В методичках, выпускаемых на Небесах, говорилось, что силы ангелов и демонов полярно противоположны. За долгие века взаимовыгодного сотрудничества Азирафаэль и Кроули успели убедиться, что это не совсем так. Для людей по большому счету не имело никакого значения, кто именно наложил то или иное чудо, весь смысл был лишь в намерениях. У демона благословлять получалось ничуть не хуже, чем у ангела, а у ангела искушать — ничуть не хуже, чем у демона. Сами они видели некоторые различия, и догадывались, что их собратья с той или иной стороны тоже бы все заметили, если бы имели сомнительное удовольствие наблюдать за этим бессовестным мухлежом. Но, к счастью, в случае со смертными на первый план выходили их собственные мысли, чувства и намерения. Люди, обладая свободой воли, принимали ангельское или демоническое влияние, пропускали его через себя и трансформировали в самостоятельные поступки.

Совсем по-иному дела сложились, если бы ангел и демон направили силу друг на друга. Им свобода воли положена не была, и каждый отлично представлял себе, что из себя представляет второй.

Они всегда подозревали это подспудно, ибо почти никогда не сталкивались с необходимостью применить силу друг к другу. Всего один раз Азирафаэль совершил опасную ошибку, память о которой сохранили оба. В четырнадцатом веке, когда Европу захлестнула Черная Смерть, Азирафаэль попал в неприятную ситуацию. Он пытался спасти несколько человек в одном нищем квартале, и был едва не спален за это. Местный священник со стражниками посчитали, что он злоумышленник, разносящий проклятые семена заразы, и оцепили весь квартал, чтобы сжечь его вместе с трупами, больными и теми немногими, кто еще оставался на ногах.

Азирафаэль уже приготовился к развоплощению, когда вмешался Кроули. Им удалось сбежать, но лишь оказавшись подальше от опасного места, ангел разглядел, в каком тот ужасном виде. Демон тяжело и хрипло дышал, а его лицо и тело покрывали багрово-черные язвы. Ладан тогда курили повсюду, а святую воду разбрызгивали прямо на улицах, и почти невозможно было пройти где-либо, не попав под хоть что-то из этого. Уберегало Кроули от уничтожения только то, что почти везде воду святили впопыхах, кое-как и кто ни попадя, да и капли с кропила — это не так много. На то, чтобы развоплотить демона, такого бы не хватило, а вот на то, чтобы изрядно попортить его некогда такую гладкую, отливающую светлой бронзой кожу — вполне. Кроули сам был похож на больного, и оттого передвигался так стремительно, как только мог, и старался не попадаться людям на глаза.

Ошибка Азирафаэля состояла в том, что он попытался залечить прожженные каплями святой воды раны. Он догадывался, что те не только оставили следы на коже, но и ушли глубоко внутрь, пронзая мышцы и вгрызаясь в кости, и хотел облегчить мучительные страдания. Однако вместо этого едва не вышиб дух из и без того весьма истерзанного тела. Отчаянный вопль Кроули, который тот не сумел сдержать, потом еще долго звучал у ангела в ушах.

К счастью, сейчас для того, чтобы извлечь ребенка, Азирафаэлю не было нужды влиять на тело самого Кроули. Тот сам сможет разобраться с тем, что останется в нем, после того как будет совершено главное. Поэтому Азирафаэль, изо всех сил стараясь не смотреть на мучительно исказившееся лицо демона, постарался сосредоточиться на биении маленькой жизни, сперва мысленно, а затем и своей силой отделяя ее от утробы.

Его руки замерли над животом Кроули, так близко, насколько это было возможно, не касаясь его. Азирафаэль чувствовал, как болезненно натянутая кожа почти пульсирует рядом, и кончики его собственных пальцев покалывало от предчувствия и напряжения. Он прикрыл глаза, переключая зрение на иную плоскость бытия.

Кроули внутри был на удивление светлым для демона. Его сущность не выглядела сияюще-белой, как у ангелов, но полыхала первозданным огнем, немного похожим на тот, которым сверкал когда-то пламенеющий меч Стража Восточных Врат. Огонь этот был ярким и неистовым, однако не разрушающим. Азирафаэль невольно улыбнулся, впитывая своей душой этот пылающий жар, и лишь усилием воли вернулся к своей миссии.

Маленькая жизнь, с одной стороны, почти скрывалась за этой огненной завесой, а с другой — явственно диссонировала с нею. Это новое свечение казалось подобным крохотной звездочке, и Азирафаэль очень осторожно коснулся ее. Ему ни разу не довелось участвовать в расстановке звезд в космосе, он вообще никогда не оказывался настолько далеко от Райского Сада и Земли. Глядя отсюда, снизу, на усыпанное звездами небо, Азирафаэль не раз думал, как, должно быть, волшебно было творить эти потрясающие чудеса там, в бескрайних просторах… А потом представлял себе бездонные черные глубины и тихо радовался, что ему выпало лишь наслаждаться чужими творениями. Наверное, тем, кто работал над звездами, было безумно одиноко, хотя их создания, пожалуй, едва ли не самое прекрасное, что вообще удалось сотворить ангелам.

И все же одну маленькую звездочку ему посчастливилось заполучить в свои руки. Азирафаэль бережно потянул ее на себя, пытаясь как можно аккуратнее вынуть из конвульсивно сжимающегося чрева. Схватки получались рефлекторно, без оглядки на то, что матке некуда было выталкивать ребенка. Азирафаэль чувствовал боль, исходящую рваными волнами, но старался отстраниться от нее. Кроули он ничем помочь не мог, кроме как извлечь из него дитя так, чтобы не повредить никому из них.

И наконец напряженную тишину, нарушаемую лишь сбивчивым, тяжелым дыханием Кроули, разрезал громкий, пронзительный крик.

— Это ты шлепнул ее по губам? — хрипло спросил Кроули.

Азирафаэль усмехнулся, не в силах отвести взгляда от младенца на своих руках.

— Это миф, дорогой, — произнес он мягко. — Ангелы никого не бьют. К тому же не думаю, что она знала какие-нибудь особые секреты.

Он повел рукой, отрезая пуповину и заживляя детский животик. Кровь пропала, открывая красноватую, сморщенную, но абсолютно чистую и очень нежную кожу. Азирафаэль поймал себя на том, что ему безумно хочется коснуться губами мокрого рыжеватого пушка на маленькой макушке, и он почти наклонился к ней, однако уже в следующий момент перехватил настороженный желтый взгляд.

— Отдай ее мне, — напряженно попросил Кроули.

Это была именно просьба, но его неестественно застывшее тело походило на максимально сжатую пружину, а шея напряглась так, что каждая вена проступила на ней с ужасающей отчетливостью. Азирафаэль беззвучно вдохнул, подавляя прилив сожаления, и осторожно вложил младенца в руки Кроули.

— Я… — начал было он нерешительно. — Если тебе… То есть вам что-нибудь нужно…

— Нет, — очень быстро ответил Кроули. Он не поднимал больше на ангела взгляда, впившись им в крохотное детское лицо. И все же, помедлив целую вечность, он добавил: — Спасибо.

Азирафаэль кивнул и тихонько выскользнул в свою библиотеку, стараясь не думать о том, что только что ощутил себя третьим лишним. Это было странно: рядом с Кроули он не чувствовал себя лишним никогда. На Небесах — бывало. Среди людей, особенно когда те именем Господа творили ужасающие вещи, тоже. Но не с Кроули. С этим странным, неоднозначным демоном было спокойно и уютно, и Азирафаэль не сомневался, что Кроули испытывает то же самое. Они неоднократно вместе работали, ели и пили, ругали начальство, впутывались в авантюры и переживали горькие страницы человеческой истории. Рядом друг с другом они могли даже спокойно спать, не опасаясь ничего.

Азирафаэль никогда не думал об этом, но, быть может, все дело было в том, что они оказались единственными в своем роде. Ангел-сибарит и демон-романтик, полюбившие всей душой Землю и населявших ее смертных, привыкшие жить среди людей. Не было больше никого, кто понял бы их души. Ни ангелы, ни демоны не должны быть способны испытывать одиночество — но, видимо, именно это Азирафаэль с Кроули и испытывали. И лишь когда они встречались друг с другом, это мучительное одиночество позорно и стыдливо отползало на задний план.

Однако теперь Кроули никогда больше не будет один.

Азирафаэль замер посреди библиотеки с книгой в руках. Он даже не заметил, как взял ее в руки, не обратил внимание на ее название. Он схватил первое, что ему подвернулось, но так и не прочитал ни строчки.

У Кроули теперь появилось новое, прекрасное и безупречное создание, на которое он сумеет направить свою любовь, коей — это ангел только недавно осознал — у него сохранилось очень и очень много. Ему больше не надо будет искать встреч с Азирафаэлем, проводить с ним время, развлекать и забавлять. Много лет ангел принимал это как должное. Когда-то в него накрепко вбивали, что демоны стоят ниже, что они лишены Божьей благодати, и самое больше, что можно к ним испытывать — это чуть брезгливую жалость. Умом Азирафаэль отверг это давно, но, видимо, настойчивые поучения въелись глубоко в подсознание. Азирафаэль был ангелом — и снисходил к демону, когда желал. Кроули был демоном — и ему требовалось постараться, чтобы подняться к ангелу.

Азирафаэль без сил опустился в кресло и почти уронил книгу на столик рядом. Закрыв лицо руками, он с трудом подавил отчаянный стон. Бессовестная память, столько лет лицемерно молчавшая, теперь услужливо подбрасывала сцену за сценой из прошлого. Кроули всегда делал для него несопоставимо больше, а он неизменно принимал это как должное. Ведь, в конце концов, Кроули и сам никогда ничего не просил взамен. Наоборот, радовался как ребенок, если ему удавалось угодить или развеселить. Он называл это «коварным развращением невинного ангела», и глаза его лукаво поблескивали, словно только на такой результат он и рассчитывал.

Но теперь это все будет Кроули не нужно. Теперь свет и тепло ему будут дарить искренне, открыто, от всего маленького, но чистого сердечка. Кроули не придется ни просить, ни красть — любовь будет принадлежать ему по праву.

Кроули смотрел на крохотный комок в своих руках в некоторой растерянности. На протяжении столетий он множество раз зарекался связываться с детьми — и неизменно обнаруживал, что в очередной раз с ними связался. Чем-то неуловимым они притягивали его, заставляя краем глаза присматривать за ними. Кроули еще удавалось сдерживаться и не влиять на них, не учить и не вмешиваться в их жизни, но вот не <i>присматривать</i> он не мог. Стоило ненадолго потерять бдительность — и пожалуйста, рядом уже крутится какой-то шкет, из которого наверняка вырастет не пойми что, но игнорировать его отчего-то не удается.

Однажды Кроули имел неосторожность пожаловаться на этот феномен Азирафаэлю, и тот бессовестно заявил, что Кроули, видите ли, сам умудрился не вырасти, а подобное притягивается к подобному. Демон тогда чуть ли не всерьез обиделся, но позже, оставшись один и обдумав все тщательно, нашел в этом утверждении разумное зерно. Дети были открыты и любознательны, не признавали запретов и готовы были набить себе шишки — а особо упертые и переломать ноги, — лишь бы познать этот мир.

Но все-таки это были <i>чужие</i> дети. А еще они умели ходить и говорить. Они спрашивали и рассказывали, куда-то убегали, потом возвращались, а потом снова убегали. Кроули <i>присматривал</i> за ними, пока они росли, а затем они растворялись во взрослой жизни, и он вскоре терял их из виду. Ему вовсе не хотелось видеть, как они скучнеют, костенеют, стареют — и забывают.

Однако <i>этот</i> ребенок теперь с ним… Навсегда?

Кроули даже зажмурился на мгновение. Это демонический ребенок, даже без примесей человеческой крови. Судя по всему, сосуд ему выдан сразу, настолько плотно подогнанный к духу, что Кроули не удавалось даже внутренним зрением разделить их. Собственно, куда больше походило на то, что ребенок этот вполне человеческий, разве что с чуть более яркой аурой — но этого же просто не могло быть. Он, Кроули, демон, и у него просто не может быть человеческого ребенка.

<i>Если бы он по рангу был равен Сатане, это дитя могло бы быть тоже своего рода Антихристом.</i>

Кроули устало мотнул головой. Он достаточно пережил сегодня, и не удивительно, что мысли его путаются и выкидывают такие дурацкие фортели. Он даже близко не стоял рядом с такой мощью, и одного Антихриста на Земле и так уже более чем достаточно.

Однако это не отменяло того факта, что теперь они навеки вместе. Это долг — долг ума и долг сердца. Кроули прекрасно осознавал, что не покинет это дитя, ибо кроме него о том некому больше позаботиться. Но он осознавал также и то, что не покинет это дитя, ибо полюбил его в тот же момент, как увидел.

Это означало, что ангела в его жизни теперь уже больше не будет. Или будет, но очень, очень мало. И ангел этот будет… не слишком благосклонным. Господь когда-то наказала ангелов за неправильно понятый посыл «любить смертных», а теперь вот какой-то демон начудил и умудрился размножиться и вовсе самостоятельно. Конечно, Азирафаэль должен был понимать, что ни стыда, ни совести у Кроули быть не может по определению, но отчего-то все шесть тысяч лет он упорно пытался отыскать в нем эти качества.

Память Кроули предательски подбросила ему образ Азирафаэля с только что родившимся ребенком на руках. В тот момент, когда ангел явно забыл, какое поистине дьявольское отродие он столь бережно держит, его лицо было восхитительно прекрасно. На нем, казалось, отражалась вся небесная любовь, и от всей фигуры Азирафаэля исходил видимый даже в физическом диапазоне свет.

Но стоило ему встретиться глазами с Кроули, как этот свет словно притушили, а восторг сменился виной и стыдом. Ангел, без сомнения, сразу вспомнил, что ничего хорошего это создание в мир не принесет.

И все же, даже в этот миг, Азирафаэль не изменил себе. Благородно предложил помощь, которую Кроули, разумеется, не мог позволить себе принять. Не то чтобы ему было что-то по-настоящему нужно, но от самого проявления доброты сердце сладко сжалось. Для того, чтобы в следующий момент сжаться снова — но теперь уже от глухого отчаянья.

Чтобы не видеть, как ангел уходит, Кроули согнулся почти в кольцо, утыкаясь носом в хрупкое теплое тельце, словно пытаясь в одном его существовании нащупать утешение.

*  *  *

Дверь распахнулась после первого же звонка, и Дейдре широко улыбнулась мистеру Феллу.

— Вас можно поздравить, верно? — произнесла она, и в ее голосе почти не было места вопросу.

Сосед выглядел до забавного растерянным.

— Да, но… — пробормотал он, переводя взгляд с миссис Янг на Адама. — Как вы узнали?

— По срокам подходило, — Дейдре заговорщицки подмигнула. — А еще я сегодня утром видела фургон от фирмы, производящей детские молочные смеси.

Мистер Фелл неловко рассмеялся.

— Вы прирожденный детектив, — признался он. — И да, вы угадали. Проходите.

Он посторонился, пропуская их в дом. Из кухни доносился умопомрачительный запах выпечки, и все вокруг дышало чистотой и уютом.

— Мы можем подняться к Тони сейчас? — спросила Дейдре, убедившись, что внизу все по-старому. — Мы ее не потревожим?

— Скорее всего, нет, — на лице мистера Фелла отчего-то снова мелькнуло выражение смущенной неловкости. — Только, когда подниметесь, сразу говорите, что это вы.

— То есть вам уже прилетело за назойливость? — понимающе рассмеялась Дейдре. — Знакомо. Стыдно признаться, но мне пару раз тоже казалось, что восторги Артура куда сильнее моих, и это почему-то ужасно задевало. Вы, главное, не волнуйтесь и не обижайтесь: эта раздражительность очень скоро пройдет.

Мистер Фелл улыбнулся уголками губ и послушно кивнул, хотя Дейдре и показалось, что она его не убедила. Однако он уже приглашающе взмахнул рукой, и она не стала больше ждать. Вместе с Адамом поднявшись по лестнице второй этаж, Дейдре аккуратно постучала в дверь спальни и негромко спросила:

— Тони, к тебе можно? Это мы с Адамом.

После секундной заминки из-за двери донесся легкий шорох, а затем чуть охрипший голос ответил:

— Да, разумеется, входите.

За все время знакомства с Феллами Дейдре ни разу не заходила в их спальню. Тони показывала ей свою поистине роскошную оранжерею, но этот порог они не пересекали. Сейчас же Дейдре ошеломил контраст между старомодным уютом первого этажа и ультрасовременным стилем спальни. Если внизу все было выдержано в мягких пастельных тонах светло-бежевого и голубого, то здесь царила черно-белая классика. Причем со значительным перевесом черного.

Зато следовало признать, что Тони Фелл в свободной шелковой черной пижаме и наброшенном поверх нее черным же халате вписывалась в этот интерьер идеально. На мгновение Дейдре даже растерялась. Она знала, что Тони — женщина с тонким, но при этом несколько эпатажным вкусом, однако привыкла к тому, что в доме у Феллов достаточно обычная обстановка. Сейчас же все походило на то, что в этой комнате снимается какое-нибудь кино.

Впечатление от ледяной элегантности нарушала лишь крохотная девочка, белым пятнышком выделявшаяся на руках Тони. Адам, уже отпустив ладонь матери, устремился к ней, привставая на цыпочки и вытягивая шею.

— Здравствуй, Дейдре, привет, Адам! — кривовато усмехнулась Тони. — Ангел вам уже рассказал?

— Нет, я сама догадалась, — улыбнулась в ответ Дейдре. — И поспешила от всей души тебя поздравить. Можно?

Тони поколебалась неловко затянувшуюся секунду, но потом села на кровать, кивнув гостям, чтобы те устраивались рядом. Адам тут же сунул свой любопытный нос поближе.

— Она похожа на креветку! — получше рассмотрев младенца, заявил он.

— Адам! — попыталась было возмутиться Дейдре, виновато глядя на подругу, но та лишь рассмеялась.

— Полностью с тобой согласна, — сумела произнести она лишь через некоторое время. — Лишь с одной разницей: креветки молчаливы.

— А можно ее потрогать? — не унимался Адам, придвигаясь поближе.

Тони кивнула, и он осторожно, одним пальцем, коснулся щеки крохотной девочки. Та распахнула глаза, и Дейдре успела испугаться, что сейчас начнется плач, но девочка лишь сонно похлопала своими рыжеватыми ресничками и уставилась на мальчишескую физиономию с каким-то философским спокойствием.

— Ты ей понравился, — удовлетворенно заключила Тони.

— У нее голубые глаза! — с непонятным восторгом выпалил Адам.

На краткий миг повисла неловкая пауза, которую, казалось, заметила только Дейдре. После чего Тони вновь странно усмехнулась.

— Полагаю, этому стоит порадоваться, — ответила она туманно.

А Дейдре словно услышала продолжение этой фразы: <i>«… все лучше, чем как мои»</i>. Она давно уже поняла, что Тони скрывает глаза за стеклами стильных темных очков не только ради имиджа. Что-то заставляло эту женщину, обычно столь равнодушную к мнению окружающих, прятать взгляд.

— А как ее зовут? — не унимался Адам, не уловивший тонкостей момента.

— Эм… — Тони замялась. — Не знаю. Я… Мы так ничего и не решили.

— Вы с мужем сами обходитесь без имен, поэтому решили и ребенка без него оставить? — пошутила Дейдре.

От необходимости отвечать Тони избавил негромкий стук в дверь. Снаружи раздался жизнерадостный голос мистера Фелла:

— Адам, я закончил печь клубничный торт. Ты не хочешь мне помочь с дегустацией?

Адам встрепенулся, и женщины не удержались от одинаковых по теплоте улыбок.

— Иди, — мягко произнесла Тони. — Я подозреваю, что торт для тебя куда интереснее младенцев.

— Она интересная! — запротестовал Адам, все же поднимаясь со своего места. — И я очень рад, что я ее увидел!

С этими словами он выскочил за дверь, явно готовый теперь увидеть клубничный торт. Едва стихли его шаги, Дейдре позволила проявиться своей доселе скрываемой тревоге.

— Как ты, Тони? — спросила она обеспокоенно. — Ты была сама не своя все последние месяцы.

Но та лишь покачала головой.

— Извини, — сказала она негромко. — Я просто не ожидала… Вообще ничего этого не ожидала.

— Но ты замужем, — мягко пожурила ее Дейдре. — Такой момент всегда рано или поздно наступает.

— Не с нами, — голова Тони снова качнулась, и Дейдре только сейчас осознала, что волосы подруги в кои-то веки не уложены в аккуратную прическу. Оказалось, что отросшие и не выпрямленные, они вьются очень красивыми локонами. — Я… как бы это тебе сказать… Была твердо уверена, что детей у меня быть не может.

Повинуясь порыву, Дейдре приобняла ее за плечи, очень бережно, стараясь не потревожить удивительно спокойного младенца в худых смуглых руках.

— Ты поэтому так испугалась в самом начале, да? — шепнула она почти на ухо подруге. — Но видишь, это было напрасно! Ты молодец, ты справилась! И у вас теперь есть совершенно чудесная дочка. И за мужа ты зря переживала: я заметила, как он сияет, стоило заговорить о рождении ребенка.

— Ангел всегда сияет, — устало усмехнулась Тони. — Он добрый.

Дейдре вернула ей мягкую улыбку.

— Это ты добрая, — заявила она, ткнувшись носом в висок Тони. — Хотя зачем-то и пытаешься это скрывать.