немедленно разместился с подветренной стороны, закрывая Дейенерис, и та взглянула на него с благодарностью.

— Только мы и остались, да? — глухо прошептала она, и рыдания сдавили ей горло.

Не имея возможности коснуться её, не поранив, Дрогон опустил свою огромную морду рядом на землю, одним красным глазом всматриваясь в мать. Никогда ещё она не выглядела такой одинокой. Где же все те человечки с железной кожей, готовые целовать ей ноги? Где алчущие подонки, только и мечтающие покрыть её? Никому нельзя верить, кроме семьи. И сейчас семья Дейенерис — это он, Дрогон.

Он громко вздохнул, выпуская облако пара, привлекая её внимание, и Дейенерис обернулась, прижалась к вытянутой морде, греясь жаром его тела.

 — Ничего, ничего… — бормотала она, поглаживая толстый драконий рог. Голос её срывался, становился тише, и вскоре Дейенерис боком привалилась к Дрогону, а затем медленно начала оседать на землю: ноги держать отказывались.

Дрогон зашевелился, свернулся вокруг неё кольцом, пряча от белой тьмы, обступившей их со всех сторон, и накрыл сверху прочным крылом, будто одеялом — Дейенерис, устроившись на одной из его задних лап, едва сомкнув веки, мгновенно уснула.

Мама подарила ему жизнь, вскормила своим молоком, вырастила и любила. Сейчас же настал черёд Дрогона оберегать её и подпитывать своим теплом крохотное хрупкое тельце.

 Глядя, как её бледные щёки постепенно розовеют, а кулачки разжимаются, согреваясь, Дрогон решил, что положит к ногам матери весь этот ненавистный враждебный мир, даже если в итоге тот обуглится до костей.