Противный скрежет кончика пера и шелест пергамента медленно, словно проволоку тянули, доставали сознание из забытья.

Лёгкое покрывало ощущалось слишком тяжёлым на обнажённой коже, тело покрывалось мурашками там, где ткань съехала вниз. Илейн медленно, подняв руки над головой так, что пальцы коснулись спинки кровати, потянулась. Скрежет прекратился: это мужская кисть замерла над бывшим всего секунду назад идеальным пергаментом, теперь изуродованным тёмными кляксами, в которые разбивались падающие с кончика пера капли чернил. Джонатан не мог пошевелиться, даже вдохнуть, глядя на тонкое тело, выгнувшееся дугой, на съезжающее вниз полотно покрывала, обнажающее высокую грудь и выпирающие рёбра, на изящную линию позвоночника, продолженную поднятыми вверх тонкими руками. 

Он тяжело и громко сглотнул. И закрыл глаза, резко мотнув головой, отгоняя прочь наваждение. Злость змеёй разрасталась в груди, и Джонатан бессовестно соврал бы, если бы сказал, что в этом чувстве виновата Илейн Марр и только она.

– Что это было? – процедил он, вставая из-за стола.

Женское тело рухнуло на постель, словно марионетке разом обрубили ниточки. Маленькие пальцы ухватились за край покрывала, медленно подтянув его к шее, прикрывая тело.

Илейн смотрела в серые глаза и видела в них даже не замечание. Это был целый выговор. Громкий, чёткий, жёсткий. Но стыда не было. Илейн помнила всё до малейших деталей: каждый вздох, каждый стон, горьковато-солёный привкус спермы на кончике языка – но стыдно ей не было. Только горечь разливалась по горлу, оставляя после себя пустоту.

– Я не собираюсь оправдываться, Джонатан.

– Да ну? – съязвил волшебник, скривившись. Он рывком оторвал от пола стул, со стуком поставив его у кровати. Хмыкнул, увидев, как бледное личико дёрнулось от громкого неприятного звука. – Нравятся ощущения? Оно того стоило?

– Не читай мне нотации! Как будто сам ты никогда не напивался! – Илейн резким движением поднялась с постели, тут же застонав, роняя голову на руки и растирая пальцами лоб. Голова пульсировала, мешая нормально соображать, сводя кончики пальцев болью.

– Волшебникам запрещено пить под страхом смертной казни.

– Угу, хорош закон, распространяющийся далеко не на всех. Кто посмеет навредить Магистру Д’Харианской Империи?

– Кто вообще посмеет тронуть волшебника? Исповедницы, разумеется.

Илейн скосилась на мрачного Магистра. Он мог сидеть расслабленно, широко расставив ноги и вальяжно откинувшись на спинку стула, но взгляд у него был слишком колючий, линия челюсти – напряжённая, а руки с выпирающими под кожей венами скрещены на груди. И вздымалась она как-то слишком медленно, словно каждый вдох был способом заставить себя успокоиться.

– Эрин никогда не тронет своего брата, – девушка-ангел, так не похожая на Магистра, в понимании Илейн была не способна на зло. Впрочем, понимание Илейн подвело её везде, где только это было возможно. 

Боль, залитая вчера алкоголем, снова опалила душу.

– Я бы не был в этом так уверен, – мрачно усмехнулся Джонатан. – Я спросил тебя: что это было?

А ведь он прав. 

Что это было?

Илейн, поджав губы, опустила голову, прячась за водопадом волос. Она думала, что Джонатан не видит, как она вцепилась в собственные руки.

Это было отчаяние.

Всепоглощающее, сводящее с ума отчаяние. Наверняка на столе рядом с пустой бутылкой так и остались белеть газета и письмо. Она помнила каждую строчку из статьи, каждое слово из послания. Каждую букву, будь она отпечатана типографским шрифтом или выведена аккуратным почерком. 

– Джонатан, дай Бог тебе никогда не оказаться в положении, когда кроме как к врагу, тебе больше не к кому идти.

Тишина давила на виски. Едва сумев выговорить последние слова, сорвавшись на шёпот, Илейн закусила губу, зажмурившись, заталкивая предательский всхлип глубже в глотку. Ей было больно. Ей было адски больно, а кричать об этом было некому.

– Статья мистера Ю. 

Илейн хмыкнула, так побито и нервно:

– Конечно, ты читал. Ему теперь разрешают писать не больше двух строк, а тут – целая статья!

Да, Джонатан был знаком с ней. Лично давал разрешение на публикацию. Мистер Ю, возмущённый сначала публичными извинениями ученицы Бэзила Шепарда, расценёнными всеми как капитуляция, а затем спектаклем с приношением ему присяги, высказал в той статье всё, что думал об этой ситуации. Шквал обвинений, обрушившихся на Илейн Марр из-за его провокации на годовщине был ничем по сравнению с травлей, развернувшейся сейчас. Ю рассказал, как семья Шепард забрала к себе подростка из приюта, как Бэзил с женой дали Илейн кров, еду и одежду, полностью оплатили обучение в университете Республики. В выражениях экспрессивного журналиста создавалось впечатление, будто для него Марр стала кем-то вроде котёнка, найденного в помойнике, отмытого и откормленного сердобольными хозяевами. 

Джонатан отмахнулся от воспоминания о моменте, когда его рука дрогнула, прежде чем поставить печать и позволить статье увидеть свет.

– Считаешь, что это повод заливать в себя отраву? – раздражённо бросил он.

– Да ты!..

– Что? Расскажи мне, что следует думать о женщине, вломившейся пьяной в покои взрослого мужчины. В ночи.

– Я бы с удовольствием послушала твои мысли о мужчине, разложившем беспомощную женщину против её воли прямо столе! – взвилась иномирная. 

Он резко встал, отставив стул, отбросил покрывало, закрывавшее её тело. Илейн конвульсивно дёрнулась. Она сделала единственное движение, способное отдалить её от рассерженного волшебника – легла на кровать.

Девушка не прикрывалась. Поздно играть в стеснение, когда несколько часов назад сама стаскивала с себя одежду. Яркие волосы кольцами упали на измятое бельё и только дрожащие руки и глаза выдавали страх. Чистый человеческий страх, какой приходит от осознания всех причин и последствий, страх, плещущийся в широко распахнутых глазах. Не потому ли Джонатан в ту ночь бросил Илейн Марр на стол именно лицом вниз? Чтобы не видеть этого подтверждения собственного бесчестия, липкой субстанцией оседавшего где-то на уровне лёгких?

 – Мои мысли? – прошептал, полупрошипел он. – Отвратительный поступок. Такой же отвратительный, как трусливая попытка бегства с помощью отключающего мозг пойла. Такой же отвратительный, как… – он склонился к мягким губам, впиваясь в них поцелуем, чувствуя, как маленькие ладони упёрлись ему в грудь в попытке оттолкнуть. Она не ответила на поцелуй. Конечно же. – Такой же отвратительный, как это желание. Твоё и моё.

– Я не…

Илейн ахнула. Сильная рука резко раздвинула ноги.

– Под тобой простынь намокла.

 Она залепила ему пощёчину. Такую, о какой давно мечтала. Звонкую, заставившую покраснеть и её ладонь, и его щёку, такую, что заболела рука.

Джонатан смотрел на неё долго. Он совершенно не обратил внимания на удар, только глядел со снисходительной усмешкой. А Илейн лежала под ним, обнажённая, тяжело дышащая, с широко расставленными ногами.

Разве это не то, чего она хотела вчера?

Илейн хорошо помнила тот жар, пустоту внизу живота и тяжёлый туман в голове. Помнила, как чужие пальцы сжались на плече, как пропало тепло бывшего мгновение назад рядом тела. И этот пришедший холод так обескуражил, Илейн казалось, что она потерялась, потерялась где-то в собственных мыслях, которые пытались пробиться в сознание, но не могли. В голове было пусто. Отвратительное ощущение. Джонатан прав – это было глупо. И ей так не хотелось это признавать, до слёз не хотелось уступать ему, но приходится, потому что он прав.

– Почему? – просипела она.

– Что?

– Если не собираешься извиняться, то хотя бы скажи, почему ты это сделал.

Он как-то дёрнулся, замер. Глухо вздохнув, выпрямился, проведя пятернёй по волосам. Неужели правда не знал, что сказать? Если Джонатану Ралу хватит совести откупиться от неё вульгарным «захотел и всё», Илейн точно попытается его убить. Или всё же она надеялась именно на такой ответ? Чтобы было больше поводов его ненавидеть, больше смысла в её презрении, меньше…

– Потому что в тебе есть черты, которые я не хочу в тебе видеть, - процедил волшебник. Он не смотрел на неё, сжимал кулаки, глядя в стену. – Каким образом ты: дерзкая, гордая, преданная своему миру – затесалась в толпу неблагодарных слабаков и трусов? Думаешь, Ю всё устраивало? А ту толпу идиотов? Как будто десять лет, восемь, пять лет назад им жилось лучше, – волшебник презрительно хохотнул. – Нет, конечно. Так чего они ждали? Почему молчали? Бэзил до последнего видел во мне того ребёнка, которого он встретил двадцать лет назад, но ты не стала закрывать глаза ни на что, ничего не спускала мне с рук, честно заявляла о том, что считала жестоким и неправильным. А что твои люди? Спрятались за твоей спиной. А когда помощь понадобилась тебе – первыми кинулись рвать на куски. Ты хоть представляешь, как продешевила тогда, на площади? Надо было вырвать тому ублюдку язык…

– Джонатан!

– Я не закончил! Где были иномирные, когда правители Срединных Земель решили, что шестнадцатилетний мальчишка – не помеха, чтобы разодрать страну? Сидели по своим углам, не хотели лезть на рожон. Молчали, когда я устанавливал контроль над Империей, молчали, когда я вводил цензуру и запреты. Только бы не высовываться. Твой народ – сборище неблагодарного скота, который под кнутом сожрёт всё, что дадут. И даже услужливо сделает вид, что кнута не существует. Такими были, когда отец выгонял ваших предков в ваш мир, такими и остались. А прошло сколько времени? Тысяча лет? Полторы? Ты не должна быть такой. Ты должна была молчать, терпеть и на всё трусливо закрывать глаза. В тебе не должно быть черт, которые могли бы быть у… – Джонатан запнулся, прикусил язык, раздосадовано цыкнув. – Которые не могут быть у иномирных. А я не должен так сильно хотеть тебя. Настолько, что готов закрывать глаза на твоё происхождение, на твои выходки, на твою ненависть, в конце концов. Я готов даже терпеть свою ненависть к себе же. Но какая разница, если твоё отвращение слишком велико? Я бы мог дать тебе всё: тебя никто бы не посмел тронуть, ты ни в чём и никогда бы не нуждалась – тебе просто нужно уступить мне, – он подошёл к ней, провёл большим пальцам по пересохшим губам, по подбородку, ведя к скуле, – просто назвать свою цену и встать в один ряд с теми, кто был до тебя: Николь и другими. Но если я просто заикнусь об этом – получу ещё одну пощёчину. Я же вижу: ты прямо сейчас придумываешь новое ругательство.

Нет, это было не ругательство. Проклятье. Такое мощное, чтобы оно остановило время, заставило их остановиться навсегда. Отсрочило этот страшный момент, когда они устанут укрываться за перепалками и обменами оскорблениями.

Джонатан протянул девушке покрывало. Маленькие пальчики случайно мазнули по его ладони, принимая вещь. Бордовое, оно кровью выделялось на фоне молочной кожи.

– Теперь твоя очередь, – сказал он, вновь опускаясь на стул. – Не хочешь? Но существует проблема, и её придётся решить. Никто из нас не хочет, чтобы это зашло слишком далеко. Почему ты пришла ко мне? Могла прийти к Латрейну.

Илейн фыркнула, и Джонатан удивлённо поднял брови: настолько неожиданной была эта ироничная полуулыбка. Она смеялась над ним. Девчонка смеялась над ним, а ведь этого даже д’харианцы себе не рискуют позволить. Даже Арн и Брент, даже Лайонелл.

– А ты считаешь, что я могла бы прийти к Латрейну?

– Вчера ты выглядела так, будто была уже готова идти к Латрейну, - едва различимые ямочки проступили на мягкой коже. И Джонатану это нравилось. До разливающегося глубоко внутри тепла нравилось. И это причиняло боль, о которой она никогда не должна узнать.

– О, так ты всё-таки смотрел.

– А ты смотрела, не смотрел ли я?

Ох, а уж как ему нравилось наблюдать за Илейн Марр, не находящей слова! Крайне редкое, особенное зрелище. 

– Так ответь мне: почему я?

Улыбка увяла на бледных губах. Комкая покрывало в пальцах, Илейн пыталась унять нервную дрожь в ладонях. Тело подводило её – в который раз? – выдавая с головой.

– Как ты можешь быть таким? Таким избирательно благородным, таким садистки честным? Я… – она запнулась, сильнее укутавшись, словно пытаясь спрятаться от пронизывающего, всезнающего взгляда, – знаешь, каким я увидела тебя впервые? Ты был похож на бога. На языческое божество, которому поклоняются, на которое молятся. И которому приносят жертвы. Но потом, когда я имела «удовольствие» поговорить с тобой, я поняла, что ты, может, и бог в глазах своих людей. Но ты бог с разрушенным храмом и осквернённым алтарём. И глядеть на тебя, понимать, что ты всё правильно понимаешь, и видеть, как ты добиваешь себя сам… – вздох, больше похожий на всхлип, сорвался с дрожащих губ. – Остановил, когда я пришла к тебе сама, но надругался, когда отказалась подчиниться. Спас от пули, когда больше защитить меня было некому, но чуть не задушил, когда мой народ всё ещё был готов идти за мной. Я как будто убегаю от одного человека, стремясь попасть к другому, но жестокость в том, что ты – они оба. Я ненавижу вандалов, убивших твою семью. Мне кажется, будто это у меня они отняли что-то очень важное.

Джонатан слушал. Внимательно, не перебивая. Понимает ли она, что говорит? Он внутренне содрогнулся. Если бы он только знал, если бы увидел это раньше, никогда бы не прикоснулся к Илейн Марр. Он не настолько низко пал.

– Глупо, да? – прошептала девушка, и Джонатан проклял себя за то, что прицепился к ней в тот вечер годовщины. Надо было пройти мимо. Надо было! – Можешь посмеяться.

– Есть вещи, над которыми я не смеюсь.

Она вскинула голову в испуге, вся дрожащая, опустившая плечи, ставшая ещё меньше. Джонатан сцепил зубы, чтобы перетерпеть боль пытавшейся выбраться наружу вины, которую он опять безжалостно запихивал назад, затыкал и давил глубоко внутри.

– Знаешь, что люди называют истинной любовью, Илейн? Судьбой? Двоих людей, случайно встретившихся и не сумевших разойтись по разным сторонам. Я не верю в такие вещи. Не верю, что можно посмотреть на человека и просто так положить к его ногам всю прошлую жизнь. Но я знаю, что такое сильное чувство существует. Люди с одними ценностями, одинаковые по своей сути, закономерно приходят в одно и то же место. Они никогда не причинят друг другу боли, они – союзники, отражения друг друга до конца жизни, – он замолчал, а она смотрела на него такими круглыми глазами. Испуганными, снова принимающие всю боль, что он собирается ей дать. – Мне жаль, но человек, который должен был встретить тебя здесь, был убит десять лет назад. Так что вспоминай то, что я сделал с тобой, как можно чаще. Во всех подробностях. Как наслаждался этим, как заставлял наслаждаться тебя. Вспоминай: будет легче похоронить.

– Ты не остановишься, правда?

– Нет.

Она кивнула, зажмурившись, словно от боли. 

– Я не могу пожелать вам удачи, Магистр Рал, и не встану на вашу сторону.

Он не должен был говорить это. Должен был смолчать, чтобы не выдать такую детскую и простую обиду. Но для этого придётся признать, что Джонатан её чувствует:

– Значит, между тираном, который хочет убить всех, и тираном, который оставит людей в живых, но только тех, на которых сможет ездить, ты выбираешь второго.

Дрожащими руками комкая покрывало, она ответила настолько чётко, насколько могла:

– Смерть окончательна. От рабства же можно освободиться.

– Кто тебе сказал, что между этими понятиями достаточное количество времени? И почему ты думаешь, что для вас первое не станет освобождением от второго?

Он встал, борясь с желанием трусливо закрыть уши, чтобы не слышать надрывных всхлипов, вырывающихся из груди девушки за его спиной. Джонатан собственными руками разодрал её душу на части, и теперь ему казалось, будто это он сжимает в руках покрывало – одного цвета с кровью. Или это была кровь, покрывшая руки по самые плечи. Он не имел права оставаться сейчас с ней, не имел права смотреть на эти слёзы. Они предназначались не ему, не тому, кем он стал.

***

Сайлос Латрейн с интересом наблюдал за тем, как молодая женщина медленно отпивает вино из изящного бокала. Линия её кисти удивительно сочеталась с изделием из тонкого стекла, вся фигура – осанка, жесты, поза – говорили о потрясающем изяществе. Казалось, что даже пламя свечей кидает свой свет исключительно так, как выгодно гостье. 

Кто бы мог подумать, что в душе она та ещё скользкая змея?

На самом деле, любой, у кого есть глаза. Но ведь ими пользуются не все.

– Полагаю, кричащая расцветка не помогла вам удержать внимание Императора, леди Эвери, – кивнул Латрейн на жёлтое атласное платье, едва приоткрывающее женскую грудь. 

Д’харианка даже губы кривила изящно и бокал поставила на стол совершенно спокойно и плавно.

– Все знают, что Магистр Рал рано или поздно остывает к своим женщинам. Всех устраивает.

– Даже вас? – иномирный скептически поднял бровь. – А как же задетая гордость? Вас всё-таки обскакала иномирная. А ведь личико у мисс Марр специфическое, должен заметить.

Вопреки ожиданиям Латрейна, Николь Эвери не закричала, не зашипела и даже не напряглась. Напротив, герцогиня вальяжно откинулась на спинку обтянутого тёмно-зелёным шёлком стула, на котором выглядела, как тропический цветок, и даже улыбнулась. Совсем чуть-чуть, лишь уголками губ.

– Я бы на вашем месте не делала столь поспешных выводов, мистер Латрейн. Магистр Рал – человек очень неоднозначный, а у Илейн Марр врагов достаточно.

– Ну надо же. А с виду такая милая девушка.

– Как бы то ни было, о ней позаботятся.

– Не вашими руками, разумеется.

– Разумеется.

– Что вы хотите от меня, леди Эвери?

– Хочу, чтобы вы позаботились о Магистре Рале.

Латрейн крякнул. Он надеялся на такой поворот, но особо не рассчитывал. Никогда нельзя считать, что всё пойдёт как по маслу. Он не любил, когда всё само шло в руки. Это подозрительно. Всё его детство и юность каждый член его крайне влиятельной и безукоризненно строгой семьи внушал Сайлосу, что в этом мире ничего не даётся легко и быстро. Ничего стоящего. Латрейн был склонен считать, что это распространяется на все миры.

– А я-то слышал легенды о преданности д’харианцев. Наврали? – он изобразил картинное разочарование на своём лице.

– Я не д’харианка! – оскорбилась женщина. Изящные брови сошлись на переносице, и глаза засверкали яростным негодованием. – Тридцать лет назад фанатичные идиоты, эти Защитники Паствы, убили короля под предлогом использования чёрной магии и захватили власть. Вот только им не хватило мозгов, чтобы выиграть у д’харианцев битву за Эйдиндрил, и в итоге они потеряли не только большую часть армии, но и сдали на милость нового Магистра Никобарис. А Ричард Рал прямым текстом заявил ещё в начале Имперской войны: каждая страна, вошедшая в Империю, лишается суверенитета и признаёт его, внука и сына несостоявшихся захватчиков Срединных Земель, единоличным правителем. Как вы поняли, Искатель Истины власть делить ни с кем не собирался.

Сайлос долго смотрел на герцогиню, медленно потянулся за бутылкой вина и, разливая напиток по бокалам, заметил:

– Что ж, нынешний Магистр оказался достаточно умён, чтобы поступить также. Судя потому, что вы до сих пор не на троне. Что я получу взамен?

– Информацию. Может, вы и сумели убрать Шепарда, но вам будет полезно узнать, насколько Джонатан Рал осведомлён о ваших планах. – Вопреки ожиданиям Николь, Латрейн не удивился её осведомлённости об имени убийцы. Казалось, его это вообще мало трогало. Неужели иномирный не боялся, что герцогиня может его разоблачить? – Более того, вы видели, как Магистр смотрит на Илейн Марр? На меня он никогда так не смотрел, даже намёка не было.

– Видел. Уже решаю эту задачу.

– Зачем? – пожала изящными плечами леди. – Я решу её за вас. Что касается сведений… Я присутствовала при последнем разговоре посла и Магистра. Я смогу достать документы.

– Да ну? А как же те страшные смертоносные щиты, о которых каждый иномирный так много слышал?

– Вы что, не в курсе? Каждый правитель даже самого мелкого королевства собирал занятные магические вещицы. Защитники Паствы насаждали истребление магии, но правда была в том, что они истребляли магию, бесполезную для них. Конечно же, артефакты остались нетронуты. Сами вы мимо щитов не пройдёте, так что просто признайте: я вам нужна.

Латрейн расхохотался, поднимая бокал повыше. Уж он-то был о многом в курсе. Например, о том, что из Николь Эвери интриганка довольно посредственная.

– Тогда жду от вас документы. И голову Илейн Марр.

***

Илейн хотелось прикоснуться к этой красоте. Когда, оглядевшись, она поняла, что всё это время её мир медленно терял краски, так медленно, что она даже этого не замечала, Илейн отчаянно захотела прикоснуться к чему-то прекрасному, чистому. Придя в покои ночью, она была не в том состоянии, чтобы обращать внимание на произведения искусства, но сейчас… Сейчас ей была нужна эта сила, излучаемая маленькой деревянной фигуркой, нужна была та уверенность, сквозившая в чёткой линии вздёрнутого подбородка, в складках платья, взметаемых ветром, бьющим прямо в лицо. Несмотря ни на что выточенная из дерева тонкая и высокая хрупкая девушка продолжала идти, сжав руки в кулаки, продолжала идти против целого мира и бросала вызов любому, кто встанет на пути. Символ безграничной воли, которая могла быть согнута и искалечена, но сломана – никогда.

– Как она называется? – прошептала Илейн. Рука сама вела по застывшему в величественной позе стану, словно прикосновение могло передать эту потрясающую неиссякаемую силу и неуёмное желание победить.

Она не могла отвести глаз от статуэтки, потому не видела, как Джонатан, с ленивым интересом повернувшись, содрогнулся всем телом, проследив за взглядом иномирной.

Ни одна из его женщин не обращала внимание на эту статуэтку. Каждая фыркала в явном неудовольствии видеть её выше золотых кубков и шкатулок. Почему она? Почему из всех людей, способных оценить мощь посыла этого творения, это была именно Илейн Марр?

– Сильная Духом, – Джонатан едва выговорил слова. Язык онемел и горло сдавило, будто тисками. А её маленькие пальцы всё не отрывались от линий складок, словно приросшие к дереву.

«Сильная Духом».

– Кто её сделал?

– Лесной проводник.

Илейн улыбнулась. Он не хотел, чтобы она улыбалась, глядя только не на эту статуэтку. На что угодно, но не на неё.

– Это его возлюбленная? – с нежностью, смешанной с болью, прошептала иномирная. Можно было даже не задавать этот вопрос. Сила чувств творца к изображённой женщине была так очевидна. В сердце кольнуло, словно мышцу на мгновение безжалостно сдали и… отпустили биться дальше в пустом и бессмысленном ритме. – Наверняка после того, как вы купили его творение, он больше никогда не был лесным проводником.

Джонатан вцепился в подоконник. 

Пускай смотрит. Пускай не отводит глаз от его сокровища, самого ценного, что у него осталось. Но только не видит того, что делает с ним.

– Да. После того, как он сделал эту статуэтку для жены, тот человек больше никогда не вернулся в родные леса. И в итоге умер вместе с женщиной, которую любил, как саму жизнь.

Илейн замерла, рука дрогнула, отстраняясь от статуэтки.

«Сильная Духом».

Название. Ей знакомо это название, она определённо слышала его где-то.

О Господи!..

Илейн медленно отвела взгляд, посмотрев на мужчину, на которого пообещала себе больше никогда не смотреть. И ужаснулась тому омуту боли, что плескалась на самом дне чёрных зрачков, той боли, которую – все знали – он носит в себе ежедневно, но терпит, терпит и поднимается по утрам, и идёт дальше, продолжает идти. Сейчас Джонатан Рал был на грани. Его пальцы, побелевшие от усилий удержаться за подоконник, сильные ноги, которые вот-вот не выдержат и позволят коленям ударится о пол. И его лицо. Совершенно бледное, красивые правильные черты изломаны борьбой и страданием.

Говорят, в Алтур-Ранге, бывшей столице Имперского Ордена, стоит гигантская мраморная статуя. «Сильная Духом». Образец для неё предоставил сам…

Илейн ахнула, поднеся руку к губам. И мысленно сотню раз попросила прощения за невольное напоминание. А ведь она так оплошала уже дважды. Но сейчас не время для извинений, не время для утешений.

– Я… оставлю вас наедине с собой, Магистр Рал, – она поклонилась, торопливо выходя за дверь и ни разу не оглянувшись.

Как Джонатан великодушно, даже слишком, позволил ей не показывать слёзы о сожалениях, о которых он не должен был узнать, так и Илейн отдала ему долг, позволив переживать своё горе неувиденным. Джонатан Рал не хочет, чтобы кто-либо видел его таким. Особенно иномирная. Никто из иномирных не имеет права видеть его таким.

Джонатан не видел, как Илейн Марр вышла, не слышал, как захлопнулась дверь. Он видел только кровь, много, очень много крови, целую реку. Слышал только крики – слуг, солдат, детей. Двоих детей. Двоих маленьких искалеченных детей с тёмно-русыми волосами и зелёными глазами. Кажется, он тоже кричал. Кричал, цепляясь за разодранный пропитанный запахом гари и кровью плащ. И сам был по локоть в крови. Нет, даже не по локоть. Его штаны окрасились в красный, его руки были все покрыты липкой жидкостью. И он слышал этот запах. Запах, выворачивающий желудок наизнанку, запах смерти, предательства и боли, нескончаемой невыносимой боли.

Безвольно откинув голову на стену в бесполезной попытке вытерпеть агонию, сидя на полу, изломанный и разбитый, Джонатан Рал закричал так, как не кричал ни один пленник Морд-Сит. И весь Народный Дворец содрогнулся от крика Магистра, снова увидевшего тех, кому никогда бы не причинил боли и кто были его союзниками до конца своих жизней.