Над Ванкувером который день подряд бушевал неутихающий шторм.
Затянувшаяся непогода казалась бесконечной. За несколько суток сквозь облака ни разу не показалось солнце, и днём было не многим светлее, чем ночью. Свирепый дождь временами переходил в ледяной град, сопровождающийся раскатистой грозой. Вспыхивающие на горизонте молнии озаряли город, на миг делая мир контрастным, феерической паутиной отпечатываясь на сетчатке глаз и матрицах камер, прежде чем окружение снова погружалось в ливневые сумерки.
Подобная погода и раньше не была редкостью, но последние годы сделали её просто невыносимой. Если некогда сезоном дождей была зима, теперь таковым стал практически круглый год. За исключением, собственно, самой зимы, с наступлением которой непрекращающиеся ливни плавно сменялись не менее обильным снегопадом и пробирающим морозом. Нынешние учебники истории называли это «небольшими подвижками в климате», туманно ссылаясь на последствия войны. Относительно чего эти подвижки являлись небольшими – предлагалось додумать самостоятельно, благо, примеров было достаточно и куда более кардинальных.
Впрочем, новое поколение вряд ли могло это оценить по достоинству. Для них это казалось чем-то обыденным, само собой разумеющимся, как и невиданный разгул преступности на некогда ухоженных, чистых и многолюдных улицах Ванкувера. До войны это был прекрасный город – цветущий туристический мегаполис, славящийся своим многонациональным составом, культурный и технологический центр…
Всё это осталось в далёком прошлом. В настоящие дни Ванкувер превратился в чёрную дыру, угодив в которую, выбраться назад было уже практически невозможно.
Эрвин прозябал здесь лет двадцать, давно оставив надежду перебраться в более приличное место. На старости не до авантюр, уже особо не побегаешь. И так полжизни провёл в бегах, прежде чем удалось залечь на дно. В прямом смысле: иначе, чем дном, этот город не называли даже ко всякому привычные местные жители. Возвращаться на родину Эрвин, однако, желанием не горел. По сравнению с разнесённым в клочья Лейпцигом вечно дождливый Ванкувер казался настоящим курортом. Да и в родных краях, по правде говоря, Эрвину были не очень рады. Как и в Европе вообще, как и во всём этом обезумевшем мире, терпеливо поджидающем неверного шага.
Эрвин Йегер – так он звался по документам – обитал в небольшой квартирке, совмещённой с мастерской по починкой протезов. Свою деятельность немец старался не афишировать, да и обретался тут не вполне легально. Однако с полицией удалось в конечном итоге договориться мирно, хотя поначалу волосы вставали дыбом при каждом их визите. Даже нагловатая клиентура, на добрую треть состоящая из местных преступных элементов, и то не так пугала, как стражи закона.
Эти узнают лишнего – всё, считай, капут.
Но годы текли, никто ничего не заподозрил, а вскоре и кое-кто из копов зачастил сюда – и далеко не за очередными проверками. В нормальный сервис идти дорого, а порой и слишком далеко; страховка не покрывает обслуживание протезов полностью; да и Эрвин работал на совесть, ремонтируя мелкие неисправности или подыскивая сносную замену по карману. А если результат одинаковый, зачем платить больше?
Практически все вырученные деньги уходили на покупку новых комплектующих, инструментов, медикаментов, остаток – на еду и оплату аренды. Стоило отметить, для полулегально живущего здесь беженца такая жизнь была вполне роскошной.
Возраст Эрвина тем временем давно перешагнул за шестой десяток, неуклонно подбираясь к седьмому. Полвека назад это были бы лучшие годы жизни – заработанный честным трудом отдых, семья, безбедная старость, позволяющая провести остаток дней в своё удовольствие…
Вот только кто тогда мог сказать, что мир спит на краю пропасти? Их пугали новой мировой войной с самого детства, но в реальности война всегда была где-то далеко. Когда ежегодно по всему свету вспыхивают десятки вооружённых конфликтов, и кто-то в очередной раз размахивает оружием массового уничтожения – привыкаешь. Свыкаешься с мыслью, что ничего не можешь сделать со всем этим свихнувшимся миром. Нет смысла переживать – всё это происходит где-то далеко и не с тобой. Не так прислушиваешься к новостям, не так остро это воспринимаешь…
А потом смерть без стука приходит в твой дом.
Часы показывали 18:32, когда мелодичная трель дверного звонка оповестила о посетителе. Эрвин, привычно просматривавший новостные ленты, отложил в сторону планшет и отключил наушник, прислушиваясь к наступившей тишине – показалось?
За окном шумел дождь, по металлическим бортикам и карнизам барабанила вода. Сквозь мокрое стекло виднелись расплывающиеся электрические огни и чернеющая городская бездна, открывающаяся из окон одного из высотных «муравейников» спального района.
После затяжного молчания трель повторилась снова, и Йегер насторожился: он не ждал сегодня никого.
Эрвин кинул взгляд на экран, транслирующий изображение со скрытой камеры над дверью. Наученный чужим горьким опытом, подходить к двери без проверки техник не рисковал. Ото всего не застрахуешься, конечно, но куда спокойнее, если ты заранее знаешь, кто у тебя под дверью и в каком количестве.
Человек на лестничной клетке был один. Вода стекала с его одежды ручьями, уже образовав лужу на грязном полу этажа. Потрёпанная и местами порванная куртка была густо перепачкана в слякоти и, похоже, в крови. Лицо – наполовину скрыто под «шарфом» из каких-то тряпок. Мужчина стоял, привалившись к стене и прикрыв глаза. Левая рука безвольно болталась вдоль туловища, а её неестественное положение выдавало сломанный протез.
Киборг, очевидно. Как и сам Эрвин – «счастливый» обладатель протеза вместо правой руки. Впрочем, обычным людям здесь делать было нечего. Кроме периодически появляющихся на пороге полицейских, разве что. Хотя и среди них стопроцентные люди встречались нечасто.
«Что-то я его не припоминаю», – хмуро подумал Йегер, поднимаясь из кресла.
Всех своих клиентов техник знал в лицо. Новые были большой редкостью и приходили, как правило, по рекомендации, а сам Эрвин, как правило, был заранее поставлен в известность. Профессиональная этика профессиональной этикой, но опыт подсказывал, что лучше не рисковать лишний раз: мало ли, кто нагрянет в овечьей шкуре – и кого за собой приведёт.
Однако пока рассудок бил тревогу, техник уже добрался до двери. Только ещё раз глянул на маленький экранчик регистратора, тяжело вздохнул – и начал открывать замки.
«Сдаёшь, Эрвин, – укоризненно подумал техник про себя, почувствовав, как легко закололо у сердца. – Совсем старый стал».
Отворив дверь, техник столкнулся с пустым и почти расфокусированным взглядом карих глаз.
Мужчине на вид можно было дать лет сорок: он очевидно не походил на старика, но и молодым его назвать тоже было сложно. Худощав, крепок и не очень высок – на голову ниже Йегера. Тёмные с пепельной проседью волосы, мокрые от дождя и слипшиеся от крови, липли к бледному лицу. Целой рукой киборг прижимал к телу сломанный протез. Не надо было быть гением, чтобы понять, что этот человек не так давно побывал в потасовке или где похуже – его помятый вид об этом говорил красноречивее любых слов.
– Добрый вечер, – еле слышно прохрипел визитёр. – Я… в ремонт.
– Да, проходите, – ответил Эрвин, пропуская.
Мужчина с заметным усилием отлепился от стены, сделал шаг, нетвёрдо ступая на одну ногу. Опёрся правой рукой на дверной косяк.
Казалось, посетитель вот-вот рухнет в обморок. Бывало, конечно, к Эрвину приходили и в куда худшем состоянии, некоторых так вообще приносили – хотя техник давно зарёкся работать с «мясом», приходилось приводить этих неудачников в чувство, а их браткам – в стотысячный раз объяснять, что он не врач.
«Больше не врач», – но вот это озвучивать было необязательно.
С видимым усилием визитёр заставил себя сделать ещё шаг, после чего прислонился к стене и замер, даже дышать перестал. Вода всё ещё стекала с него, звучно капая на пол, и только пустой взгляд полуприкрытых глаз говорил, что он всё ещё пребывает в сознании.
– Вам плохо? – обеспокоился Эрвин.
Ещё не хватало, чтобы человек отключился у него прямо на пороге!
– Жить буду, – с некоторой задержкой ответил киборг.
Левый рукав куртки был порван на плече, само плечо – обильно перемотано изолентой и прихвачено тряпками. Повреждение выглядело как попадание крупнокалиберной разрывной пули.
– М-да… – протянул Эрвин. – Мотка изоленты тут явно будет недостаточно…
– Знаю.
Говорил киборг с ощутимым акцентом, однако тот терялся за неестественным хрипом, наводящем на мысли о сбое голосового модулятора: протезированные связки?.. травма горла?.. полная замена голосового аппарата?..
– Проходите, не стойте, – Эрвин кивнул через плечо.
Краем глаза держа посетителя в поле зрения, старик закрыл плотнее обе двери, спешно перепроверяя замки и охранную систему. Нервы у него были крепкие, закалённые и бывшей профессией, и войной, но подставляться лишний раз не хотелось: бывали уже случаи, всякого дерьма Эрвин успел увидеть и хлебнуть. Вломиться могли и какие-нибудь отморозки, идущие по пятам за жертвой, и полицаи, а особо не повезёт – так и те, и другие нагрянут! На случай непрошенных гостей лучше иметь фору размером в дверь, которую и терминатор не сразу вышибет.
Киборг так и стоял у стены, неподвижный, как изваяние. От гостя сильно несло запахами улицы – чёрт разберёт чем, но больше всего ощущался стойкий запах сырости и крови. Одежда была пропитана насквозь, и крови было слишком много, чтобы вся она принадлежала ему, иначе бы он досюда попросту бы не дошёл.
– Вы ранены?
Мужчина пошевелился, наконец подавая признаки жизни.
– Ранен. Но жить буду, – глухо повторил он. – Мне нужен ремонт и зарядка. Я всё оплачу.
– И где вас так угораздило?
– Подстрелили.
«Содержательно», – вздохнул про себя Йегер, но вслух не сказал ничего, только кивнул: ну, снимайте верхнюю одежду, проходите.
Посетитель стащил с себя куртку. Под той оказался разгрузочный жилет, надетый поверх футболки грязного зеленовато-коричневого цвета, короткие рукава которой не скрывали обеих рук. Сломана была только левая конечность. Однако и правая, так же оказавшаяся протезом, пребывала не в лучшем состоянии.
Под облезшей кожей на биоматрицах и разошедшейся синтетической плотью открывалось серое с чёрными вставками покрытие из металла и пластмассы. Имитация свисала рваными матерчатыми лоскутами, неприятно напоминая настоящее мясо, только бескровное. Местами виднелись наложенные как попало нити и характерные белые полосы «шрамов»: похоже, владелец протеза неоднократно зашивал и заклеивал разрывы самостоятельно, до последнего не обращаясь за помощью в ремонт. Причины могли быть самыми различными, от банальной нехватки денег до проблем с законом.
Проблемы с законом здесь были у каждого третьего, проблемы с деньгами – у каждого второго. Те счастливчики, кому удалось миновать и то, и другое, шли в нормальный сервис, а не к одиночкам с сомнительной лицензией.
Поймав на себе напряжённый взгляд, киборг застыл вполоборота, искоса смотря на техника в ответ. Глядел как-то тяжко и очень недоверчиво, будто ожидая подвоха. От этого странного, практически неподвижного взгляда становилось не по себе: неприятно напоминал взгляд военных марионеток, хотя по возрасту мужчина никак не мог быть одним из них.
Только сейчас Эрвин обратил внимание, что глаза у посетителя неестественно бликуют, а их зрачок стеклянно блестит, выдавая объектив камеры. Импланты. Качественные, от живых глаз так сходу не отличишь, пока не приглядишься.
И сколько ещё у него замен? Откуда у него всё это? Да нет, скорее, вопрос надо ставить по-другому: что с ним случилось? Никто в здравом уме и по доброй воле не отказывается от собственного тела взамен на механику. Протезы, даже самые новые, по-прежнему остаются костылями. Да, качественными; не просто возвращающими, а расширяющими возможности владельца; но, всё же – костылями. За спиной каждого такого «героя» – история, а зачастую и не одна, о том, как он это всё получил. Далеко не все желают делиться своей бедой. Ещё меньше из этого хотелось бы знать. К Эрвину редко приходили настолько аугментированные личности, и это навевало не лучшие воспоминания. Далеко не лучшие.
– Я оплачу, – проговорил гость наконец, всё тем же тихим хриплым голосом. – Сколько?
Да если бы в деньгах было дело…
– Цену обсудим, как подберём вам что-то конкретное. Проходите, – Эрвин кивнул в сторону мастерской. – Обувь можете не снимать. Если необходима первая помощь – говорите, не стесняйтесь. Мне не нужно, чтобы вы прямо здесь упали в обморок. Я не врач, – Йегер грустно усмехнулся собственной лжи, давно ставшей уже заученной фразой, – но помогу, чем могу.
– Не надо. Не поможет, – будто невпопад ответил киборг.
– Как знаете. Присаживайтесь.
Странный какой…
Прихрамывая, гость прошёл в мастерскую, пристроился у стола. Стул негромко скрипнул под весом. На первый взгляд мужчина выглядел от силы килограмм на семьдесят, однако и аугментирован был куда серьёзнее, чем казалось. Сидел он тихо, почти не шевелился. Только голову повернул – смотрел на протезы, выложенные на полках, на другом столе, вывешенные на крюках под потолком.
– Там не весь ассортимент, – проследив взгляд, пояснил техник. – Но полных комплектов рук не очень много – разбирают быстро…
– Какая подойдёт, – устало проговорил гость. – Можно самое простое. Приноровлюсь как-нибудь. С собой у меня тысяч пять, наличные. Если не хватит, могу отработать.
Он что, расценки не знает? Озвученной суммы, хоть и скромной, но за глаза хватало на среднестатистический протез. Подобная неосведомлённость вызывала искушение немного заломить цену, но вместе с тем же и отбивала охоту обманывать посетителя. Да и что за бред такой, отработать? Подобное только бандиты местные практикуют, когда для выполнения очередной грязной работы не хватает свободных рук. А их всегда не хватает, как бы ни иронично это звучало в контексте данной ситуации.
– Нет необходимости, – ответил Эрвин. – Что-нибудь подберём. Впервые в ремонте?
– Можно и так сказать.
Отыскав полотенце, техник протянул его посетителю. Тот сообразил не сразу: несколько долгих мгновений смотрел перед собой, прежде чем взгляд стеклянно бликующих карих глаз стал хоть сколько-то осмысленным. Оставшейся рабочей рукой киборг наспех вытер с себя грязь. Ни шарф, ни жилет снимать не стал; пробормотав невнятное «спасибо», больше похожее на родное «danke», отложил полотенце на стол.
Эрвин тем временем готовился ко внеплановой операции. Большая часть инструментов всегда под рукой, а один из них так и вовсе являлся его рукой в самом что ни на есть прямом смысле. Промыть и обработать детали хирургического протеза, достать перчатку на живую кисть, настроить инфо-очки. Оглянуться на замершего гостя: живой там?
Живой, вроде. Дышит вот только еле-еле – и смотрит в никуда.
Закончив с приготовлениями, техник подвинул себе второй стул, устроился рядом с пациентом и принялся за изучение сломанной конечности. Неаккуратно наложенную изоленту, как и оставшиеся разлохмаченные куски имитации, пришлось снимать, чтобы полностью открыть повреждённое место. Гость при этом болезненно жмурился: похоже, ему было куда хуже, чем он пытался показать.
– С вами всё в порядке? Уверены? – обеспокоенно переспросил Эрвин. – Вы очень бледно выглядите. Вам точно ничего не нужно?
Киборг молча мотнул головой.
Сокет плеча скрывался под жилетом и оплавленной тканью футболки, налипшей на металл. Судя по всему, гнездо было разворочено не меньше – хорошо хоть не искрило. Тут мало будет отсоединить руку: надо сделать это безопасно для клиента, извлечь все осколки, следом отсоединить и заменить и сам сокет, прежде чем менять протез.
Протез выглядел незнакомо. Эрвин не узнавал ни модификацию, ни чья бы это могла быть продукция. Разве что комплектация была, по виду, армейская или, как минимум, индивидуальная боевая. Окажется стандартный разъём – дела на пару часов, если не задет переходник на «мясо». Переподключать нервы к новой электронике – занятие тяжёлое, долгое и неблагодарное, особенно в домашних условиях. Даже если клиент в состоянии доплатить, Йегер старался как можно реже работать по «живой части».
Не в последнюю очередь – из-за обширного опыта подобных операций.
Когда Эрвин слишком резко сорвал очередную залипшую ленту, сдвинув что-то из деталей в процессе, киборг вдруг зашипел от боли. Техник невольно замешкался, скорее от неожиданности. Но ведь протез не должен сейчас посылать болевой сигнал, ведь рука обесточена! Короткое замыкание в сокете, к которому подключалась конечность? Или же повреждено что-то ещё – из родной, живой начинки?
На немой вопрос в глазах Эрвина пациент лишь сдавленно пробормотал:
– Всё в порядке.
Вид киборга говорил прямо об обратном. Хорошо, если не упадёт в обморок прямо в процессе, а то и не такое случалось. Но раз он так уверенно отказывается от помощи – не навязывать же.
Йегер продолжил осматривать плечо, и тут взгляд техника напоролся на последнее, что он ожидал и уж тем более – хотел бы здесь увидеть. На куске пластика, торчащем из тугого переплетения полимерных «мышц», как выломанная кость из плоти, красовался выбитый значок: диграф «æ», взятый в петлю разомкнутого знака бесконечности.
Внутри похолодело. Перед ним был протез производства AEON. Боевой протез AEON.
– Так…
Стараясь держать себя в руках, Эрвин поднял глаза на клиента. Тот причину беспокойства уловил: ещё недавно пустой, взгляд разом стал жёстким и внимательным, зрачки резко сузились, выдавая диафрагму объектива.
Вся аугментика AEON обслуживается только в их же сервисах, по их лицензии. И, в отличие от относительно ходовых гражданских и военных моделей AEON, боевые модификации устанавливаются только внутри силовых структур самой корпорации. Корпорации, которой позволено практически всё, что не выходит за рамки Конвенции – и немного больше…
У этого киборга боевая комплектация – не армейская и уж тем более не гражданская. Он не в корпоративной форме. Он не пошёл в их сервис. А ещё он весь в крови. Выводы?
Ситуация с каждой секундой нравилась Эрвину всё меньше и меньше. Говорить сейчас надо было очень осмотрительно, ни в коем случае не совершая лишних движений, как если бы его посетитель был смертельно опасным животным, которое надо успокоить и выдворить за пределы квартиры. Любое лишнее действие или неосторожное слово – убьёт, невзирая на состояние.
Раненые хищники – звери особо опасные, даже если это люди. Особенно если это люди.
– Не поймите меня неправильно, – начал Эрвин осторожно. – Давайте проясним один вопрос. Вы из AEON?
Киборг отрицательно повёл головой:
– Не совсем.
Что ещё значит «не совсем»?!
– Тогда откуда у вас это?
– Списанный.
– А подстрелил вас кто? – продолжал напирать Йегер, чувствуя, как предательски дрожит голос, а с ним и руки.
– Местные бандиты, – последовал тихий ответ.
– Откуда мне знать, что вы не врёте?
Давящая тишина, несколько секунд молчания.
– Послушайте, – начал гость, явно подбирая слова. – Вам ничего не угрожает. Я могу заплатить. Прямо сейчас. Наличными. Как закончим, я уйду. Вы меня не видели, не знали, меня тут не было…
– Погоди, погоди, помедленнее, – прервал его Йегер, уставившись на пришедшего с ещё большим недоумением, силясь понять, не ослышался ли.
Нет, гость с самого начала говорил с таким сильным акцентом. Но только сейчас Эрвин наконец узнал этот характерный выговор. Он не слышал его почти тридцать лет.
– Ты же тоже немец? – спросил Йегер, перейдя на родной язык. – Ты понимаешь, что я сейчас говорю, верно?
Только что напряжённый до предела, киборг облегчённо выдохнул – с ощутимым шумом в дыхании, как сквозь респиратор, – и расслабился.
– Да, понимаю, – гость так же перешёл на немецкий. – Простите, мне больше не к кому обратиться. Местные меня скорее сдадут, – он издал безрадостный смешок. – На запчасти. Вот, как раз попытались. Не в первый уже раз.
У него даже выговор был похожий, словно он и сам был из тех же земель, что и сам Эрвин.
– Так чего же ты сразу-то не сказал, что ты свой? – растерянно поинтересовался старик. – С этого начинать надо было…
– Не был уверен, что вам можно доверять. Извините. Я же… – киборг замешкался и наконец закончил: – Я тут никого не знаю. Вас нашёл… о вас рассказывали.
Эрвин невольно поморщился. Наверняка кто-то из бывших клиентов наговорил лишнего, вот слух и потёк по окрестностям. Как правило, техник не принимал гостей без предварительной записи и проверки: спокойствие и жизнь дороже. И этого бы на порог не пустил, если б не ёкнуло что-то безотчётное, заставившее открыть дверь незнакомцу, оказавшемуся его, Эрвина, земляком.
Вроде даже не притворяется – да и нет резона. Сымитировать региональный акцент так чисто, несмотря на очевидно сбоящий модулятор – это надо постараться, одной программы изменения голоса для этого недостаточно. Но только диграф AEON от этого никуда не исчез, а с аеоновским спецназом, к которому, судя по протезам, этот мужчина принадлежит – или, правильнее сказать, принадлежал? – дела иметь не хочется. Никому.
– Здесь никому доверять нельзя, – ответил Эрвин скорее собственным мыслям, чем посетителю.
– Знаю, – киборг измождённо опустил голову, отводя взгляд. – Выбора не было.
Мокрые волосы местами слиплись от крови, но видимых ранений головы Йегер не замечал: ничего не разбито, ни ссадин, ни порезов нет, по крайней мере, на открытой части лица. Импровизированный шарф земляк по-прежнему не спешил снимать – наоборот, подтянул чуть съехавшую тряпку. Эрвин не стал допытываться, что гость скрывает под ней: тот всё ещё скован и напряжён, лучше дать ему время. Вряд ли человек, которого чуть было не убили и который явно скрывается от кого-то, с охотой откроется незнакомцу – даром что соотечественник!
Тут самому бы успокоиться и перестать думать о диграфе, на который то и дело соскальзывает взгляд. Фирменный символ AEON безмятежно скалился разомкнутой бесконечностью, напоминая о всех возможных проблемах с этой корпорацией – и не только.
Усилием воли техник заставил себя смотреть на своего пациента. Заметив, что взгляд протезированных глаз опять потерял фокус, Эрвин покачал головой.
– Выглядишь паршиво. Точно не хочешь прилечь хотя бы? – он кивнул на стоящую в углу скамью, используемую для более «лежачих» операций. – Сервис, конечно, оставляет желать лучшего, но пока ещё никто не жаловался.
Киборг перевёл взгляд в угол, но тут же отвёл назад – кажется, даже слишком поспешно.
– Спасибо, мне это не поможет.
– Как знаешь. Тогда давай по порядку земляк. Рассказывай, кто ты и что тебя сюда привело. С самого начала, до того как тебя подстрелили.
Некоторое время висело неловкое молчание, но потом, будто собравшись с мыслями, земляк всё-таки начал:
– Кто я… понимаете, так вышло, что официально я вообще не существую, и документов у меня нет…
Эрвин понимал, даже более чем. У него самого документы были поддельные, и те далеко не сразу полученные, да и звали его когда-то совсем иначе, о чём старик предпочитал лишний раз не вспоминать.
В послевоенные годы он скрывался, как мог, везде чужой, а чужаков не жалуют нигде. Война обнажила многие проблемы, ранее скрытые под маской толерантности, человечности и взаимоуважения. Нужны десятилетия, чтобы выстроить мир – и считанные дни, чтобы рассорить соседей, поколениями живших бок о бок на одной земле. Каждый считает себя пострадавшим, а врага – безжалостным чудовищем. Каждый думает то, что напела ему пропаганда – и то, что видел сам лично. А видели все одно и то же: как их родных, близких и друзей убивали без разбору, как их города стирали в пыль, а их самих гнали бывшие союзники. Прошло не так много времени, чтобы это всё забыть и простить.
Когда начинается война, не остаётся непричастных. Есть только «свои» и «чужие» – и каждый «чужой» ответственен за всё, что когда-либо сделала его сторона. Когда же война заканчивается, остаётся ненависть на долгие годы – вместе с якобы миротворческими войсками на родной земле. Однако «свой» останется «своим», даже если кроме происхождения тебя с ним не связывает больше ничего.
Ведь эту войну начали не они. Она сама пришла к ним в дом, спалив тот дотла.
– …аугментика у меня формально списанная и утилизированная как заводской брак. Взломанная, конечно же. Не верите – можете контроллеры посмотреть, – киборг кивнул на развороченное плечо. – Они ещё живые должны быть.
– Обязательно посмотрю, – пообещал Эрвин. – Продолжай.
У его собственного протеза уже скоро лет тридцать как были стёрты идентификационные номера, выдернуты маячки и перепрограммированы контроллеры, перелопачена проводка и соскоблены к дьяволу значки производителя – всё, по чему его могли бы найти и опознать.
Характерный диграф AEON хоть и напрягал, но чем-то противозаконным не являлся. Многие просто недолюбливали эту корпорацию за эксцентричное поведение, однако гражданские и военные протезы их производства были в ходу, в отличие от чисто боевой комплектации, в которой щеголял личный спецназ корпорации. А вот значку пазла с тремя выемками и одним выступом, похоже на лежащего человечка значку, рад не был никто. В первую очередь – полиция и международники.
Особенно полиция и международники.
Аугментика давно ликвидированной биомедицинской корпорации «The Puzzle Technology», в простонародье известной как Пазлтех, по прежнему встречалась, пусть с каждым годом всё реже. Обычно владельцы этих протезов очень хотели заменить всё ещё безотказно работающие устройства на что угодно другое, хотя никаких санкций к ним не применяли. За исключением особых случаев в виде церебральных имплантов, конечно же. Но с церебральным имплантом уже всё равно, какого он производителя.
Тем не менее, пазлотеховский хирургический протез военной сборки – достаточная экзотика, чтобы заинтересоваться, откуда такому взяться у скромного престарелого техника. Слишком специфичная комплектация, чтобы не догадаться, где, когда и при каких условиях была установлена – в отличие от какой-нибудь солдатской руки-ноги, до которой никому нет дела.
Хуже только «красный пазл» – в голове.
– В общем, – продолжал гость, неловко отведя взгляд, – так вышло, в ноябре я оказался в Ванкувере. Понял, что застрял здесь надолго: документов нет, а без них не выберешься. Ещё и деньги кончались. Надо было найти подработку и где-то перезимовать. Знаете местную банду, на старых терминалах?
– Конечно знаю, – хмуро кивнул Эрвин, уже сообразив, в какой переплёт угодил соотечественник.
В бывшем морском порту собиралось немало людей, которым нужно было прибежище, особенно зимой. Заведовала всем этим добром одна неприятная шайка, те ещё отморозки. Мелкого калибра шакальё, да вот только много их там, хорошо окопались. Открыто зверствовать вне порта им не позволяли ни полиция, ни соседские банды, ни хищники покрупнее. Зато в пределах своих «угодий» эта свора хозяйничала только так.
Обычно свой корм они не трогали, чтобы тот не разбежался, даром что бежать было особо некуда: если ты вообще здесь оказался, то выбор у тебя небогат – у соседей условия те же. Периодически хозяева таких пристанищ развлекались с особо приглянувшимися, чаще всего – одиночками. Спровоцируешь хоть чем-то – и вякнуть не успеешь, как загрызут, и труп твой потом никто не найдёт.
Похоже, земляку не повезло с ними не поладить. Чудо ещё, что живой остался. Даже с такой аугментацией, чьё предназначение – превращать своего владельца в машину смерти.
– Я старался не привлекать к себе много внимания. Поначалу меня особо не трогали. Потом я чем-то их заинтересовал. Решили, что по частям я буду более платёжеспособен.
Киборг кивнул на повреждённую руку, следом указал на ноги. Из-под пулевых дырок и разрывов перепачканной ткани проглядывала механика, не покрытая имитацией – тоже протезы и, похоже, тоже аеоновские. Да сколько же у него аугментики?..
– Боже правый… – протянул Эрвин, пытаясь собраться с мыслями. – Ох и дурак! Поди ещё, свою аугментацию ты тоже не скрывал? Знаешь же, что они до протезов жадные. – Техник кивнул на извлечённый обломок с аеоновской маркировкой: – Это тоже хватило ума показать?
Киборг отрицательно качнул головой.
– Ну хоть так, – тяжело вздохнул Эрвин. – Как же ты здесь вообще выжил-то?
– Понимаете, я не очень долго живу… – он осёкся и скомкано закончил: – здесь. Примерно два с половиной года. В Ванкувере – с конца осени.
Земляк что-то очевидно недоговаривал, но допытываться не имело смысла. Если собеседник настолько старательно огибает неудобную тему, лучше не спрашивать напрямую: соврёт же, не задумываясь, как врёт сам Эрвин. Да и не особо они оба торопились доверять друг другу, несмотря на проблески взаимопонимания.
С одной стороны, Йегеру не хотелось ввязываться в лишние проблемы – своих достаточно. Портовые шавки могли увязаться за ним, и попадать под их горячую руку желания не было никакого. Ещё больше не хотелось иметь дела с AEON, с которыми этот мутный тип наверняка был связан, хоть и открещивался. С другой стороны, своим надо помогать, даже если это поставит под угрозу тебя самого. Это было делом чести и совести, которые у Эрвина отнюдь не были чисты.
Канули в Лету те счастливые времена, когда можно было думать о себе, максимум о близких. После войны соотечественников осталось слишком мало. Кто-то вернулся на руины Германии, говорили, возвращались даже те, кто до войны жил за рубежом. Остальных же разбросало по всему свету такими жалкими группками, что слово «диаспора» язык не поворачивался сказать. Да, им повезло куда больше, чем многим другим. Но всё равно, слишком кардинально всё изменилось за какие-то пять лет войны, а последующие годы не только ничего не исправили, лишь усугубили положение.
Эрвину было ужасно осознавать, что он был одним из тех, кто внёс хоть и небольшой, как капля в океане, но вклад в то, что произошло.
Ему не просто был закрыт путь домой из-за дезертирства. На нём висел грех куда хуже, за который его с большой охотой поставили бы к стенке далеко не только на его родине. Но там его убьют в первую очередь и с особой жестокостью – и не посмотрят, что выбора у него не было. Предательство такого порядка, против самой человечности, никто не прощает, даже если то было санкционировано на самом высоком уровне – международном.
Всё происходило официально. Все документы были подписаны наверху – их же правительством и военным руководством. Точно так же, как это происходило и в других странах: чистым в этой войне не остался никто. За неисполнение приказов хирург мог и сам оказаться в лучшем случае «без вести пропавшим», в худшем – на операционном столе, в отделении церебральной имплантации. У него не было другого выбора, кроме как бежать – вот только сделал он это слишком поздно, когда следы с халата было уже не стереть.
Гость смотрел теперь прямо, больше не отводя взгляд, и это напрягало. В искусственных глазах не было ни просьбы, ни угрозы, ни даже надежды – только смертельная усталость и готовность принять любой ответ. Остаться – или встать и уйти.
Но не выставлять же за дверь соотечественника, тем более – в таком состоянии! До утра не доживёт же…
Земляк чем-то смутно напоминал Эрвину протезированных ребят, которые попадали к ним в госпиталь. Сейчас уже не вспомнить никого. Слишком много похожих историй, одинаковых лиц и имён. Йегер старался не запоминать пациентов, ни тогда, ни впоследствии. Не всегда успешно.
На смену этим мыслям пришли ещё более тяжёлые, тянущие в прошлое. Бывший военный хирург-аугментик, он помнил тех бедолаг, которых притаскивали ещё живыми к ним на операционный стол. Обгорелое мясо с висящими на рваных мышцах или с вовсе отрубленными конечностями. Изуродованные и сожжённые лица, искалеченные и окровавленные тела. Раздробленные кости, торчащие прямо из плоти, месиво из внутренностей. Временами этот паштет ещё удавалось реанимировать. Извлечь пули и металлические осколки, заменить часть органов, заковать в механическую оболочку из нержавейки и пластика…
И кинуть в новый бой буквально через пару месяцев, накачав стимуляторами.
Большинство из этих людей всё равно вскоре умрут. Кого-то убьют, кто-то скончается от последствий операций. У кого-то некстати откажет протез, у кого-то импланты не приживутся. Кто-то сойдёт с ума, кто-то покончит с собой сам. Кто-то выживет, но будет страдать всю оставшуюся жизнь, в лучшем случае вынужденный постоянно сидеть на поддерживающих препаратах – если у него, конечно найдётся, чем за них расплатиться.
А кому-то не повезёт обзавестись церебральным имплантом.
«Сам дурак, – с подкатившим к горлу комом горечи подумал Эрвин. – Вот сейчас ругаюсь на него, а сам-то не лучше был…»
Все мы умны, опытны и рассудительны – задним числом.
– Если вы мне не доверяете, я могу уйти, – нарушил киборг затянувшееся молчание.
– Да куда ты с этим пойдёшь! – воскликнул старик, закатив глаза и первым разорвав зрительный контакт. – Тебя же там попросту убьют! Если не AEON, так те отморозки, от которых ты сбежал! Боже! Казалось бы, взрослый мужик, а такой наивный! Плечо разверни нормально и сиди тихо. И жилет сними, мешает.
Помедлив, гость целой рукой стащил с себя жилет, оставшись в одной футболке, разукрашенной дырками от пуль. То ли под ней была какая-то дополнительная броня, то ли у него всё тело было в заменах: под футболкой проглядывали рельефные выступы, похожие на плотно облегающий экзоскелет. Но Эрвин не стал задавать лишних вопросов.
Захочет – сам расскажет. О таком не принято спрашивать.
Йегер аккуратно убрал налипшие на плечевой сокет куски оплавленной ткани, стараясь не делать резких движений. Каждое подобное действие доставляло гостю сильную боль, хоть тот и пытался не показывать это, терпел молча.
Осмотрев окружение сокета, Эрвин горестно цокнул языком: и тут сплошная механика, да что ж такое-то! С одной стороны – ему же легче. Не придётся заниматься кустарной хирургией, крепя новый переходник на живую плоть и кость, да и гнездо под сокет выглядело типовым. Однако такое количество аугментации начинало нешуточно напрягать. Как и дыхание этого человека: несмотря на недавний выдох, в остальном создавалось впечатление, что киборг и не дышит вовсе. Лишь приглядевшись можно было заметить, как он размеренно вдыхает и выдыхает воздух, негромко сипя на каждом выдохе. Даже моргал мужчина редко и неестественно равномерно.
– Пульс можете не проверять, – поймав взгляд, сказал гость. – Как и давление.
– Сердце, так понимаю, тоже жужжалка, – мрачно оценил Эрвин. – Франкенштейн, доннерветтер!
Йегер вдруг ощутил, что киборг улыбается под шарфом – всё ещё недоверчиво, но уже без такого, почти физически осязаемого напряжения.
За окном продолжал шуметь дождь. На стене клацали допотопные механические часы. Эрвин не помнил толком, где раздобыл их, но равномерное тиканье успокаивало за работой, если клиент попадался неразговорчивый.
Киборг наконец позволил себе расслабиться, похоже, удостоверившись, что Эрвин не представляет для него угрозы и не собирается никому о нём сообщать.
– Как тебя хоть звать-то, земляк? – спросил техник спустя несколько минут молчания.
– Вам честно? – не дождавшись ответа, киборг добавил: – В порту меня обычно краутом называли. Железкой ещё.
Йегер непроизвольно усмехнулся.
В протезах редко бывает много железа. Больше пластика; лёгких сплавов и полимеров; кремния и искусственной органики. Тем не менее, стереотип никуда не исчез, только ещё больше укрепился. Была некая доля иронии в этом «железка», клеящегося к киборгам с открыто видимой аугментацией. Железка – ты и есть железка…
Эрвин и сам такая «железка», пусть и на одну только руку. Прекрасно знает это отношение, давно привык уже к пожизненному клейму.
– Как хочешь, – Эрвин пожал плечами. – Мне неважно, настоящее ли имя. Меня устроит, если ты назовёшься хоть как-то.
Секундная тишина.
– Фантом, – наконец ответил киборг. – Меня так зовёт мой… отец, скажем так.
Под «скажем так» могло скрываться что угодно, недвусмысленно намекая, что гость подразумевает совсем не биологическое родство, только почему-то не может подобрать других слов. Но даже приёмный родитель вряд ли будет называть своего ребёнка таким образом: Фантом звучало не то как прозвище, не то как позывной.
– Вот как, – протянул Йегер, пинцетом извлекая оплавленные осколки. – Будем знакомы, Фантом. Меня звать Эрвин. Впрочем, ты и так уже знаешь…
Про себя техник задумался. Количество аугментации Фантома указывало на обширные повреждения до её получения. Сама она явно была нелегальная. Как минимум, если киборг не соврал, списанная, а значит, и установленная не в лицензированной хирургии, а профессионалом-одиночкой, вроде самого Йегера. Подобное случалось, как ни странно, не столь редко, и в свете этого напрашивалось объяснение: отцом этот человек мог называть кого-то, кто вытащил его с того света и подарил шанс на новую, почти полнокровную жизнь.
Некоторые люди, даже взрослые и бывалые, порой привязываются к своим спасителям. Не раз такое видел.
Из найденного объяснения, однако, настойчиво просилось другое, гораздо более пессимистичное. Эрвин пытался отогнать страшную мысль, однако она возвращалась, снова и снова, вытягивая за собой воспоминания из забвения, в которое они принудительно были затолканы. Гирляндами проводки и ещё живой начинки, запахами операционной, очередным полумёртвым пациентом у них на столе…
Странным почти немигающим взглядом в упор.
– А твой отец, он… – Эрвин не договорил, выжидая ответа.
Фантом посыл уловил.
– Военный, отставной, – несмотря на ту неохоту, с которой он отвечал, в его голосе явственно звучали гордость и уважение. – Очень хороший человек. Можно сказать, что… – Фантом надолго замолчал, явно подбирая слова, прежде чем закончить: – он мне жизнь подарил.
– Военный, значит, – Эрвин перевёл дыхание, пытаясь унять подступившую паранойю. – Я тоже. Был когда-то…
Он хотел расспросить Фантома больше: где и кем служил его «отец», быть может, Эрвин с ним пересекался. Но техник тут же остановил себя. Даже если они и пересекались, то, скорее всего, в операционной, и вряд ли это было то, о чём хотелось бы спрашивать. Меньше знаешь – крепче спишь.
Эрвин знал немногое, но и этого было достаточно, чтобы и почти тридцать лет спустя его сон был очень и очень плох.
Фантом долгое время сидел молча, внимательно следя за манипуляциями, за тем, как техник перестраивает свою руку, уже совсем не похожую на человеческую конечность. Предплечье, кисть, пальцы – протез был буквально нашпигован многофункциональным инструментарием. Развёрнутый, этот полевой набор для многих выглядел манипулятором какого-то устрашающего станка. Большинство клиентов начинали ощутимо нервничать при виде «дьявольской машинки», словно детишки на приёме у стоматолога. Привыкли к тому, что чинят их протезы обычными методами. Держа инструменты простыми руками, собственными или заменёнными, но человеческими. Отдельными роботизированными станками и манипуляторами, а не вырастающим из плеча механическим кошмаром, управляемым нервной системой напрямую. Казалось бы, их собственные протезы работают точно так же, но человеку проще видеть обычную пятипалую конечность, а не это. Эффект «зловещей долины» во всей красе!
Однако Фантом не проявлял видимого беспокойства на этот счёт, наоборот, наблюдал за операцией со сдержанным интересом. А вот в сторону стоящей рядом лампы и скамьи в углу явно старался не смотреть.
– А кем вы были, если не секрет? – поинтересовался он вдруг. – Инженер? Связист?
– Нет, определённо нет… – подумав, Эрвин сдался: – Хирург-кибернетик.
Он не стал добавлять «нейро-», как не стал уточнять и подразделение, где работал.
– Людей чинили?
На лицо Эрвина помимо воли выползла улыбка. Нет, определённо, этот человек вёл себя очень наивно, но это же и располагало.
– Можно и так сказать, – ответил Йегер. – Таких как ты… или я, – он кивнул на свой собственный протез: – Не поверишь, полжизни с ним хожу. Теперь подобный нигде не раздобудешь.
Несмотря на опасность быть раскрытым, Эрвин так и не сменил протез, лишь изредка реставрировал тот, заменял изношенные части. Современный хирургический протез сейчас раздобыть сложно, а старая пазлотеховская аугментика, в частности военная, обладала одним несомненным достоинством: высокой отказоустойчивостью. Их протезы запросто переживали своих владельцев.
Как правило, потому что последние жили не очень долго.
– Это сейчас я больше по механике, – пояснил Йегер на вопросительный взгляд, – а тогда и с живым мясом приходилось работать. Собирали людей обратно, буквально по фрагментам, – он грустно выдохнул и закончил: – прямо как пазл.
Эрвин осёкся и замолчал, поняв, что ляпнул лишнего. Но, вопреки опасениям, собеседник никак не отреагировал на подобное сравнение. Может, воспринял его с поразительным спокойствием. А может, просто был не в курсе лозунга Пазлтеха, как и связанных событий…
Хотя кого они сейчас беспокоили? Даже в своё время, в конце пресловутых пятидесятых, это было далеко не самой большой проблемой. Многие знали о Пазлтехе в лучшем случае из сводок процесса в Хельсинки – и то, фирма фигурировала там лишь как производитель конкретной линейки протезов, безнадёжно теряясь среди множества других вовлечённых лиц на всех инстанциях.
Эрвин никому не распространялся о своём прошлом: слишком опасно говорить правду. Да и посетители, даже очень болтливые, не располагали к рассказам о давно минувшей войне. Наверное, именно этническое родство с гостем, возможность говорить на родном языке, придали словоохотливости. Это было глупо, опрометчиво, но это был шанс выговориться хоть кому-то, скинуть с плеч годами давящий груз.
В конце концов, перед ним – свой. Может, поймёт…
– Как-то раз, – успокоившись, начал рассказ Йегер, – пришлось нам один такой пазл собирать, деталей на сто. Год был то ли пятидесятый, то ли пятьдесят первый. Никак не позже, это ещё до бомбардировки Берлина. Южный фронт под Мюнхеном был, а ещё поддержка от союзников пришла. Значит, пятьдесят первый. Каждый день кого-то приносили, спасти далеко не всех удавалось…
Недоговорки – не ложь, а полную правду говорить не обязательно. Пусть звучит как самая обычная история ранних военных лет. Тем более, она и была самой обычной, к сожалению.
– Был в нашей части один офицер. Не соврать бы, обер-лейтенант. Наверняка не скажу, да и имени уже не вспомню, а тогда оно у всех наших на слуху было. Злющий был, как собака сторожевая. Начальство ненавидел, подчинённых ненавидел, и весь мир в придачу. Говорили, ни родных, ни близких у него не было – давно все померли. Трезвенник убеждённый, не курил, по дамам не ходил и никому воли не давал. Новобранцы к нему попадали – гонял их только так. Мы, врачи, про него толком ничего не знали – домыслы и слухи одни. Вообще, мужик немного с причудами был…
Гость слушал его внимательно, не перебивая, а Йегер уже на автомате вывинчивал сокет из плеча. Параллельно старик отметил, что рассказ помогает Фантому отвлечься: тот перестал шипеть от неудачных движений, только иногда болезненно щурился.
– Ребята в его взводе одновременно его и боялись, и уважали. Он хоть и невыносимый был, но за своих порвать был готов. Не проходило и недели – он с передовой на себе кого-то притаскивал, за ранеными в самое пекло лез и сам как-то живым оттуда выходил. Как-то умудрялся не нарушать при этом ни устав, ни приказы сверху, хотя по самой грани дозволенного ходил. Говорили, к нему претензий у командования много было, как-то раз даже под трибунал хотели подвести. Ограничились выговором, ну и тем, что звание выше ему не светит. Но не думаю, что он особо наверх стремился – характер не тот…
Эрвин не мог толком вспомнить внешности, давно уже забытой. Помнил лишь то, что они с этим офицером были тогда одного примерно возраста – тому было лет тридцать-сорок. Совсем как вот этому киборгу сейчас. Сколько же это лет прошло? Сменилось целое поколение, и на смену давно погибшим героям пришли новые люди, а в наследство им достался мир, в котором они проиграли развязанную кем-то другим войну.
– Помню, с ним толком даже не поговорить было: слова сказать не успеешь, а тебя уже всеми помоями обольют. Притащит раненого, проорётся на первом попавшемся под руку – и уйдёт. Вот и весь разговор. Некоторые у нас считали, что ему на самом деле без разницы до этих салаг, мол, смерть свою ищет. Не думаю, что это так на самом деле было: слишком за своих волновался. И в госпиталь потом приходил их проверить. Всех на уши поднимал, и ведь не выставишь – на законных основаниях! А ещё было дело, одного к нам притащил, как сейчас помню. Пареньку ноги оторвало, кровопотеря сильная. А обер его на себе выволок из-под обстрела. Жгут наложил правильно, редко такое увидишь. И кровь переливали от него же, подходящая была. Скандал тогда закатил страшенный: делайте, мол, что угодно, чтобы этот придурок выжил, а встанет – сам тому кости пересчитает. И всё в таком же духе…
Бывший хирург замолк; покрутил вытащенный раздробленный сокет в мозолистых пальцах живой руки. Отложил на стол.
– Спустя несколько дней его самого принесли. Буквально по частям, места живого не было. Несколько переломов, позвоночник в двух местах перебит, руки, ноги, лицо – всё в паштет, всё тело – один сплошной ожог и ещё шрапнелью нашпигован, долго извлекали потом. Я не спрашивал, что с ним стряслось, но там было просто мясо с металлом – и он ещё дышал. Живучий дьявол, слов нет…
Эта картина до сих пор стояла перед глазами, лишь с годами смазались детали, смешавшись с кровавым месивом.
– Приволокли его ребята из его взвода. Пропавшим без вести считать хотели. Думали, в плен попал или ещё что случилось. Нашли по чужим трупам, говорили, он настрелял там с десяток, если не больше. Преувеличивали, наверное…
Йегер перевёл дыхание. Закрыл глаза. Сам не заметил, как эмоции внезапно захлестнули с головой, разбередив старую память.
«Выживет?» – спрашивал тогда один из принёсших своего командира солдат, тощий высокий парнишка с исполосованным лицом. Видимо, считал, что отправят их офицера туда же, куда и всех, по стандарту: сначала в общую реанимацию, а оттуда уже, если выживет и состояние стабилизируется, на обычное протезирование…
Но из реанимации, недолго думая, направили к ним. Там, наверху, разрешение на него подписали, не глядя: полный фарш, ваш случай.
– Очнулся он ещё до операции. Страшное зрелище было. Рвался, зафиксировать пришлось и вкатить транквилизаторов, чтобы не навредил себе. Бред какой-то бессвязный нёс, ничего не понять было…
Последнее было уже откровенной ложью. Тот человек просил пристрелить его, и Эрвин прекрасно это помнил. Даже если пациент не осознавал в полной мере ни где он, ни что с ним, то наверняка понимал, что с ним сделают, если он не умрёт раньше. И это было куда страшнее, чем вид наполовину парализованного, искалеченного, но безуспешно пытающегося дёргаться куска запечённой плоти, еле слышно умоляющего его добить.
Не позволят. Им ещё нужно это пушечное мясо.
Получить разрешение на опыты тогда ещё было сложно. Некоторые люди приходили и подписывали документы добровольно, находились и такие. Гораздо чаще сюда отправляли преступников, предателей, по подозрению в нелояльности: красная метка в дело – и голову быстро поправят. Но были и такие, как этот офицер, от кого проще и дешевле отказаться, чем выхаживать. За них документы подписывало их руководство, с лёгкой душой отправляя «на стол». Всё равно срок жизни истёк, а так, глядишь, независимо от исхода операции, прослужит ещё. Умрёт – пополнит статистику. Выживет – вернётся в строй…
На правах ещё одной единицы техники.
Когда Эрвин открыл глаза, гость по-прежнему внимательно смотрел на него, терпеливо ожидая продолжения. Но старику уже не хотелось продолжать. Он и так сказал гораздо больше, чем следовало.
– Забудь, – Йегер лишь отмахнулся протезированной рукой: – не забивай себе этим голову. Неважно всё это, давно неважно. Заморочки нашего поколения, мы уходим в прошлое уже. Ты тогда ещё совсем ребёнком, наверное, был.
– Меня тогда ещё на свете не было, – последовал ровный ответ.
Повисла неловкая пауза. Эрвин недоуменно уставился на собеседника:
– Погоди. Так это же всего лишь лет тридцать назад было…
– Вы назвали пятьдесят первый год. Сейчас восемьдесят третий. Тридцать два года разницы. Неполных тридцать два, если вы говорите, что линия была под Мюнхеном. Значит, дело было в августе-октябре. Ещё весной фронт был в горах Австрии.
Эрвин обмер, не зная, что удивило больше: то, что Фантом зачем-то всё пересчитал, уточнил время и отговорился как по учебнику, или то, что…
– Ты же не хочешь сказать, что ты младше этого? – недоверчиво переспросил техник. – Сколько тебе? Тридцать?
– Меньше.
Нет, так заметно поседеть можно, конечно, и раньше. Однако Фантом никак не выглядел молодым парнем. Да ему никак не может быть меньше тридцати!
– Двадцать пять? – снова нет. – Двадцать?..
Фантом потянулся к шарфу, отворачивая тряпки, открывая лицо.
– Вы мне не поверите. Но я уже сказал, сколько я живу…
Через левую щеку тянулся длинный порез, как от лезвия. Однако под кожей не было ни крови, ни плоти. Сквозь дыру проглядывали синтетические нити полимерных мышц, механические детали, пластиковая скула. Разрез полосой стекал на шею, обнажая металлический каркас, гибкие трубки, обвивающие искусственную глотку, контуры отдельных систем…
Только промелькнувшая у Йегера мысль о какой-то невероятной степени аугментации на полном ходу врезалась в металлическую стену. В сознании осталась единственная мысль.
– Это бред какой-то, – наконец поставил Эрвин «диагноз». – Это несовместимо с жизнью. Не может живой человек…
– А я и не человек. И не совсем живой. Простите.
Суть его слов дошла до Эрвина не сразу – техник ещё несколько мгновений недоуменно смотрел на собеседника, прежде чем внезапно сообразил, о чём тот говорит, хотя дыра в шее и щеке Фантома об этом говорила более чем красноречиво.
Робот. Да это же самый натуральный робот!
Эрвин не верил своим глазам. Сидящий перед ним стопроцентно не был замаскированным под человека терминатором. Да, некоторые системы ИИ справлялись с имитацией человеческого поведения, однако они всё равно не могли без огрехов его эмулировать вживую, в непредсказуемых условиях. Их легко поймать на неестественности реакции: невозможно запрограммировать и промоделировать всё.
Но сидящее перед Эрвином существо вело себя в точности как человек! Малоэмоциональный, тихий, странный, но человек! Невозможно было даже предположить, что всё это поведение, от начала и до конца – это фальшь, подделка! Идеальная игра системы, сыгравшей на доверии. Будто хорошо обученный церебрал-разведчик, разыгрывающий театр, просчитанный протезированным мозгом на несколько шагов вперёд, прежде чем кто-то поймёт, что перед ним – не совсем человек.
Или…
Эрвин сглотнул, пытаясь справиться с запоздалым шоком. На задворках сознания жалобно закричала «сигнализация». Он находился в одной клетке с разумной, чёрт подери, машиной, у которой ещё неизвестно, что на уме! Да это как оказаться в одной клетке с неподконтрольным церебралом, которому ты сам только что сказал, кем являешься на самом деле!
Перед ним – такая же машина. Просто без крови и плоти, без живого мозга внутри.
Машина, один в один похожая на человека. Машина в облике человека.
Как они.
Несмотря на охватившую его панику, Эрвин не мог заставить себя пошевелиться – как от сонного паралича. Только вздрогнул и обмер, когда Фантом наклонился вперёд. Но, вопреки ожиданиям, робот осторожно взял техника за плечо заменённой руки, заглядывая в глаза:
– Я ничего плохого вам не сделаю, клянусь, – проговорил Фантом негромко. – Я не хочу вам вредить. Вы – хороший человек, Эрвин. А я… я пришёл за помощью. Правда.
С запозданием поняв сказанное, Йегер зашёлся в почти истеричном смехе. Абсурд за гранью реального! Эта машина ещё и убеждённо говорит ему, что он – хороший человек! С абсолютно серьёзным видом, честно смотря в глаза! Даже если это просто попытка подобрать подходящее поведение в сложившейся ситуации – это всё равно невероятно глупо…
– Почему именно я? – наконец выдавил Эрвин, смирившись с мыслью, что бежать некуда, и теперь лишь надеясь, что это какой-то дурацкий сон. – Ты мог пойти к любому другому технику, я же не единственный…
– Вы тоже немец, как и я. Вы же сами меня узнали по акценту.
Эрвин понятия не имел, как на всё это реагировать. Происходящее было далеко по ту сторону бреда. Старик поднял руки, что-то хотел сказать, но замолк, бессильно опустив их на колени.
– Так ты же робот, – вдруг сообразил он. – Что тебе мешает изобразить акцент?
– Привычка, – пояснил Фантом. – Для меня немецкий – родной, я и по-английски с переводчиком говорю. Мне переучиваться не так легко, как можно подумать. Я же не терминатор, не дрон. Я не программа, понимаете? Не надо относиться ко мне как к машине. Вы ведь сами наверняка не любите, когда к вам, – он легонько потянул Йегера за плечо хирургического протеза, после чего отпустил руку и отстранился, – относятся как к машине?
Робот говорил с небольшими заминками, взвешивая каждое слово. Несмотря на ровное выражение лица и неподвижный взгляд, Фантом выглядел беспокойно, и совсем не было похоже, что он прикидывался. Только сейчас Эрвин заметил, как собеседник поджимает нижнюю губу, как еле заметно дрожат края его зрачков, выдавая… нервозность?
– Ладно я, – сдался Йегер наконец. – Но ты-то… ты же действительно… машина.
Робот еле заметно поморщился.
– Ну не совсем же. Если можно так сказать, я как человек. Моё ядро, – он указал на свою голову, – оно органическое, как обычный человеческий мозг. Я не знаю, как вам это объяснить, не особо разбираюсь. Оно просто… работает? Вы вот, к примеру, знаете, как работает ваш мозг?
У Эрвина вырвался сдавленный выдох.
– К сожалению, знаю.
Лучше бы не знал. Вот честное слово, лучше бы не знал.
– Плохой пример, – согласился Фантом после недолгого молчания и затих, по всей видимости, что-то сосредоточенно обдумывая.
Смотрел он теперь куда угодно, только не на Йегера, по большей части – в пол. Выглядело неловко и до сюрреализма по-человечески. Если не обращать внимания на каркас шеи, забыть обо всём сказанном, можно было бы поверить, что перед Эрвином сидит человек. Просто киборг с большой степенью замены – как у военных «панцирей», которым заменили большую часть тела. Долго такие обычно не жили. С такими заменами им физиологически было отведено не так уж и много времени: несколько лет в лучшем случае, если не убьют раньше. Но умирали они чаще от отказов систем жизнеобеспечения и оставшихся органов, чем от ранений…
А вдруг эта машина специально разводила Йегера на разговор, чтобы передать потом информацию куда следует – или уже передала? Жди тогда визита! Ещё неизвестно, что хуже – международные «охотники» с их бессрочным списком, в котором Эрвин значится под старым именем, или же свои, родимые. Первые его поставят к стенке без разговоров. Вторые сначала долго и мучительно будут доставать из него интересующую их информацию, раздавят морально и физически, и только потом уже к стенке. Эрвин предостаточно слышал и видел в прямом эфире показательных расправ над людьми из «чёрных списков», чтобы не питать иллюзий по этому поводу. Срока давности у них нет, и церемониться с ним никто не будет…
Нет, нет, нет, это уже совсем бред! Эрвин, конечно, всего лишь человек. Он тоже может ошибаться и, несмотря на весь свой жизненный опыт, всё ещё может оступиться на доверии людям или, боже, к машинам! Но если бы кто-то уже вычислил его и собирался целенаправленно сдать «охотникам», на то была уйма способов и возможностей куда проще. Для этого совершенно необязательно посылать за ним живую машину. Была бы это настоящая охота за головами – к Йегеру бы не пришли с серьёзными повреждениями, неуклюже пытаясь объясниться, недоверчиво и настороженно приглядываясь, прежде чем, наконец, сознаться: «я – не человек».
Это существо назвало его «хорошим человеком», даже не подозревая, кто перед ним на самом деле. Фантом, похоже, и правда не понимал, насколько ошибается.
Наверное, это всего лишь дурной сон. Очередной кошмар. Ещё немного, и Эрвин был готов поверить, что это – карма, воздаяние за грехи прошлого…
– Вы в порядке? – вернул в реальность голос, отдающий электронной хрипотцой.
Йегер покачал головой. Поднялся на ноги, на полном автопилоте сворачивая протез, и направился в кухонный уголок в закутке мастерской.
– У меня такое чувство, что я сплю, – пробормотал Эрвин. – Даже не знаю, что тебе предложить – чашку чая или розетку…
– Если можно – и то, и то, – сообщил Фантом заметно повеселевшим голосом. – И с сахаром, если найдётся.
– Ты пьёшь чай? – поразился Эрвин. – С сахаром? Ещё скажи, что ешь, как человек…
– Я ем, да. Это не обязательно делать так часто, как вам, у меня не так уж много органики. Но перебиться без нормального источника питания можно на обычной пище, реактор позволяет.
– Может, ты ещё и вкусы чувствуешь? – чему бы ещё удивиться…
– Вполне. Не уверен, правда, что так же, как и вы. Не с чем сравнить.
Опершись на край раковины, Йегер некоторое время смотрел перед собой. Потом перевёл взгляд на робота.
Тот слабо улыбался.
– Ну это уже совсем какой-то сюр, – резюмировал Эрвин, включая кран.