Вот так вот. 

Коленные суставы, столкнувшись с нагретым солнцем мрамором красного цвета, болели и неприятно тёрлись о грубую ткань джинсов. Руки тряслись от невыносимого унижения: необходимости смотреть снизу-вверх на облачённую, словно в насмешку, в белое – цвет чистоты и справедливости – фигуру возвышавшегося д’харианца и умолять. 

А он только смеялся. 

На самом деле, на до тошноты идеальном точёном лице Джонатана Рала не дрогнул ни один мускул, – на людях он, как и всегда, был холоден и надменен – но Илейн же видела, как искры глумливого веселья вспыхивают где-то на дне чёрных, словно самая тёмная ночь, зрачков. О, Император, должно быть, ликует! Ведь, отказав тогда, сейчас иномирная опустилась перед ним на колени добровольно.

Илейн запрещала себе думать о произошедшем. За последние восемь дней она встретила Джонатана Рала лишь однажды, предпочитая избегать мужчину всеми способами, запрещая себе даже думать о нём. Потому что потом девушка не могла уснуть от ужасающих воспоминаний: кровь приливала к лицу, и всепоглощающий жгучий стыд выворачивал воспалённое сознание наизнанку, заставляя чуть ли не биться в истерике – всё, чтобы отогнать это ощущение чужих рук и губ на собственной взмокшей коже и омерзительных шлепков мощного тела о её – слабое и до отвратительного податливое.

Илейн, разумеется, не сомкнула глаз в ту ночь.

Она безразлично откинулась на холодную подушку, когда Джонатан Рал избавлялся от остатков сарафана и стягивал с её ног обувь, возясь с застёжкой. За дверью стояли два телохранителя. Интересно, после всего, что они слышали, пропустят ли её, если она прямо сейчас метнётся к двери? Мужские руки крепко перехватили обе лодыжки. 

Сил не было. Совершенно. 

Джонатан Рал далеко не слабак и запросто сумеет перехватить одну слабую девушку. А вот Илейн никогда не могла похвастаться физической подготовкой. У неё не было ни малейшего шанса.

Ноги трясутся, еле-еле двигаются. И внизу болит. Очень. Илейн закусила истерзанную губу, давя в себе унизительное желание заскулить, словно побитая собака.

Девушка скосила глаза на мучителя. Он был таким серьёзным: совершенно непроницаемое лицо, в глазах – ни единого признака эмоций. Он… С таким лицом картошку чистят к ужину! Методично и рутинно, как действие, которое просто было нужно сделать. Вот и Илейн была для этого монстра просто очередным инструментом для достижения своих больных целей: не важно, шла ли речь о масштабном плане по порабощению целой страны или элементарной потребности в сношении. 

Она не смотрела, как он раздевался, только слышала, как одежда тяжело и размеренно падает на пол. Ботинки, ремень, туника, штаны. Лёгкое покрывало – как раз такое, чтобы не обливаться потом тёплыми летними ночами – натянулось, и тяжёлая рука по-хозяйски легла на её талию, впечатывая измождённое тело в крепкий торс. 

Он уснул быстро, почти мгновенно. Илейн же, неспособная провалиться в спасительный сон, тихо лила слёзы, зажимая рот рукой, пытаясь всхлипывать как можно тише. Однажды она повернулась, чтобы посмотреть, не проснулся ли волшебник. И её едва не хватил удар: глаза Императора были широко раскрыты. Они смотрели в никуда, не двигаясь. Рал даже не моргал. Если бы Илейн не чувствовала обжигающе горячее дыхание на своём носу и не слышала размеренное биение мощного сердца, она бы подумала, что Император умер.

Хоть и каждый по-своему, но ни Илейн, ни Джонатан Рал за всю ночь ни разу не сомкнули глаз.

Это одна из пресловутых особенностей волшебников?

Илейн слышала, что они очень быстро восстанавливаются после ранений, даже могут отрастить себе потерянные конечности. Ходили слухи, что волшебники как-то по-особому питаются, поговаривали, что некоторые вынуждены есть человеческую плоть для поддержания своей магии.

Какой кошмар.

Илейн была в ужасе. Она боялась вдохнуть лишний раз, боялась пошевелиться, даже перевернуться на другой бок не могла – была вынуждена смотреть в эти жуткие холодные и немигающие глаза. Осознание того, что взгляд Джонатана Рала может в любой момент стать осмысленным и… и он что-то сделает, заставляло всё внутри неё холодеть и конвульсивно сжиматься.

На утро, едва утреннее солнце осветило измождённое, болезненно бледное лицо вконец измотанной девушки, пуская мучительно яркие лучи в потускневшие ореховые глаза, Илейн выпуталась из медвежьих объятий крепко спавшего Джонатана Рала и, не церемонясь, завернувшись в его серебряный плащ, как есть босиком выбежала за дверь. 

Дождётся, когда волшебник придёт в себя – точно свихнётся. 

Для Илейн просыпаться утром в одной постели с мужчиной – это знак безоговорочного доверия, понимание, что такая близость ей, хрупкой и слабой девушке, ничем не грозит. Это знак искренней любви и признание во всей серьёзности чувства. 

Как интересно и жестоко посмеялось провидение над её наивностью, это же надо!

Её первым мужчиной стал жестокий полубезумец, человек, мечтавший отобрать у её итак настрадавшихся людей свободу и с таким трудом найденный дом. 

Да, Илейн, этой ночью ты отдавалась злейшему врагу.

С пылающими щеками, кутая в огромный плащ обнажённое тело, иномирная выбежала из проклятущего кабинета, игнорируя искреннее изумление двух рослых телохранителей. Вот чему тут можно удивиться?! Её стоны и крики должен был слышать весь коридор!

А сейчас Илейн, гордая и непокорная, голос целой нации, так опрометчиво пожелавшей остаться в Империи и упустившей возможность уйти в новую страну, предложенную предыдущим Магистром, позорно стояла на коленях, глядя прямо в насмешливые серые глаза. Девушка отчаянно желала, просто до безумия, встать и залепить ублюдку хлёсткую пощёчину, такую, чтобы в ушах звенело, но… Но. Сейчас от её действий, от того, дерзнёт ли Илейн снова проигнорировать последствия и перейти дорогу самому могущественному волшебнику в мире, зависели жизни не одного десятка взбунтовавшихся душ, замерших в оторопелом испуге за спиной девушки.

Илейн уже сумела выйти сухой из воды. Второй такой удачи – она это точно знала – не будет.

Это был единственный раз, когда девушка осмелилась попасться на глаза Джонатану Ралу за прошедшие восемь дней.

Через сутки после случившегося девушка обнаружила на своей аккуратно заправленной кровати довольно внушительного вида шкатулку (благодаря статусу Бэзила Илейн, как и наставник, получила далеко не худшие и даже не самые простые покои в Народном Дворце и – совершенно неожиданно –пару служанок в помощь, несколько раз в день интересовавшихся, не нужно ли что-то мисс; Джонатан Рал по какой-то причине не торопился менять со вкусом обставленные комнаты на сырость мрачного замшелого подземелья). Вещица сама по себе уже была произведением искусства: резная, выполненная в особенно мелком, наверняка потребовавшем не один месяц кропотливой работы витиеватом узоре. Отделанная позолотой и драгоценными камнями, она выделялась на качественном и, несомненно, дорогом, но не слишком роскошном покрывале, словно арабская чистокровная лошадь на фоне осла. Только у одного человека во всём Народном Дворце были такие деньги, чтобы позволить себе разбрасываться подобными вещами.

Илейн осторожно, чтобы ненароком не повредить ни в чём не повинную шкатулку, открыла деликатную защёлку. И грязно сматерилась, когда, расправив на руках тончайшую, ярко искрящуюся под палящим солнцем ткань, узнала в изделии стоившее баснословных денег платье. Шитьё золотой нитью было таким плотным и искусным, что платье и правда казалось сотканным из мельчайших звеньев драгоценного металла. На нём не было украшений, неуместных оборок или утяжелявших нежный дизайн вставок. Оно было великолепным в своей простоте на иномирный манер, и одновременно в длине в пол, широкой круглой горловине и длинных рукавах, расходящихся от локтей, угадывались средневековые мотивы.

А кого, интересно, Джонатан Рал послал за обувью от когда-то известного во вторичном мире модельера? Говорят, даже чопорные д’харианские леди тайком покупали эти произведения искусства, пряча их потом под многочисленными юбками бальных платьев и украдкой хвастаясь подругам с таким трудом приобретённой эксклюзивной вещью. Илейн же не выжила из ума, чтобы не узнать в паре изящных изделий на тонком каблуке искусно выполненные босоножки, правда? Но не сам же Магистр за ними ходил, уж наверняка послал кого-то выполнять «грязную работу».

Медленно и совершенно неотвратимо сходя с ума от тихого, особого вида бешенства, иномирная подчёркнуто методично сложила в драгоценную шкатулку платье, закрыла изделие на защёлку и, взяв в руки «подарок», понеслась прямиком в кабинет сволочи. Вряд ли есть смысл идти в покои Магистра. Он, похоже, живёт в этой обставленной исключительно мебелью первой необходимости небольшой комнатке. Илейн бы не удивилась, если бы у него и дети родились в боковой спальне. 

– Чёртов… – Илейн прикусила язык, проглатывая ругательства. – Я похожа на продажную шлюху?!

Мальчонка, что около полутора месяцев назад передал тот приказ об ослаблении цензуры, недобро зыркнув на иномирную, удалился, повинуясь жесту Императора. 

– Посчитал хорошей альтернативой моему плащу. Я всё ещё жду свою вещь, мисс Марр, – снисходительно усмехнулся мужчина. 

Илейн рассмеялась прямо ему в лицо. Рассмеялась громко, надрывно и с издёвкой.

– Рассказывай! Ты просто хочешь откупиться от своей совести, Рал, потому что для нормальных извинений у тебя кишка тонка! Что, опять не спится?

Волшебник вздохнул. Он не испепелил её молнией, одной из тех, что так часто потрескивали вокруг мощной фигуры, не отдал Морд-Сит, не сдавил горло. Даже не ударил. Просто молча бедром опёрся о снова заваленную горами бумаг поверхность стола.

– Хорошо, – спокойно ответил Император. Его безэмоциональность бесила Илейн. Какого дьявола этот ублюдок такой невозмутимый, такой безмятежный, словно ничего не произошло? Она каждый божий день мучается от съедавшей изнутри злости, гоняет служанок по нескольку раз на дню, только чтобы смыть надуманную грязь с поруганного тела, и сейчас стоит вся красная, тяжело дышащая и чувствует себя последней идиоткой, а не разгневанной девушкой, пришедшей постоять за свою честь. Так какого … он такой спокойный?!! – Я не горжусь своим поступком. Извиняться не буду. Я сделал то, что сделал, и получил удовольствие. Что бы я тебе ни сказал – результат не поменяется. 

Илейн на трясущихся от жгучего бешенства ногах вплотную подошла к мужчине. Рывком она ухватилась за раздражающе белую ткань его одеяния и, подтянув к своему лицу, прошептала прямо в губы, как это делал он на том проклятущем балу и в ту ужасную ночь:

– Ты гордишься своей способностью называть вещи своими именами, да? Получаешь удовольствие от того, что можешь видеть вещи такими, какие они есть? – Илейн неторопливо, одними губами улыбнулась. Даже насмешливо подмигнула. Она покачала шкатулку в руке. – Я приму это. И надену это платье лишь однажды – в вечер, идеально подходящий для того, чтобы ходить мимо тебя и напоминать всем видом этой дорогущей тряпки: Джонатан Рал, всемогущий Магистр гигантской Д’Харианской Империи, струсил перед какой-то иномирной девчонкой.

– Давай, – без тени усмешки, совершенно серьёзно заявил волшебник. – И я посмотрю, как в этом платье ты всё же встанешь передо мной на колени.

Илейн тогда ничего не ответила, только одарила выродка ледяным взглядом, полным собственного превосходства, и вышла за дверь.

Но как там говорят? Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах? Получил желаемое Джонатан Рал куда раньше.

В сердце Д’Харианской Империи, наверное, были собраны все породы гранита и мрамора, какие только можно отыскать на белом свете. Роскошный Народный Дворец славился не только тем, что был, по сути, городом: нижние подземные ярусы использовались в качестве тюрьмы и хранилищ для провизии, средние – как торговые площади и жильё для прислуги, целителей, различных мастеров – всех, кто не входил в категорию знатных или богатых – и только относительно немногочисленные верхние ярусы выполняли функцию традиционного дворца. Ни одни помещения в этом поистине потрясающем памятнике архитектуры волшебников не были одинаковыми. Вообще. Все переходы, площадки для посвящений, лестницы и коридоры были выполнены из различных материалов, их композиции отличались друг от друга, становясь всё более великолепными и дорогими, сверкающими в своём необычайно элегантном убранстве по мере приближения к мистическому Саду Жизни, куда вход был открыт исключительно Магистру Ралу. Поговаривали, что Народный Дворец был едва ли не средоточием силы Ралов, а Сад Жизни, изобилующий редчайшими растениями и деревьями, многим из которых уже за тысячу лет, имел свойство десятикратно преумножать дар законного правителя Д’Хары. Каждый учёный мечтал дорваться до этого места.

Вот и теперь Илейн не сумела уловить, как, идя по широченному, как главная улица в столице, длинному переходу, выполненному из гранита тёплого ненавязчивого золотистого оттенка, любуясь гигантскими раскидистыми деревьями, сплетавшимися толстыми массивными ветвями где-то в вышине, под сводчатым потолком, вдруг очутилась на крытой площади, полной разъярённых, доведённых до бешенства людей. Из множества боковых коридоров к толпе уже спешили, бряцая тускло и опасно поблёскивающим оружием, солдаты Первой Когорты – элитного подразделения, отвечающего за безопасность Дворца в целом и сохранность самого Магистра Рала в частности.

Она должна была знать, что всё так произойдёт. Должна была.

Если бы публичные извинения Илейн перед Джонатаном Ралом за несправедливые обвинения в убийстве, тут же перепечатанные множеством изданий, были единственным потрясением для измождённых иномирных, то всё было бы гораздо спокойнее. Об Илейн, струсившей и продавшейся Империи, люди посудачили бы ещё неделю-другую, и, снова смирившись с печальным положением дел, вернулись бы к своей обычной тяжёлой жизни в чужой стране. 

Но Джонатан Рал буквально в тот же день вновь ужесточил контроль. Оказалось, что жить по новым законам теперь не просто тяжело, а почти нереально: каждая иномирная семья теперь была обязана предоставить список имеющихся вещей, произведённых во вторичном мире или Республике, и по возможности (на деле – в обязательном порядке) заменить их на д’харианские. Мастера, немыслимыми усилиями сумевшие заполучить из Республики какое-никакое, но оборудование, хоть и не работавшее на электричестве, но максимально упрощённое для д’харианских реалий, теперь допускались к работе только при подтверждении квалификации со стороны проверенного д’харианского специалиста. Про несчастных учителей можно даже и не заговаривать: ни один д’харианец не допустит иномирного к преподаванию. Вредно для неокрепших умов. Вдобавок, сразу после «инвентаризации» пропало несколько людей – никто не мог назвать точное число, но некоторые имена мелькали подозрительно часто. Озлобленные, загнанные в угол пришельцы вот уже пару дней косо посматривали на Лайонелла Торренса.

В безумстве кричащая толпа обнищавших, измотанных и униженных людей, готовых с голыми руками кидаться на целый отряд вооружённых до зубов безжалостных д’харианцев, красный мрамор, словно в разводах от крови, проливавшейся в этом страшном диком месте веками – всё безжалостно и сокрушительно ударило по сознанию ошарашенной Илейн. 

Девушка, глупая, слабая девушка, кинулась наперерез ощетинившемуся детине в драных выцветших джинсах и растянутой майке, преграждая ему путь к командиру отряда. Тяжело дыша, раскинув до смешного короткие руки и глядя прямо на рослого иномирного, сжимавшего мощные кулаки – вихрастые тёмные волосы падали на широкий лоб, тёмные глаза смотрели злобно, но ясно – Илейн старалась не думать о том, что за её спиной, одновременно глухо топнув, встало не меньше двадцати превосходно обученных солдат. Всего их было больше сотни и д’харианцы уже перекрыли выходы с площади, окружив взбунтовавшихся иномирных.

– Вам бы уйти отсюда, мисс Марр, – очень тихо и очень угрожающе заметил детина. У него был грубоватый акцент, говорил на английском мужчина плохо. Славянин, возможно?

– Не делайте глупостей, идти на д’харианцев с голыми руками…

Не с голыми руками.

Мужчина медленно поднял руку, снимая оружие с предохранителя и направляя пистолет прямо в лицо девушки. Ещё с пару десятков людей взялись за оружие. У некоторых были ружья.

Лязг мечей за спиной Илейн был ответом иномирному. Среди солдат можно было различить тонкие фигурки Морд-Сит, затянутые в красную кожу. 

– Вы понимаете, что в лучшем случае погибнете сами, а в худшем – после того, как всех перебьют, вас объявят подосланными Республикой диверсантами, и Рал пойдёт на Васстерхен войной? – спросила Илейн, медленно поднимая руки, раскрыв ладони так, чтобы мужчина видел: девушка безоружна. – Как вас зовут?

– Илья.

– Илия…

– Иль-я.

– Иль… я? Чего вы добиваетесь, Иль-я?

Мужчина мрачно хохотнул, вальяжно переминувшись с ноги на ногу, зацепив большой палец за карман брюк. 

– Хочу переговорить с Магистром.

Застрелить он его хочет, а не переговорить. И этот Илья прекрасно знал, что это понимают все.

– Джонатан Рал не идиот, уходите, пока можете.

– Девочка, – с улыбкой покачал головой мужчина. На вид ему было лет сорок, может, чуть больше, – я здесь двадцать лет живу. Рал может игнорировать пикеты, забастовки и мирные протесты. Но вооружённое восстание он не пропустит. Вы недооцениваете его заботу о своих людях, мисс Марр. 

– Хватит лясы чесать! – рявкнул смуглолицый и бритоголовый мужик с ружьём. – Пристрели суку – и дело с концом. А там и средневековых дикарей порешим.

Толпа, до этого напряжённо молчавшая, вслушиваясь в разговор, очевидно, лидера, одобрительно загудела. Люди с задних рядов напирали на передние.

– Молчать! – гаркнул Илья. – Много лишних патронов?!

– Илья! – пыталась докричаться до мужчины Илейн. Паника, склизкая и холодная, съедала почти весь разум; чернеющее дуло заряженного пистолета – вот и всё, что видела девушка. Люди выкрикивали обвинения в предательстве, звучавшие всё громче и уверенней. Кто-то назвал подстилкой Рала. – Вы людей на смерть ведёте! У вас наверняка есть семьи, кто-то, кто вас ждёт…

– Есть. Конечно, есть, – горько ухмыльнулся мужчина. – Жена и сын. Надеюсь, в Украине спокойнее, чем в этом болоте. Ты женщину за мной с косой тёмной на голове видишь? Вот у неё отец больной в родной Шотландии остался, смотреть за ним некому. Если Бог смилостивился, он, может, и жив до сих пор. А вот тот славный малый, что пристрелить тебя хочет, так у него сын здесь был. Везунчик. Да только парня пару дней назад забрали – и поминай, как звали.

– Эти вопросы можно решить мирным путём…

– Каким? Позорно извиниться, как это сделали вы, мисс Марр? – мужчина побагровел, покрепче перехватив пистолет. Рука его опасно дрогнула. – Мы, говоря громкие речи, не сбегаем, когда доходит до дела! И своих не забываем!

– Да послушайте же!..

– Молчать! Иначе и правда всажу пулю в лоб! У тебя есть три секунды, чтобы уйти с дороги! 

– Хватит трепаться, – прорычал лысый.

Выстрел, оглушительный, бьющий по ушам, раздался на площади. Илейн зажмурилась, ожидая вспышки адской боли, а может, и мгновенной смерти. Но прошла секунда, две, три. Она несмело сделала один вдох, второй, третий. Вокруг тишина.

Илейн разлепила веки.

Мощный кулак разжался и маленький кусочек металла, обагрённый кровью, упал на пол. Кап-кап-кап. Капли густой крови были не видны на мраморе, лишь тошнотворный едва уловимый хлюпающий звук размеренно раздавался в тишине. 

Куда делся стрелявший? Как здесь оказался Джонатан Рал?

Илейн стало дурно. Жарко, дышать тяжело, сердце колотится, и кровь стучит в висках.

– Стреляй, – густой, спокойный и лишённой всякой угрозы голос прорвался сквозь загустевшую толщу воздуха, враз навалившуюся на хрупкую девушку, сдавившую голову и плечи. – Интересно, магия Ущерба уничтожает только тело или душу тоже?

Илейн смотрела на красные ручьи, стекавшие по бледной коже, на тёмные капли, тяжело срывающиейся с длинных пальцев на пол. Тошнит.

Джонатан Рал схватил пулю. В буквально смысле.

Бэзил рассказывал, как при нём Ричард Рал выхватил из воздуха стрелу, но пуля… Пуля – не стрела. Да, силы Рала недостаточно, чтобы не повредить руку, но… Господи! А стрелявший? Это была та самая чёрная молния магии Ущерба? Илейн слышала, что она может буквально стереть материю из бытия. Полностью. Боже, какая страшная участь!

Молнии, голубые и чёрные – чёрных больше – ветвились, трещали и разрывались вокруг волшебника. В воздухе запахло чем-то кислым, оставляющим отвратительный привкус во рту. 

– Всем иномирным сложить оружие, – приказ Императора не обязательно должен быть громким, чтобы люди, напуганные, с огромными ошалело распахнутыми глазами, кинулись его исполнять. Только Илья медлил, прожигая взглядом Джонатана Рала, загородившего собой Илейн. Теперь пистолет был наставлен на Императора. 

Волшебник неторопливо обхватил окровавленной рукой ствол, с силой надавив, опуская оружие к земле, и иномирный, рыча от злости и бессилия, поспешно выронил пистолет. Украинец, весь побагровев, остервенело дул на руки, словно бы собственное оружие его обожгло. Вероятно, так оно и было, судя по оплавившейся ручке пистолета, теперь валявшегося на полу.

А у Илейн волосы зашевелились на затылке.

По закону Д’Харианской Империи иномирным было запрещено хранение любого оружия, не важно, холодного или огнестрельного. Наказание за нарушение не менялось вот уже десять лет: смертная казнь. 

Но это для одного человека. А для бунтовщиков? Каким будет наказание для обнищавших и униженных, озлобленных на оба мира людей? Вперёд солдат вышли бесстрастные Морд-Сит, в их руках были зажаты эйджилы.

– Магистр Рал, – не в силах унять дрожь, обречённо позвала иномирная.

Смотря прямо в горящие беснующейся магией глаза, Илейн медленно и тяжело опустилась на пол. Ткань джинсов оцарапала колени. Император даже бровью не повёл.

– Я прошу пощадить людей и… – прикусив губу, порывисто сглотнув, Илейн закончила: – И молю о снисхождении.

Он посмеялся. На лице д’харианца не отражалась ни единая эмоция, но Илейн знала, что глубоко в своей изуродованной душе Джонатан Рал посмеялся. Посмеялся над её гордостью, посмеялся над её честью. А если бы не был так взбешён выходкой иномирных, наверняка бы расхохотался в голос, когда Илейн, скрежеща зубами и проклиная самоуверенного украинца, склонила голову, прижимаясь лбом к полу. В полном молчании, принимая свой позор, она зачитала древние слова преклонения:

– Магистр Рал ведёт нас, Магистр Рал наставляет нас, Магистр Рал защищает нас. В сиянии славы твоей – наша сила. В милосердии твоём – наше спасение. В мудрости твоей – наше смирение. Вся наша жизнь – служение тебе. Вся наша жизнь принадлежит тебе.

Илейн вспомнила приём. Как стояла, склонив голову, в ожидании прощения, как д’харианские лорды и леди тихо наслаждались разыгравшимся спектаклем. И как мучительно долго молчал Джонатан Рал. Илейн тогда дерзнула, потребовала ответных извинений. Сейчас такую роскошь она себе позволить не могла.

– Ты не опустишься, чтобы просить за себя, но для людей, готовых пристрелить тебя, своего сородича, словно бешеную псину, сделаешь это, – Илейн стало страшно. Не так, как было на приёме, уж точно не так, как было в библиотеке. И даже та ужасная ночь поблёкла в сознании. Она землю под собой не чувствовала от страха. Что-то в этом голосе, в этой подчёркнуто неторопливой, но слишком отрывистой интонации заставило реальность помутнеть перед глазами. Господи, неужели ненависть Императора так сильна, что его приводит в бешенство даже традиционное посвящение, сказанное иномирным?

Отвратительный плевок прилетел к лицу сморщившейся иномирной.

– Сородич! Мы не продаёмся д’харианцам, – прошипел Илья. Глупец! Его гордость будет стоить десяткам людей жизни. Пускай он заткнётся. Пускай этот смертник заткнётся!

Чужие пальцы подозрительно мягко обхватили подбородок Илейн, резко отрывая склонённую голову от обжигающего, нагретого летним солнцем мрамора. Джонатан Рал склонился над ней, локтем упираясь в полусогнутое колено. Ей показалось, что он смеялся?

Илейн показалось.

Джонатан Рал был зол.

Девушка ужаснулась. Это было не яркое, но кратковременное бешенство или внезапно вспыхнувшая и угасшая ядовитая ярость. Это было опасно спокойное, разумное и куда более долговременное чувство – чистая злость.

Что его так разозлило? Разве не должно зрелище прилюдно унижающейся Илейн Марр, обруганной своим же народом, доставить Джонатану Ралу самое большое удовольствие? Разве он не должен быть доволен? Почему он зол?

Нет.

Нет.

Илейн закрыла глаза, с силой зажмурилась, чтобы не видеть это до одури пугавшее лицо с пронзительным взглядом, полным клокотавшей в нём магии. Свихнётся. Она точно свихнётся.

Потому что, если признает, что Джонатана Рала разозлил именно факт её гнусного унижения, ей придётся признаться и во многом другом.

В том, что она смотрела на него на том проклятом приёме, и Николь Эвери прицепилась к иномирной не случайно. В том, что вспоминала вкус губ д’харианца снова и снова, сталкиваясь с ним по делам наставника, читая тот насмешливый приказ о послаблении контроля над иномирными. Признаться, что вдыхала запах плаща, смакуя каждую нотку аромата, и голова её странно и едва уловимо кружилась, и на душе было одновременно и спокойно, и трепетно, словно впереди её ждало что-то незабываемо волшебное и светлое. Совсем не волшебное. Вовсе не светлое. 

Илейн совершенно точно ждало что-то мрачное и очень печальное, если она признается, что гоняет служанок за водой настолько часто, потому что чувствует себя грязной и поруганной не тогда, когда вспоминает, что с её телом сотворил Джонатан Рал, а когда вспоминает, как ей было хорошо, пока он это делал. 

Дурочка! Сумасшедшая, глупая, наивная дурочка!

Касалась его колючей впалой щеки, когда той ночью мужчина застонал и заметался, шепча что-то неразборчивое погибшей матери, ожившей в его снах. Ждала, когда бессвязный шёпот о том, что у сестрёнки всё в порядке, стихнет, а черты лица снова разгладятся, сбрасывая хотя бы на короткое время сна маску не проходящей боли и печать холодной жестокости. Илейн тогда с ужасом поняла, что Джонатан Рал старше её всего на пару лет, не больше. Заметила, что его каштановые волосы, почерневшие в тени ночи, оказываются, вьются крупными волнами. 

«Господи, ну что же ты со мной делаешь? Что ты со мной делаешь, Рал?!»

– Считаешь меня чудовищем, кровожадным тираном и деспотом? – прошипел волшебник, больно сдавливая подбородок Илейн двумя пальцами. Пальцы были влажными от девичьих слёз. – Посмотрите на себя! Готовы перестрелять друг друга! Готовы перерезать глотки, сгноить и разорвать на куски людей, изо всех сил пытающихся вам помочь! Думаешь, безжалостно веду своих же людей на смерть? Всех тех, кого поклялся защищать? Д’харианцы всегда были готовы отдать жизни за своего правителя. Но за таких людей, как мои родители… Волшебники, колдуньи, Морд-Сит, воины не только Д’Хары, но и Галеи, и Кельтона, и Древнего мира, и даже дикие племена – они все ждут уже десять лет, когда я разрешу им пролить ненавистную иномирную кровь, Илейн. И я говорил сейчас только о людях. Знаешь, сколько магических существ хочет отомстить за смерть Матери-Исповедницы и Искателя? Давай! Попытайся остановить меня, – продолжал он тихо, с какой-то больной, ядовитой лаской в голосе, – можешь даже убить, если очень повезёт. Вот только потом иномирным даже сам Создатель не помощник. А я, глядишь, хотя бы детей пощажу.

Мужчина поднялся, мазнув большим пальцем по подбородку девушки, смахивая её слёзы. Странный, мимолётный жест успокоения, смешанный с отвращением и разочарованием. Что-то вроде безмолвного, едва различимого последнего и грубого «Не плачь» для маленького брошенного ребёнка. 

Волшебник выпрямился, серебряный плащ размеренно колыхнулся, спускаясь с могучих плеч. Император протянул руку, с его пальцев сорвалось с два десятка молний – и под крики испуганный людей, ещё каких-то двадцать минут назад гордо произносящих слишком громкие и, как выяснилось, бесполезные речи, были стёрты с лица земли все, кто осмелился взять в руки оружие в доме Джонатана Рала.

– Стой, пожалуйста! – Илейн, сама не своя от шока, захлёбываясь в рыданиях, повисла на руке волшебника.

– Ты просила меня о милости, – каждое слово Императора, словно набат, ударяло по сознанию, тяжело оседая в голове, – и я даровал быструю смерть негодяям с оружием, а не идиотам-подпевалам. Изначально они должны были медленно умирать, глядя на эйджилы в руках Морд-Сит. Вы, – Джонатан Рал презрительно кивнул выжившим, – отделаетесь сроком в темницах, не слишком маленьким, как и написано в законах.

 Резким жестом отпуская солдат Первой когорты, волшебник развернулся, возвращаясь к своим делам, а Илейн только и видела, что серебряный плащ, режущий глаза ярким сиянием на солнце, и стянутые на затылке пряди каштановых волос.

Она хотела спросить у него, зачем, зачем, Бога ради, он всё это делает, зная, что творит с собственной душой и с её душой тоже, но понимала, что он не ответит. Джонатан Рал никогда не станет оправдываться, даже зная, что был не прав. Он никогда не откажется от своих действий. Ни будущих, ни прошлых. Да и извиняться, как выясняется, ему перед Илейн незачем и почти что не за что.