Когда-нибудь эта рабочая суета его доконает.

Уставший и страшно вымотаный многочасовой отработкой материала в студии, в квартиру Тилль не зашёл, как делают привычно люди нормальные, а ввалился в самом что ни на есть прямом смысле этого слова.

Поскольку вокалист воевал с продюсером отдельно, порядком подзаебав голосовые связки и под конец дня совсем уже охрипнув, а Рихард работал сейчас с остальной группой, Линдеманн вернулся домой раньше него. Прекрасно зная, как лид-гитарист отдаётся любимому делу, Тилль был более чем уверен, что тот снова выжмет из себя все соки и приплетётся совершенно без сил, но при этом более чем счастливый и страшно собой довольный.

Поразмыслив, вокалист решил немножко порадовать себя, а заодно и Круспе, после тяжёлого денька в студии. Достав заготовленное ещё хрен знает когда тесто, Линдеманн приготовил всё необходимое и принялся его раскатывать, а затем формочками продавливать сами пончики.

И только когда вкуснятина почти дожарилась, и её вот-вот потребовалось бы снимать с плиты, Тилль почувствовал уже знакомые ему покалывания в колене, что заставило его, разобравшись наконец с едва не сгоревшим тестом на сковородке, поскорее принять сидячее положение. На этой неделе два раза происходило такое: поначалу появлялись эти странные ощущения, а затем попросту отнимались ноги ниже колен на каких-то несколько минут. Да, потом всё приходило в норму, но приятного в любом случае было мало, а в первый раз, когда такое случилось, вокалист вообще испугался, думая, что это надолго, если не навсегда.

К счастью, Шолле пока ничего знал, и расстраивать его своими, как сам он считал, дурацкими проблемами Линдеманн не планировал. У врача он, конечно, был, но тот лишь развёл руками: никаких ухудшений в здоровье у Тилля не наблюдалось, и специалист пришёл к выводу, что единственный выход — снизить уровень стресса до минимума. К сожалению, возможным это пока не представлялось.

Вдруг вокалист услышал, как на плите вскипел чайник, и, преодолевая себя, героически снял его с конфорки и разлил кипяток по чашкам с заваркой.

Вот тут-то и случилось непредвиденное: стоило ему закончить, как ноги мгновенно стали ватными, и Линдеманн, не сообразив из-за усталости вовремя, грохнулся на пол с чайником в руках.

Всё бы ничего, да только оставшийся кипяток выплеснулся прямо на Тилля, разбрызгавшись в основном на руки и грудь, но немного попав и на лицо, отчего тот вскрикнул и зашипел, машинально потирая места ожогов. Хорошо, что хоть сам чайник отлетел, — иначе бы лёгкими ожогами вокалист не отделался. Ну и что теперь с этим делать?

Кое-как Линдеманн всё-таки вскарабкался по столешнице при помощи рук, свободным от ожогов локтем опёрся об умывальник, а второй включил кран с холодной водой и стал брызгать ею на повреждённые места на теле, поскольку прикасаться к ним было болезненно и небезопасно, а подставиться под проточную воду возможным не представлялось: приходилось поддерживать весь свой вес одной рукой, что было не так уж и просто.

Облегчённо выдохнув по завершении сея деяния, Тилль намного медленнее, но всё же сполз обратно на пол, а затем, поддерживаясь на выпрямленых руках, докарабкался до дивана, вывалился на него, страдальчески вздыхая, и стал оценивать нанесённый собственной рукожопостью ущерб. Руки покрылись красными пятнами и немного побаливали, но не критично, а вот грудь жгло сильнее: туда кипяток не просто брызнул, а конкретно так плеснул, так что поверх сильного покраснения начали проступать небольшие волдыри.

— Твою мать, — выдохнул вокалист, понимая, что с этим пиздецом он ой как долго продолбается. Дёрнул же его чёрт ошиваться на кухне без футболки! И это, почитай, отделался малым испугом: мог ведь со сковородкой в руках грохнуться, и неизвестно, чем бы закончилось.

Драматично откинувшись на спинку дивана, Линдеманн и сам не заметил, как провалился в сон. Хорошо хоть на плите всё выключил...

Когда Тилль всё-таки проснулся, добрых полминуты у него ушло на то, чтобы понять, что происходит, и прийти к выводу, что он попросту выключился от усталости. Впрочем, вокалист довольно быстро допёр, что конкретно его разбудило: сосредоточенно нахмурившийся Рихард прижимал что-то влажное и холодное, — видимо, компресс, — к месту, где ожоги были сильнее всего, вследствие чего и возникли вздутия.

— Привет, — просипел Линдеманн, неловко улыбнувшись: лид-гитарист, наверное, знатно перепугался, увидев его, когда пришёл.

В ответ Круспе глубокомысленно вздохнул, возясь с антисептиком и повязкой, которую предстояло наложить на больное место, и тихо спросил:

— Как тебя угораздило?

— Рукожоп старый, — шутливо, конечно, но как-то без особого оптимизма усмехнулся Тилль. — Наебнулся с чайником.

— Я видел, — кивнул Шолле, мотнув головой в сторону до сих пор валяющегося на полу предмета кухонной утвари. — Ничего ты не старый.

— Но рукожоп? — улыбнулся вокалист, вздёрнув бровь.

— Неуклюжий, — уклончиво протянул Рихард, — но ничего зазорного. В этом весь ты, you know.

Линдеманн картинно закатил глаза, но спорить не стал: в общем-то, лид-гитарист был прав. Не будь Тилль таким забавно неловким и временами криворуким по жизни, это был бы уже не он, а совсем другой человек.

— Риш? — тихонько окликнул он, когда Круспе, кажется, наконец закончил возиться с ожогами и вопросительно промычал в знак внимания. — Спасибо.

Легонько сжав ладонь вокалиста в своей, Рихард ободряюще улыбнулся и кивнул: в каком-то смысле он чувствовал, что речь не только об этом конкретном и совсем маленьком проявлении заботы, а о многих, многих и многих поступках, как серьёзных, так и незначительных, совершаемых лид-гитаристом ради Тилля. Да, тот и сам немало делал для Круспе, но не мог же Шолле сейчас не принять искреннюю благодарность любимого человека, так ведь? В конце концов, главное, что с ним всё в порядке, а остальное не так уж и важно.

— Не за что.