Тилль всегда чувствовал, когда Рихард так смотрел на него.

Конкретно сейчас они оба вернулись с афтепати, свалив оттуда при первой удачной возможности, и вокалист был более чем уверен: лид-гитарист на него зол. Сильно зол.

Дело в том, что Линдеманна совершенно случайно занесло в отдалённую часть клуба, где проходила вечеринка, просто по той причине, что там было тихо. Дальше он совершенно случайно столкнулся с курившим в самом углу и явно подвыпившим мужчиной, внезапно оказавшимся его ярым фанатом, и они, конечно же, совершенно случайно засосались без какой-либо инициативы со стороны Тилля. Круспе просто оказался не в то время и не в том месте, вот и всё.

Впрочем, ему это объяснить пока не получалось.

— Риш, — тихонько окликнул его вокалист, когда Шолле, раздражённо бросив пальто на тумбочку в прихожей, хотел было удалиться в гостевую и удачно там запереться.

— Что? — процедил Рихард таким тоном, что у Линдеманна не осталось сомнений: умей лид-гитарист прожигать взглядом, от него осталась бы разве что кучка пепла на полу.

— Ну... ну не смотри на меня так, — Тилль ощутимо сжался, буквально кожей чувствуя, как сильно сердится Круспе. — Ты же знаешь, что я к нему не лез, да?

В ответ Шолле лишь неоднозначно хмыкнул, вполне односложно намекая: кто знает, кто знает, — а может, и лез. Вот это вокалиста расстроило уже намного сильнее: получается, Рихард ему даже не верит? Совсем-совсем? А если не верит, значит, и не...

— Риш, — повторил Линдеманн, когда лид-гитарист уже поднимался наверх, — ты меня больше не любишь, да? — и, не дожидаясь ответа, который, он уверен, был бы неуклонно положительным, скрылся в своей каморке под лестницей.

Такого Круспе и сам не ожидал. Озадаченно потупившись, он замер на месте. Что, перебрал с агрессией во взгляде и словах? Да перебрал, конечно, раз Тиллю такое в голову взбрело. И что теперь делать-то? Шолле прекрасно понимал, что развернуться и пойти утешать это чудо-юдо — плюнуть на гордость и достоинство с высокой колокольни, что было отнюдь не в его правилах.

Нет, это он здесь обижается. Вот вокалист передуется, тогда, может, и сам извиняться почешет. А пока... пускай думает над своим поведением.

Только Линдеманну ни разу не до этого было: излишняя нервозность и привычка вечно надумывать сделали своё, и Тилль на полном серьёзе решил, что из-за одного дурацкого инцидента, в котором сам он даже не виноват, всё кончено, и Рихард от него уходит.

Лид-гитариста он знал как человека припадочного и в большинстве случаев отходчивого, хоть тот и всеми силами старался таким не слыть, но кое-что знал ещё лучше: обидки и мелочные ссоры — это одно, а если уж Круспе принял какое-то решение, то ситуация выходит на совершенно новый уровень, и повлиять на Шолле в таком случае совершенно за гранью возможного. 

Именно поэтому вокалист так расстроился: случайность, не случайность, а не тупил бы он так сильно вместо того, чтобы отпихнуть того мудака сразу и в челюсть зарядить для профилактики, — Рихард и вздумал бы что-то не так понять. А что Линдеманн? А он тормоз.

"Тормоз, но не нытик же, ну", — говорил себе Тилль, пытаясь успокоиться: объективно, он накосячил уже тем, что не среагировал вовремя, и дуться вообще не должен был. Вокалист, откровенно говоря, и не обижался, но от одной мысли о том, что лид-гитарист его бросил, становилось до ужаса не по себе. Дело даже не в саможалости, скорее в глубочайшем разочаровании: если бы отношения с Линдеманном Круспе устраивали, не стал бы он так заводиться из-за мелочи. Значит... значит, Тилль сам виноват. Он не был достаточно хорош для Шолле. Рихарду не было достаточно его.

На самом деле от правды это было далеко: никого бросать лид-гитарист и близко не собирался. Само собой, верил он вокалисту, а слова его сомнениям поддавать и не думал, но, чёрт, может же он хоть раз взять да обидеться? Звучит это, может, по-идиотски, но Круспе просто-напросто надоело, что в их тандеме косячит по-серьёзному всегда он один. Да, злиться тут стоило разве что на себя самого, но как же так? Почему-то никаких крупных проёбов Линдеманн не допускал: лажал там и тут по мелочи, но это было скорее мило, чем обидно. Хоть по нему и не скажешь, в отношениях Тилль — ни дать ни взять божий одуванчик. Странноватый, не без этого, и придвинутый мальца, но до чего же безоблачный, — одним словом, мухи не обидит, а заскучать не даст. Это порой и вымораживало, бесило даже: как так можно-то? Он человек вообще, или куда? Больше на медведя такого плюшевого смахивает — мягкий, обнимательный и совершенно неконфликтный. В общем, полная противоположность собственного сценического образа.

Шолле уже почти убедил себя окончательно собраться с духом и уйти восвояси, да только всё бестолку: он бы и не стал так волноваться, но сам знал, — можно сказать, на шкуре своей испытал, — как это — наделать глупостей в подобном состоянии и жалеть потом о них. Он вспомнил себя самого, наглотавшегося некогда таблеток из первого попавшегося в аптечке бутылька, думая, что потерял вокалиста и его доверие раз и навсегда по собственной глупости, и сполна пожалевшего уже тогда, когда тошнота стала подступать к горлу, а избежать последствий не удалось бы никак. Тогда он в беспамятстве набрал едва ли не вслепую чей-то номер в телефонной книге и сбивчиво, но долго хрипел в трубку извинения, всё время повторяя его имя и прося не беспокоиться, а тем более не приезжать, пока не стало вообще хреново. О, Рихард хорошо помнил тот день: его тошнило, может, полчаса, а потом начало рвать и выворачивать до того отвратно, что хотелось отрубиться там и тогда, лишь бы не испытывать всего этого. По правде говоря, лид-гитарист не смотрел, кого набирал, но, судя по тому, что Линдеманн сам прилетел к нему и даже успел вовремя помочь, всё-таки не прогадал.

В любом случае, чувство опустошённости и крайней безысходности Круспе было хорошо знакомо, и он меньше всего хотел бы заставить Тилля почувствовать то же самое. Именно поэтому, забив окончательный хуй на гордость (разовое исключение, вы не подумайте), Шолле развернулся на все сто восемьдесят, спустился обратно и забрался в подлестничную каморку, которую её обладатель гордо именовал творческой мастерской, — дверь запереть вышеупомянутый обладатель так и не удосужился.

Вокалист к тому времени свернулся калачиком, сидя в окружении подушек, и смотрел вперёд себя широко раскрытыми глазами, словно витал настолько высоко в облаках, что так просто его оттуда не выдернуть. Вздохнув, Рихард опустился рядом с ним и сгрёб в охапку, тесно прижимая к себе. Словно очнувшись от транса, Линдеманн растерянно захлопал глазами, с непониманием смотря на лид-гитариста, а тот лишь усмехнулся:

— Люблю я тебя, угомонись.

— Правда? — улыбнулся Тилль, с надеждой глядя на Круспе, и тот, шутливо потрепав его по волосам, кивнул:

— Абсолютная. Хрен отделаешься, — и тут Шолле как бы невзначай метнул на вокалиста коварный взгляд, подозрительно щурясь, а, выждав паузу, добавил уже тише: — А за то, что сегодня было, ты у меня ответишь.