Лайонелл Торренс упорно игнорировал и низкий, подчёркнуто тихий тон Магистра, и подозрительно быстро оплывавшие свечи. Его интересовал только собственный гнев, собственное желание спалить всё вокруг, щедро подпитываемые жгучим чувством обиды.

– Ты всё правильно расслышал, Лайонелл? – Джонатан медленно поднял голову, вперившись в советника тем самым взглядом, который ясно говорил, что правитель не забыл ему инцидента восьмилетней давности и стоит только Лайонеллу сделать шаг в сторону… Стоит Лайонеллу Торренсу покалечить хоть кого-то из заключённых иномирных – и головы не сносить уже ему. Особенно, когда Магистр Рал настолько зол, что из-под его руки, покоящейся на очередном письме, потихоньку поднимается вверх тонкая струйка дыма. В который раз Джонатан его портит? Третий, пятый? Десятый?

– Никого из бунтовщиков не убивать, – процедил Торренс сквозь сцепленные зубы, багровея и сжимая кулаки, прямо до хруста в костяшках.

– И не калечить.

– И не калечить, – советник намеренно сделал красноречиво долгую паузу, смотря прямо в глаза своему правителю, чтобы и он знал: этого Лайонелл не забудет. – Магистр Рал.

Да как он смеет? Как он смеет, побрал бы его Владетель Подземного мира, оставлять этих ублюдков в живых?! Они ведь снова пришли с оружием, в их же дом эти твари пришли с оружием!! Так почему он оставляет этих монстров жить?

– Что у Эрин вышло с Тамарангом?

– Ничего, – презрительно хмыкнул советник. – Её Величество королева Рэйчел отказалась выступить против тебя и запретить добровольцам присоединиться к походу на Васстерхен, но и открыто поддержать нас отказалась, – Торренс подавил желание сплюнуть.

Во время войны с Имперским Орденом ослабленный многолетним самодурством правителей маленький Тамаранг не представлял интереса ни для Императора Джеганя, ни для Ричарда Рала. Потому, когда Имперский Орден был побеждён, а его земли присоединены к новообразовавшейся Д’Харианской Империи, Тамаранг вошёл в число тех немногих государств, что сумели остаться полностью суверенными.

Однако королева Рэйчел знала Искателя Истины и Мать-Исповедницу чуть ли не с малого детства, была воспитана близким другом покойного Искателя. И тем не менее посмела остаться в стороне. Какая трусость! Неудивительно, что Эрин Рал побежала под юбку именно к ней в попытке найти управу на своего страшного брата-тирана.

– Не хочет вбивать клин между детьми Искателя и Матери-Исповедницы, значит, – протянул Джонатан даже с некоторой долей уважения. – Плевать. Тамаранг слишком мелкий, чтобы о нём стоило беспокоиться, с Галеей и Кельтоном ему не сравниться. Когда ждать Латрейна и младшего Гонсальеса?

– Через пару дней, три дня – самое большее.

– Хорошо. Мы получили всех, кого хотели, – заметил Джонатан. Тон его был абсолютно ровный, как раз такой, чтобы Лайонелл чётко понял: волшебник зол. Зол сильно и, похоже, достаточно долго. Но нет, причиной были не иномирные. Об иномирных, спокойно сидящих в темницах вместо того, чтобы вопить в руках вышколенных Морд-Сит, Джонатан Рал говорил спокойно и даже скучающе. Скучающе! – Посмотрим, как Латрейн будет выкручиваться. 

– Джонатан, я настаи…

– Я сказал: оставить в живых! – рявкнул волшебник, громыхнув по столу. 

– Хорошо, – Лайонелл шипел, не веря своим ушам. Сегодня ему придётся лично удерживать Морд-Сит, чтобы те не вставляли ублюдкам эйджилы в уши. А самому-то хочется…! – Я кое-что слышал, Джонатан, – глядя прямо в глаза правителя, ясно говорящие, что тон советника его не устраивает, Лайонелл упорно игнорировал недовольство Магистра. Он должен знать, следует принимать меры или нет. Он до последнего отказывался верить благородной подстилке Джонатана. Но вдруг завистливая герцогиня всё же права? – Говорят, ты пощадил этих иномирных по просьбе Марр.

Марр, Марр, Марр!

Джонатан со свистом втянул в себя воздух. Кулак Джонатан сжал так сильно, что перо в его руке с треском переломилось.

Илейн. Марр.

Та самая маленькая идиотка, на гордость которой, как оказалось, может претендовать любой обездоленный дикарь. Джонатан работал весь день, забивая голову делами Дворца, страны и готовящегося нападения, намеренно отказался от еды, потому что знал, что стоит ему отвлечься, он снова увидит это. Увидит кольца янтарных волос, рассыпавшихся по кроваво-красному полу, услышит слова традиционного посвящения, оскверняемого постыдной мольбой в попытке торговаться собственным достоинством.

– Илейн Марр – просто наивная дурочка, – прорычал волшебник. – Не трать моё время на сплетни служанок, Лайонелл.

Ему совершенно не понравился взгляд Торренса. В бледных и холодных, словно зимний лёд, глазах бесновался огонь чистой ненависти и жажды убийства, и Джонатан не был готов поставить на то, что это была обычная жажда крови иномирных, терзавшая его советника долгие годы. Теперь он не только хотел, но и мог направить свою месть на кого-то куда более конкретного и доступного. Приставить к Марр охрану? Кого-то из своих телохранителей? 

Джонатан сжал кулак сильнее, впиваясь ногтями в кожу.

Хватит нести чушь! Хватит думать о том, что с ней будет, хватит злиться из-за её унижения. Хватит! Единственная причина, по которой стоит беспокоиться за сохранность жалкой жизни этой девицы – после скандала со смертью Бэзила Шепарда от гибели ещё и его помощницы будет просто невозможно отмыться. А лишнего повода для нападения Республике давать не стоит: пускай думают, что Джонатан намерен ждать ещё. Пускай Гонсальес продолжает свою кампанию по получению трона. А на сохранность чьей-то рыжей макушки Джонатану плевать. Совершенно.

– Ты сейчас без фаворитки, – заметил Торренс.

Да. Без фаворитки. О том, что Николь Эвери скинули с пьедестала, судачил весь Народный Дворец вот уже неделю.

 Она пришла к нему сразу после Марр, с идеально уложенными волосами, в до смешного лёгком платье: дело шло к осени, и как раз таки тот день летним назвать было весьма сложно. Впрочем, заявилась любовница без приглашения, когда Джонатан не нуждался в её услугах, и никакая полупрозрачная ткань этого не изменит.

Не изменит этого и привычная и уже надоевшая попытка размять его затёкшие плечи, отстранённые поцелуи в шею и жалкие попытки распалить былое желание. Джонатана посетила ехидная мысль, что Николь обычно старается больше, а ведь сейчас она действительно боится за своё положение, иначе бы так не унижалась. О чём она сейчас думает? Об ускользавшей сквозь пальцы власти? О перспективе потерять свой статус? Сомнительный статус, если посмотреть с определённого угла.

А Николь думала только о том, что какая-то иномирная сучка вышла из кабинета её любовника с её шкатулкой в руках. Думала об этом и впивалась в плечи Магистра, сдавливая мышцы всё сильнее, но Джонатан даже ни разу не зашипел. Он наслаждался спектаклем.

Эта вещица приглянулась Николь сразу, и Джонатан об этом прекрасно знал. Видит Создатель, он и так нечасто позволял ей присоединиться к нему в императорских покоях! Для Николь, до начала отношений с Джонатаном ни разу не ступавшей по ковру толщиной меньше, чем в дюйм, и не видевшей кровати, не способной вместить хотя бы троих, ночи в простой пристройке к кабинету были пыткой. И даже Джонатан, более чем умелый в делах, касающихся женщин (конечно, когда ему того хотелось), не мог поменять брезгливое отношение герцогини.

Если кабинет Джонатан путал с покоями, то покои у него служили в качестве сокровищницы. На постаментах, полках, у стен, на стенах стояли, лежали, висели многочисленные кубки и украшения, картины и гобелены, статуэтки и статуи. Николь слышала о тяге Магистра скупать предметы искусства. Его не волновала ни цена, ни известность мастера. Говорили, что в его коллекции можно было найти работы даже иномирных ювелиров, художников и модельеров.

Когда Николь спросила, Джонатан сказал, что не помнит, кто изготовил шкатулку.

Драгоценные камни прелестной вещицы ярко сверкали, почти светились в пламени свечей, бросая разноцветные блики на золотую отделку. Герцогиня искренне не понимала, почему такая красота стоит рядом с откровенно блёклой статуэткой, и поджимала губы каждый раз, смотря на фигурку из дешёвого дерева, незаслуженно поставленной выше произведения ювелирного искусства.

Статуэтка изображала женщину, сжавшую руки в кулаки и гордо вскинувшую подбородок, будто бросая всему миру вызов. Фи, какой пошлый жест! Николь никогда не понимала женщин, стремившихся изменить законы этого мира, написанные мужчинами для мужчин. Зачем? Можно просто управлять этими, по своей сути, животными, всего лишь улыбкой и вовремя опущенными глазами получив доступ к их главной слабости – простому и дешёвому (относительно, конечно же) обладанию женщиной. 

Вот только теперь Джонатан Рал покупает расположение вовсе не герцогини.

Ногти Николь впились в чужую плоть. С силой стискивая крепкие мышцы, она зашипела, не в силах больше держать взаперти досаду, злость и… панику.

Джонатан расхохотался. Громкий, заливистый, полный удовольствия на грани безумия смех.

– Достаточно, леди Эвери.

Он правда пытался. Пытался закрыть глаза на самовольное появление любовницы и расслабиться под властью её рук, пытался уловить никак не пробуждавшееся желание, чувствуя влажные губы на своей шее. Вот только слышал он шёпот вовсе не фаворитки, и сознание предательски подкидывало не её образ. Почему-то Джонатану казалось, что теперь на его шее, прямо под ухом, должны остаться следы насыщенно-розовой помады, что целуют его те же самые губы, что всего десять минут назад шипели ему прямо в лицо громкие и весьма смелые обещания. Те же самые губы, что так ни разу и не прошептали его имя в ту ночь.

О, он не врал, когда говорил, что не гордится своим поступком. Вот только никакие извинения не изменят того факта, что Джонатан с наслаждением надругался над честью Илейн Марр. Так какой смысл оскорблять её снова попыткой оправдаться? Илейн Марр имеет право на свою злость и ненависть.

Джонатан не думал, когда отсылал девушке ту шкатулку. Он просто устал смотреть на все эти вещи, созданные гениями и хранившие частички их душ, одиноко стоящие взаперти. Время, когда Джонатан умел восхищаться и наслаждаться красотой, давно прошло, теперь гениальность получала от него лишь сухой кивок признания и, реже, – скупое желание обладать, не приносившее радости. Но с Илейн Марр всё было в порядке: она улыбалась, когда видела радугу, оживлявшую мёртвые земли равнины Азрита после проливного дождя, её глаза загорались при виде гигантских раскидистых деревьев, росших прямо в коридорах Народного Дворца. И смех иномирной был чистым и звонким, неосквернённым горечью боли и жестокости. Джонатан был уверен, что душе Илейн Марр хватит сил, чтобы оценить красоту подарка по достоинству. По крайней мере, это было справедливо по отношению к людям, вложившим в них частичку своего мира. 

Проснувшись тем утром, Джонатан не разозлился, не найдя рядом хрупкое тело, и не вознамерился догнать беглянку, чтобы приковать её здесь же, у кровати, нет. Джонатан… Джонатану было тоскливо. Это был не гнев и не злость, даже не боль. Это была самая настоящая тягучая тоска даже не столько по семье или простому человеческому теплу. Джонатан тосковал по самому себе.

Он никогда не был окружён толпами друзей. Подготавливаемый матерью к ответственности правления с самого детства Джонатан не находил интереса в развлечениях сверстников, уже тогда любивших пообсуждать промахи слуг, похвастаться новой дорогой безделушкой или померяться знатностью и богатством их семей. Маленький Джонатан предпочитал проводить своё время в библиотеке или с семьёй.

Однажды отец взял его с собой в леса Вестландии, в те места, где он вырос. Искатель давно мечтал показать сыну красоты местных искрящихся на солнце водопадов в высоких горах и гигантских приют-сосен, качающих зелёными ветками-лапищами.

Там Джонатану было спокойно. Зарывшись пальцами в мягкую сочную траву, ощущая тепло нагретой на солнце земли кончиками пальцев, юный Джонатан наблюдал, как в глазах родителя, серых, таких же, как и у него, играют солнечные лучи. В этих глазах горел огонь самой жизни, настолько яркий, что казалось, будто это не они сверкают в лучах полуденного светила, а светило сияет ярче, питаемое пламенем, бушующим в глазах Искателя.

Ни у одного человека Джонатан больше не встречал этого взгляда. Ричард Рал восхищался каждым мгновением жизни, восхвалял человеческую способность мыслить и творить и видел величайшую магию в простой способности к рождению ребёнка.

Родители научили Джонатана видеть, слышать, чувствовать этот удивительный мир, в котором человеку было дано творить, любить и испытывать счастье. Это был мир, в котором Искатель научил сына сражаться, чтобы защитить то, что он любит, мир, в котором мать научила Джонатана управлять, чтобы защищать то, что любят другие. Это было место, где Мать-Исповедница пела своим детям колыбельные и учила говорить на языках множества народов и существ, живущих в огромной Империи, а Искатель учил их строить дом, улыбаясь каждому новому успеху детей и искренне благодаря их за помощь. 

Это было место, время, когда Джонатан был счастлив.

Сидя на пустой измятой постели, омытый издевательски яркими тёплыми лучами, Император, вцепившись в волосы, взвыл. Тоска, это ужасное чувство, разъедала душу. Он тосковал по ярким краскам, по поражающим воображение звукам, он тосковал по покою и радости. Джонатан жаждал вновь испытать всё то, что могла испытывать она и чего был лишён он, проигравший боли и жажде мести и заплативший за поражение целым миром.

То, что Джонатан видел в глазах иномирной сегодня, когда она шипела на него, словно дикая кошка, было едва-едва уловимо, но схоже с тем, что Джонатан видел в зеркале. Что-то, что в этих тёплых глазах Джонатан видеть не желал. Что-то, что сжирало их свет.

Добрые духи, простите!

Он осторожно коснулся губами тёплой кожи, прикрыв глаза в сожалении, и лишь сдавленный вскрик искреннего изумления вернул сознание Магистра на место. Джонатан с отвращением отбросил эту руку, едва понял, что её пальцы слишком длинные, ладонь – тонкая, а кожа – неестественно мягкая на ощупь, щедро намазанная слоем дорогого крема. 

За два года выполнения любой прихоти Джонатана Николь ни разу не видела от него заботы. Ласку, приносящую наслаждение – да. Подарки, сдобренные чувством триумфа от дорогой покупки – да. Снисходительно обращённое внимание, одобрительный взгляд, полный желания, осторожное прикосновение, тем не менее, не скрывающего жажды обладать – всем этим Николь Эвери владела целых два года. Но тепло и забота так и остались для высокородной фаворитки недоступными.

– Что ты собираешься…

– Больше вам не придётся проводить ночи здесь, леди Эвери, – её любовник, уже бывший и, похоже, уже не её, даже не поднял глаз, предпочитая благородной леди какие-то бумажки. – Можете быть свободны.

– Это..!

– Я даю тебе возможность уйти с достоинством герцогини, не устраивая дешёвых сцен. Воспользуйся ею.

И Николь подчинилась, забрала эту последнюю милость, последнюю подачку от мужчины, с которым делила постель два года. Все знали, что если Джонатан Рал охладел к любовнице, то никакие мольбы, угрозы и торги не помогут. Он никогда не имел привычки возвращаться к использованным вещам.

– Доброй ночи, Магистр Рал.

Он даже не ответил.

Джонатан всё также в упор смотрел на советника, вглядываясь в бледную голубизну безжалостных глаз, оценивая степень угрозы. Он кинул обломки пера на дымившуюся под его рукой бумагу, медленно растягивая губы в сухой подчёркнуто вежливой улыбке.

– Ты так беспокоишься, Лайонелл, неужели хочешь предложить свои услуги? Извини, я не заинтересован.

– Не смешно, Джонатан, – прорычал советник, медленно покрываясь пятнами. Хотя, даже так лицо Торренса выглядело слишком бледным, словно у мертвеца.

– Мне тоже.

«Не лезь, куда не просят», – вот, что советник читал в глазах правителя, вот, что за предупреждение Джонатан дал Лайонеллу.

Вот, что за мысль следует втолковать Марр, которую следовало схватить за волосы и рывком поднять с колен, едва её лоб коснулся пола.

Лайонелл поклонился, слишком медленно, не слишком низко, и молча вышел за дверь. В голове его была лишь одна мысль: о том, что императорская подстилка говорила, будто не досчиталась в шкафу Джонатана одного плаща. И у советника были вполне конкретные мысли, куда он мог деться.

– Арн! – крикнул Джонатан всегда готовому исполнить любой приказ телохранителю. – Что мисс Марр успела узнать об убийстве Бэзила Шепарда?

Мощный кулак бухнул в широкую грудь, когда светловолосый детина поклонился своему Магистру.

– Ничего, Магистр Рал. Слугам, проходившим по той лестнице примерно во время инцидента, было приказано молчать о внешности возможного преступника. Учёный также принял деньги.

– Описания слуг совпадают с человеком, что ты видел, следя за мисс Марр в ту ночь?

– Да, Магистр Рал, – снова склонил голову д’харианец. – Простите. Я должен был схватить его там же.

– Тебе было приказано охранять иномирную, Арн, не гоняться за мимо проходящими личностями. Ты не мог знать.

– Спасибо, Магистр Рал.

– Усиль охрану коридоров возле иномирной, ещё раз проверь её служанок. И поручи Бердине слежку за советником Торренсом, скажи ей, чтобы зашла ко мне, потому что без соответствующей магии приказ она не выполнит.

– Да, Магистр Рал, – стукнув в грудь кулаком, мужчина вышел за дверь.

Ценность личных телохранителей Магистра во все времена была в том, что они выполняли любой приказ без вопросов, если его отдавал правитель их страны.