Я молча накинул на плечо лямку тяжёлого рюкзака и спустился на перрон. Оставаясь невидимым для окружения, обычный щуплый подросток, немного бледный для такого солнечного утра, я медленно поплёлся в сторону выхода с вокзала, думая о том, что ждёт меня в будущем.

        Вряд ли ребятам понравится мой поступок, и не так важно, что именно было в нём заложено. Пытаясь бежать от себя, своего окружения и собственных депрессивных мыслей, я лишь глубже погружался в депрессию, питая светлые надежды на то, что однажды удастся проснуться нормальным человеком.        Нормальным. Что, собственно, подразумевается под этим словом? И почему мы, испорченные, сломленные и столкнувшиеся с различной степени трудностями, не можем гармонично вписаться в общество, чтобы реабилитироваться хотя бы в собственных глазах? Может, у меня ещё не всё потеряно, и, в отличие от других, я преисполнен желанием исправиться и, приняв то дерьмо, что пыталось меня утопить, начать жить заново.

        Я и не заметил, как ноги принесли меня к пекарне. Лишь приблизившись к ней, заприметив тёплый свет потолочных ламп, отбрасывающих на меня свои искусственные лучи, я затормозил и удивлённо огляделся. В голове не было ни одной мысли касательно пекарни, однако сердце ликовало от вида знакомых стен.

        Хечжон стояла за прилавком, рассчитывая парочку с набором пирожных. Подняв взгляд на них, удаляющегося из заведения, влюблённых и абсолютно счастливых, она заметила меня и приветственно махнула рукой, подзывая. Послушавшись, я вошёл внутрь, столкнувшись с ворохом мурашек, охвативших меня от тёплого, пропитанного булочками, воздуха.

        Она, должно быть, увидела, что у меня не всё в порядке, и кивком головы указала в соседнее помещение, где мы обедали в свободное время и где сидел Тэхён в ожидании окончания моей рабочей смены.

        Мне не нужно было повторять дважды. Столкнувшись с опустошением внутри своей души, я на непослушно спотыкающихся ногах последовал в приоткрытую дверь, пока Хечжон переворачивала табличку на выходной дверь, оповещая посетителей о перерыве.

        Помимо той парочки, направляющейся на выход, в пекарне никого не было, потому с выпроваживанием покупателей обошлось. Хечжон закрыла дверь и направилась за мной.

        Несмотря на импульсивное поведение и желание во всём стремиться к лучшему, даже если это затрагивало её собственное здоровье и личное время покупателей, Хечжон не была плохим человеком. Она осталась совсем одна, но была способна существовать дальше, полностью отдаваясь любимому делу. Но она любила Тэхёна, зная о его болезни, и с трепетом относилась к его болезненному старшему брату. Не знаю, догадывалась ли она о наркотиках, но продолжала помогать, подсовывая свою нераспроданную за день выпечку, или в самом деле поверила в язву желудка и ведущие к ней симптомы усталости и вялости. Но я был безмерно благодарен ей за то, что взяла меня на работу и раньше времени выплатила первую зарплату, которую мне сразу пришлось отложить на оплату долга Юнги. Я трудился, не покладая рук, и вернулся, чтобы продолжать делать это снова. И даже спрыгнув с поезда и нажив проблем с новыми друзьями, я предположил, что лучше всего продолжать делать то, что умею лучше всего: обворожительно улыбаться и строить из себя красавчика, чтобы привлекать школьниц и покупательниц более старшего возраста, кто всё ещё млеет от смазливых лиц.

        Хечжон незаметно приставила ко мне кружку, в которую любезно плеснула ранее заваренный зелёный чай, и села напротив. Видимо, женщина собиралась прерваться ещё до того, как я появился несмотря на то, что время обеда давно минуло.

       — Что случилось?

        Она спросила так, словно я мог рассказать всё, будто ей было позволено занять роль моей матери, способной разглядеть любые изменения в настроении сына-хулигана с нежной трепетной душой. Но я, сколько бы не храбрился и не строил из себя самоуверенного подростка, готового на всё ради минутной бравады, внутри был испуганным и забитым мальчишкой, сбежавшим из дома на поиски лучшей судьбы. 

        И что я нашёл вместо дома, пропитанного алкоголем? Квартиру, напичканную лекарствами под завязку, где проживал наркоман и его больной брат, у которого лишь изредка наблюдались просветления.  

        И как я должен был ответить на этот вопрос? Случилось всё. Случилась моя жизнь, смерть отца и изменения в характере матери, после чего она превратила своё существование в хаос, а меня — в клокочущий комок ненависти к себе и ко всему окружающему. И если бы не Джем, которого я ни разу в жизни не видел, что бы со мной стало? Был бы я всё ещё жив?

        Мотнул головой, сбрасывая с себя напряжение, и передёрнул плечами, что жало Хечжон окончательно понять, что не всё в порядке. Хоть мои переживания находились лишь на ментальном уровне, она чувствовала их, потому что тоже была матерью и наверняка имела опыт с детьми, которые сами не знают, чего хотят, и сидят, растерянные и напуганные будущим.

       — С Тэ всё в порядке? — спросила Хечжон.

        Я кивнул, потом поднял на неё взгляд, зацепившись за глубокие морщины, идущие от носа к губам, словно ещё одна печальная улыбка, прячущаяся на счастливом лице человека в возрасте, столкнувшегося с чем-то неприятным, но, гордо вздёрнув нос, идущего дальше по дороге своей судьбы.

       — Как часто Вам казалось, что жизнь несправедлива?

        Мой тихий шёпот показался чужим и отрешённым, звучащим из нутра моего существа, бурлящий и дрожащий, как опасное хищное существо, присматривающееся, прежде чем напасть.

        Или то было лишь маскировкой, попыткой спрятать израненную душу, готовую разорваться и явить наружу море солёной воды?

        Глаза Хечжон встретились с моими. Наполненные печалью и пониманием, они слегка блестели, но то был живой блеск. Взгляд человека, который ни смотря не на что всем доволен.

       — Чонгук, жизнь всегда несправедлива, — ответила она.

        Её тонкая рука потянулась к моей, и вскоре тёплая ладонь, пахнущая булочками с корицей, накрыла мою, холодную из-за долго пребывания на улице, и мелко дрожащую.

       — Но что бы ни случилось, мы должны находить в себе силы идти дальше, — продолжила Хечжан тихим, спокойным и уверенным тоном, который дёргал струны моей души, играя безумные мелодии.

       Так звучит расстроенная гитара, которую пытаются привести в порядок.

       — А если сил больше нет? — спросил я, концентрируя взгляд на наших ладонях, отмечая, как много вздыбившихся вен на тыльной стороне её ладони и как идеальна в сравнении с этим моя.

        Но, несмотря на концентрацию, обзор то и дело заслоняла полупрозрачная туманная пелена, свидетельствующая о приближении слёзного потока, который я всему силами душил в себе, продолжая повторять, что всё будет хорошо.

       — Ты ещё та-а-акой молодой, — протянула Хечжон с улыбкой. — Как в тебе не может быть сил на то, чтобы справиться с мелкими проблемами?

        Голос звучал лукаво, словно она пыталась подцепить меня и вывести на эмоции. Но я чувствовал себя таким уставшим и замученным, что продолжал тупо смотреть на наши руки, стараясь моргать как можно реже.

        Так и не дождавшись ответа, женщина продолжила: 

       — У тебя должно быть столько сил, если ты до сих пор продолжаешь молчать… Вот бы и мне быть хоть немножечко смелее.

        Не сдержавшись, я усмехнулся, и для Хечжон это стало определённым знаком. Она заметно воспряла духом, убрала свою ладонь и подставила ко мне поближе кружку с ароматным чаем. Решив, что хуже не станет, я взял её в руки и сделал глоток, ощутив, как приятное тепло охватывает глотку и спускается вниз, окутывая желудок.

        Вскоре к кружке с чаем присоединилась и тарелка со свежими булочками, только-только из печи. Была своя прелесть в том, чтобы есть их совсем свежими, обжигая губы и наслаждаясь мягким пряным тестом с различными начинками. Я заметно повеселел, признавшись, что хорошая выпечка и правильная компания творит чудеса с настроением. Так мне даже хватило сил рассказать Хечжон, что произошло, утаив самые главные детали. Я поведал о себе, большом самомнении, что преследовало меня на протяжение многих лет и позволяло держаться на плаву, противостоять отчиму и игнорировать поведение матери, которая снова и снова предавала меня, выбирая алкоголь, сигареты и секс вместо сына, подвергавшемуся ежедневному издевательству и унижению. Рассказал об обидах, поступлении и желании сбежать, чтобы никогда их не видеть. О друге, который поддерживал и казался единственной спасительной соломинкой в океане безразличия и отчуждения. И, наконец, о своём переезде в Сеул, знакомстве с компанией ребят, столкнувшихся в свои года с куда более ужасными вещами, видевших смысл в жизни в единственном и крайне опасном хобби — прыжках с поезда.

        Хечжон слушала, не перебивая, прекрасно понимая, что безостановочный поток слов, льющийся из моего рта, должен достичь своего логического завершения, чтобы я почувствовал себя лучше, и когда мой рассказ достиг конца, мне в самом деле стало проще дышать. Появилось чувство, что воздух очистился, и насыщать лёгкие кислородом было в разы легче прежнего.

        Женщине не пришлось вытягивать из меня признания, всё сделал чай и эта чудесная уютная обстановка вкупе со свежими булочками, и, чувствуя свою безусловную заслугу в произведённом на меня эффекте, Хечжон зарделась.

       — Ты молодец, — сказала мне она. — Тебе хватило сил выдержать всё это, и ты всё ещё продолжаешь в себе сомневаться?

        Я пожал плечами, как бы говоря, что понятия не имею. Всё время я только бежал, пытаясь скрыться от прошлого, родителей, воспоминаний и мыслей о чём-то хорошем, потому что вокруг меня окружало одно дерьмо, и вот, остановившись и отдышавшись, я чуть ли не впервые задумался о том, что уже давно добился желаемого.

        Оставалось лишь убедить остальных в том, что и у них уже всё не так плохо, как раньше, и можно отказаться от опасных прыжков, грозящих серьёзными травмами, и спокойно жить дальше, по кирпичикам возрождая своё хрупкое психическое здоровье.

        Я остался в пекарне до самого закрытия, сменив Хечжон у кассы. У меня не было сменной одежды, но женщина простила мне этот маленький косяк, выдав фирменный фартук и кепку. Обмундировавшись, я внимательно осмотрел витрины, чтобы увидеть, что сегодня Хечжон приготовила для продажи, и встал за кассой в ожидании покупателей.

        Так и закончился день, и, когда рабочая смена давно закончилась, а мы считали сделанную выручку, Хечжон отправила меня домой, сказав, что я хорошо поработал и могу отдохнуть, но завтра должен быть как штык на рабочем месте. Это меня порадовало, ведь в пекарне я мог отвлечься от проблем и переживаний, разделить своё бремя с Тэхёном с другим человеком и ощутить себя одним из обычной серой массы людей, тянущих за собой работу, дом, и кучу важных простых вещей для счастливой жизни.

        Попрощавшись с женщиной, я накинул на плечи рюкзак и, насвистывая, отправился в квартиру Юнги. И, хоть мне было известно, что с Тэ сидит Хосок, я всё равно воспользовался имеющимися у меня ключами, чтобы попасть в квартиру. Мне думалось, что Хосок уже давно спит, уложив и Тэхёна, но оказалось, что я ошибся. Квартира была полна гостей, и все те, кого я бросил, уехав на поезде, смотрели на меня во все глаза, когда я неспешно разулся и прошёл в гостиную.

        Я неловко замер, ощутив, что горю под этими взглядами, и поспешил объясниться. Однако слова, так хорошо и умно простроенные заранее, застряли в горле, и лишь нелепые обрывки вырвались наружу комплексом:

       — Я… Ну это как бы… Совсем не так, как… Эм…        

      «Заткнись уже!» — приказало сознание, и я послушно сомкнул губы, испуганно озираясь по сторонам. Мне было страшно, что никто не станет слушать, что меня просто развернут и отправят на все четыре стороны, а ведь мне больше некуда было идти. Джем? Да, но у него маленькая квартирка и слишком занятой график, чтобы надолго впускать к себе друга по переписке. Да и Чимин был прав, я совсем не знал ему, чтобы довериться и въехать. Мы не могли делить аренду, потому что хозяйка квартиры запрещала даже приводить гостей, а потому я не мог задержаться там надолго. И при этом моей зарплаты в пекарне не хватило бы на съём полноценной квартиры, да и откладывал я её для других вещей.

        И вместо того, чтобы сказать об этом ребятам, я продолжал молчать, пригвождённый к полу.

        Намджун, как самый старший среди остальных и узурпировавший место главного, начал первым, спросив лишь:

       — Почему?

       Мог ли я довериться им и рассказать всё то, что поведал Хечжон, только уже со всеми подробностями? В отличие от неё, они приняли меня потому, что оказался в нужном месте в нужное время, мог приглядеть за Тэ, пока они продолжают заниматься своими делами. Этакая бесплатная сиделка с большими амбициями.

        Я сделал глубокий вдох. Нельзя было так думать. Я приехал сюда, чтобы изменить свою жизнь, а отрицательные эмоции явно не входили в список того, что мне следовало бы сделать, чтобы стать лучше. Потому, взяв эмоции под контроль, я сказал:

       — Мне нет нужды отказываться от своего прошлого.

       — Что? — спросил Намджун, явно не понимая, что имеется в виду.

       — Каждый из вас столкнулся с чем-то ужасным в прошлом, — твёрдо сказал я, — и вы зациклились на этом, сделав определённые выводы. Каждый из вас якобы отвергнут обществом, но это не так. Никто не знает, сидели ли вы, пережили ли утрату или были изнасилованы, вас принимают как чистые листы, готовые читать новую историю.

        Они смотрели, не моргая, принимая на свой счёт каждое слово, упавшее с моих губ. И только Чимин, стоявший у окна и обхвативший себя руками, отвёл взгляд, наблюдая за мной из-за вуали чёрных ресниц.

        И, заметив это, я решил обратиться именно к нему:

       — Я ведь выкинул тот телефон, по которому тебе звонил отец. Я вычеркнул его из твоей жизни, и тебе теперь не обязательно вообще о нём вспоминать.

       — Всё не так просто, — откликнулся он.

       — Знаю, — ответил я. — Однако ты можешь хотя бы попробовать. Вы прыгаете, чтобы отвлечься, перезагрузиться и наполнить свою кровь адреналином. Да вы такие же наркоманы, только вместо наркотиков — гормоны!

        Джин, сидящий на диване и со всей силы цепляющийся за подлокотник, посмотрел на Намджуна в поисках поддержки, но тот молчал, прикусив нижнюю губу. Он стоял прямо напротив меня, подскочив на ноги сразу при моём появлении на пороге, и теперь не мог найти в себе сил, чтобы опуститься обратно.

       — Вы принимаете антидепрессанты, чтобы заглушить боль, но разве этого достаточно? Разве кто-то из вас вообще однажды подумал о том, что наслаждается своей жизнью, а не день ото дня переживает один и тот же кошмар?

        Хосок, находящийся рядом с Джином, усмехнулся, и этот жест был очень похож на согласие. Меня несли эти эмоциональные волны, и их реакция говорила о том, что я сумел попасть в цель и достучаться до сих сердце. И если бы раньше они просто в один голос бы послали меня, то теперь считали за своего, потому что я знал слишком много секретов, потому что говорил слишком едкие вещи, которые больно жгли, потому что были правдивы, и потому что я, в отличие от них, был преисполнен желания снова встать на ноги.

       — Ты, Намджун, сумел разбогатеть, но какой целью? — спросил я. — И что ты делаешь теперь, когда можешь добиться всего, чего хочешь? Продолжаешь разрывать старые раны и ненавидеть себя за то, что был несправедливо осуждён? Отпусти эти чувства и попробуй обратиться к свету, попробуй начать так, будто ты тот самый чистый лист, и покажи людям, чего ты стоишь на самом деле. Больше нет брата, который тебя подставил, а мать далеко, чтобы снова тебя подставить. Поверь, я знаю, о чём говорю, когда дело касается семьи, я боролся с ними много лет, чтобы однажды просто сбежать и признать своё поражение. Да, я проиграл им, но я не просрал свою жизнь.

        Я замолк, чтобы перевести дыхание. Чувственная тирада высосала из меня все соки, и теперь я замер, лишённый сил продолжать. Теперь на меня не смотрело столько пар глаз. Чимин глядел в окно и его щека блестела от слёз, Хосок улыбался, но не широко и искренне, а так, словно я насыпал соль на его открытые раны, показав, что они, пусть и уродуют его душу, продолжают стремительно затягиваться. Было в этом движении губ что-то необычное, словно Хосок принимал свою судьбу и соглашался с ней, но продолжал грустить от того, как именно всё сложилось. И я понимал, что будет непросто вот так в одночасье принять свою судьбу, но надеялся, что по итогу каждый сможет сделать правильный выбор.

        Джин хмурился, глядя куда-то себе под нос, выражая глубокие мысленные думы, и только Намджун не отрывал от меня глаз. И пусть он всё ещё прикусывал губу, чтобы держаться, его глаза заметно побледнели.

       — Где ты был всё это время? — спросил меня Намджун, наконец.

        Он смотрел на меня настороженно, будто я мог сказать что-то ещё, что причинило бы ему боль. Понимание несвоевременности разговора настигло моё сознание слишком поздно, но отступать уже было некуда. Предстояло идти до конца, сказать всё, что думаю, и принять их точку зрения, чтобы расставить все точки над «i» в наших отношениях.

        Также, раз я решил высказать всё, что думаю, мне предстояло собрать все силы в кулак и рассказать о своей подработке, которую я нашёл, чтобы накопить хоть немного денег, чтобы покрыть долги Юнги.

       — Я работал, — сказал я.

        Он вопросительно изогнул одну бровь, как бы спрашивая, как я мог куда-то устроиться, когда пообещал приглядывать за Тэхёном. Зная, что без объяснения я демонстрировал себя с наихудшей стороны, мне пришлось пояснить:

       — Здесь, в пекарне за углом, — в глазах Намджуна промелькнуло узнавание. Он явно представлял, о каком месте идёт речь. — Женщина, управляющая там, нуждалась во втором работнике, в одиночестве ей грозило разорение. Она знала Тэ и Юнги, и предложила приходить вместе с ним. Он вроде не жаловался.

       — Но зачем тебе работа? — поинтересовался Намджун. — Хочешь сбежать?

        Эти слова больно ударили по моему самолюбию.

       — С какой стати мне убегать? — резко спросил я.

       — На тебя столько свалилось, — пояснил он. — Вполне логично, что ты молод, чтобы брать на себя ответственную работу, и в какой-то момент захочешь сбежать.

        Он говорил так, словно в самом деле верил в это и ждал от меня подставы. Но мне ни разу не приходило в голову, что я могу сбежать и отсюда, хотя бы потому, что зарплата была небольшая, а ещё во мне бурлило желание помочь Тэ, потому что я к нему привязался. Было заметно, что моя персона ему нравится, и его широкая беззлобная улыбка могла привязать к себе надолго, что, собственно, со мной и произошло

       Я потянул на себя собачку рюкзака, созерцая содержимое. Там, пошарив рукой, мне попался конверт, который в следующее мгновение был протянут Намджуну.

       — Что это? — спросил он удивлённо, но я лишь тряхнул рукой повторно, привлекая внимание к конверту.

        Намджун взял его и, смерив меня сосредоточенным взглядом, открыл. Внутри лежали деньги. Крохотная сумма, если говорить о долге Юнги, но тем не менее это доказывало, что я готов вложить свои кровные в общее дело, чтобы помочь парню, который нуждался в том, чтобы кто-то вытянул его из ямы, в которую он угодил по собственной дурости.

       — Зачем они мне?

       — Не тебе, — ответил я, мотнув головой. — Мне захотелось устроиться на работу, чтобы помочь собрать деньги на погашение долга Юнги тем ребятам. Я не хочу, чтобы они пришли снова, избили меня или, что ещё хуже, Тэ.

        В комнате воцарилось молчание. Троица удивлённо смотрела на конверт, который Намджун сжимал в руках так сильно, что побелели подушечки пальцев. Только Чимина, кажется, совершенно не волновало происходящее, и, упав в омут собственных мыслей, он планировал остаться там на длительное время.

       — Чонгук, ты идиот, — сказал вдруг Намджун.

        Он сделал шаг ко мне навстречу, и я вдруг подумал, что он ударит меня этими деньгами по лицу, продемонстрировав, что мои труды ничего не стоят. Конечно, он богач, и в его силах оплатить весь долг сразу, не размениваясь на чужие подачки и помощь со стороны.

        Но Намджун вдруг навалился на меня, и, еле успев вдохнуть, я ощутил, как моё тело сжимают в крепких объятиях, а конверт с деньгами противно шуршит над моим ухом.

        Он…обнимал меня?        Такая пылкая благодарность была для меня в новинку, и в короткое мгновение мне даже захотелось оттолкнуть его, но я быстро осознал, что не имею сил, чтобы сделать это. 

       Его объятия были тёплыми, сильными и чувственными, они передавали мне целый клубок отрицательных эмоций, который Намджун пытался распутать длительное время. И, держа его невидимыми руками, ощущая отчаяние, страх и боль от предательства родных, я вдруг ощутил невероятный душевный подъём. Любовь смешалась с уважением к этому человеку, и я, поддавшись своим чувствам, обнял Намджуна в ответ, вцепившись в его футболку, пахнущую дорогим одеколоном и потом.

        Моему больному воображению вдруг показалось, что я получил похвалу от отца. И вместо короткого «Спасибо» он подарил мне целый эмоциональный букет, который взорвал внутри старые раны, и я больше не смог держаться.

        Слёзы покатились по лицу, превращаясь в мокрые дорожки на раскрасневшихся щеках. Я чувствовал себя пристыженным, будто объятия Намджуна не только благодарили меня за помощь, но и прикрывали от других, и неспособным действовать больше. Свинцовые стопы пригвоздили меня к полу, и, дрожа, как осиновый лист на ветру, я второй раз за день пытался опустошить чашу моих впечатлений, которая так быстро наполнилась прозрачной жидкостью и накренилась.

        Намджун не просил меня остановиться и не пытался отдалиться. Я прижимался к нему щекой и не видел выражений лиц других ребят, но вскоре ощутил, как со спины ко мне приближается кто-то ещё. И обвившие меня руки были такими же тёплыми и заботливыми, такими же поддерживающими и похожими на родительские.

        Краем глаза я заметил, что это Джин.

        Он также молчал, принимая мой эмоциональный всплеск за нечто само собой разумеющееся, и я решил, что могу продолжить опустошать свою душу. Сначала разговорами, а теперь и слезами, я полностью излечивался и приближался к тому, о чём говорил остальным в своём непродолжительном монологе: я учился принимать себя таким, какой я есть, со всеми проигрышами и победами, со всеми поступками, правильными и не очень, со всеми мыслями, лицемерными и искренними в отношении других людей.

        Ведь я, в конечном итоге, вырос собой, таким, которого любил и которого хотел, чтобы полюбили другие.

        Вскоре к нашему кругу присоединился и Хосок. Он, будучи чувствительным и эмоциональным парнем, тоже плакал, и его глаза ярко блестели от моих проникновенных речей и внезапного проявления обычных человеческих чувств. И Хосок прижимался ко мне настолько сильно, что лопатка начинала гореть, но я всё равно испытывал радость от того, что он выражает свои эмоции именно таким образом и ощущал близость, которой так долго добивался. Это давало мне понимание того, что совсем не зря я старался на работе, не зря устроился и не зря вычистил квартиру Юнги, чтобы привлечь к себе внимание и доказать, что я не такой уж и потерянный, как казалось изначально. Импульсивный подросток, поругавшийся с родителями, отнюдь не собирался возвращаться под крылышко и послушно следовать любому их желанию. Я был полноценным человеком, со своими эмоциями и чувствами, и в моих силах было бороться до конца, чтобы собственными ногами проложить дорожку к уготованному будущему.

        В нашем тесном кругу не хватало только Чимина, и я, чуть повернув свою голову так, чтобы его увидеть, заметил, что он так и стоит у окна, исподлобья смотря в нашу сторону. Мои руки, обнимающие Намджуна, не были никем прижаты, потому я поманил парня, приглашая присоединиться. И, наблюдая за тем, как Чимин смущается, не решаясь сдвинуться с места, улыбнулся.

        Ему, как и мне, не хватало родительской ласки и поддержки. Он нуждался в ней до сих пор, хоть и молчал, пытаясь выглядеть старше своих лет. Но пережитое оставило на нём заметный отпечаток, и Чимин, хоть и боялся мужчин после того, что сделал с ним отец, сумел довериться Намджуну, Хосоку, Джину и Юнги и понять, что не все они одинаковые мудаки. Он любил своих друзей, но не знал, как это выразить, и я давал ему неплохую возможность сделать это прямо сейчас.

        Но, наконец, Чимин поддался своим желаниями, я увидел, как изменилось выражение его лица, когда он сделал первый шаг по направлению к нам. С поджатыми губами парень пылко приник к нам, и я ощутил своей рукой, как напряжено его тело, и как, демонстрируя свои эмоции, он уподобляется мне и пытается очиститься. И я верил, что там, впереди, на дне его эмоциональной чаши, его ждёт самое настоящее успокоение.

        Так мы и стояли в обнимку: трое плакали, то и дело шмыгая носами, полными соплей, а двое успокаивающе поглаживали спины, головы и плечи, то и дело повторяя, что всё наладится.

       И эта сплочённость, ощущение тёплого семейного круга, полностью сносила мне крышу.