Илейн проигнорировала глумливый взгляд обманчиво ясных голубых глаз и выпила вино. Весь бокал за один раз. Залпом.

Плевать, что там о ней подумают – Илейн останется стоять с прямой спиной и высоко поднятой головой. Даже если позвоночник готов вот-вот с треском переломиться. 

Высоко поднятая голова и выпрямленные плечи – единственное, что у Илейн осталось. Когда сородичи, не решавшиеся даже пикнуть после неудавшегося мятежа, мысленно осыпали её проклятиями, – о, как громко они звучали, отражённые в десятках пар глаз! – когда раз за разом на заседаниях Совета Империи она получала отказ в возбуждении дела об убийстве, всё, что оставалось Илейн – держать спину ровно.

Она молча терпела всё. Идя той ночью в кабинет Джонатана Рала с извинениями, Илейн знала, кем её будет считать её же народ. Становясь на колени перед чужим Императором, в отчаянии зачитывая традиционные слова чужой страны, она знала, как на неё потом посмотрят её же люди. Она не знала, что будет настолько тяжело.

Когда Бэзил пришёл, чтобы сообщить о поездке, Илейн сразу же отказалась. Ехать в такой дальний путь в чужую кровожадную страну было страшно. Ещё тогда, в кабинете наставника на любимом тёмном, почему-то всегда уютном и мягком диване, Илейн накрыла волна иррационального холода, разливавшегося по венам с каждым новым ударом сердца. Теперь, оглядываясь назад, Илейн понимала: она уже тогда не была уверена, что вернётся. Единственное, она никак не предполагала, что и Бэзил вернётся в домой в заколоченном гробу. Девушка согласилась, когда наставник сказал, что единственная её замена – Антонио Гонсальес, мальчик-кукла, марионетка Латрейна. Допускать его ко двору Магистра, где Латрейн с его помощью запросто спровоцирует полномасштабный конфликт, было просто нельзя. И цена не имела значения. 

Теперь, когда шансы на отсрочку войны канули в Лету вместе с жизнью Бэзила, не имело значения, кто зажжёт фитиль этой бомбы: таймер запущен. Илейн почти слышала едва различимое нервирующее тиканье. Оно собиралось на бликах мечей приглашённых на торжество военных, на зловещем блеске цепочек эйджилов Морд-Сит, в глазах волшебников, сияющих магией.

Ночь уже давно вступила в свои права, не давая житья даже звёздам, и эта непроглядная тьма затянутого тучами ночного неба заставляла Илейн вздрагивать от озноба. 

В Д’Харе были красивые звёзды. Здесь не было уличных фонарей, окрашивающих небо в грязный коричневый цвет, далёкие гигантские светила не боролись за каждую частицу собственного света. Бриллиантовая россыпь свободно переливалась на кобальтовом полотне. Но эта ночь была чёрной, как сердце дьявола, идеально подходящая атмосфере праздничного зала. Выполненный полностью в чёрном мраморе, его мрачную роскошь добавляли мрачные блики золотых прожилок, драпировок и отделки. Илейн, стоя вся одетая в золото, чувствовала себя декорацией на торжестве Джонатана Рала. Даже тот факт, что с его плеч свисал серебряный плащ будто придавал ей статус дорогой игрушки. 

– Потрясающе тонкая работа, – кто-то подумал бы, что иномирный напротив лишь ведёт светскую беседу. В конце концов, что плохого в простом вежливом комплименте платью девушки? Вот только Илейн не верила ему ни на грамм. – Я бы даже сказал: эксклюзивная.

Медленно поставив бокал на стол, не сводя с мужчины глаз, Илейн тихо и чётко проговорила, втихую надеясь, что один конкретный волшебник её слушает:

– Это трофей, – краем глаза иномирная скосилась на Императора. Ни один мускул не дрогнул на вежливо-безучастном лице. Не слышал? Или игнорирует? Эти дурацкие игры! Привёл любовницу, бывшую – об их разрыве весь дворец говорит уже почти две недели – всюду водит её под ручку, одетую в платье настолько яркого жёлтого оттенка, что это резало глаза. На фоне Илейн Николь Эвери казалась неудачной копией. Иномирная заскрежетала зубами, злоба разливалась по нутру вместе с вязким теплом алкоголя. Магистр даже не обмолвился о вырезе платья герцогини, настолько низком, что ткань едва прикрывала соски. Либо это было примером потрясающего лицемерия, либо тотального безразличия к особе леди Эвери. Если второе, то зачем мужчине приводить на торжество фаворитку, на которую ему совершенно наплевать? Если только…

Если только это не очередной спектакль.

Позёр! Чёртов позёр, красующийся дешёвым трюком! Если Джонатан Рал думает, что этот фарс заденет самолюбие Илейн, то он очень сильно просчитался. Если он думает, что подчёркнутая холодность заставит Илейн отступить, забиться в угол с поджатым хвостом и позорным скулёжем, то Джонатан Рал не дождётся!

Иномирная перевела взгляд на Президентского сына. Он был похож на потерявшегося щенка, забытого хозяином и теперь не знающего, как ему быть в окружении всех этих голодных львов. Это он просто ещё не прочувствовал на своей шкуре всю мощь здешнего дракона, хозяина клетки. Её клетки.

Илейн всего каких-то двадцать минут назад едва успела ухватить сынка президента за локоть, накрепко вцепившись в рукав настолько кричаще дорогого, что это было даже вульгарно, пиджака. Не смея поднять глаз, Антонио Гонсальес уже подгибал колени, чтобы поползать в ногах Д’Харианского Магистра. Сдался сразу, без боя. Слабак! Жалкий слабак и трус! А Джонатан Рал даже не смотрел на него. Он презирал мальчишку настолько, что даже не тратил силы на простой взгляд. Но на Илейн он посмотрел. Посмотрел молча и долго, с леденящим душу холодом.

– Вам ещё рано ставить на колени правительство Республики, Магистр Рал.

Повиснувшая на его руке Николь Эвери едко усмехнулась, услышав ответ: 

– Прошу прощения, мисс Марр. Действительно, следовало предоставить вам постоять на коленях за виновного. В конце концов, порядочный мужчина должен помнить об удовольствии женщины.

Илейн же хотела с размаху залепить волшебнику пощёчину. Потому что как он смеет сказать ей вот это прямо в лицо?! И как безразлично это сказал! Глаза мужчины не потемнели от гнева, вокруг не затрещали молнии. Его тон был настолько холоден, словно Илейн для него стояла лишь немногим выше Президентского сына.

Ответив Магистру прямым тяжёлым взглядом прямо в глаза, иномирная молча развернулась, чтобы оттащить Гонсальеса от центра зала за локоть, словно котёнка – за шкирку. Добравшись до стола, Илейн тут же схватилась за бокал.

Голубые глаза всё ещё неотрывно следили за каждым движением иномирной. И Илейн не была уверена, что две минуты назад Сайлос Латрейн стоял настолько близко. 

– Мистер Латрейн, – вздохнула девушка, – вы хотите обсудить что-то конкретное? Если нет, то я прошу вас оставить меня одну.

Он расхохотался. Обманчиво мягко, в этом иномирном вообще всё было обманчиво: яркая идеальная улыбка, лучистые глаза, непринуждённая поза. Илейн нутром чувствовала, прямо зудящими рёбрами, что к Латрейну следует относиться, как к кобре, не меньше: одно-единственное опрометчивое движение может закончиться смертельным укусом. 

– Вас никто не оставит одну, Илейн. Не после бури, что вы, покойный кандидат и тот журналист, мистер Ю, подняли, – военный лучезарно улыбнулся, подавая чуть загорелую руку девушке, помрачневшей ещё больше. – Но давайте совместим приятное с полезным: обсудим всё в танце. 

Илейн, вкладывая руку в чужую ладонь вовсе не изящным жестом, напротив – демонстрирующим весь размер сделанного одолжения, одарила Латрейна мрачным взглядом:

– У вас есть один танец, чтобы обсудить всё сразу, после вы оставляете меня в покое.

– Договорились.

Ей не нравились его пальцы. Слишком холодные, слишком небрежные, словно у жестов мужчины нет цели. Либо она тщательно скрыта. Она нет-нет, а сравнивала ощущения от рук иномирного на своей спине, то, как он прижимал её тело к своему, и такие же жесты Джонатана Рала. У него были тёплые руки, крепко удерживавшие её тогда. Илейн больше боялась, что волшебник её не отпустит, вообще никогда. С Латрейном её же не покидало ощущение, что он вот-вот разомкнёт объятия и безжалостно уронит прямо в пропасть.

– Что вам нужно, мистер Латрейн? – спросила Илейн. – Если вам нужна информация, то у меня её нет.

Информация. Ей определённо требовался ещё бокал.

Илейн обошла всех – всех! – слуг, которые могли проходить по лестнице в тот день, и каждого стражника. Кто-то поворачивался спиной, полностью игнорируя девушку, кто-то в раздражении кривил губы, кто-то имел совесть язвительно усмехнуться. Все молчали. Все делали вид, что ничего не видели.

Значит ли это, что эти же люди и в ту ночь могли делать вид, что ничего не увидели? Лежало ли тело Бэзила изломанной грудой костей, пока люди проходили мимо, безжалостно закрывая глаза на уходившую из ещё дышащего человека жизнь?

Она так много надежд возлагала на адрес учёного, украдкой прочтённый на записке на утро после смерти наставника. Илейн увидела её на столе Магистра, позабытую поверх вороха бумаг. Это точно был почерк посла.

Но на третьем ярусе северного крыла учёный больше не жил. На поиски этого человека Илейн потратила две недели. И ещё одну караулила его под дверью нового, куда более презентабельного жилья. А потом получила прозрачный намёк, что за молчание ему платят куда больше, чем в состоянии предложить пленница Магистра. Это был такой скользкий взгляд, когда иномирный с презрительным удовольствием прошипел: «Я бы всё равно не взял деньги из рук прогнувшейся под д’харианцами сучки!».

Но что он, чёрт возьми, знает?! 

Кто хоть что-нибудь знает?

Илейн ненавидела это чувство, оставляющее пустоту внутри и сваливающее мысли в бесформенную кучу. Беспомощность. Беспомощность ягнёнка, способного только жалобно блеять перед разверзнувшимися пастями голодных львов. Вот только это было не всё. В этой клетке водился зверь похуже, куда ужаснее. Огнедышащий дракон. Одной тени монстра было достаточно, чтобы львы поджали хвосты.

Вечер в честь прибытия иномирных гостей отличался от годовщины правления Джонатана Рала. Это был вовсе не фальшивый праздник, а открытая демонстрация силы: начальника Службы Безопасности и сына Президента встречала не разодетая в шелка знать, а генералы, волшебники и Морд-Сит.      

 – Вы ведь хотите найти убийцу Бэзила, мисс Марр? – ослепительная улыбка Сайлоса Латрейна должна была превратить мысли Илейн в желе, но от её идеальной непринуждённости тянуло только блевать. Латрейну никогда не нравилась эта её черта – категорический отказ читать между строк и вежливо (и тупо) закрывать глаза на чужое притворство. На Илейн никогда не действовали ни идеально сидящая форма, ни безупречная улыбка.

– Сомневаюсь, что вы этого хотите, мистер Латрейн.

– Я, скорее, не обращаю на такие мелочи внимание. Но в сделках всегда так: следует что-то отдать, чтобы получить взамен.

– Какая выгодная сделка, мистер Латрейн, – хмыкнула девушка. – Легко отдавать то, на что тебе наплевать.

Алкоголь в крови давал о себе знать: свет сфер приобретал особенную яркость и в то же время размытость, музыка – громкую торжественность. Рука на её талии ощущалась всё отчётливее. Мысли медленно превращались в мягкую вату, и лишь одна чётко звенела в отдаляющейся от реальности голове: «Кто это был?».

Илейн смотрела в яркие голубые глаза, завлекающие живостью и теплом летнего неба. И сравнивала их со спокойными, ничего не обещающими и предельно честными серыми, отталкивающими мрачностью грозовых туч.

Это был не Джонатан Рал. Бэзил сделал ему слишком большое одолжение и, вероятно, мог сделать ещё. Однако именно Магистр покрывает убийцу. Он знает ответ? Какой ему резон протягивать руку помощи иномирному? Однако, если обвинения этого человека не помешают планам Джонатана по началу полномасштабной войны…

Ладонь на спине Илейн сместилась чуть ниже, едва-едва не доходя до недопустимой зоны. Давление на её тело возросло, и иномирная была ещё сильнее вжата в мужское тело.

Терпи. Стисни зубы и терпи.

Илейн могла бы много высказать зарвавшемуся ловеласу, впиться в эту ладонь ногтями до крови, но… Информация, проклятущая информация. Это не правда, что она стала решающим ресурсом после третьей волны научно-технической революции. Даже здесь, в мире, близком к средневековью, ею не разбрасывались. В голове, перед глазами, выжженные на закрытых веках, горели буквы вопроса: «Кто. Это. Был?».

– Вы знаете, кто убил мистера Шепарда.      

Мужчина улыбнулся, кровожадно, так очевидно упиваясь собственной властью.

– Знаю. Но благотворительностью я не занимаюсь, мисс Марр.      

– Почему я должна сотрудничать с вами? Вы всего лишь очередной тиран, которому следует встать в очередь за своим кусочком Республики.       

Военный хохотнул, слишком громко, запрокинув голову. Звук резанул по ушам.       

– Смею заметить, что я в этой очереди первый. Если вы колеблетесь в выборе стороны, мисс, то в отличие от Джонатана Рала я оставлю наших людей в покое ровно до тех пор, пока они будут подчиняться законам.       

Чьим, собственно, законам? А самое главное: для кого они будут написаны?

Да, они оба, Джонатан Рал и Сайлос Латрейн, были при власти. Вот только Магистр (придётся отдать ему должное) никогда не упивался ею в отношении собственных людей, в его глазах не было этого сумасшедшего огонька необузданного желания подчинять. Кого Император считал недостойными свободной разумной жизни, он убивал. Много ли чести в порабощении тех, кого и так считаешь слабыми и безвольными существами?       

– Как вам нравится сегодняшнее представление, мисс Марр? – почти шептал иномирный, склонившись к самому её уху. Отвратительно. – Я даже удивился, сколько у юного Магистра последователей: перебросился парой слов с кельтонским генералом Болдуином, говорят, он подчинялся одной лишь Матери-Исповеднице; обменялся рукопожатиями с галеанским военачальником Брэдли Райаном. Этого Кэлен Амнелл учила воевать, когда тот был ещё зелёным новобранцем. Говорят, во главе с ней пять тысяч неопытных юнцов истребили пятидесятитысячную д’харианскую армию. Правда, выжили только пять сотен. Генерал Зиммер, чистокровный д’харианец и нынешний главнокомандующий армией Империи, вообще во время Имперской войны руководил специальным отрядом, и его ребята славились привычкой отрезать уши убитым противникам, высушивать их и носить на верёвке в качестве ожерелья.       

О. А господин начальник Службы Безопасности играет грязно.

Да, и Джонатан Рал, и Сайлос Латрейн добивались своей цели с неумолимостью и безжалостностью урагана. Вот только молодой Император на своих союзников не давил и не запугивал их, намеренно очерняя их врагов. Даже во время мятежа волшебник лишь наказал нарушивших закон, дьявол бы его побрал! Он не вспоминал кровавое прошлое, не расписывал в красках, какие ужасы с иномирными могут сотворить солдаты и Морд-Сит. Молча сделал, что считал нужным. Такой, как Джонатан Рал, не нуждался в страхе и не терпел пресмыкательства.      

– Делайте выбор, мисс Марр, – танец окончился, и тот участок кожи, на которой всё ещё покоились чужие пальцы, всё сильнее покрывался испариной. Было до противного жарко и… стыдно. За что, Илейн предпочитала не задумываться.     

Пока прямо перед ней Джонатан Рал не запечатлел на губах Николь Эвери поцелуй. Долгий, страстный, пошлый. Она была так близко к мужчине, что её груди, явно выглядевшие больше в этом платье, были вжаты в чужое тело. Вот тогда иномирной пришлось задумываться о смысле слова «стыд», а также слова «глупость».

Позволяя Илейн Марр, вдруг вспыхнувшей и зарычавшей в бессилии, выпутаться из его объятий, Сайлос Латрейн подошёл ко вновь наполненному бокалу ученицы Бэзила Шепарда. Пригубив напиток прямо из него, иномирный исподлобья глянул на Императора.       

О, он смотрел. Он смотрел весь вечер. Что ему больше понравилось? Как Сайлос приблизился к этой маленькой девчонке, слишком близко, чтобы это осталось незамеченным? Как улыбался ей лучшей из своих улыбок? Латрейн был на все сто процентов уверен, что уж этой способностью Джонатан Рал был обделён. Может, Императору больше пришлась по душе ладонь Сайлоса, едва-едва не дошедшая до упругих ягодиц?       

Пускай смотрит. Пускай смотрит и знает, что теперь и ему, Сайлосу, есть, на что надавить. 

***

– Спальня мистера Латрейна несколькими ярусами ниже, мисс Марр.       

Илейн расхохоталась. Оперевшись рукой о дверной косяк, слишком откровенно выставив бедро, она расхохоталась, глядя в лицо Джонатану Ралу. Оказалось, что в её покоях было припасено шампанское. Так удачно!       

А ему шло. Правда, девушка была уже в том состоянии, когда не могла понять, что именно мужчине шло. Роскошь покоев? Она впервые наносила ему визит именно в покои. Телохранитель так беспокоился, та-ак беспокоился, что Илейн испортит что-то из коллекции его Магистра! Даже старался чуть придерживать её рукой, едва-едва касаясь. Как мило. Может, волшебнику шла ревность? Да, в этом тоне определённо слышалась ревность. И это было до противного смешно.

Джонатан читал. Лёжа в кровати, в одних штанах. Волосы распущены. Ей нравились его волосы. Мягкие, густые. Она хотела их потрогать, запустить в них пальцы, вдохнуть запах. Заправить за уши… И с силой потянуть, до боли.

– Неужели ты ревнуешь? – голос её был томным, даже слащавым. И лишь хорошенько вслушиваясь, можно уловить едва различимые нотки яда. – Но ты же сам отдал меня ему сегодня. Без бо-я.       

Он не сводил с неё взгляда. Серьёзного, жёсткого, осуждающего, испортившего разом всё веселье. И от него было так больно! И ещё больнее было оттого, что он может ей сделать больно в принципе. 

– Идите спать, мисс Марр.       

Она расхохоталась. Снова.

Для Джонатана появление Илейн Марр – Илейн Марр! – в таком состоянии стало большим и неприятным сюрпризом. Брент, несчастный, не знал, куда смотреть, когда сообщал своему Магистру новость о пьяной иномирной, заявившейся к нему на порог. 

И даже так, с растрепавшимися волосами, с осыпавшейся косметикой в уголках глаз она выглядела красиво. Нет, даже не так. Из-за пушащихся пышных кудрей, небрежной дымки, делавшей её лицо похожим на кукольное, Илейн Марр была до боли красива. Джонатан зажимал в кулаке покрывало, но признавал это. Он смотрел, как золотая ткань очерчивает изгибы груди, мягко обнимая талию и спускаясь с развратно выставленного бедра и вспоминал прошедший вечер. Она была права. Джонатан ходил и думал, думал, думал о том, почему это платье сегодня на ней. Он всё ещё злился за её выходку, всё время подчёркнуто уделяя внимание именно Николь каждый раз, когда проходил мимо Илейн Марр. Так по-детски! Но она только ровнее держала спину. Гордая и недосягаемая, словно древняя богиня, требующая на свой алтарь непомерно огромную жертву. Джонатану казалось, что даже серебро его плаща свидетельствует о его более низком положении по отношению к этой женщине.

А теперь она стояла, опираясь о дверной косяк, такая земная, растерявшая ту тонну боли, которой он одарил её. Джонатану хотелось протянуть руки, грубо схватить за плечи и трясти её хрупкое тело, крича, что она не имеет права так с собой обращаться. И одновременно ему хотелось оставить Илейн Марр прикованной к земле. Осознание, что для этого придётся использовать отравляющее мозг пойло, приносило с собой горькое отвращение.

Она облизнула пересохшие губы, щёки сияли лихорадочным румянцем опьянения. И Джонатан сам пьянел, глядя на иномирную.

Он буквально вскочил с постели, словно умалишённый, налетел на девушку, вжимая в закрытые двери спальни. В жадном поцелуе смаковал оставшиеся на мягких губах сладковато-терпкие нотки алкоголя. 

И Илейн не сопротивлялась. Благой Создатель, она выпила настолько много, что даже не сопротивлялась! 

Что же ты творишь?

Не сопротивлялась, когда платье блеснувшим в огнях свечей водопадом упала под ноги, когда бельё оказалось там же. Джонатан не рассматривал девушку той ночью – просто брал, что хотел, в животном бессознательном угаре. Но сейчас руки тянулись к линии тонкой шее и ключиц, к округлостям пышной груди с затвердевшими сосками, такими бледными, что выделялись лишь формой; под ладонями он чувствовал тепло и мягкость женских бёдер, шёлк нежной кожи на кончиках пальцев. Он закусил губу, с силой втянув воздух сквозь зубы, когда лёгкая боль укуса разлилась по венам шеи и горячий шероховатый язык зализал место, словно играясь.

Илейн ощущала себя бабочкой, прилетевший на иллюзорный свет, но опалившая крылья о жаркий огонь. Близость сильного тела раскаляла воздух вокруг неё, плавила мысли, давно превратившиеся в бесформенное марево. Она цеплялась за широкие плечи, на цыпочках приподнимаясь навстречу горячим губам, льнула к обжигающей гладкой коже, под которой бугрились напряжённые мышцы. Где-то далеко в тумане, задушенные толщей непроходимой стены, выстроенной отключившимся сознанием, тревожно звенели колокольчики, разливая колючее желание сжать кулак на тёмных волосах сильнее, впиться в чужие губы сильнее – всё, чтобы избавиться от этого противного звона. Она нуждалась в этом, нуждалась отчаянно, так, что хотелось выть: в простой радости наслаждения, чувства необходимости кому-то.

Покрывая поцелуями линии сильного тела, Илейн медленно опустилась на колени.

Легонько царапнув вниз по позвоночнику, она плавно прошлась по кромке ремня к пряжке. Девушка с жалобным звоном металла резким движением спустила штаны. Легонько сжав напряжённое естество, удовлетворённо улыбнулась, едва заметив, как всегда такое холодное лицо исказилось в беспомощности удовольствия. Ведя ладошкой по крепкой ноге, от острого колена и до самого бедра, Илейн обхватила вставший член, сжав у основания. До головки и обратно – всего одно движение, чтобы заставить Императора зажмуриться и шумно выдохнуть.

Илейн никогда не ласкала мужчину подобным образом. Это было… интересно. Интересно смотреть, как это всегда до ужаса безэмоциональное лицо теряет маску, стоит ей лизнуть кончиком языка уздечку, как аккуратные брови изгибаются совсем не в насмешке, а в удивлении накрывшего удовольствия, когда Илейн ласкает мошонку. 

Удовольствие обезоруживает, правда, Джонатан?

Джонатан сжал в кулаке янтарные кудри, вцепившись настолько сильно, словно только так мог удержать остатки разлетающегося на осколки разума. Вены на руках вздулись, он не выдержал, застонал обречённо, почувствовав, как горячие влажные губы обхватили член, вбирая в рот головку. Растрёпанные волосы и раскрасневшиеся щёки, огромные ореховые глаза, подёрнутые поволокой алкоголя и искрящиеся чистым восторгом обладания – самое красивое зрелище, что он видел в жизни. Сумасшедшая! Они оба сумасшедшие. И в этом не было ни капли романтики – лишь липкое чувство отвращения к себе от одной констатации простого факта: они оба не могут остановиться. Однако Джонатан не был уверен, что ничего не поменяется, когда Илейн Марр протрезвеет. И от этого понимания становилось ещё более тошно: он останется единственным, кто в здравом уме без боя сдался безумию аморального по любым меркам наслаждения.

Илейн неумело, осторожно провела губами по блестевшей от проступившей смазки головке, беря его естество в рот глубже. Влажно, горячо. Ореховые глаза опустились вниз, и Джонатан был готов кончить от одного вида теней трепещущих длинных ресниц, упавших на раскрасневшиеся щёки. Неужели правда смущается? Поздно. Он провёл большим пальцем по скуле, с нежностью, удивительной даже для себя, собирая растрёпанные волосы на затылке. И…

Ох, Благословенный Создатель!

У Илейн всегда был маленький ротик, она вся по сравнению с ним была маленькая, он заметил это ещё в их первую встречу. И она мучила его, неспешно вбирая его член глубже, смакуя собственные ощущения. Джонатан не выдержал, утробно зарычав, толкнулся вперёд, ещё и ещё. А иномирная трепетала в восторге от чужого экстаза, сжимая в ладони его ягодицу. Солёная капля пота скатилась прямо по позвоночнику, и Джонатан окончательно сдался, открыто застонал, толкаясь в нежный ротик ещё глубже.

Невинный взгляд широко распахнутых глаз с его членом во рту разбил в дребезги реальность, и Джонатан, не выдержав, громко выругавшись, потому что это было слишком, излился в рот Илейн, пока экстаз до искр перед глазами, до хруста позвонков выгибал его тело. И иномирная проглотила всё до последней капли.

Он хотел сказать, что жаждет увидеть момент, когда иномирная проснётся и всё вспомнит. Но слова утонули в чувстве вины, сдобренной сладостью пошлого поцелуя, запечатлённого на его губах. Илейн – пьяная совершенно – не собиралась останавливаться.

Осоловевшие карие глаза смотрели прямо ему в душу и… И Джонатан знал: не видели там ничего, не замечали ничего. Он ужаснулся количеству спиртного, какое иномирная должна была в себя залить, чтобы закрыть глаза кровавую рану его внутреннего уродства. Отвращение холодными щупальцами обвило лёгкие, цепляясь за рёбра и подбираясь к сердцу. Неужели он настолько жаждет обладать ею? Когда он перешагнул за ту черту, когда «хочу» - стало достаточным аргументом, чтобы довольствоваться даже подделкой? Ведь удовольствие, в которое он окунул Илейн тогда, её стоны – были фальшивкой, созданной им же. Не зря его имя так и не слетело с распухших губ в ту ночь. И её согласие сегодня, её податливость – тоже фальшивка. Илейн Марр, настоящая, с её мягкой задорной, а не вымученной или пьяной, улыбкой так и оставалась для Джонатана недосягаемой. А он из упрямства продолжал себя убеждать, что это не так, позорно довольствуясь малым. 

– Нет, – выдавил он, отлепляя иномирную от себя, отходя на расстояние вытянутой руки, но так и не убрав ладонь с округлого плеча. – Хватит.

Илейн нахмурилась, и Джонатану захотелось обругать её последними словами за то, как она обращается со своим разумом. Она ведь еле соображала, что происходит.

- Но я…

- Достаточно. Мы сделали достаточно, чтобы на утро пожалеть. 

Боль мелькнула в затуманенных алкоголем глазах и слёзы навернулись на густые ресницы. Иномирная на нетвёрдых ногах отступила назад, столкнувшись с твёрдой поверхностью закрытых дверей.

В голове ярко вспыхнула мысль, неясная, но заставившая обнять себя за плечи, медленно съезжая вниз.

– Скажи, ему тоже пришлось делать выбор? – прошептала девушка.       

– Что?       

– Я всё думала, почему Бэзил так поступил? Почему отдал тебе такие важные сведения? Тебе! Он тоже делал выбор. Между тираном, который хочет убить всех, и тираном, который оставит людей в живых, но только тех, на ком сможет ездить, - слова лились бесконтрольно, язык еле слушался, но Илейн не хотела останавливаться. Ей было больно. Очень, очень больно.

Джонатан, ногой отпихнув мешающие штаны, опустился на корточки перед девушкой. Лёгким рывком приподнял острый подбородок пальцами, заглядывая в глаза. Ему это не нравилось. Затухающий свет, уступающий клубящейся тьме на дне зрачков, ему не нравился. 

– И что же выбрала ты? – Джонатан с удивлением растёр между пальцами прозрачную влагу. Блестящие слёзы прочерчивали две неровные дорожки на бледном лице.

– Я не хочу выбирать, Джонатан, – дрожащими губами сипло шептала иномирная. – Я хочу жить в свободной стране среди свободных людей. Я хочу, чтобы у меня и у них всё было хорошо, чтобы мы все были за одно – за лучшую жизнь в том мире, который нам достался. Между чем я должна выбрать, Джонатан? Я в любом случае стану предательницей, – всхлипы бесконтрольно срывались с губ и плач переходил в рыдания. – О, пожалуйста, скажи мне, что всё будет хорошо. Пожалуйста…

– Не могу, – сказал он тихо, почти сочувствующе.

Илейн прижалась к его телу, обвивая руками шею, кладя подбородок на плечо. И Джонатан едва не поперхнулся от отчаяния, сквозившем в каждом её движении. Добрые Духи, понимает ли, глупая, у кого ищет утешения?

– Почему ты не можешь соврать? Всё было бы гораздо проще, если бы ты мог просто соврать, – горестно вздохнула девушка.

– Почему ты не можешь промолчать? Почему не можешь уступить? Почему не можешь сдаться?

– Ненавижу это в тебе, - в сердцах прошептала Илейн, сминая в руках волны каштановых прядей.

– Неправда, – грустно усмехнулся Джонатан, несмело погладив обнажённую спину. – Ты это любишь. И ненавидишь меня именно за это.