Я смотрю на это не впервые.

Детские страхи весьма прозрачны, но только если ребенок живет в достаточно благополучной семье. Тогда обычно больше всего боятся неприятия сверстников, прыщей на лице, потерянных карманных денег или чего-то столь же мелкого для взрослого человека, замороченного повседневностью. Для ребенка или подростка эти проблемы кажутся неразрешимыми, он боится их появления.

Конечно, еще дети часто боятся темноты, собак, пауков или потеряться – это нормально для ребенка любого возраста. Вот только это… скучно.

Меня интересуют другие вещи.

Меня интересуют другие дети.

Недоросли, живущие в обстановке, при которой паук – один из твоих самых больших страхов, слишком поздно познают суть самой жизни. Они застойные, их благополучие затмевает реальность, и изменить их сложно. А вот сироты – причем, сиротами можно быть и до фактической смерти родителей, просто по состоянию души – это совершенно другое дело.

Дети, лишенные родительского тепла или никогда не знавшие его, боятся совершенно других вещей. Они боятся побоев, травли, ссор – с родителями и между родителями (при их наличии), со сверстниками, с опекунами. Конечно, все это нельзя возводить в абсолют, ведь семьи разные и нравы тоже, но в основе своей иначе не происходит.

Такие дети в любом возрасте готовы на что угодно, чтобы прекратить то, что происходит в их жизни. И я очень люблю этим пользоваться.

– Тебе плохо, милая? – я подхожу к девочке, которая растерянно раскачивается на старых качелях – у них проржавели цепи, и их давно следуют заменить, но администрация все медлит.

Она сидит тут уже больше часа, хотя на улице стемнело и заветрело.

Я знаю, как ее зовут; знаю, почему она до сих пор здесь, хотя все остальные дети давно разбрелись по домам; знаю, что могу помочь ей – на свой манер.

Девочка – вообще-то ее зовут Сюзи – коротко и очень взросло кивает на окна дома напротив. Там горит свет, и мечутся два теневых силуэта.

– Родители снова ругаются, – ей всего одиннадцать, но она гораздо умнее и глубже своих сверстников, и это делает ей честь. Впрочем, полагаю, не будь в ее семье проблем, подобным похвастать ей было бы сложно.

– Вот как… – я вздыхаю нарочито печально и понимающе. Надо проявить сочувствие, и я всегда его проявляю. Я всегда делаю то, что от меня требуется, так или иначе, и дети всегда платят мне взаимностью. – Сложно тебе приходится…

Сюзи пожимает плечами и застегивает свою хлипкую тонкую курточку под самое горло.

– Да я привыкла. Знаете, – она кидает на меня косой взгляд, – когда мне совсем страшно, и не получается убежать, я мечтаю, как буду жить в тишине.

– И когда же это будет? – я улыбаюсь ободряюще – не насмешливо. Насмешка – не то, что нужно, когда ищешь подход к ребенку. Ребенка нужно подтолкнуть, чтобы он сам доверился тебе и рассказал о своих мыслях. Так намного проще заставить их делать то, что тебе нужно, выдавая свои желания за их собственные решения.

– Когда вырасту, – Сюзи криво, совсем не по-детски улыбается и ничего больше не говорит. Разговор не клеится, и я стараюсь ее подтолкнуть.

– Но ведь до этого момента так долго ждать!

– Я могу сбежать, – она смотрит на горящие окна своего дома. Их желтый свет и мечущиеся за неплотными шторами тени в сумерках кажутся зловещими даже мне. Как же живет там эта девочка? Как она ступает каждый день за порог?

Насколько ей страшно каждый раз приходить домой в смутном ожидании новой родительской ссоры?

– Но?

– Но мне негде будет жить, – Сюзи разводит руками, отпуская ржавые качельные цепи. – Так что я жду. Сейчас они ссорятся часто. Иногда, – она ежится, – по дому летают бутылки, которыми они кидаются. Один раз мама даже сделала розочку и хотела вонзить ее папе в горло, но отключилась даже не занеся руку – перепила.

Я смотрю на нее в упор, и Сюзи не отводит глаз. Милая занятная девочка.

Была бы порывистее – стала бы бродяжкой, но нет. Она очень умная, она ждет.

Кто знает, может, как раз меня.

– Я могу помочь тебе, если хочешь, – я склоняю голову набок. – Конечно, не все сразу, но… – многозначительно замолкаю под удивленным взглядом. Он полон надежды, которую она пытается скрыть, потому что все же не доверяет мне. Что бы там ни говорилось о расположении ребенка, его порой крайне трудно заслужить. Особенно вот с такими… сиротками.

– И как же?

– Я могу избавить тебя от страха.

Я улыбаюсь, видя, как Сюзи щурится.

Я знаю, знаю, что она согласится.

Я наблюдаю за ней давно.

– И как же? – наконец, она открывает рот. И – задает ровно тот вопрос, которого я от нее жду с самого начала. – Как можно сделать так, чтобы я перестала бояться их ссор? – она коротко кивает в сторону дома.

Я присаживаюсь перед ней на корточки и улыбаюсь. Копаюсь в кармане куртки и вытаскиваю оттуда маленький фиальчик.

Он красивый, из цветного стекла, с фигурной крышкой. Детям такие вещи нравятся.

– Очень просто. Тебе нужно сегодня прийти домой, после полуночи спуститься в подвал, начертить там Вифлеемскую звезду, – я беру прутик и черчу звезду на земле, показывая, как надо, – поставить эту склянку ровно в середину рисунка и сказать: «Нет страху ни во тьме, ни на свету, ведь жертву он нашел себе не ту». Как думаешь, справишься?

Сюзи секунду смотрит на меня, а потом коротко кивает и берет с моей ладони фиал.