Они были отражением друг друга с момента появления на свет и до настоящего времени. Одинаковые во всём — за исключением парочки мелких деталей внешности, которые замечали самые внимательные. Остальные путали близнецов, а потом смеялись над своими промахами, пытаясь перевести всё в шутку. Не было ни одного случая, чтобы смех этот звучал искренне. Он всегда звучал натянуто и неловко, отчего становилось только хуже.

Матиас, глядя на брата, неизменно приходил к выводу, что люди и существа, способные их спутать, либо слепые, либо тупые. Потому что одинаковыми они со Штефаном, на самом деле, никогда не были. И если бы восприятие не было поверхностным, если бы стереотипы, связанные с близнецами, не правили балом в чужом сознании, это стало бы очевидным не только для него. Однако стереотипы правили, а восприятие было таким, каким было. Теория получала многочисленные подтверждения, история повторялась из года в год.

Матиас всегда думал, что Штефан гораздо красивее его.

Возможно, играло свою роль утверждение о красоте в глазах смотрящего, способной превратить обыденное в прекрасное? Он не находил ответа на этот вопрос. Но точно знал, что дело не в нарциссизме и восторгах своими природными данными.

Он был влюблён не в тот образ, что видел каждый день в зеркале, не в отражение, не в копию себя прекрасного. А именно в эту личность и этот характер, в его решения, поступки, голос, улыбку. Он был влюблён абсолютно во всё, что так или иначе ассоциировалось у него со старшим близнецом. Правильнее сказать — любил.

Находясь под струями душа, он наблюдал исподтишка, из-под полуопущенных ресниц, за Штефаном, стоявшим перед ним на коленях. Прикасался к его лицу, к волосам, поглаживал по плечу, раздражаясь из-за того, что между его рукой и кожей, к которой хотелось прикоснуться, находился слой влажной ткани.

Штефан заглянул в ванную комнату, и Матиас поманил его к себе жестом.

— Иди, — попросил. — Иди же ко мне.

Дважды повторять не пришлось.

Штефан шагнул к нему, под воду, не раздеваясь. Позволил прижать себя к стене, моментально откликнулся на прикосновение.

Они целовались, как сумасшедшие, не боясь пораниться, не церемонясь, не сдерживаясь. Матиас лихорадочно покрывал поцелуями его лицо. Лоб, щёки, скулы, подбородок. Целовал подрагивающие ресницы, а затем снова прижимался к губам.

Именно сегодня, именно сейчас ему нужно было оказаться в этих объятиях и заключить Штефана в свои. Снова держать его ладонь в своей, стискивая, переплетая пальцы до боли. Но уже не просить о том, чтобы Штефан не отпускал его — самому не отпускать. Ни за что. Не при каких условиях.

Ярко, как никогда прежде, Матиас вспоминал сегодня ночь, когда они впервые переспали.

Что-то давлело над ним так же, как и тогда.

Что-то всё время держало за горло и мешало нормально дышать.

Он искал спасения в своём воздухе. В том, кто считал, что обещания не имеют срока давности, помнил о них и всегда закрывал его собой от опасностей.

*

Им было по восемнадцать. И они едва не погибли.

Ввалились в городскую квартиру под утро, перемазанные с ног до головы грязью и кровью. От волос пахло дымом. Перед глазами стояли картины взрыва, уничтожившего адский лабиринт, в котором оба едва не остались на веки вечные.

Их холодная война была в разгаре. Матиас не упускал возможности проехаться по всему, что так или иначе было связано с братом. По его характерной молчаливой сосредоточенности, по привычкам, стилю одежды, ценностям, увлечениям. Цеплялся буквально к каждому слову и поднимал на смех.

В момент, когда смерть дышала смрадом в лицо, когда модная футболка из белой стремительно превращалась в бордовую, а острые когти безжалостно раздирали внутренности, осознал нечто важное. Понял, что вся эта бравада и попытки сиять на фоне Штефана были чушью собачьей. И слова доброго не стоили.

Он чувствовал на языке привкус крови, концентрированный, насыщенный, откровенно-металлический. Она наполняла рот, вытекала из него, пачкала губы и подбородок.

Он не знал, откуда появился Штефан, почему он пришёл на помощь. Помнил лишь оглушительный звон, после которого провалился в беспамятство, почему-то окрашенное молочно-белым светом. В себя пришёл, услышав стук, с которым окровавленный нож упал на бетонный пол. И то, как Штефан вместо того, чтобы добить, согласно условиям, заранее оговоренным в контракте, заключил его, Матса, в объятия.

— Чёрта с два я позволю тебе сдохнуть, — прошипел ожесточённо.

Ладонь прижалась к ране. Пальцы скользнули по её краям.

Стало невыносимо больно, хоть криком кричи.

Затем — тепло.

А потом он отрубился, окончательно потеряв связь с реальностью. В себя пришёл уже рядом с домом. Буквально на пороге. Штефан как раз ключ поворачивал в замочной скважине. Придерживал свою нелёгкую ношу одной рукой. Совмещать два дела оказалось непросто. Матиас едва на ногах стоял, всё время намеревался завалиться на пол. Но до дивана в гостиной добрались. Смогли всё-таки.

Штефан бросил ключи на столешницу, а сам отправился за аптечкой. Брелок проехался от одного края до другого и рухнул на пол. Матс не стал их поднимать. Боль утихла, но не исчезла. Кровь остановилась, но прыгать резвым козликом не получалось. Лекарства при его ранении были жизненной необходимостью. Штефан, вернувшись, действовал уверенно, как профессионал, неоднократно практиковавший оказание первой помощи.

Бинты, таблетки, хрупкое и ломкое стекло ампул с сывороткой, ускоряющей процесс регенерации. Он не проронил ни слова, полностью сосредоточившись на лечении.

Матиасу было о чём подумать. Он перебирал в памяти слайды-воспоминания.

Шрамы, оставшиеся на память о сомнительной затее, в которую ввязался по глупости. Хмурое лицо брата, с которым они, к тому моменту, почти не разговаривали. Если только на повышенных тонах, с обвинениями и плохо скрытой ненавистью. И не пытались, чтобы лишний раз не провоцировать.

Игла нырнула под кожу. Сыворотка попала в кровь, принося с собой мгновенное облегчение. Удостоверившись, что с братом всё в норме, Штефан ушёл на кухню. Долго чем-то гремел, потом вернулся с подносом.

Ради гостя Штефан заварил чай и распотрошил пакет с крекерами. К чаю никто из них не прикоснулся. Горсть крекеров Матиас сгрёб жадно и разом в рот закинул. Прожевал. Посмотрел на тёмно-бордовую кайму, оставшуюся под ногтями с облупившимся местами тёмным лаком.

Хотелось вымыться поскорее, окончательно избавившись от навязчивых запахов и липкой кровавой плёнки. Но он сидел на месте. Жрал солёное печенье, изображал равнодушие, звенел уцелевшими браслетами, оставшимися на запястье.

— Почему ты меня спас? — спросил, перекатывая по столешнице опустевшую ампулу.

Надавливал сильнее, чем нужно. Как будто жаждал раскрошить её и почувствовать, как мелкие осколки в кожу врезаются. Не раскрошил, но об отломанный край порезался, прижался губами к ране, но тут же палец отдёрнул. От привкуса крови — не в пример слабее, но всё равно ощутимого — замутило не на шутку.

— Сам как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Штефан.

Он был хмурым и всё ещё злым. И руки толком не обработал. Они так и были в крови. И они, и манжеты рубашки, из-под вязаной безрукавки выглядывавшей.

— Да я вообще-то никак не думаю, — признался Матиас; с отвращением посмотрел на испорченные футболку и свитер, а затем стянул их разом и закутался в толстовку, предложенную на замену. — Потому и интересуюсь.

— Лет несколько назад обещал младшему братишке, что никогда не отпущу его руку. Вроде как он на меня при любых обстоятельствах рассчитывать может, — хмыкнул Штефан, поднимаясь со своего места. — Ну и вот.

Смахнул со стола на поднос испорченные бинты, использованные шприцы и опустевшие ампулы. Оставил Матиаса в одиночестве, наедине с мыслями. Подумать было о чём. О многом вообще-то. Штефан не пытался использовать эмоциональный шантаж, не давил намеренно на болевые точки. Он говорил о том обещании не потому, что хотел подчеркнуть своё благородство. Для него действительно было делом принципа — протянуть брату руку помощи, когда тот в ней нуждался. А не смотреть на его страдания, наслаждаться, жевать попкорн и комментировать происходящее, отпуская неуместные остроты. С глаз как будто пелена упала. Или же выпали из обоих разом кусочки отравленного зеркала, мешавшего воспринимать реальность. Искажавшего её до неузнаваемости.

В гостиную Штефан не вернулся.

Матиас слышал, как хлопают двери. Сначала та, что ведёт в кухню. Штефан, наверное, сортировал мусор, раскладывая его по нескольким пакетам. Затем — входная.

Разговоры закончились, больше сказать было нечего.

Матиас просидел на месте полчаса. Цифры прямо перед ним горели неоном. Он смотрел на них почти неотрывно. Придя к выводу, что может ждать тут до посинения, но так и не дождаться, прихватил выданные шмотки, отправился в душ.

Возвращение Штефана домой благополучно пропустил. Понял, что не один, когда услышал очередной стук двери. И голос брата.

— Я тебе свежие полотенца принёс. Запасную щётку можешь поискать в ящике. Если решишь остаться, а то вдруг тебе никакие средства гигиены не понадобятся, и я зря распинаюсь.

— Спасибо, — бросил Матиас отстранённо.

Штефан что-то невнятное в ответ проворчал. То ли угу, то ли ага. Педантично развесил полотенца на крючках, старые бросил в корзину для грязного белья.

Собирался уйти и ушёл бы. Но не успел. В голове что-то щёлкнуло, лязгнуло, клацнуло и, наконец, окончательно встало на место. Матс догнал его у самой двери, когда Штефан уже за ручку схватился и потянул. Не просто догнал, но обхватил, обнял со спины, сцепив руки на животе, уткнулся носом в место между плечом и шеей. Прошептал тихо-тихо, почти неразличимо, всего два слова, показавшиеся самыми важными и нужными. А потом громче повторил.

— Не уходи.

Штефан не ушёл. Повернулся к нему лицом. Усмехнулся.

— Что-то сказать хотел?

— Да.

— Тогда говори. Я весь внимание.

Матиас не сказал, но показал. Присосался к его губам. Вначале осторожно и неуверенно, затем всё активнее, сжимая напряжённые плечи, оставляя отпечатки влажных ладоней на ткани. Пытаясь вытащить её из брюк, запуская руки под рубашку. После возвращения из британской школы он демонстративно на расстоянии держался. Волосы красил, чтобы отличаться, одевался своеобразно, временами так, словно с панели сбежал, на каждое замечание колкости отпускал, да и вообще...

Называй меня Мэтью. Меня теперь все так зовут.

— Матс, не смешно, — произнёс Штефан, нарочно проигнорировав давнюю просьбу и называя по привычке, а не так, как нужно.

— Не смешно, — согласился Матиас, перехватывая его руки и устраивая их у себя на поясе. — Вообще ни разу не...

Они застыли, словно две статуи, внимательно глядя друг на друга.

Матиасу казалось: ещё немного, и сердце окончательно вырвется из груди. Оно и без того где-то в горле стучало, не позволяя произнести длинную, проникновенную речь. Штефан никак не реагировал. Его ладони так и оставались на месте. И взгляд был сосредоточенный, очень внимательный, способный видеть насквозь.

— Чёрт, — процедил он.

Улыбнулся растерянно как-то, словно не мог понять, что с ним происходит. Или понимая прекрасно, видя в этом неправильность, но признавая, что остановиться и отказаться не сможет.

И руки пришли в движение, спускаясь ниже, замирая ненадолго на обнажённых бёдрах, притягивая ближе, вжимая в себя. Вновь поднимаясь, медленно, каждый сантиметр кожи исследуя.

— Да, — попросил Матиас. — Пожалуйста, да.

Он помнил, как раньше они держались за руки. Как спали в обнимку. Как капризничали, когда их пытались расселить по разным спальням и всё равно после того, как свет гас, возвращались в одну кровать. Как от грозы прятались под одеялом. Как после смерти Оделии окончательно друг к другу прилипли, боясь расцепить ладони хотя бы на миг. Тогда казалось, что это просто типичная привязанность, характерная в отношениях близнецов.

А теперь он понял, что это изначально было нечто большее, чем проявление нежных родственных чувств. Признал, принял. Но не испугался. Напротив. Почувствовал удовлетворение. Облегчение. И радость.

Штефан не оставил его просьбу без внимания.

Поцеловал. Неосторожно. Порывисто. Расцарапав клыками, но тут же бережно слизав с пострадавшей губы кровь.

Матиас вспомнил то тепло, что погрузило его в сон после ранения. Оно снова было с ним, оно окутало его со всех сторон тонкими и лёгкими, как паутинка, серебристыми линиями. Подарило покой и умиротворение. Он чувствовал, что нужен брату. Чувствовал себя рядом с ним в безопасности. Чувствовал себя бесконечно счастливым.

Впервые за долгое время.

Он запрыгнул на Штефана, цепляясь одной рукой за воротник его рубашки, обхватывая ногами за пояс и продолжая целовать. Как будто именно в соприкосновении губ черпал жизненные силы, а без них — медленно, но верно погибал.

Полотенца, сорванные с крючков, полетели на пол.

Сомнительное место для первого секса, не менее сомнительная замена постельному белью. Но его не волновал антураж. Единственное, что было важным — присутствие поблизости Штефана. Его действия, его слова, его улыбки и восхищённые взгляды.

Сосал он паршивенько, конечно. Насколько Матс знал, до того вечера близнец с парнями не встречался, предпочитая коротенькие интрижки с девушками. Потому обычно сосали ему, а не он. Техника хромала на обе ноги, старания заслуживали искреннего восхищения. Зато лизал охренительно, заставив выть в голос, раз за разом вонзая ногти в затянутые тканью плечи. Крепко держал за бёдра, заставляя раскрываться сильнее, фиксировал, не позволяя дёргаться. Методично изводил умелыми движениями языка. Мокро и пошло, и горячо.

Как будто бы стыдно.

Даже не как будто бы. В первый момент — точно. Но хотелось ещё. И он просил об этом. Стонал, как в грёбаном порно. Глаза блестели, как у наркомана. Дышать через раз получалось.

Они трахались без презерватива. Забыли о нём сначала, а потом не захотели прерываться.

Штефан что-то об осторожности говорил, но Матс его не слушал. Сам на член его натягивался, насаживался до упора. Сам ритм навязывал. И снова стонал так громко, вызывающе, развратно.

— Кончи в меня, — прошептал Матиас, прихватывая зубами кончик алеющего острого уха. — Я хочу.

Это было странное для него желание. Он любил прикосновения. Он любил секс. Но представить, что будет с кем-то заниматься любовью без гондонов, не мог. А здесь, напротив, хотел, чтобы между ними не было преград из тонкого латекса. Хотел, чтобы Штефан оставил на его шее как можно больше меток, чтобы на бёдрах проступали едва заметные синяки, чтобы губы были припухшими и алыми от многочисленных поцелуев, и чтобы по внутренней стороне бедра медленно стекали белёсые капли.

Хотел принадлежать ему.

Отныне и навсегда.

Они перебрались в постель. Не сразу, но перебрались.

Штефан целовал свежий шрам, гладил так, словно надеялся своими прикосновениями следы, напоминающие о ранении, окончательно стереть.

Матс думал: это будет единственный шрам на его теле, отношение к которому не получится одним словом описать. Вспоминая об этом дне, о причине появления полос с рваными краями на теле, он одновременно будет испытывать и запредельную нежность, и лютую ненависть. Второе к той чокнутой, ныне мёртвой, твари, что едва его не прикончила, и к отцу, этой твари его подсунувшему. Первое к моменту, когда пришло понимание, что Штефан всегда — был и есть, и в дальнейшем останется — на его стороне.

Какой бы сволочью Матиас не был.

*

— Не здесь, не так, — Матиас с трудом вытолкал из глотки эти слова.

Потянул Штефана за волосы, заставляя отстраниться. Провёл большим пальцем по губам, погладил, улыбаясь.

Ладонь переместилась ниже, легла на первую пуговицу в ровном ряду их, вытаскивая из петли. Штефан расстегнул молнию на ставших тесными джинсах. Пусть и не с первого раза, но получилось.

Мокрые вещи остались лежать на полу душевой.

Не переставая целоваться, близнецы переместились в спальню, рухнули на прохладные простыни. Ткань моментально намокла, но их это не волновало.

Они вообще ничего и никого, кроме друг друга не замечали.

У них не было чёткого разделения в постели и нелепой борьбы за обязательное лидерство. В равной степени им нравилось и то, и другое.

Матиас обожал, когда Штефан брал его.

Нежно, ласково, максимально заботливо, подолгу лаская и заставляя раз за разом терять голову от эмоций, накрывающих будто мощным, не поддающимся контролю приливом.

А ещё — от зашкаливающих чувств, когда ему казалось, что любит он не только Штефана, но и весь мир. Потому что мир, в котором есть Штефан, прекрасен.

Штефан мог называть его шлюхой в рамках игры и хлестать плёткой, заставляя выгибаться в экстазе, а затем растирать запястья, освободив их от наручников, и целовать в висок, признаваясь в любви.

Матиас любил, когда его держали за волосы, тянули за них и трахали жёстко, грубо, с оттягом. Когда на заднице оставался красноватый след от ладони, а сладкий отголосок кратковременной боли становился финальным аккордом, превращающим возможный просто хороший оргазм в охренительный.

Брать Штефана было не менее приятно.

Видеть, как он стонет, как приоткрывается рот, как радужка темнеет, как по виску стекает капля пота, а прядки прилипают ко лбу. Как длинные пальцы — самое воплощение идеала, искусство в чистом виде, — стискивают простыни. Как ладонь сжимается в кулак. Целовать выступающие косточки на щиколотках и вылизывать внутреннюю сторону бёдер, прикасаясь к нежной, чувствительной коже.

Штефан мог быть каким угодно. Хоть сессии проводить, с невозмутимым лицом отдавая приказы и поощряя свою детку за хорошую работу, хоть самому метаться по постели, умоляя трахнуть его сильнее и выдыхая невозможно томным, но без капли наигранности голосом: «Матс, пожалуйста».

Неизменным оставалось лишь то, что он, независимо от выбранной тактики поведения, независимо от выбранной раскладки, всегда оставался безумно прекрасным. И бесконечно любимым.

Матс хорошо относился к Бернарде. Временами умудрялся находить общий язык с Аэвой. Баловал племянницу, к которой тоже относился с теплотой. Но никем из родственников не дорожил так сильно, как Штефаном. Если бы исчезли они, он бы горевал, но сумел со временем оправиться от потери.

Если бы что-то случилось с Штефаном...

Думать об этом он не хотел, отметая все мрачные мысли.

Как и много лет назад, сейчас Матиас искал утешения и умиротворения в этих руках. Прижимался столь же отчаянно. Так же отчаянно пытался рассказать о своих чувствах. Словами, жестами, взглядами.

— Люблю, люблю, люблю, — шептал Матс, покрывая спину и плечи Штефана лихорадочными, частыми поцелуями; поглаживая татуировку, идентичная которой была набита и на его спине. — Как же я тебя люблю, Штеффи.

До отчаяния, до хрипоты, до боли.

Этого он уже не говорил, но знал. Ощущал. Признавал неоднократно.

Знал это всё и Штефан. Потому что не только их лица были неотличимыми. Чувства тоже были одинаковыми.

*

Накануне бала шрам, оставленный ядовитой пулей, болел немилосердно.

Натан проснулся от резкой боли и не сразу понял, что происходит. Вдоль рёбер как будто стеклом провели. В ванной подошёл к зеркалу, задрал футболку, присматриваясь, но ничего не находя. Свежих, кровоточащих ран на месте затянувшихся не возникало, но жгло, будто калёным железом. Пришлось закидываться обезболивающим. Неприятные ощущения отступили, а озадаченность осталась. Неприятный инцидент не желал уходить из памяти, заставлял возвращаться к нему раз за разом. Однако от бесконечных размышлений ситуация нисколько не прояснялась. Вопросов было множество. Ответы отсутствовали, как класс.

День, отмеченный торжественным мероприятием, должен был стать последним днём пребывания в поместье Шульцев. Думая об этом, Натан вздыхал с облегчением. На территории поместья по-прежнему чувствовалось напряжение и раздражение. Открытых конфликтов, правда, больше не возникало. Близнецы делали вид, что отца и мачехи не существует. Второй стороне конфликта делать вид не приходилось. Насколько Натан понял, Герхард и так методично перемножал сыновей на ноль.

С самого раннего утра количество людей и существ в поместье значительно возросло. Подготовка шла полным ходом. Официанты, повара, флористы... В каждом уголке дома кипела работа. Остаться наедине с собой и своими мыслями в этом сумасшедшем муравейнике было почти нереально.

— Тебе нужен наряд, — со знанием дела заметил Матиас, неожиданно появляясь рядом.

Будто из-под земли вырос. Оперся ладонью на спинку скамейки, второй потянул провод свободно висевшего наушника. Решил приобщиться к музыкальным пристрастиям Натана.

— Ничего так песенка, — произнёс одобрительно.

— Что за наряд? — спросил Натан, повернув голову в сторону собеседника.

— Для бала, само собой. Ты ведь не захватил с собой костюм?

— Меня не предупреждали о том, что он понадобится.

— Ничего страшного. Мы найдём вариант в сотню раз лучше, — заверил Матиас. — Проведём время с пользой и удовольствием. Собирайся.

— Если мы едем в город, то можно просто завернуть ко мне домой. Я возьму всё нужное.

— Протестую.

— Почему?

— Потому что.

— Гениально!

Матиас очаровательно улыбнулся.

Собственная идея виделась ему чудесной. Он не собирался отступать.

— Отказаться, естественно, нельзя? — усмехнулся Натан.

— Нет.

Натан поставил трек на паузу, спрятал плеер в карман и направился к центральным воротам.

Беготня по торговым центрам сожрала силы, время и нервы. Идти за покупками вместе с близнецами было не самым разумным из его решений. И если Штефан большую часть времени не проявлял особого рвения к преобразованию чужой внешности, то Матиас фонтанировал идеями. Хватал каждый приглянувшийся ему костюм, бросал в руки Натану каждую рубашку, показавшуюся подходящей. В итоге набралось море вещей, которые предстояло перемерить и сделать окончательный выбор.

Отправив Натана переодеваться, сам Матиас принялся с энтузиазмом копаться в аксессуарах, подбирая себе новые солнцезащитные очки. Машины он любил от бренда «Ламборгини», а очки предпочитал те, что от «Феррари».

— Выбрал? — спросил Штефан, стоявший рядом с примерочной кабинкой и не принимавший участия в торговой вакханалии.

— Есть несколько вариантов.

— И какие?

— Серый, — произнёс Натан, отдёргивая шторку. — Синий. И чёрный.

Серый пиджак красовался непосредственно на нём. Вешалки с двумя другими он держал в руках. По очереди приложил к себе каждый.

— Тебе что больше нравится?

— Не знаю. Все хороши. А тебе?

Сняв серый вариант, Натан повторно примерил чёрный. Затем настала очередь тёмно-синего, всего-то на пару тонов светлее чёрного.

— Вот этот, — определился Штефан.

— Выбрал? — полностью скопировав брата, поинтересовался Матиас.

Он успел разжиться очками и выглядел довольным, как слон.

Натан вздохнул, понимая, что снова придётся перемерить все три варианта. Теперь ради оценки Матса. Впрочем, был уверен, что они, традиционно, сойдутся во мнении. Оба скажут, что лучше тёмно-синей расцветки нет ничего. Ошибся. Мнения разделились. Матиасу приглянулся серый пиджак. Штефан неожиданно включился в игру, решив отстаивать собственное мнение до конца. Удивительно, как они не погрызлись из-за такой чепухи, были к тому весьма и весьма близки.

— Какой возьмёшь? — спросил Штефан, устав от пререканий.

— Спорим, серый?

— Думаю, тёмно-синий.

— Чёрный, — пресёк их споры Натан.

— Но... — растерялся Матиас, собиравшийся до последнего отстаивать свой вариант.

— Я сам за него плачу, я и решаю, что надевать, — подвёл итог Натан, доставая из кармана джинсов карточку.

К моменту принятия стратегического решения времени у них в запасе почти не осталось. Если они хотели успеть к началу, не получив в свой адрес сотню-другую косых взглядов, стоило поторопиться.

— Хотя, ничего примечательного там не будет, — заметил Матиас, сидя в машине. — Главную новость вечера нам сообщили задолго до наступления знаменательного дня, а остальное не стоит внимания. Скука смертная.

— И зачем терпеть это из года в год? — спросил Натан. — Не понимаю. Правда.

— Есть клановые традиции, которые важнее личных симпатий и антипатий, — произнёс Штефан, прихлёбывая кофе. — Поэтому мы каждый год появляемся на этом сборище кислых рож и заносчивых характеров.

— Иногда поджигаем задницы чопорных родственничков своими выходками. Пять лет назад, допустим...

— Допустим, — заинтересовался Натан. — Что тогда случилось?

— Смотрел «Криминальное чтиво»?

— Давно. Но, в целом, помню. Неужели?..

— Да, — кивнул Штефан, усмехаясь. — Бал всё-таки. Так что та самая сцена. Миа Уоллес.

— Винсент Вега, — подхватил Матиас.

— Герхард сказал, что мы чёртовы клоуны, и нам место не на семейных торжествах, а в цирке. По мне так смотрелось эффектно, и танцевали мы неплохо.

— Отлично мы танцевали, — вмешался Матс. — Никто бы не отличил от оригинала. Нам бы ещё и «Оскар» дали за новую трактовку культовой сцены. Хотя, Штеффи на Уму совсем не похож.

— Как и ты на Траволту.

— Что только в плюс идёт. Мы лучше их обоих. Давно стали бы звёздами, если бы захотели.

— Тарантино на нас нет, а с другими режиссёрами работать я отказываюсь. Он мне по духу ближе всех. Ну, кроме разве что Ларса фон Триера, — засмеялся Штефан, передавая кофе брату.

Матиас, сделав глоток, протянул стаканчик Натану.

— Будешь?

Натан кивнул. Это было странно, но, кажется, его окончательно приняли в свои ряды и признали равным.

*

Костюм сидел прекрасно. Как влитой, специально под Натана сшитый. Рубашка — тоже.

Натан покрутился перед зеркалом, поправляя воротничок и приглаживая волосы. Он себе, определённо, нравился.

Вечер должен был начаться с минуты на минуту. Напрягало лишь то, что духа праздника — заявлено торжество было именно как семейный праздник, — не ощущалось. Когда Натан спустился вниз, там было не сказать, что столпотворение, но... Короче говоря, прибыл он явно не в числе первых. Как и в самом начале недели, оказываясь в окружении большого количества дядей, тётей, двоюродных, троюродных и прочей воды на киселе, он чувствовал себя неловко. Впору было доставать из кармана телефон и сбрасывать сообщение кому-нибудь из близнецов, попросив вывести из толпы. И посодействовать, напоминая, кто есть кто.

Набирать сообщения не потребовалось. Помощь пришла сама. Улыбнулась, протянула бокал с шампанским.

— Восхитительно выглядишь, — сообщила, облизав взглядом. — Ты не ошибся в выборе. Этот костюм действительно смотрится очень выигрышно и стильно.

— Спасибо.

— Если бы Штеффи не придумал легенду о том, что вы встречаетесь, я бы ни на шаг от тебя не отходил. И при каждом удобном случае говорил всем, что мой парень в этот вечер самый красивый.

— Ты без чокера, — произнёс Натан с удивлением.

— Сегодня он слишком не в тему. Вместо него — бабочка, — сказал Матиас, поднося свой бокал к бокалу Натана. — Но завтра я обязательно его надену, и всё снова станет, как прежде.

— О, вот вы где, — раздался за спиной голос Штефана.

У них обоих были тёмно-синие костюмы, дополненные у одного — той самой бабочкой, у другого — чёрным шёлковым галстуком. Натану уже доводилось видеть обоих в костюмах, но именно сегодня эти наряды воспринимались по-особенному, превращая близнецов в по-настоящему элегантных мужчин. Наследники древней династии. Ни с кем ни за что не спутаешь.

Аристократия в хрен знает каком поколении.

— Здесь, — усмехнулся Матиас. — С замиранием сердца жду проникновенную речь Герхарда и готовлюсь смахивать скупые слёзы умиления. Попутно нарушаю все нормы морали и продумываю коварный план.

— Какого типа?

— Собираюсь украсть твоего парня, пригласив его на танец, если ты позволишь. Хотя, если не позволишь, я всё равно приглашу.

Матиас легко коснулся его руки своей и подмигнул по привычке. Штефан улыбнулся уголком рта.

— Пора занимать места. Скоро нам принесут благую весть, которую все и так уже знают, — произнёс.

Развивать тему украденных женихов не стал.

— Ты прекрасен, волчонок, — прошептал, мимолётно коснувшись губами кожи над воротником. — Само совершенство.

— Спасибо, — отозвался Натан, пробуя шампанское.

Свет в зале, где собрались гости, погас. Торжество напоминало театрализованную постановку. Правда, из-за предсказуемого сюжета интереса не вызывало. Натан к этому времени успел избавиться от опустевшего бокала и теперь стоял, сложив руки на груди. Близнецы стояли у него за спиной, по обе стороны.

В темноте то тут, то там разносились шепотки. Шум нарастал. Натан невольно провёл параллель между семейным торжеством и вечером в бойцовском клубе. Тогда всё было практически так же. Гаснущий свет и шёпот, переходящий в гул. А затем — кровь. В клубе, когда поднимались заграждения, отделявшие соперников друг от друга, по ушам била музыка. Здесь она была тихой, размеренной. По идее, умиротворяющей и возвышенной, но Натан находил её тревожной.

И шрам...

Шрам снова начал болеть нечеловечески.

В центре зала вспыхнул мягкий, золотистый свет. В центре круга, этим светом высвеченного, стояли хозяева поместья. Герхард и его супруга. Сама невинность. Белоснежное свободное платье в пол, ладони, прижатые к животу в защитном жесте.

В руках у Герхарда был бокал. Шульц старший собирался произнести тост.

— Дорогие друзья, — начал он. — Спасибо за то, что сегодня вы все собрались здесь, чтобы разделить с нами радость. В этот прекрасный день я хочу сообщить вам всем прекрасную ново...

Услышать заготовленную речь гостям было не суждено. Двери, ведущие в зал, распахнулись настежь. Свет прожекторов метнулся в сторону нарушительницы спокойствия, посмевшей прервать хозяина дома.

В нарушительнице Натан без труда узнал племянницу Матиаса и Штефана. Тильда, которую, впрочем, все, без исключения, называли Тилли, была растрёпанной и запыхавшейся. Её белое платье испачкалось. Как будто по дороге сюда она споткнулась и упала. Причёска напоминала воронье гнездо. Но девочка выглядела невероятно счастливой.

Сотни взглядов одновременно устремились в её сторону. Герхард стиснул зубы, с трудом удержавшись от того, чтобы не заорать на внучку.

— Папочка вернулся! — воскликнула Тилли.

— Что? Что ты сказала? — встревожено спросила Аэва.

— Папочка вернулся, — повторила Тилли. — Ты говорила, что он больше не придёт. А он вернулся. И скоро он будет здесь.

— Что ты несёшь, идиотка?! — рявкнул Герхард. — Признайся, Тильда, это дядюшки подговорили тебя испортить мне праздник?

— Папа!

— И ты, Эвэ, тоже заткнись. Я с самого начала знал, что не стоит давать ничтожествам второй шанс, но моя доброта...

Герхард снова замолчал. На этот раз, его никто не прерывал. Он заткнулся по собственной инициативе. С лица сошли все краски. Он выглядел так, словно увидел мертвеца. В данном случае, это даже не было иносказанием или преувеличением. Потому что мертвеца Герхард действительно видел. И не только он — все присутствующие в зале.

— Улоф, — выдохнула Аэва.

— Улоф, — в унисон повторили близнецы.

— Улоф, — имя эхом прокатилось по всему залу.

— Рад приветствовать вас, господа, — произнёс восставший из мёртвых Диггер. — Право, я ненадолго. Всего лишь сделаю вашу скучную вечеринку немного веселее и уйду.

— Па... — звонкий голос Тильды разнёсся по залу одновременно со звуком выстрела.

Всё произошло так быстро, что никто не успел отреагировать.

От резкой боли Натан едва не согнулся пополам. На глазах выступили слёзы. Даже через пелену их Натан видел то, что в дальнейшем отчаянно хотел стереть из памяти. Но не мог. Оно въелось намертво, вцепилось в него завидной хваткой.

Улоф выхватил пистолет и несколько раз выстрелил.

Тилли швырнуло вперёд, фонтан кровавых брызг вырвался из полученных ран. На белоснежном платье расплывались огромные багряные пятна.

Вопли, визг, паника.

Несколько женщин, зажимающих уши ладонями. Потрясённые мужчины, впавшие в ступор и не понимающие, как реагировать на случившееся.

Аэва, стоящая на коленях рядом с телом дочери, сжимающая её руку и безуспешно зовущая по имени.

Близнецы, продирающиеся сквозь толпу. Штефан — к умирающей девочке, Матиас — к выходу, в надежде поймать Улофа.

Чужая боль. Боль своя. Тот же сплав, которым пытались подстрелить его. То же испепеляющее, разрушающее ощущение.

Голос старого Джо.

Эльфийская кровь, что затопит весь город...

Улоф никуда не убегал. Он продолжал стоять на месте, держа в руках пистолет, а затем швырнул его на пол. Его и красно-чёрную розу на длинном стебле. Как две капли воды похожую на цветок, оставленный в коридорах «Арлекина» Густавом.

Роза соприкоснулась с полом. Лепестки её осыпались.

А Улоф, улыбнувшись в последний раз, взял и растворился. Исчез, как будто его здесь и не было.

Конец второй части