Лука похудел, сильно загорел и вытянулся за лето. Альфонсо и Микки не уставали делать ему комплименты, хоть сам Лука и считал, что это не его заслуга, а обыкновенный скачок роста. Но поддержка друзей была важна в ежедневной борьбе с вкусностями, что готовила бабушка мальчиков, чье представление о красоте сильно отличалось от общепринятого. В ее глазах Лука вот-вот должен был умереть от недоедания, и она постоянно старалась подсунуть ему что-нибудь для «подкрепления сил».

Аль наоборот, побледнел, отросшие черные волосы оттеняли лицо, даже губы казались голубоватыми. Лука не скрывал, что очень за него волнуется: младшенький успел дважды за два месяца отлежать в больнице. Хотя при Микки братья старались не обсуждать болезнь Альфонсо, но мальчик уже знал: муковисцидоз нельзя вылечить. Микки стал чаще заглядывать к Алю, когда тот не мог выходить из дому, и даже начал учить его рисовать. Колобок выглядел счастливым, только уставал быстро и очень стеснялся об этом сказать. Микки старался подмечать его состояние и уходить первым, чтобы Аль не чувствовал себя неудобно.

Бамбуковые заросли полностью закрывали одну стену оранжереи от солнца, но, несмотря на это, внутри было жарко и влажно. Капитану, казалось, нравилась такая погода, а вот мистер Фостер теперь проводил значительно меньше времени с любимцем. Микки жара не слишком мешала — он раздевался по пояс и садился на бетонный пол, клал на бортик сухого фонтана кусочки фруктов. Наблюдая за Капитаном, старался рисовать «вслепую», глядя только на птицу, передать позу, изгиб крыла, наклон головы или блеск перышек. Старик как-то попросил взглянуть на наброски, пролистал альбом и хмыкнул, отдал Микки. Мальчик так и не понял, понравилось Фостеру или нет. Лучше б и не показывал, но как откажешь?

Листья в саду словно покрылись легкой золотистой пленкой, Микки казалось, что и кошеная трава пахнет по-другому, не так, как в середине лета. Август кончался, к новому учебному году мама сшила Микки новый рюкзак, в котором было специальное место для карандашей и альбома, а обе лямки дополнительно укреплены полосками грубой джинсовой ткани подходящего цвета.

После обеда Микки часто сидел на ступеньках вместе с Феликсом. Старик Фостер в это время обычно ложился вздремнуть. Феликс оказался прекрасным слушателем и знал многих персонажей приключенческих новелл. Когда Микки говорил о таком с мамой, она очень старалась понять, задавала вопросы и с удовольствием рассматривала героев и звездные пейзажи. Однако Микки знал, что космические сражения — это последний жанр, который она выбрала бы для себя. С Джереми было интересно по-настоящему, но похвалу из него приходилось тянуть клещами. Не то чтобы Микки так уж зависел от чужой похвалы, однако и вовсе без нее поверить в свои силы трудновато. Последнюю главу Джерри забраковал полностью, Микки тогда еле удержался от совсем детской обиды на друга. Хотя позже, дома, он и сам понял, что Джереми прав. Микки не заметил, как ушел в красоту рисунков, забыв про логику сюжета. И пришлось переделывать все по новой…

А вот Феликс всегда находил за что похвалить. Он утверждал, что свои минусы любой человек знает, а вот плюсов может и не замечать, особенно если критичен к самому себе так, как Микки. Мальчика коробило пренебрежение, то и дело проскальзывающее в отзывах Феликса о своем работодателе. Но ведь сам мистер Фостер мог говорить о других еще более грубо… В итоге Микки просто выкинул это из головы.

Феликс жил не так далеко от дома Хоранов, Микки даже заходил к нему пару раз. В один из немногих вечеров, что выдавались у Феликса свободными, он встретил Микки по дороге из бара и позвал в дом.

На столе лежала огромная книга, раскрытая, она занимала большую часть столешницы. Глянцевые страницы блестели под лампой. Микки моментально узнал вожделенный том с набросками самого Диснея.

— Это тебе, — просто сказал Феликс. — Мне дали премиальные от фирмы, и я решил…

— Я не могу, — замотал головой Микки, помимо воли подходя все ближе к столу. — Это слишком дорого.

— Ничего подобного, — улыбнулся Феликс. — В магазине была скидка. Ты мог бы отнести ее своему другу, о котором рассказывал…

Микки подумал, как обрадовался бы Колобок, но все же нашел в себе силы покачать головой.

— Ну хорошо, — чуть раздраженно продолжил Феликс, — Можешь считать ее моей, если тебе так удобнее, но возьми книгу домой, хотя бы на время. Договорились?

Микки не сумел противостоять искушению, положил руки на гладкие листы и кивнул, окончательно растеряв все слова от восторга.

***

На бледной коже проступали голубые вены, ярко выделялись старые порезы и ожоги. Когда-то он считал, что работать в перчатках — это для слабаков. Над головой тренькнуло, Уилл глянул на экран и сверился с номерком в ладони — в сотый раз за последние четверть часа. Если думаешь о чем-то своем, то реальность рассыпается, стоит лишь отвести взгляд. Положение стрелок на циферблате, номер очереди на билете, время рейса на табло…

У матери он не был уже четыре года. Там, в маленьком узком, как галстук, домике, где прошло его детство, Вилли чувствовал себя почти умиротворенно. Хотя это спокойствие и держалось на лжи, ведь мать была уверена: сынок по-прежнему работает в секретной лаборатории и прилетает к ней редко оттого, что страшно занят. После скандального ухода из университета Уиллу все-таки дали диплом, пусть и без отличия. Гловер даже сумел какое-то время продержаться в научно-исследовательской лаборатории, куда его взяли «в надежде на то, что столь талантливый молодой человек возьмет себя в руки и исправит неприемлемое поведение»…

Родители подчеркнуто не общались после развода и отъезда отца с сыном в Америку. И в этом были свои плюсы. Иногда Уилл думал, как бы все сложилось, останься он в Лондоне. Белые занавески, запах реки и жареная рыба с хрустящей корочкой, старые песни, которые напевала мать, ее улыбка. Разительный контраст с жестами и рублеными фразами отца, фактически отказавшегося от Уильяма, узнав о его выходке на защите диплома. Бен Гловер теперь вряд ли часто вспоминал о позоре семьи — собственном сыне, не оправдавшем возложенных на него надежд.

Измазанные жирными пальцами, а кое-где и помадой стекла туманили блеклые лица сотрудниц почты. В руке кололся острым углом номерок. Наконец, цифры совпали с высветившимися на экране, Уилл достал из кармана бумажник и подошел к стойке, выложил пачку банкнот, стараясь не тронуть захватанную пластиковую поверхность.

— Лондон, Паддингтон. Урсуле Хилл, до востребования.

***

Он обрадовался, заметив Робби. Тот курил у входа в ресторан, где обычно обедали приближенные Бианки. Уилл уже пару недель как ни с кем не виделся: Дон пропал, Птаха мотался по стране. Встретившись с Уиллом глазами, Робби прищурился, глубоко затянулся и, растоптав окурок, зашагал по улице прочь. Уильям поднял брови, догнав приятеля, схватил за рукав.

— Какого…

— Дон передавал тебе привет, — резко развернувшись, рявкнул Робби, стряхивая его руку. — Хоть ты, stronzo* этого и не заслуживаешь!

— Что?! — опешил Уилл. — При чем тут… Погоди, Дон?! Он жив?

— А ты так сильно хотел его смерти? — оскалился Робби.

— Что ты несешь?!

— Счастье, что Донни столкнулся со мной, а не с кем-то еще! Как ты мог?! — Теперь уже Робби вцепился в рукав Уилла. — Porca troia*, мы ведь были в одной лодке, мы практически семья!

— Какого хрена?! Какая, к чертям, семья? — мгновенно рассверипел Уилл. — «Семья» у тебя теперь другая! Из кожи вывернулся, чтоб «усыновили»!

Удар по лицу чуть не сбил его с ног. Уилл отступил на шаг и утер с губ кровь.

— Да что на тебя нашло?!

— Это за Дона, не за меня!

— Я ничего ему не сделал!

— Вот именно, — прошипел Робби, снова дергая Уилла к себе. — Ничего! Да что с тобой разговаривать, — плюнул и, оттолкнув Уилла, быстро зашагал по улице.

Уильям вошел в ресторан, смыл с лица и рук кровь, пообедал и поднялся к себе, размышляя об услышанном. Роберт всегда был очень закрытым, Уилл знал лишь то, сколько процентов со сделки он берет и какую марку сигарет предпочитает. Идея итальянской «семьи» основательно перекроила мозги бывшего наркодилера… Уильям помнил, с каким спокойствием он помогал им избавляться от трупов в Вегасе. О том, как флегматично реагировал на Донни, тогда Уилл был уверен, что он недолюбливает его ленивого, болтливого, инфантильного помощника. А теперь смотри-ка, чуть ли не рассуждает о преступлении бездействия!

Уильям вышел на балкон и закурил. В душе что-то неясно скреблось. Сделав несколько затяжек, Уильям понял, что это такое.

Зависть.

Впервые в жизни Уильям Гловер завидовал чужой слепоте и недалекости. Сейчас он хотел бы поверить хоть во что-нибудь. Отключить привычный скептицизм и циничность, но для этого нужно было бы нанести себе черепно-мозговую травму. Возможно, несовместимую с жизнью.

Уильям держал бычок и следил, как тлеющая кромка подбирается к пальцам. Он удивлялся себе. Ведь жить без идеалов — легче, не дать застить глаза красивыми словами — разумнее. Раньше он гордился этим…

За прозрачным парапетом зияла многоэтажная слепая пустота.

Внизу топорщился город — бетонные, металлические, стеклянные, пластиковые кубики. Внутри — плоть, кровь и роящиеся сотни тысяч миллионов мыслей. Поднимался негромкий гул созданных людьми механизмов, шум дыхания, гомон речи…

На улицах стало небезопасно. Джованни Бианки дал своему стервятнику карт-бланш, Птаха пользовался этим вовсю, и Уилл смог в полном масштабе оценить могущество созданных ими монстров. Теперь он не сомневался в том, что болтали о Птахе… Новости на всех экранах гудели непрерывным потоком: во многих штатах распахивались ворота тюрем, камеры слежения превращались в оплавленные комки, а охрана оказывалась перебита. Преступность скакнула вверх, госслужбы сбивались с ног, правительство готово было объявить чрезвычайное положение. На площадях появились обычные глашатаи упадка — бродячие проповедники. Словно насмешка над идеями свободного от предрассудков общества, о которых любил читать Уильям.

Бианки ясно давал понять, что его такая ситуация устраивает. Чем больше людей недовольны текущим положением дел в стране, тем больше из них захотят оказаться в безопасности. Когда все кончится, они ощутят разницу.

«Правительство не может обеспечить им мир, а я — смогу».

У Уилла чесался язык спросить, не заказал ли уже мафиозный босс себе корону. А происходящее за стенами все больше походило на хаос. Анархию. На самые пошлые представления обывателя о ней.

Готовые кейсы с «волной» длительного действия Уилл приносил Бианки сам. Для этого нужно было подняться на лифте три этажа и пройти по коридору, набитому людьми с оружием, с пачками документов в руках, женщинами, детьми. Уилл даже не пытался противиться ассоциации с полной просителей приемной какого-нибудь средневекового монарха.

С одной стороны Бианки чинно сидел пожилой член совета клана, с другой стоял, опираясь локтями на широкую спинку кожаного дивана, Птаха.

— Кто оставался в Фармингдейле? — спросил мафиозный босс, глядя на большой настенный телевизор.

Там виднелось какое-то помещение, вероятно, одна из баз Птахи. Заметив Уильяма, Джованни поднялся, забрал у него кейс и подошел к массивной двери сейфа.

— Элвин и Бивень, — поморщился Птаха, глядя на сереющие очертания на экране. — Чуть не сорвали Жако дело, перегрызлись за то, кому достанется последняя доза. Я сказал ему всыпать обоим и подержать там пару дней. Чтоб поостыли…

— Жако оставил без присмотра «волну»? — развернулся Бианки, захлопывая сейф.

— Да херня, — махнул рукой Птаха, — у них были только две короткие, на минутку-полторы.

Бианки взглянул на него так, что похолодел даже Уилл, а сидевший на диване пожилой мафиози тревожно заерзал. Но босс сдержался.

— Жако сюда, — резко бросил он в телефон.

Птаха усмехнулся и вдруг ахнул, перескочил через диван, подошел вплотную к телевизору.

— Да ладно! — воскликнул он и громко рассмеялся. — Не может быть!

Уилл заметил на экране две фигуры — повыше и пониже. Женщина с боевой выправкой беззвучно говорила что-то худощавому парню с белыми, словно седыми, волосами. Затем в кадр вошли и другие люди, с оружием, рациями… Значит, вот из-за чего произошло внеплановое собрание: одно из секретных мест раскрыли госслужбы. Что ж, рано или поздно это должно было случиться. Уильям удивился, с каким спокойствием констатирует столь пугающий факт.

Отсмеявшись, Птаха повернулся к Бианки.

— Этот — мой. Если попадется, не убивайте его, не… че-ерт, — снова зашелся в хохоте Птаха. — Он теперь с ними?! Мать вашу… и он был так близко! Почти в руках!

— Старый друг? — хищно улыбнулся Бианки.

— О да, — серьезно ответил Птаха, — очень старый.

***

Простыни с уголками на резинке не надо гладить, они расправляются сами. Удобно, если в жизни не брал в руки утюг. Однако сложить такую простынь после стирки, чтобы лежа на полке, она не напоминала смятый комок — сущее наказание. В списке ненавидимых Джереми дел возня со стираным бельем занимала почетное первое место. Он сложил наволочки, а две простыни с пододеяльниками свернул и затолкал на полку.

Закончив, Джереми позволил себе посидеть четверть часа в любимом паблике литературного юмора, затем надо было браться за статью. В одном из сетевых научных журналов он вел скучную стандартную колонку, для которой не требовалось большого ума, только базовые знания, высокий слог и умение быстро находить информацию. Но редактор журнала предложил Джерри новую рубрику, на другом сайте с говорящим именем «История для неучей». Там можно было писать просто и свободно, а сарказм даже приветствовался. Джереми хотел отказать — денег ему и так хватало, а работы много… Но последующие несколько дней ловил себя на том, что помимо воли сочиняет первую статью. Контингент сайта составляли в основном подростки, так что Джереми теперь мог бы спрашивать совета у Микки — не слишком ли заумным получается текст, интересна ли тема и поймут ли своеобразный юмор нежные читатели. Только сам Микки теперь редко советовался с ним… Скорее всего потому, что обиделся на последний разговор про Торна и Диану. Но если бы можно было отмотать время назад, то Джерри сказал бы то же самое. Разве что в более мягкой форме, хотя умением смягчать слова он никогда не отличался. Вот отбрить так, чтобы оппонент только беспомощно разевал рот, — это пожалуйста. А может, Микки просто было интересно общаться с Джереми лишь поначалу, ради разнообразия. А теперь — надоело. В конце концов, у него есть для этого одногодки.

Джереми сел за компьютер и набрал первое предложение. Он придерживался правила: напиши ерунду, просто чтобы разбить холодную стену белого листа, а дальше пойдет легче. Всегда можно вернуться и исправить ту первую строку. Если бы точно так же исправить историю своей жизни…

Самому Джерри хорошо жилось рядом с Фростом. Возвращаясь, он находил на полу нитки от кошачьей когтеточки, по плиткам в кухне был рассыпан корм, а на покрывале постели светлели шерстинки. По ночам кот грел спину, мерно урчал в ухо, прогоняя тяжелые сны. Фрост ласкался к хозяину только тогда, когда хотел этого сам, но всегда выходил встречать его к порогу. От этого Джерри чувствовал, что возвращается как никогда «домой». Большего ему пока не требовалось.

Эйтан утверждал, что всю палитру эмоций и чувств можно восстановить при желании, но Джереми этого желания не испытывал. Себя-прежнего он ненавидел до стиснутых зубов, хоть и понимал, что бежать от него — некуда. Еще недавно единственным выходом казалось запереть себя в клетке вместе с ним и не выпускать к нормальным, живым людям. Мысль о близости с кем-либо до недавнего времени вызывала лишь одно чувство: панику. Теперь страх понемногу рассеивался, общение с друзьями и пикировки с Лорейн доставляли порой неожиданно острую радость, но в глубине по-прежнему царила все та же ватная тишина. Иначе и быть не могло. Каждую мысль и чувство Джереми пропускал через фильтр: принадлежит ли она ему самому или сумасшедшему юнцу в черной кожанке?

Раньше ему было тяжело терпеть любые прикосновения, они словно обжигали. С появлением Фроста это стало сходить на нет. Джерри время от времени даже позволял себе думать, что, быть может, эта серая, пропитанная страхами тишина не продлится вечно.

Лорейн Фокс, агент ФБР, одним своим присутствием заставляла прошлого Джереми пробуждаться от сна, язвить и позволять себе больше, чем за все последние годы. Позволять себе быть невыносимым. Он ощущал восторг от мелкой свершившейся мести. Совсем детской и в целом безобидной, тем более, что Фокс и сама была той еще хищницей. Хоть по-настоящему напугать Лорейн и не получилось, но резко отказав ей, он испытал мрачное удовлетворение.

Джереми понял, что вместо работы уже пару минут смотрит в радужный угол монитора. Раздражающий перелив появился после того срыва — монитор пострадал не так сильно, как ноутбук, но все же Джереми оставил себе хорошее напоминание о том, что может сотворить с окружающим пространством. Или людьми… Случай на складе в детском парке это подтверждал. Рефлексы остались, тело помнило многочисленные драки, в которых участвовало прежде. Все грязные приемы, болевые точки. Однако теперь окончательно понял: он по-настоящему жив лишь пока жив тот, другой. Может, стоит прекратить бесполезную войну с собой и мир выдержит их обоих?

За окном плыл серый, душный и мокрый вечер. Текст никак не желал ложиться в правильные ячейки задуманного плана, Джерри в десятый раз поменял местами абзацы и, сбросив на грудь очки, потер глаза. Жужжащий мобильник поехал по столу и с глухим стуком упал на ковер. Джереми поднял его и прочитал сообщение от агента Фокс. Потом еще раз. И еще. Рука стиснула телефон до глухого треска, Джерри с усилием разжал пальцы.

«С ними кто-то из бывших. Есть идеи?»

Он не успел ответить, как мобильник вновь задрожал. Увидев незнакомый номер, Джереми стиснул зубы. Этот телефон он давал очень немногим, понять, кто звонит, не составило труда.

— Нас вызывали в управление, — не здороваясь, сказал Тайлер. — Допрашивали, как впервые. Что там у вас происходит?

Джереми медленно выдохнул.

— Вкратце: ничего хорошего. Скажи, вы знаете где… остальные?

— Нет. Последние три года Дина на связи только с Таккером и Патриком. — Тайлер помолчал, потом добавил: — В целом у нас спокойно.

— Спасибо, — тихо ответил Джерри.

***

Запахи еще не проснувшегося города кажутся острее. Сердце стучит быстро, спина и грудь уже мокрые от пота, а волокна мышц гудят и вибрируют, словно наэлектризованные. Скоро вдохи перестанут насыщать, начнут обжигать горло, но Джереми не остановится и тогда. Выплеснуть темноту можно только в беге. В предельном и запредельном напряжении, когда единственной мыслью остается лишь мысль о следующем шаге, единственной целью — еще одно движение, а единственным желанием — вдохнуть достаточно воздуха. И тогда можно мимолетно почувствовать покой и свет, почти потрогать руками. Остановиться и вбирать первозданную чистоту бытия.

В этот раз он убежал очень далеко — впереди переливались рассветными лучами воды Джеймс*. Джереми замедлил шаг и вышел на пустую набережную. Издали донесся гудок баржи. Яркий запах реки напомнил давящую силу течения Пэнд-Орей, дрожь, прошибающая тело, когда скинув штаны, ныряешь в холодную гладь, голубоватые пузырьки в пронизанной солнцем воде над головой…

Джереми промокнул лицо подолом футболки и медленно пошел вдоль берега, глядя на мазки розоватой ряби, постепенно окрашивающиеся в яркое серебро. В голове не осталось ничего, кроме отголосков воспоминаний, плеска волн и треньканья птиц. Перфорированный полиэстер высох быстро, пульс вернулся в норму, только в горле еще саднило. В этом районе было много предприятий, где-то здесь располагалась и швейная фабрика.

Желтоватая дорога ныряла под мост и расширялась на пересечении с прогулочной аллеей. Солнце поднялось выше, лучи били в лицо, отражаясь от реки. Полукруглая площадка у самой воды переливалась голубями — птицы драконили чью-то недоеденную булку. Невдалеке стояла, опершись о парапет, девушка в светлом сарафане и наблюдала за их возней. Джереми не сразу узнал ее.

— Что ты тут делаешь? — удивилась Кейт, снимая темные очки.

— Бегаю, — пожал плечами Джерри, облокотившись на перила.

— Знаешь, сколько я еду на работу? Сорок минут! Хочешь сказать, что пробежал полгорода?

— Я рано вышел, — беспечно пожал плечом Джерри.

Она покачала головой. Ветерок с реки тронул выбившийся золотистый локон, Кейт провела по шее рукой, поправляя волосы.

— Здесь хорошо… — глубоко вздохнула она, потягиваясь всем телом, — особенно утром, до смены.

— Разве не хочется поспать лишние полчаса? — усмехнулся Джереми.

— Хочется, — смущенно призналась Кейт. — Но тут я словно заряжаюсь хорошим настроением на целый день, а потом сижу за машинкой и помню: я видела что-то кроме бесконечных стежков и домашней уборки.

Солнце пронизывало тонкую белизну платья Кейтлин насквозь, отчего ткань светилась розовым, теплым цветом.

— Уже полвосьмого… мне пора на фабрику.

— Конечно.

Джереми вдруг остро ощутил жажду и усталость. Обе потребности можно было удовлетворить, лишь пройдя по длинному каменному лабиринту городских улиц. Он вздохнул, вдобавок напомнил себе о недоделанной вчера работе и зашагал к мосту.

***

Рауль умел исчезать внутри дома так, что никто не мог отыскать, пока он сам не решит выйти. Он казался прозрачным — не только из-за бледности и серых огромных глаз, но и оттого, что умел замирать, вбирая в себя настоящее, словно растворяться в нем. В такие мгновения на Рауля натыкались люди, родители, даже сама Лорейн.

«Что ты тут делаешь?»

Взмах ресниц.

«Слушаю дрозда».

Лорейн выходила гулять с друзьями на переменах только проверив, что с младшим все хорошо и он ест свой ланч. Над ее заботой опасались смеяться — от боевой Лорейн можно было отхватить вполне весомых тумаков. К Раулю по той же причине предпочитали не лезть, но кое-что из обидных слов до брата все же доходило… Однажды Рауль на спор спрыгнул с крыши школьной подсобки — хотел доказать, что может, и отделался синяком, который в течение недели поддерживал его достоинство. Ровно до того момента, как в школьную группу соцсети попало видео с компанией Лорейн, веселящейся на верхней площадке строящейся высотки.

«Почему ты не берешь меня с собой?!»

«Сдурел что ли? Там придурки одни».

Дрожащие губы.

«А ты почему с ними?»

«Сама не лучше».

А потом его не заметил водитель грузовика.

Лорейн к тому времени исполнилось шестнадцать. Она ежедневно ездила в больницу, в те дни, когда отец или мать не могли уйти с работы, просиживала с Раулем до поздней ночи. Читала ему вполголоса, вязала браслетики из пластиковых ниток, для себя — с черепами и змеями, для Рауля — с птицами и листьями.

Удар повредил не только внутренние органы, но и что-то в самом Рауле. Он перестал пытаться строить из себя кого-то другого — это было хорошо. Но стал отключаться от реальности чаще прежнего. Иногда Лорейн приходилось повторять вопрос по три-четыре раза или трясти за плечо, чтобы брат отреагировал.

Ему становилось то лучше, то хуже. Однажды Лорейн пришла, как всегда, после школы, но путь ей преградила медсестра. Она что-то говорила, но Лорейн видела лишь белое лицо Рауля на подушке и кислородную маску с зеленоватой трубкой. Оттолкнув медсестру, она ворвалась в палату и схватила брата за холодную руку. Он с трудом открыл глаза и сжал ее пальцы. В ту ночь Лорейн, несмотря на уговоры матери, осталась с ним.

«Ты вовсе не умираешь. Ну хочешь, я тебя поцелую?»

Сухие тонкие губы с запахом пластика и лекарств… Лорейн чуть не расплакалась, на миг прикоснувшись к ним своими. Так хотелось передать ему толику собственной жизненной силы!

За дверью ее поймал отец, по бледному, почти как у Рауля, лицу Лорейн поняла, какой он задаст вопрос. Родители поверили Лорейн, поверили, что ничего такого она не имела в виду. Просто хотела успокоить Рауля, заставить улыбнуться. Лорейн не оскорбляла их слух ложью, отец с матерью искренне любили своих детей и доверяли им.

Доверие дало трещину в тот день, когда в процессе уборки в комнате Рауля мать уронила с верхней полки плотную тетрадь… Лорейн запомнила ту страницу. Она осталась в мозгу как фотография с острыми уголками и режущей кромкой. Размашистый текучий почерк Рауля, узор закрашенных клеточек на полях.

«…я не понимаю себя сам. Может, поймешь ты. Ты сильнее. Лора. Лорейн. Лора-Лора-Лора-и-Рауль. Если бы мы проснулись однажды утром не братом и сестрой… я бы все за это отдал».

Тогда она растерялась, наверное, в первый раз в жизни. Почувствовала, что ей выбило землю из-под ног. Она не знала, что говорить и делать… В больницу отец попросил ее не ходить. Некоторое время они с Раулем еще переписывались, под строгим надзором. Хотя Лорейн и сама боялась лишний раз сказать что-нибудь не то, в переписку вползало все больше пустых, безликих фраз.

Элитный колледж далеко от дома стал горьким лекарством. Рауля привезли домой в день ее отъезда, они успели сказать друг другу лишь пару слов. Брат тянулся к ней, пока она таскала в машину последние сумки, пытался поймать ее взгляд. Родители старались ни на секунду не оставлять их одних. Внутри Лорейн разгорался гнев: нельзя же так… сразу. Но разве она могла быть уверена, как — можно? Не дай Бог, станет только хуже…

Через месяц у Рауля сменился номер, и нового ей не дали. Он сам не писал. Приехав на каникулы, Лорейн не застала брата дома. Отец с подчеркнутой радостью говорил о лыжном лагере в Уистлере.

«Он же мечтал, помнишь?.. уже оправился… здоровье, горный воздух… очень за него радуемся…»

Любые дополнительные вопросы Лорейн натыкались на мягкое сопротивление. Наконец, вспылив, она добилась от матери откровенности.

«Ты же понимаешь, так будет лучше».

Они будто боялись даже произнести при Лорейн его имя.

«…Ему просто нужна смена обстановки, новые впечатления…»

«А я уже не нужна?»

Лорейн очень жалела о вырвавшейся фразе. Она скучала по Раулю, его отсутствие ощущалось фантомной болью, от которой нет спасения ни в каких «новых впечатлениях»… Но родители увидели в ее словах лишь отражение собственного страха.

Она не боролась, не встала на защиту, как делала всегда. Даже выкрав его телефон из отцовского мобильника, так ни разу и не решилась позвонить…

Лорейн посвятила свою жизнь доказательствам. Доказать родным, что ей все по плечу. Начальству — что на нее можно положиться. И бесконечным доказательствам чужой вины или невиновности.

Лорейн не знала, почему Дэвис, ничем не похожий на Рауля, вызывает у нее такие чувства. Сперва она ощущала только раздражение, после операции в Фармингдэйле сердилась, но, поразмыслив, стала доверять Джереми еще больше. Он хотел напугать ее, отомстить всем агентам разом в ее лице, но вместо этого лишь показал, как хорошо контролирует себя. Даже на запястье не осталось следов.
Чем дальше, тем больше у Лорейн росло странное желание оберегать своего странного помощника. Это желание шло в разрез с логикой и нуждами следствия, поэтому агент Фокс, для которой работа стояла на первом месте, стремилась думать о Дэвисе поменьше, а неуместные чувства — затолкать поглубже.

***

Джереми увидел неотвеченный звонок после того, как вышел из душа и обрадовался этому. Ему нечего было сказать агенту Фокс — Джереми не взялся бы судить о том, что представляют из себя выжившие члены «Крепости» спустя столько лет.

Не дозвонившись, Лорейн наговорила сообщение. Сотрудники Бюро быстро отыскали тех, кто владел даром раньше. Их держали в поле зрения все это время, хотя постоянной слежки за ними не вели. Терренс осел в маленьком городке Британской Колумбии, Таккер и Патрик жили в Сиэтле. Энди не так давно в очередной раз выпустили из тюрьмы, а Дик совсем недавно вдруг сорвался и уехал путешествовать, по последним данным — в Панаму. Точное местонахождение этих двоих пока оставалось неизвестным.