Мальчишка-оборотень, вернувший первоначальную форму, лежал в углу клетки, устроив морду на лапах, и лениво наблюдал за происходящим вокруг. Демонстрировал равнодушие и готовность ко всему, изредка перемежаемые удивлением — в моменты, когда взгляд цеплялся за капсулы со спящими монстрами. Камеры, установленные в хранилище, тщательно фиксировали каждое его движение, датчики, закреплённые на ошейнике, давали представление о физическом и эмоциональном состоянии.

Пленник поражал спокойствием, граничащим с откровенным похуизмом. Ему было совершенно наплевать, что ждёт его в дальнейшем. Кажется, он давно решил, как поступит в подобной ситуации, потому сейчас ничему не удивлялся, не впадал в истерику, не пытался вымолить прощение. Выходил на охоту, тщательно взвесив все риски, просчитав шансы на удачу и рискнув вопреки доводам здравого смысла, а не под влиянием момента. И когда это случилось, принял всё, как должное.

На контакт, несмотря на три сгоревшие попытки, не шёл. Держал рот на замке, изредка открывая его лишь для того, чтобы огрызнуться и снова вывести Матса из состояния равновесия. Что-что, а это у мальчишки получалось великолепно.

Его не смогли разговорить ни обещания уладить всё миром, ни доза сыворотки правды, ни пытки.

Долго держать его обращённым не получилось. Матиасу пришлось отступить. Победа вышла не полной, и это его раздражало. Он не привык проигрывать.

— Деточка, он особенный, — снисходительно произнесла Аэва, бросив мимолётный взгляд на экран ноутбука, а затем повернувшись к младшему брату. — Слабый, необученный толком, да, но всё-таки не лишённый таланта псионика. Естественно, что амитал на него не действует. Можешь обколоть его этой дрянью с ног до головы, он тебе ни слова не скажет, изнасиловать его ментально ты не сможешь. Уж кто-кто, а ты обязан был это почувствовать.

— Уверена? — нахмурился Штефан

— Конечно, уверена. Я же не совсем дура, — чётко проговорила Аэва, и уголок её рта презрительно дёрнулся.

Прозвучало двусмысленно. Так, словно этим заявлением она поставила под сомнение умственные способности Матиаса, моментально сведя на нет его заслуги и уничтожив момент триумфа. Смяла, как старую газету и вышвырнула в мусорное ведро.

Штефан заметил стремительные перемены в настроении близнеца. Матиас напрягся, сжал ладонь в кулак, бесшумно сглотнул. Но вместо того, чтобы разразиться гневной тирадой, направился к выходу. Двери разъехались, пропуская его в коридор, и тут же сомкнулись, оставляя Штефана и Аэву наедине.

Волк, чьё увеличенное изображение продолжало отображаться на экране, лежал неподвижно. За десять минут пристального наблюдения он ни разу не пошевелился, не попытался сменить положение. Словно тоже за чем-то или кем-то наблюдал, и боялся пропустить важные перемены.

— Аэва... — начал Штефан.

Она затушила сигарету, растирая пепел по стеклу.

— Беги, — хмыкнула, поправляя длинную платиновую чёлку. — Догоняй. Приводи в чувства. Когда удостоверишься, что с ним всё в порядке, возвращайся. Поговорим с тобой, как две взрослых особи. От импульсивных малолеток в подобных ситуациях пользы мало. Вообще нет.

— Импульсивный малолетка моложе меня всего на несколько минут.

— Не знала бы, что это правда, ни за что бы ни поверила.

— Могла бы и поблагодарить его.

— За что? За то, что он схватил этого мальчишку и притащил сюда? Велика заслуга. Хочешь, приведу тебе десяток таких же?

— Не веришь, что...

— Он? — презрительно скривилась Аэва, наливая воду в стакан и выпивая почти половину. — Посмотри на него. Ты сам веришь, что это может быть он? Держать в страхе весь город, с лёгкостью убивать тех, чью защиту годами пытаются разрушить куда более сильные создания, но оказываются со сломанными зубами? Штефан, ты действительно веришь? Я бы поддержала тебя, если бы его жертвами были люди, с готовностью распахивающие двери своих домов перед каждым встречным. Но сейчас позволь усомниться и назвать затею глупой.

— Он от неё не откажется.

— И ты тоже.

Скорее резюмировала, чем спросила. Не нуждалась в доказательствах и щедро рассыпаемых перед нею аргументах. Сама успела просчитать все ходы на несколько шагов вперёд. Может, полностью сыграла партию.

Знала характеры, особенности, привычки. Знала принципы.

Била на поражение.

— И я, — согласился Штефан, присев на край стола и скрестив ноги в щиколотках.

— Потому что младший братишка захотел поиграть, а мы ему ничего не запрещаем, — продолжала рассуждать Аэва. — Мы потакаем ему всегда и во всём, даже если от его идей веет глупостью за тысячи миль. Мы просто не можем ему отказать, потому что это Матс. А Матсу позволено больше, чем всем остальным членам семьи, вместе взятым. Когда в вашей жизни случится некое дерьмо, не говори, что тебя не предупреждали. Хорошо?

— Ты будешь последней, к кому я обращусь в случае необходимости, — пообещал Штефан.

— Вы будете последними, кому я брошусь помогать, даже если просить об этом вы будете, ползая на коленях, — равнодушно заметила Аэва.

— Тогда что ты здесь забыла?

— Напомнить, кто меня позвал? Это была не моя инициатива.

— Он не думал, что ты отреагируешь подобным образом.

— А я не обязана оправдывать чужие ожидания. Не возлагайте на меня больших надежд, и я вас не разочарую.

— Но зато не упущу возможности — макнуть лицом в грязь?

— Ни разу. Он поймал волчонка? Замечательно. Учитывая обстоятельства, при которых они встретились, всё закономерно и более чем оправданно. Не стал убивать на месте? Снова молодец. Спонтанные поступки никого до добра не доводили. А дальше начались ошибки и ваше решение — прикончить зверя в октагоне, на глазах у многочисленных зрителей — самая большая из них.

— Если он одержит победу в поединке, он сможет уйти, — усмехнулся Штефан.

Аэва захлопнула крышку ноутбука, окончательно потеряв интерес к материалам с камер наблюдений.

— Ты сам веришь, что у него есть шанс на победу?

— Конечно, нет.

— Вот именно. Я знаю тебя и знаю Матса. Честной борьбы не будет.

— Неужели ты на стороне волчонка?

— Я на стороне здравого смысла, дорогой. Матиасу хочется превратить эту смерть в красочное шоу, чтобы продемонстрировать превосходство. Доказать всем и каждому, что лучше не переходить вам дорогу. Но тебе не кажется, что от этой показательной казни вы проиграете больше, чем выиграете? К тому же, не Матс ли громче всех орал, что ваши имена не должны фигурировать в делах, связанных с клубом? А теперь... Теперь он предлагает тебе выйти к зрителям. Гениально!

— Мы сделаем всё для того, чтобы нас никто не узнал.

— Конечно. И у вас всё получится. Мир ведь полон слепых идиотов.

— Их больше чем ты думаешь.

— А тех, кто способен сложить два и два, больше, чем думаешь ты, — отпарировала Аэва, резко опустив стакан на столешницу.

Стеклянный звон, ознаменовавший перемены в настроении обоих участников спора. Аэва молчала и всеми силами старалась удержать себя в руках. Штефан мысленно признавал, что победа в утреннем споре с братом осталась за ним. Когда Матиас решил поделиться соображениями со старшей сестрой, у Штефана возникли подозрения, что не всё пройдёт гладко. Матиас настаивал, что Аэва будет рада.

Несомненно.

Радость, хлещущая через край.

Зашкаливающая.

Вообще-то Аэва в их семье считалась едва ли не самой сдержанной. Она умела вовремя натягивать невидимый поводок и останавливаться, ограждая себя от возможных ошибок. Не наговорив лишнего. Не наделав глупостей. Не поставив на карту всё. Сегодня что-то явно пошло не так. И женщина, считавшаяся олицетворением эталонного хладнокровия, будто с цепи сорвалась.

— Всё уже решено, — произнёс Штефан.

— Если ждёшь одобрения, ты его не получишь. Я не верю, что во всём виноват этот парень.

— А я — да.

— Угадать, почему?

— Попробуй.

— Потому что ты веришь всему, что говорит Матиас. И отмахиваешься от мыслей о том, что он тоже может ошибаться.

— Казнь, в любом случае, состоится.

— Не сомневаюсь.

— Решишь посетить представление — знай, для тебя зарезервированы лучшие места. Для тебя и для Тилли.

— Тилли ненавидит кровь и любит животных. Предложение не актуально.

— Всех, без исключения? — зло усмехнулся Штефан. — Даже тех, что убили её отца и с восторгом освежевали его труп?

От этих слов Аэва дёрнулась, как от пощёчины. Вероятно, вспомнила картины из морга. Живо представила. Содрогнулась. Но быстро взяла себя в руки. Стойко выдержала удар.

— У тебя нет доказательств, что Улофа убил именно он.

— Иди к чёрту, — раздражённо прошипел Штефан.

— Тебя туда же, — отбила Аэва и, подхватив клатч, направилась к двери.

*

Улоф Диггер умирал долго и мучительно. Прежде, чем прикончить его, преступник не терял времени даром и развлекался, как умел. В основном — наносил ножевые ранения, сосчитать которые не представлялось возможным. На второй сотне сбивались все, кто пробовал — приходилось начинать сначала. В конце концов, сомнительная забава ему наскучила. Перерезав Улофу горло, убийца содрал татуировку-рукав и оставил тело в одном из мусорных баков, где его и обнаружили местные жители.

К тому времени, когда это случилось, Аэва успела основательно накрутить себя, выпить горсть успокоительных, прийти к выводу, что они не действуют, закатить истерику и разбить половину стаканов, хранившихся в доме. Несколько дней, проведённых в неведении, напоминали кошмарный сон, который никак не желал заканчиваться. Аэва не находила себе места, Тилли заходилась в рыданиях, дёргая мать за рукав и спрашивая, где папа, Матиас находился в состоянии «не влезай — убьёт», Штефан старался сохранить спокойствие и мыслить логически, не позволяя панике одержать верх. Но чем больше времени проходило с момента исчезновения Улофа, тем меньше шансов оставалось на счастливую развязку. Это понимали все.

Улоф пропал за несколько дней до Рождества. Уехал рано утром вместе с двумя своими охранниками, чтобы купить подарки жене и дочери. Но не вернулся ни глубокой ночью, ни на следующее утро, ни через неделю. Убитых охранников нашли довольно быстро. Улоф исчез. Это, как ни странно, обнадёживало. Позволяло верить, что, возможно, ему удалось спастись. Возможно, однажды он вернётся.

Ожидание чуда оборвалось с телефонным звонком и холодным, отстранённо-вежливым голосом, сообщившим, что герр Диггер трагически погиб.

Штефан отлично помнил этот момент.

То, как выпала телефонная трубка, с грохотом приземлившись на пол. То, как настороженно посмотрел в сторону сестры Матиас. Как заплакала Тилли, прижимавшая к груди плюшевого мишку. То, как Аэва рухнула на колени настолько стремительно, словно ей одновременно прострелили обе ноги. Ладони легли на плечи Тилли, сжимая. На мгновение в гостиной воцарилась тишина, а затем прозвучала фраза, перевернувшая привычный уклад жизни с ног на голову.

— Папа больше не придёт, — произнесла Аэва, порывисто прижимая ребёнка к себе.

Игра в прятки и догонялки с любителем расписанной кожи началась с момента исчезновения Улофа и продолжалась до сих пор.

Папа больше не придёт...

Эта фраза действовала на Штефана, как красная тряпка на быка. Ему казалось, что если он услышит её ещё раз, стоп-кран сорвёт окончательно, и он разнесёт комнату в мелкие щепки. Напряжение зашкаливало, а гневная отповедь Аэвы не останавливала — лишь подстёгивала азарт.

Глядя на заплаканное лицо племянницы, Штефан пообещал самому себе, что обязательно найдёт того, кто отправил Улофа на тот свет. Найдёт и уничтожит с особой жестокостью. Так, как он того заслуживает. Каждый раз живо представлял этот момент.

Штефан был полон решимости и жаждал отомстить. Теперь, когда у него появилась возможность это сделать, он... Не то чтобы растерялся. Нет. Совсем нет. Скорее, поддался уговорам сестры, позволил семенам сомнений прижиться и не отмахнулся от высказанной точки зрения — усомнился в правильности совершаемого поступка.

Накануне их с Матсом пленник позволил себе больше обычного. Решив, что глупо хранить царственное молчание до последнего, заговорил. Он не отрицал своей вины, не пытался выкрутиться. Смотрел нагло, с вызовом, насмехался. В итоге заметил, что ни о чём не жалеет, и если бы у него была возможность повторить каждое из убийств, он бы с удовольствием воспользовался ещё одним шансом.

— Готовьтесь, как следует, — протянул насмешливо. — Посмотрим, на что вы способны. Но не слишком надейтесь на победу.

— Думаешь, что сумеешь нас одолеть? — поинтересовался Матиас, оседлавший стул и устроивший подбородок на раскрытой ладони.

— Тебе я перегрызу горло с особым наслаждением, — пообещал оборотень, сверкнув клыками.

— Почти испугался, — протянул Матиас.

Отвечать ему не стали. Продемонстрировали средний палец и, насадив на внушительного вида когти кусок сырого мяса, предложенного на обед, с аппетитом вгрызлись в него. Находясь в заточении, пленник и не думал отказываться от еды. Он ел с завидным аппетитом, явно копил силы и собирался бороться до последнего. Нацеливался на победу, а не на то, что придётся сдаться без боя.

Безучастный ко всему происходящему вокруг в самом начале, сейчас он оживился. Блеск ненависти в его глазах был настоящим. Такое подделать невозможно. Нереально. При всём желании.

Штефан пытался вспомнить, где и при каких обстоятельствах мог сталкиваться с парнем, но так и не обнаружил зацепок. Оборотень появился из ниоткуда, возомнил себя вершителем правосудия, поверил, что на него возложена почётная миссия — очистить город от грязи. Это слово неизменно фигурировало в описании его преступлений.

«Грязь» было написано на стене в спальни Киры. «Грязь» — горело алым на лбу Улофа. «Грязь» — доверительно сообщала надпись рядом с омерзительным экспонатом на выставке восковых фигур. Каким образом убийце удалось пронести тело в выставочный зал, пристроив его среди остальных экспонатов, никто так и не понял.

А человек, задержанный по подозрению в убийстве, ничего внятного не сказал.

Неудивительно. Он ведь не имел отношения к преступлению.

Просто стал очередной жертвой несовершенной системы.

Штефан размышлял об этом накануне, сидя в своём кабинете, созерцая огонь в камине и потягивая виски. Думал долго, основательно. Тщательно взвешивал все «за» и «против», как советовала Аэва.

Иногда ловил себя на мысли, что казнь лучше отменить. Предложи он это Матсу, тот, несомненно, вспылил бы. Завёлся моментально. Но всё равно выслушал бы и согласился. Он всегда прислушивался к мнению брата. Может, не отменить, но отложить на время. До тех пор, пока они не будут уверены в своей правоте на сто процентов.  

Иногда, что волк того заслужил, а, значит, никаких шагов назад. Решение принято и обжалованию не подлежит.

Последние сомнения исчезли с появлением Матиаса. Тот незаметно проскользнул в кабинет, остановился у Штефана за спиной и, бросив несколько кубиков льда в подставленный стакан, произнёс коротко:

— Не сомневайся.

Спустя несколько секунд, скользнул пальцами по подбородку, заставляя запрокинуть голову и, глядя в глаза, добавил:

— Он это заслужил.

Штефан отвёл руку от своего лица, поцеловал холодную раскрытую ладонь, сдержанно улыбнулся и согласно кивнул.

Да. Всё верно. Всё правильно. Всё так, как нужно. Он это заслужил.

*

— На удачу, — произнёс Матиас, прижимаясь к губам Штефана и вкладывая ему в руку нож.

Поцелуй вышел недолгим. Матиас отстранился почти сразу, не позволив положить ладонь себе на затылок и поцеловать сильнее. Пальцы слегка мазнули по волосам, и единственное, что осталось в качестве напоминания — слабый привкус мятной жвачки на губах.

В отличие от брата, Матс выглядел спокойным, собранным, максимально сосредоточенным и непривычно серьёзным. Не ухмылялся задорно, не сыпал глупыми шуточками. Для него сегодняшнее сражение было не прихотью, как казалось Аэве, не стремлением поиздеваться над слабым противником. Для него это было принципом, делом чести и долгом крови.

— Нервничаешь? — спросил он, надевая маску, закрывавшую половину лица и набрасывая капюшон на голову.

С ног до головы затянутый в кожу, он был неотразим. Вообще-то Штефан придерживался мнения, гласившего, что его близнец всегда выглядит здорово, но сегодня эта мысль была особенно яркой. Быть может, потому, что его облик не сочетался с будущими действиями. Он вполне уместно смотрелся бы на подиуме, но не в октагоне. Однако подиума здесь не наблюдалось, а октагон был.

Матиас натянул перчатки и провёл пальцем по лезвию, проверяя. На месте пореза выступила кровь. Штефана передёрнуло.

— Бывает периодически, — ответил, поправляя капюшон.

— Считаешь, он действительно исполнит обещание и вырвет нам обоим кадыки?

— Нет, но... Всякое случается.

— Много думать в таких ситуациях вредно, — сообщил Матиас, приобняв брата и, перехватив отражение в зеркале, улыбнулся. — Что бы там не говорила Аэва, я уверен в своей правоте.

Объятие тоже вышло непродолжительным. Штефан посмотрел на нож, зажатый в руке, и прикусил щёку.

— Я могу сделать всё самостоятельно. Просто будь в этот момент рядом. Я буду знать, что ты на моей стороне, и это придаст мне сил.

— Да, — коротко отозвался Штефан, и всё-таки впился в губы близнеца долгим поцелуем.

Как будто сейчас это было единственным способом вернуть былую уверенность, а потом пойти и без сожалений уничтожить злобную тварь, верившую в безнаказанность.

— Горячо, — протянул Матиас, проведя указательным пальцем по губам и стремительно выскакивая за дверь.

Штефан прикрыл глаза и, сжав в ладони нож, последовал за братом.

Зрительный зал был забит до отказа. Штефан слышал их крики и громкий, отлично поставленный голос комментатора. Тот болтал, как заведённый, подогревая интерес публики к происходящему, в красках расписывая, свидетелями сколь уникального сражения они сегодня станут. Вместо лабораторных монстров, созданных специально для яркой смерти в октагоне, будут сражаться истинные носители магии. Штефан не вслушивался в эти слова, они проносились мимо, словно он находился в вакууме. Или в растворе, за стеклом. Совсем, как те монстры, обитавшие в тайном хранилище.

Оборотень сделал свой выбор. Решил сражаться в зверином облике. Так у него было преимущество. Скорость и ловкость. А ещё — когти и клыки, которыми он собирался вырывать сердца и кадыки своих противников.

Матиас не возражал. Штефан находил это решение опрометчивым и достаточно опасным, но в итоге принял правила игры. Их двое, и у них оружие. Парень один. Подобие честной борьбы.

Крики толпы били по натянутым нервам. В воздух то и дело взмывали столбы пламени.

Комментатор подходил к завершению своей речи. Когда он, наконец, заткнулся, ограждение, отделявшее их от октагона, начало медленно подниматься. Матиас вышел первым и не упустил случая позаигрывать со зрителями. Для него это было в порядке вещей. Как, впрочем, и само участие в боях. Он занимался этим раньше. Один, без Штефана. Не потому, что нуждался в деньгах, их ему всегда хватало. Здесь он получал свою порцию адреналина, тянулся за ней вновь и вновь. Он был по жизни игроком. Ему всегда и во всём нужен был азарт. Тогда же Матиас и решил, что однажды обязательно откроет собственный клуб, и тот станет поистине культовым.

Матиас вскинул руку вверх. Толпа ответила ему восторженным гулом.

Штефан неотрывно смотрел на противника. Глаза, привычно-жёлтые в звериной форме, налились кровью и горели адским пламенем. Зверь серьёзно настроился на борьбу. И сейчас, глядя на него, несложно было представить, как он убивает каждую из своих жертв. Штефан практически наяву слышал хруст чужих костей, видел окровавленные клыки и когти, вспарывающие грудную клетку. Вспоминал, как волк, сидя в клетке, жадно пожирал мясо, но представлял вместо куска свинины — сердце. Человеческое или кого-то из существ, имевших неосторожность — однажды попасть в лапы ублюдка.

«Он — особенный», — вспомнил Штефан слова Аэвы.

Мотнул головой, пытаясь избавиться от видения. На миг показалось, что волк ухмыльнулся. Возможно, именно это и был его дар. Вламываться в чужое сознание, насылать морок, путать мысли и запугивать. Если да, то Штефан автоматически становился для него слабым звеном.

Ограждение со стороны зверя теперь тоже поднималось. Сам он в нетерпении скрёб пол когтями. Регенерировал быстро. От недавних ран ни следа не осталось.

Волк не дождался, когда решётка исчезнет окончательно. Выпрыгнул на арену стремительно, оскалился и зарычал угрожающе.

— Вот так, — восхитился Матиас. — Давай развлечёмся, детка.

Насмешливая улыбка застыла на его губах, а в глазах поселился холод. Шутить Матиас не собирался. Волк — тоже. Поколебавшись немного, на кого напасть первым, он всё-таки остановил выбор на Матсе. Видимо, запомнил, кто чаще проезжался по его самолюбию, и решил взять реванш.

С лёгкостью оттолкнувшись от земли, он пришёл в движение и полетел прямо на Матиаса. Литые мышцы, плавные, уверенные движения, завораживающая сила и грациозность. Вместе с тем — пугающая аура, которую невозможно не почувствовать. И ненависть, запредельная, бесконечная...

Внушительных размеров октагон вдруг показался Штефану маленькой, жалкой клеткой, в которой они себя добровольно заточили и обрекли на погибель.

— Не время рефлексировать, — произнёс Матиас, вырастая прямо перед ним. — Сделаешь это потом. Времени будет предостаточно.

Приказной тон, будто ледяной водой окатил или ударил хлыстом. Щелчок, и дымка рассеивается. Остаётся реальность, в которой секунда промедления может стоить жизни.

*

Противник быстрый, сильный, ловкий, на короткой ноге со смертью. Практически её закадычный друг. Неутомимый. Нападает раз за разом. С лёгкостью уходит от резких выпадов. Плевать он хотел на оружие. Его когти на сильных передних лапах — всё равно, что десять длинных лезвий.

Игра на два фронта оборотня не утомляет, а, скорее, заводит сильнее, чем прежде. Бешеный, без капли самоконтроля. Дикая обезумевшая тварь, обожающая запах крови, предчувствующая, представляющая её сильный запах и яркий вкус на своём языке. Он охотно делился эмоциями со Штефаном. Нашёл слабое звено и, конечно, не мог не воспользоваться.

Нападает без устали. Рычит. Царапает. Отталкивается. Летит. Отшвыривает Матиаса, впечатывая в ограждение. Будь Матс человеком, его бы уже собирали по кускам, а так удар лишь заставляет смеяться и рваться в атаку с новой силой. Лезвия ножей мелькают то тут, то там. Град ударов, часть из которых холостые, металлические всполохи, отблески огня на клинке, капля пота, стекающая по шее.

— Сильная сволочь, — шипит Матиас.

Вместо спины у него будет — или уже? — сплошной синяк. В этом нет никаких сомнений. Но пока не время думать о полученных травмах. Почувствовав вкус удачи, оборотень моментально прокачивает уверенность в себе на тысячу пунктов. И снова рвётся в бой.

Штефан едва уходит от атаки. Поскользнувшись, падает. Сгруппировавшись, перекатывается в сторону. Очень вовремя, потому что когти вонзаются в пол, прорезая покрытие. Там, где буквально секунду назад, был он.

В сознании тихий смешок.

Я доберусь до тебя. Обязательно.

Промедление грозит крупными неприятностями, а раны, нанесённые ножами, всего лишь досадная мелочь. Если бы оборотень сражался в полуформе, это ещё можно было бы назвать серьёзным, а так он регенерирует с космической скоростью. Как будто нашёл источник подпитки  и теперь тянет силы извне. Сражается за двоих. Сражается так, словно не одинок и рядом с ним находится второй волк. Изматывает противников, а сам цел и невредим. Насмехается, подбрасывает в сознание картины того, как будет рвать на куски каждого из них.

Резкий удар. Подсечка хвостом. Перед глазами всё плывёт. Приземление отнюдь не мягкое.

В голове — не смех, а дикий хохот. За мгновение до того, как когти, похожие на острые бритвы, вонзаются в вывихнутое плечо. Не просто царапают. Прорывают до кости.

Я убью тебя. И его... Убью вас обоих.

Боль ослепляет. От запаха своей крови мутит. Голос в голове приказывает разжать руку и отбросить оружие. У волка почти получается. Почти. В последний момент Штефан размахивается, вонзая лезвие прямо в мерцающий алым цветом глаз. Красная шерсть вместо серой. Сверху хлещет кровь. Ею заливает и лицо, и ладонь, и пол октагона. Собравшись с силами, Штефан отшвыривает истошно воющего зверя в сторону. Оружие остаётся в теле врага.

Рука висит плетью. От неё никакого толка. Он перехватывает её, пытается зажать рану, но это всё бесполезно. Только сильнее размазывает кровь по коже.

Закусывает губу, чтобы не заорать во весь голос. Чтобы не отвлекать Матиаса. Поворачивает голову, наблюдая за действиями брата.

Толпа ликует. Она получила то, чего хотела. Запах крови становится доминирующим. Заводит. Уничтожает все ограничения и запреты.

Зверь поднимается на четыре лапы. Но он уже проиграл. Отравляющий сплав, оставшись в теле, делает своё дело. Регенерацию не запустишь. Как ни старайся. Лапы дрожат, грозный рык сменяется скулежом.

Резкий взмах, и кровь не просто капает на арену. Выливается из распоротого горла потоком, превращается в красное озеро.

Матиас отсекает волку голову. В точности так, как сам волк обезглавил Киру. Кривляясь, целует оборотня в нос.

Сдох, думает Штефан.

Матиас улыбается кому-то в толпе и, размахнувшись, швыряет приглянувшемуся зрителю свой трофей. Это последнее, что Штефан видит и запоминает перед отключкой.

*

Почувствовав мимолётную, кратковременную боль, Штефан открыл глаза. Матиас ободряюще улыбнулся. Бросил на подоконник несколько опустевших ампул из-под регенерационной сыворотки и использованный шприц.

— Пара минут, и будешь как новенький, — сообщил, продолжая мягко поглаживать пострадавшую руку.

— Напоминание всё равно останется, — заметил Штефан.

Раны действительно затягивались в разы быстрее, чем без применения лекарства. От ужасающего вида ран вскоре не осталось ничего, кроме розоватых шрамов с рваными краями.

— Его я тоже буду любить, как и всё в тебе, — произнёс Матиас, проводя пальцами по самому длинному шраму.

— Сделаешь ещё одну татуировку, чтобы и в этом от меня не отставать?

— Хочешь?

— Лучше не надо. Это моя вина в том, что они появились. Нужно было действовать расторопнее, а не считать ворон.

— В любом случае, теперь можно набивать на себе что угодно. Никому не будет дела до рисунков на моём теле, — заметил Матиас, стягивая капюшон с головы Штефана, отводя ткань в сторону и прикусывая кожу на шее. — А урок и, правда, вышел неплохим. Мальчишка думал, что мы станем следующими жертвами. Но следующим стал он.

— Матс?

— Да?

— Тот парень, которому ты швырнул голову волка...

— Что с ним?

— Кто он?

— Понятия не имею. Просто впечатлившийся представлением зритель. А что?

— Да так, ничего, — размеренно произнёс Штефан, прикрывая глаза и запрокидывая голову, когда Матиас слегка прикусил его подбородок.

Он плохо запомнил тот момент, но готов был поклясться: что-то не так. Что-то его смущало и настораживало.

Если бы не пелена перед глазами и не нарастающая боль, он постарался бы рассмотреть парня получше. Запомнить на всякий случай. Но он запомнил лишь размытый силуэт в чёрном. И — иррационально ярко отпечатавшийся в сознании — напряжённый взгляд разноцветных глаз. Правый — зелёный. Левый — голубой.

На том расстоянии, на котором Штефан со зрителем находились, он совершенно точно не мог рассмотреть их цвет, но был уверен, что они — именно такие. А ещё в том, что видит их далеко не в последний раз.