Рябое небо затянуто облаками, воздух полон едкого дыма. Щиплет глаза, в нос бьёт запах жжёной органики вперемешку с ещё горячим металлом. Рядом трещит автомат, замолкая ненадолго, чтобы застучать с новой силой. Крики и свист перекрывает грохот, землю встряхивает, высь подсвечивает огненной рыжиной.
Гудение в груди. Сердце – кусок пластика, вибрирующий от перепадов электромагнитного поля вокруг. Грёбаный кусок пазла, вогнанный в плоть – по-прежнему работает, издевательски равномерно прогоняя кровь, будто ток по проводам.
Его можно остановить в любой момент.
Лежать в окружении трупов, на самом дне полыхающей бездны, разрывающейся от снарядов. Отсчитывать секунды до черты невозврата, за которой не удастся запустить имплант снова. Проваливаться в мазутный мрак, уставившись в пустоту широко распахнутыми глазами, уже едва осязая холодную ладонь окровавленного тела рядом. Раз за разом пересматривать закольцованную видеозапись, зная наперёд, что произойдёт в следующий момент, сходя с ума от собственной беспомощности, от невозможности что-либо изменить.
Как программа, бегущая по строчкам скрипта в бесконечном цикле, из которого есть только один выход: прервать выполнение. Прервать. Прервать. Прервать…
Чтобы запустить цикл вновь – с самого начала.
Западная Европа. 5 ноября, 2050 год
Полгода после начала Третьей Мировой Войны
До рассвета оставалось меньше часа.
Сна не было ни в одном глазу. Всю ночь Альберт проворочался, засыпая на короткое время, чтобы снова проснуться, напряжённо прислушиваясь к глухим раскатам вдали. Нервы шалили, в памяти настойчиво всплывали шок-кадры из новостей с фронта за последние год-два. Война, начавшаяся с локальных конфликтов на юго-востоке Европы, докатилась и до них, но Альберт до сих пор не мог поверить, что всё это происходит взаправду. Не верил даже когда в нескольких странах разом объявили мобилизацию. За последние десятилетия уже и думать забыли, что так вообще бывает. Все до последнего надеялись, что всё обойдётся. Сойдёт обратно в вялотекущие конфликты, тянущиеся десятилетиями где-то рядом, у соседей – не у них…
А потом грохотнуло по всей Европе. Вот как сейчас где-то за горизонтом.
Говорят, они скоро привыкнут. Если выживут, конечно.
Пока совместными усилиями союзников удавалось держать границу конфликта на востоке Австрии, но под угрозой сейчас находилась вся Европа, да и не только они. В условиях, когда сложно определить чёткий фронт, а тыла, считай, и нет вовсе, удар может прийти откуда угодно. Ракеты летят далеко, дроны летят незаметно, террористы и радикалы бьют изнутри, а там наверху только и делают, что разговоры разговаривают. На международном уровне все активно осуждали агрессию, обвиняли друг друга во всех смертных грехах. И все более-менее крупные игроки делали вид, что они тут не причём. Мол, конфликт локальный, ситуация ни в коем случае не выходит из-под контроля, всё вот-вот стабилизируется и обязательно придёт ко взаимному соглашению.
А тем временем обычные люди продолжали умирать. Рано или поздно следующим окажешься ты или кто-то из твоих родных, знакомых и близких.
Альберта и Фрица перебросили сюда вчера вечером, вместе с ещё тремя новобранцами в качестве пополнения, затыкающего последние потери. Хорошо хоть «по специальности», плюс-минус: в инженерные войска, а не в кибернетические подразделения, где от недавних студентов-программистов было бы куда больше пользы. Главное, что не в пехоту по ошибке или начальственной прихоти! Куда меньше радовал сам факт такого пополнения: в операторы затребовали совсем зелёных новичков, прошедших смехотворно короткую подготовку на ускоренных курсах, а это значило, что дела идут совсем плохо. Впрочем, об этом можно было догадаться ещё когда объявили всеобщую мобилизацию.
Многие их знакомые, сокурсники и сокурсницы ушли на войну ещё в начале прошлого года. В живых из них сейчас осталась лишь половина.
Это практически невозможно – меньше чем за полгода сделать из вчерашних студентов и школьников подготовленных солдат, которые не умрут в первом же бою. Большинство из них ещё и жизни не видели, а смерть для них совсем недавно существовала только на экране. Даже люди старших поколений не были к этому готовы. Мало кто всерьёз ожидал полномасштабной войны. Все её ужасы оставались на страницах истории, последние поколения не знали её по-настоящему, лишь напряжённо косились на всё больше и больше звереющих соседей по планете. Ещё не осознавали, что монстры выбрались из клетки, и им наплевать на якобы «общечеловеческую» мораль и какие-либо конвенции.
Своре голодных озлобленных собак нет до этого дела – им нужны мясо и шкуры. Последние новостные сводки об этом говорили более чем красноречиво.
Нашарив очки и перевернувшись на другой бок, Альберт встретился взглядом со своим другом, устроившимся на соседней койке. Вид у Фрица был, откровенно говоря, паршивый. Похоже, этой ночью белобрысый вообще глаз не смыкал: под ними красовались два тёмных пятна, заметных даже в полумраке. Обычно Кёниг спал крепко, даже в самых неподходящих для этого условиях, но в этот раз, видать, безрадостные мысли не давали покоя даже ему: веснушчатая физиономия выглядела непривычно грустно и обречённо.
Вольф хотел было что-то ободряюще прошептать, но тут раздались громкие шаги за дверью. В казарме включился свет и раздался зычный бас фельдфебеля:
– Подъём, красавицы!
Да это не человек, это матюгальник ходячий! Даже самый громкий голос не способен выдавать такие децибелы. У него там что, усилитель вместо связок, что ли?
– Построение через пять минут ровно, за каждого задержавшегося – десять штрафных отжиманий! Пошевеливайтесь!
Фельдфебель, как и подобает любому сержанту, типичнейшим образом подняв дремлющий взвод, вышел, оставив дверь нараспашку. Чем тут же воспользовался коварный утренний воздух, холодным щупальцем ухватив за голую пятку Вольфа, лежащего ближе всех к выходу.
Народ вокруг активно засобирался.
Фриц что-то бухтел вполголоса. Получив от Альберта ободряющий тычок в плечо, он замолк на миг, потом заулыбался и начал тараторить:
– Я тут с ребятами успел поговорить, ну, вчера, узнавал… парни говорят, командир у нас – зверь настоящий, лучше его лишний раз не злить!..
Альберт облегчённо вздохнул, привычно пропуская мимо ушей половину сказанного. Ну что ж, по крайней мере, его друг выглядит живо, хоть и беспокойно. Значит, с ним всё в порядке, это Альберт сам навыдумывал себе неизвестно чего.
– А этот… ну этот… – продолжал вещать Фриц, – ну который сейчас вышел…
– Фельдфебель Шмидт, – подсказал Альберт. Помолчав, добавил: – Мартин Шмидт.
В отличие от своего забывчивого товарища, Вольф прекрасно запоминал имена. У него была та самая, практически идеальная память на детали, которую Альберт потом будет проклинать всю оставшуюся жизнь. К несчастью, весьма долгую в сравнении с его другом, сейчас беззаботно болтающим, уже втискиваясь в форму:
– Видел его горло? – Фриц прыгал на одной ноге, пытаясь натянуть ботинок. – Видел? Не? Ща увидишь!
Уже через минуту они выскочили из казармы на плац, сопровождаемые бодрящими окриками фельдфебеля, которого только сейчас удалось разглядеть повнимательнее.
Действительно, шея последнего представляла печальное зрелище, наполовину закованное в какую-то механику, на оставшуюся половину – зашитое. Зато сомнений в том, что такой «рупор» – протез, не осталось никаких. Также у Шмидта отсутствовала добрая часть щеки, что, похоже, ни разу не смущало самого фельдфебеля, продолжающего радостно орать на полную громкость:
– Р-р-равняйсь! Смирно!
– Вольно, – раздался куда более тихий и глухой голос откуда-то спереди.
«Должно быть, это и есть наш командир».
Судя по тому, что за пару минут наговорил Фриц (следовательно, что Фрицу наговорили другие), обер-лейтенант должен был представлять из себя нечто устрашающее. Альберт осторожно вытянул шею, выглядывая за передней шеренгой их начальство. Однако видно было что угодно, кроме самого командира, только за впередистоящими людьми смутно угадывался его силуэт. Ростом он был заметно ниже, чем кто угодно из взвода, даже не особо крупный Кёниг, вертящийся рядом с Вольфом и собирающий тычки от соседей.
– Для тех из вас, – продолжил обладатель глухого голоса, – кто поступил вчера – с прибытием. Добро пожаловать в ад. Кто случайно не в курсе – меня зовут Хайнрих Шульц…
– Как-то он тихо лепечет, – чуть слышно хихикнул Фриц.
Тут же заработал от соседа справа лёгкий пинок по ноге и заткнулся. В отличие от Альберта: тот всегда был немного не в ладах со здравым смыслом, а в данный момент этот самый здравый смысл не то, чтобы сработал запоздало – не сработал вообще.
– Ага, – несколько более развязно и громко, чем стоило бы, произнёс Вольф. – И что-то не видать его. Может, ему табуретку принести?..
Фриц и ещё несколько новых бойцов хохотнули. Служивые наоборот неодобрительно заозирались и зашикали, но было уже поздно.
– Кто это у нас там такой говорливый? – теперь голос раздался прямо по курсу.
Передняя шеренга расступилась, и только сейчас Альберт увидел офицера.
Шульц и правда не отличался габаритами и отчего-то походил на встрёпанного пса. На вид ему было за тридцать, если не за сорок, что с точки зрения тогда ещё девятнадцатилетнего Вольфа уже казалось «старый». Окончательно это впечатление добивала обильная ранняя седина, весьма заметная на тёмных волосах офицера.
– Шаг вперёд!
Снизу вверх на новобранца смотрели цепкие карие глаза. Этот изучающий взгляд пробирал до костей, как будто перед Альбертом взаправду был хищник без привязи. Запоздалая мысль о дисциплинарном нарушении посетила задним числом, тут же отойдя на второй план, к деревцам, мирно произрастающим в сторонке от казарм. Вдали уже не столь мирно грохотнула артиллерия.
Запуск, не прилёт – значит, союзная.
Обер-лейтенант и ухом не повёл, продолжая сверлить незадачливого юнца взглядом. Весь взвод застыл в ожидании. Краем глаза оценив окружающих, Альберт сообразил, что служивые не волнуются. Следовательно, наказания не ждут. По крайней мере, лично для себя.
– Имя, рядовой? – холодно осведомился Шульц.
Собраться! Не хватало ещё только блеять овечкой перед чем-то, что ниже на добрых полторы головы, пусть это даже офицер! Сохраняем гордый вид и…
– Фанен-юнкер Альберт В…
– Эйнштейн? – перебил Шульц.
На лицо невольно вылезла улыбка.
– Никак нет, герр обер-лейтенант. Альберт Вольф.
– Да ладно, – протянул Шульц, прищурившись. – Так ты у нас волчара, значит. Большой-злой-волк. Ещё и в очках, так посмотрю. Самым умным считаешь себя, наверное?
Кивнул Альберт машинально. А в следующую секунду понял, что зря.
Удар пришёлся прямо под дых, закрыться не удалось. Прежде чем согнувшийся пополам новобранец успел хотя бы вдохнуть, его опрокинули наземь новым, на этот раз в челюсть. Упасть нормально не удалось – свалился Шульцу под ноги, как мешок с известным содержимым, чуть не вывернувшийся наизнанку.
На губу натекала кровь с носа, рассаженного об асфальт. Левая линза очков треснула, наискосок преломляя двоящиеся очертания нависшего офицера. Обер-лейтенант теперь взирал сверху-вниз с откровенным презрением в глазах. Альберт попытался подняться, но тотчас был отправлен обратно прицельным ударом сапога:
– Приказа вставать не было.
Что-то взволнованно вякнул Фриц, невольно подавшись вперёд, но замер, поймав на себе взгляд обер-лейтенанта. Попятился назад, не сразу сообразив просто остаться на месте и не провоцировать командование лишний раз.
Шульц смотрел на Кёнига несколько долгих секунд, после чего потерял интерес.
– Ещё есть желающие высказаться? – поинтересовался офицер в сторону.
Желающих не нашлось, и он, как ни в чём не бывало, продолжил прерванную речь, не обращая никакого внимания на возящегося на земле Альберта, пытающегося сплюнуть кровь.
– Слушаем внимательно, свежаки, повторять дважды не буду…
Вплоть до этого момента Альберт был искренне уверен, что подобные варварские замашки в цивилизованных странах никто не практикует! И всякие страшилки про неуставные наказания, конечно же, остались в далёком прошлом, в какой-нибудь дыре на самой окраине мира да у этих… людоедов по ту сторону фронта. Но, увы, в военное время мнение очередного домашнего щенка, привыкшего к байкам о «правах человека» и подобным бредням, никого не интересовало. Кого волнует чей-то выбитый зуб, когда людей партиями отправляют на смерть, под прицелы дронов и чужих автоматов!
Стоит заметить, Шульц поступил ещё очень гуманно. Будь на его месте кто-то другой, Вольф вряд ли бы так легко отделался.
Новички тем временем напряжённо переглядывались: в инструктаж отдельным пунктом входил особо циничный подсчёт их шансов на выживание в первом же заходе на объект – то есть, в ближайшие часы. Судя по каменным выражениям лиц уже понюхавших пороху сослуживцев, те не понаслышке знали, о чём идёт речь. Чьи трупы и в каком состоянии были запакованы в контейнеры и отправлены «домой», если не остались гнить в поле: не всех удавалось забрать.
Зачем Шульц комментировал всё это, да ещё и в такой манере, боевой дух отнюдь не поднимающей, а скорее наоборот, закапывающей – было известно лишь ему самому. Может, чтобы не забывались, может, по каким-то другим соображениям. Как позднее объяснят бывалые, подобное у него в порядке вещей, как и все остальные замашки, с которыми ещё только предстояло ознакомиться. С частью – в пределах всё того же треклятого дня, вечер которого чуть не станет для Альберта последним.
– …всем всё ясно? – завершил обер-лейтенант.
Нестройный хор голосов подтвердил. Многие хотели есть. Впереди маячил завтрак, и аппетит не перебивало даже понимание, что уже к вечеру кого-то из них может и не стать.
Конечно, ведь понимание весьма абстрактное, а голод – вполне конкретный. Как и боль.
– Эй, там! – окликнул офицер, заметив, что побитый новобранец почему-то не может подняться самостоятельно. – Унесите его! Или вам санчасть с носилками кликнуть?
Кёниг, помешкав секунду, кинулся помогать другу, опасливо поглядывая на командира.
– Давай-давай! Пошевеливайтесь, оба! – на лице Шульца наметилась еле заметная усмешка: – Приятно познакомиться, волчара.
Альберт не ответил. Несподручно с болтающимся зубом и подкатывающей тошнотой.
– Ещё спасибо скажешь, щенок, – кинул обер-лейтенант вслед, не преминув добавить: – Если выживешь.
Он выживет. К сожалению.
***
Шансы у Альберта были, прямо говоря, небольшие, если так подумать. В тот момент он предпочёл бы не думать, но паршивые мысли настойчиво лезли в голову весь последующий день, тянувшийся, казалось, вечность. Вольф старался не накручивать себя, но никуда не мог деться от собственных же мыслей, сопровождаемых глухими раскатами где-то в невидимом, но устрашающем далёко.
Тревогу немного помогала отогнать придушенная злость на обер-лейтенанта, маячащего повсюду. Куда ни глянь – везде эта харя со злющими глазами! Пару раз взгляд проходящего мимо Шульца падал на наречённого «волчару», однако офицер смотрел будто сквозь пустое место. Похоже, уже и позабыл о его, Вольфа, существовании, что не могло не радовать.
Всё ещё мутило, еда не лезла в горло. До головокружения подробный инструктаж командира, чёрт бы его побрал, спокойствию не способствовал, скорее уж наоборот. Если через час после взлёта гражданского борта сообщить пассажирам, что они пролетают в зоне боевых действий, и начать в деталях описывать, как именно их сомнёт и разорвёт в этом металлическом гробу, произведённый эффект будет и то не столь… ошеломляющим.
В каком-то смысле они и находились на борту такого вот «самолёта», совершающего рейс над обстреливаемой территорией. Повезёт в этот вылет – не повезёт в следующий. Если раз за разом перебегать рельсы перед высокоскоростным поездом, рано или поздно произойдёт неизбежное. Вопрос – с кем? Как бы плохо у Вольфа ни было с умением оценивать возможную опасность, привычки намеренно бегать под самым носом у смерти он не имел. В отличие от некоторых, о чём он узнал уже позднее.
Однако его авторитетного мнения, конечно же, никто не спрашивал. Их просто запихали в бронетранспортёр и отправили в неизвестность.
– Да ладно тебе, что с нами случится-то! – жизнерадостно объявил Фриц.
«И правда…» – хмуро думал Вольф, в который раз ощупывая языком свежезаработанный просвет меж зубов и утешая себя: может, на этом позорном инциденте лимит невезения на сегодня будет исчерпан?..
Машина тащилась в самом хвосте колонны, пробирающейся куда-то вдоль линии фронта. Погружённый в свои мысли, Вольф успешно прослушал, как следствие – не запомнил, куда и зачем их, собственно, везут. Спрашивать же это теперь было как-то неуместно. Из утреннего инструктажа Альберт понял только тираду про «доехать, выгрузиться, ждать смерти» – несомненно жизнеутверждающий посыл. Большая часть сообщения относилась к тому, что делать ни в коем случае нельзя, но никак не к тому, что нужно делать вообще.
Вероятно, Шульц предполагал, что свои обязанности все и так знают.
Основную часть колонны и её сопровождения составляли их соседи по лагерю. Из их взвода в путь отправили лишь пару отделений. Надо полагать, в число выбранных Шульцем наугад попали и они с Фрицем. Как назло, сам командир тоже отправился с ними же, поглядывая на подчинённых, словно кербер – тот самый, мифический, конечно же, а не эти жуткие роботизированные страхоморды, которых не так давно выкатили на всеобщее обозрение в дополнение к остальной технике.
Не особо большая разница, впрочем. Хоть не в одном транспорте с ним, и на том спасибо!
Эрих Зигель – один из старших операторов, за которым и был закреплён Вольф, – периодически поглядывал на планшет: следил за вверенной ему полуавтоматической боевой машиной «Голиаф», замыкающей колонну. Но уже час как ничего не происходило, и старший откровенно скучал, по большей части болтая с разговорившимся Кёнигом и со своим соседом.
Имя второго оператора Альберт не расслышал. Фриц почти наверняка тоже, несмотря на то, что был у того в непосредственном подчинении. Отсутствие именной нашивки на форме второго бойца напрягало, как и то, что его куртка была расстёгнута, скребя концами молнии по экрану отключённого планшета у него на коленях, вызывая у Вольфа нервный тик.
Привычно несмолкающий Фриц тем временем расспрашивал старших:
– Слушайте, а это правда, что командир наш, Шмидт… или нет, Шульц, да, я прав? Так вот, правда, что Шульц – киборг?.. Его ещё железным кто-то назвал.
– Фельдфебель Шмидт его так назвал: «железяка», – буркнул Альберт, запомнивший часть разговоров вокруг. – Железный Хайнрих, чёрт. Как в сказке Гримм.
Про себя Вольф пытался припомнить, а видел ли он у обер-лейтенанта хоть один протез. Вроде бы нет. С другой стороны, большую часть протезов не составит труда спрятать под формой, что уж говорить о внутренних имплантах. Были ли у Шульца какие-либо заметные травмы? Тоже нет. К своему удивлению, Альберт поймал себя на том, что не мог вспомнить даже лицо офицера, хотя тот весь день маячил перед глазами. Тем не менее, Вольф был твёрдо уверен, что ещё раз увидев – точно не обознается.
Была в этой морде какая-то очень запоминающаяся черта, которую ни с чем не перепутать.
– Нет, определённо нет, что вы, – ответил Эрих. – Не киборг он никакой. И сказка тут не причём, разве что в шутку. Это «железяка» ему за характер приклеилось.
– Ну и за жёсткость удара, – хохотнул второй оператор и пихнул Вольфа в плечо: – Ну что, как зуб?
– Никак, – хмуро ответил тот, показательно улыбнувшись во весь тридцать один.
Сосед, судя по говору – выходец из Люксембурга или откуда-то из тех краёв, униматься не торопился:
– Это тебе ещё, очкарик, повезло! Было дело, он одному вообще руку сломал. Срастить в санчасти сейчас всё равно недолго, но «зато этот кретин потом не лез, куда не просят», – он попытался передразнить глухой, словно охрипший голос Шульца, но закашлялся и заткнулся.
– Расскажи им лучше о своём случае! – встрял Зигель. – Из первых рук, как бедного Дитриха Курца вокруг складского сектора под дождём нагишом всю ночь гоняли!
Так Альберт узнал имя второго оператора. Лучше бы не узнавал, наверное. Безымянных легче хоронить, даже если ты знал их совсем недолго.
– Не нагишом, придурок, а в полной боевой, – цыкнул Курц в ответ под хихиканье Фрица. – С дополнительным боекомплектом. И не всю ночь, а пару часов вечером.
– Ладно-ладно, я просто шучу! – Эрих хохотнул, явно довольный произведённым на новичков впечатлением. – Но да, если что-нибудь не то сделаешь, он может устроить штрафную пробежку. В любое время.
– Это вообще законно? – без особого энтузиазма поинтересовался Альберт.
Проще, наверное, было спросить, что здесь вообще законно. У него были несколько другие представления о дисциплине.
– Как бы нет, но вообще – да, – Зигель пожал плечами. – Не слышал, чтобы Шульцу хоть раз за это что-то кроме выговора было, хотя временами он перегибает. У него просто пунктик на контроле. Вас ещё с его списком «нельзя» не ознакомили?
– Каким-каким списком?.. – не понял Альберт.
– Очень длинным, – с нотками раздражения пояснил Курц. – Расскажи ему, Эрих.
– Жаловаться нельзя, – охотно начал перечислять Зигель. – За донос на товарища улетишь на ночное дежурство... в лучшем случае. Даже если ты категорически прав, а о нарушении необходимо было доложить. Доверие к товарищам – прежде всего!
– А если я… – начал Альберт, уже нашедший тысячу и один вариант, когда это не просто не будет так работать, но и будет напрямую угрожать общей безопасности.
– Тогда будем считать, – ответил старший оператор, даже не дослушав, – что ты героическими потерями обезвредил угрозу. Если повезёт, он тебя навестит на посту и расскажет, как всё прошло.
Если он «рассказывает» как на инструктаже, это попахивает дополнительным наказанием!
– Алкоголь употреблять нельзя, – продолжал разгибать пальцы Зигель. – Категорически. Даже в неслужебное время, даже пиво. Проще сразу завязать.
– Штраф? – влез Фриц.
Это слово было чуть ли не единственным, что Кёниг вообще запомнил ещё в учебке, где получал эти штрафы с завидной регулярностью, хоть и по мелочи. Впрочем, Альберт тоже ожидал, что дисциплинарное взыскание за не особо серьёзные проступки на первый раз должно ограничиваться выговором, максимум штрафом.
Ага, как же.
– Какой там штраф! Неделя исправительных работ за хранение, а за употребление… – Зигель кивнул в сторону Курца.
– Расстрел, – буркнул тот. – Шучу. Наматывать круги вокруг склада отправит. Ещё и надзирать лично будет. Заняться ему нечем, во втором часу ночи. У меня иногда такое чувство, что он вообще не спит, потому и злой такой.
– Да спит он. Со своей винтовкой. Потому и злой такой, как собака бешеная, – усмехнулся Зигель. И добавил, совсем желчным тоном: – Следующий пункт: контакты… третьей степени. На гражданке в том числе.
Суть запрета дошла до Вольфа с небольшим запозданием, и то лишь благодаря скабрёзной физии Курца, чуть ли не всей своей рожей намекающего, о чём идёт разговор. Судя по непонимающе хлопающему глазами Фрицу, тот иронии не уловил.
– Погоди, – обалдело переспросил Альберт, – он что, и за этим, что ли, следит?
– Типа того, – Зигель развёл руками. – Расслабься, общаться с девочками можно. Или с мальчиками. Но только вербально и в рамках устава.
Вольф скептически уставился на старшего оператора, однако тот, похоже, говорил вполне серьёзно.
Контингент противоположного пола вокруг и без того не баловал ни количеством, ни разнообразием, но столь странного ограничения Альберт уж точно не ожидал. Не то чтобы он собирался хотя бы в перспективе заводить с кем-то близкие отношения, не говоря уже о случайных связях, вступать в которые он считал попросту ниже своего достоинства. Ему, ещё в недавнем прошлом прилежному студенту и подающему надежды программисту, было попросту не до того. Однако сам факт подобного «родительского контроля» вызывал глубочайшее возмущение.
Порядок порядком, но не до абсурда же! Взрослые же люди!
– Ах да. Хранение «секретных материалов» у нас тоже запрещено. Так что никаких развлечений. Вообще. Может, пронесёт, и он не узнает, но если спалит – взгреет, мало не покажется.
«Неадекватен», – мысленно поставил диагноз Альберт.
– Курить-то хоть можно? – без особой надежды уточнил он.
Ответ был предсказуем:
– А ты попробуй и узнаешь! – и Курц заржал.
За разговорами Альберт уже начисто отвлёкся от дороги, варясь в своём маленьком негодовании. Ветераны местного розлива также не находили себе занятия, но разговаривали и вели себя вполне расслаблено: не первый выезд на позиции, на всё нервов не напасёшься. Ехать ещё долго, потом ещё аппаратуру разворачивать. Если твоя машина не взорвалась через минуту после отъезда – считай, ты уже срубил джек-пот. Да, здесь всякое случается. Лагерь всего в нескольких километрах от линии фронта, и на объект всякий раз через спорную зону ехать приходится – как сейчас.
Стоп. На какой объект? Через какую ещё спорную зону?!
Прошиб холодный пот от осознания: они фактически «выплыли за буйки» – на неподконтрольную территорию, ожидать на которой можно чего угодно, особенно сверху. Машина враз показалась душной запертой клеткой. Альберт невольно вжался в пластмассовую спинку сидения, стараясь дышать ровнее. Глянул на люк в полу, на дверцы, в сторону кабины водителя…
Бронетранспортёр неспешно ехал в наступающую ночь, вяло покачиваясь на ухабистой дороге. За маленьким окошком мелькал лиловый край неба, лесополоса, перекошенные вышки. Темнело.
– А ещё умирать нельзя, – неожиданно продолжил Зигель.
В другое время и другом месте Альберт бы наверняка без задней мысли съязвил: «а что мне за это будет?». Но в такой атмосфере ему не хотелось даже думать об этом.
Что будет, что будет! Сдохнешь ты, вот что будет.
– То есть как это нельзя? – озадачился Фриц, похоже, всё ещё не воспринимавший разговор всерьёз. – Он что, за нами и на тот свет явится?
– Не удивлюсь. В таком случае, я не завидую всем, кто умудрился сдохнуть при нём.
Альберту захотелось в голос выругаться. Обычно на упоминания пресловутого того света, души и прочих сомнительных спиритуальных вещей он смотрел снисходительно-насмешливо: ну что за глупости! Почему столько народу верит, что там что-то есть? Ты просто умираешь – и всё, с концами! Сейчас же вся эта тема нервировала ещё больше.
– Но вообще, – продолжил Зигель под неловкие смешки соседей, – скорее всего он тебя вытащит прежде, чем ты отбудешь. И взбучку потом устроит.
Он подался чуть вперёд, устроив локти на коленях. Кивнул куда-то в сторону, видимо, подразумевая другую машину в колонне:
– Шутки шутками, народ. Хайнрих у нас хоть и с придурью, – оператор выразительно показал «птицу», – и вообще не всегда адекватен, но здесь каждый третий ему жизнью обязан. Такие дела. Он некоторых чуть ли не с того света лично вытаскивал. Я сам видел, как он лез прямо под пули прямо наперерез терминатору, просто чтобы раненого достать. Он в бешенство приходит, если у нас кто-то умирает. Это не шутка: умирать нельзя. Вообще.
Несмотря на тон, в сказанное верилось слабо. Не только из-за скверного характера командира, которому старшие только что бодро перемывали кости. Даже не из-за выбитого зуба или до сих пор больно зудящей под рёбрами гордости. Чёрт бы с этим! Чисто с рациональной точки зрения Альберт не мог взять в толк, зачем это сдалось командиру – последнему, кому пристало рисковать собой ради рядовых. Да и выглядел обер-лейтенант хоть и потрёпанно, но вполне целым. Либо кто-то очень сильно преувеличивает, либо Шульцу просто невероятно везёт – и тут уже впору поверить если не в ангела-хранителя, то как минимум во взломанную теорию вероятности!
– Наши последние потери летом были, двое, – продолжал Зигель тем временем. – Ну сейчас ещё бедолага Эрнст в госпитале, это надолго. Мы с Хайнрихом его еле до фельдшера дотащить успели. Там смотреть страшно было, половину кишок разворотило. Думали уже – потеряем, но нет, откачали. Врачи говорят, соберут мужика заново, но там всё совсем плохо, скорее всего на гражданку вернут. А то, что Шульц утром наговорил – это он всегда так, привыкнешь. Он ещё до войны в каких-то локальных конфликтах участвовал, где именно – наверняка не скажу, не знаю. Но с головой у него точно проблемы. Не все чашки в шкафу, ну ты понимаешь.
Альберт кивнул, хотя не особо понимал. Почему офицера с таким «неполным набором чашек» всё ещё держат в строю? Неужели он не привлёк внимания психологов? Или сейчас вообще всё равно уже, кого брать, лишь бы люди были? С другой стороны, в идеальном мире и студента-второкурсника не тащат на передовую в качестве контактного оператора, которому даже личного дрона не выдали. И зуб перед всем строем не выбивают за неудачную ремарку…
Хотя тут, конечно, сам виноват. За такие шутки можно и куда серьёзнее заплатить, а так – ну придётся потом искусственный ставить. Неприятно, но пережить можно. Естественно, это тоже деньги, но зато не ответственность… впрочем, а как Шульц сам ещё не нарвался за такое?
– Да нарывался он, не без этого, – хмыкнул Зигель. – Просто ему по итогу ничего особо не было толком. Самое страшное, что он сделал, так это одного парня, Карла, побил сильно. Будь мирное время, могли бы и разжаловать, и вообще до суда довести. Но сейчас ситуация не та, сам понимаешь. Когда дело до разбирательства дошло, там наверху рассмотрели и пришли к выводу, что Хайнрих «немного неправ» и должен был доложить о выходке Карла наверх. Выговор сделали, вроде как, посоветовали впредь придерживаться устава. А Карла вышвырнули куда-то, больше мы его не видели. До трибунала не дошло, но командир потом ещё месяц ходил, на всех драконом дышал, – Эрих передёрнул плечами. – Подозревал каждого во всех смертных грехах.
«Видимо, сильно досталось за рукоприкладство», – решил Альберт, не сразу сообразив, что злым командир был совсем не из-за этого.
– А за что побил-то? – уточнил Фриц. – Не за хамство же?
Лицо Эриха стало непроницаемым:
– Насколько я знаю, Карл в мародёра решил поиграть, когда наши отбили границу назад. И всё бы могло обойтись, если бы он просто тащил барахло. Получил бы под зад, и на этом дело бы благополучно закончилось. Но ему девчонка какая-то попалась…
Альберт нервно дёрнул плечами: недосказанность в лишних объяснениях не нуждалась.
– Может, об этом бы никто и не узнал. Но так вышло, что всплыло, а Карл даже отрицать не стал. Так Шульц тогда просто в ярость пришёл. Если бы это был кто-нибудь другой, я бы решил, что дело в… ну, ты понимаешь, честь взвода, всё такое. Побить, не доводя до трибунала, да и замять дело. Но командир-то наш же потом сам этого придурка потащил дальше наверх, разбираться. Там и решили всё: Хайнрих выговором отделался, а Карла… а чёрт знает, куда Карла отправили, – Зигель поморщился. – Надеюсь, что просто на гражданку выпнули, а то тут, знаешь, всякое рассказывают. Хотя, если отправили туда, то заслуженно.
Вероятно, Зигель подразумевал так называемые «красные сектора» и церебральную имплантацию, но Альберт на тот момент считал подобное наказание обычной страшилкой. Никого без добровольного согласия или повреждений мозга не протезируют церебрально. Хотя такие истории последнее время ходили часто, а за рубежом уже стремительно перестали быть чем-то новым и даже шокирующим, но…
Да нет, бред. У них такого быть не может. Не может же? Да и смысла нет делать новомодного «убер-солдата» из такого отброса – это же как бешеной макаке дать автомат в руки!
– Но что мешало и правда доложить наверх, без рукоприкладства? – рассудительно поинтересовался Альберт. – Это же дело военного суда, в конце концов, они бы в любом случае разобрались.
– А то мешало, что у Шульца крышу мгновенно сносит, – кисло заметил Зигель. – Это на тебя он даже не разозлился. Так, ткнул в зуб – и пошёл дальше читать свои инструкции. Ты его в ярости не видел. Убить не убьёт, но не дай Бог оказаться причиной. А что по мелочи он нас гоняет и ругается постоянно, так это он просто такой сам по себе. Он не стремится унизить – просто по-другому не умеет. Думает, что все без него пропадут… может, он и прав. Если бы не он, много кого из нас бы уже не было.
– Было дело, новенькие на него нож точили, – встрял Курц. – Сами понимаете: нервы, вот это вот всё, а тут ещё и Шульц… перегибает он местами сильно. Он человек по-своему хороший, просто характер у него паршивый. Мы обычно недовольным своими силами объясняли всё как есть. Главное, командиру потом не докладывать, а то достанется всем, включая доложившегося, – Курц развёл руками. – За недоверие к товарищам.
От русла, в которое медленно, но верно утекал разговор, Вольфа начинало порядочно мутить. Или же это просто укачивало. Да только в какой-то момент Альберт поймал себя на мысли: что-то в окружении неправильно, что-то не так.
Что-то совсем не так.
Взгляд упал на планшет увлёкшегося разговором Зигеля. Уже несколько секунд на погасшем экране мерцал красный огонёк – связь с «Голиафом» потеряна.
Сердце неприятно кольнуло, словно замерло, резко сжавшись, после чего заколотилось с утроенной силой. Машину дёрнуло, разворачивая, что-то громко прокричал водитель, но его голос потонул в окружающих звуках: только что глухая тишина перестала быть таковой.
– Внимание! У нас…
Альберт только и успел сгрести растерявшегося Фрица и кинуться к первому попавшемуся на глаза ходу: створке, которую можно было вышибить одним ударом плеча.
Вовремя.
Что-то взорвалось совсем рядом. От пришедшего со всех сторон гула моментально заложило уши. Обдало жаром, толкнуло в спину – и Альберт лицом вперёд полетел в распахнувшуюся дверцу, утягивая товарища следом за собой. Вмиг вскипевшее окружение перевернулось, опрокидываясь в полыхающий горизонт. Броню нагрело мгновенно, но боли Вольф почувствовать толком и не успел: навстречу рванула грунтовая дорога, усеянная какими-то осколками.
Последним перед встречей с землёй была неожиданно отстранённая и спокойная мысль о том, что очки такого знакомства наверняка не переживут…
А потом что-то грохотнуло прямо над ним, и мир ухнул в кромешный мрак.
***
Сколько он пробыл без сознания? Казалось, прошла всего пара секунд. Ожидаемого жара от раскалённых пластин не чувствовалось, зато ощутимо саднило лицо. Глаза открывались с трудом, ресницы слипались от натекающей крови, во рту стоял приторный металлический привкус.
Альберт надрывно пытался вдохнуть, захлёбываясь от обжигающего глотку воздуха. Откуда-то сверху доносились звуки стрельбы, крики, что-то снова взорвалось – землю встряхнуло. Всё расплывалось, преломляясь через уцелевшую правую линзу очков. Наверху виднелись чёрные силуэты леса и край дороги, за которым что-то горело и мельтешило, а ещё выше открывалось глубокое тёмно-синее небо.
Тело едва слушалось, ватное и тяжёлое. Волнами накатывала слабость, перекрывая чувство самосохранения, воющее, как отключённый от сети бесперебойник. Альберт не мог заставить себя сдвинуться, бессильно лёжа на рыхлой сырой земле – похоже, при падении его на полной скорости вынесло куда-то вниз по склону. Вот ведь невезуха какая…
Он пошевелился, попытался приподняться. Это было ошибкой, о чём тут же дал знать зуд – холодящий, пронизывающий насквозь, от лопаток, сквозь само сердце, вплоть до солнечного сплетения.
Альберт замер, прислушиваясь к ощущениям. Те ему не нравились. Очень не нравились.
Он сплюнул кровью, закашлялся. С каждым судорожным сокращением лёгких этот зуд усиливался, пуская волны холода по всему телу. Одежда под бронежилетом медленно намокала чем-то тёплым и липким. Захрипев, Альберт кое-как перевернулся на бок, пытаясь унять очередной приступ уже тревожно болезненного кашля. Сквозь подступающую пелену удалось разглядеть полыхающий остов половины броневика и чей-то буквально разорванный на куски труп рядом.
Первая паническая мысль оборвалась в пустоту. Альберт не мог отвести взгляда от широко распахнутых застывших глаз, смотрящих прямо на него. Лишь через несколько мучительно долгих секунд Вольф сообразил, кто это. Жуткое ощущение на грани облегчения – не Фриц… – и только ещё больше усилившегося ужаса – это был Курц. Чёрт подери, эти окровавленные ошмётки – это же тот парень, над которым подтрунивал Зигель!
Это только что было человеком…
Практически инстинктивно захотелось отползти назад. Однако следующая же мысль, посетившая насмерть перепуганного Вольфа следом за первой, заставила обмереть.
Тут кругом мины. Курц вылетел на одну, а ему, Альберту, чудом повезло пропахать по склону мимо. Или не повезло. Любое движение теперь могло оказаться равносильно мгновенной и очень страшной смерти. Он мог бы попытаться поползти вверх, надеясь, что на пути не окажется мин… но толку-то подниматься навстречу чужим автоматам – или что это шумит там наверху у дороги?
Да и какой там ползти: мир кружился, уплывая куда-то в сторону. Сквозь неестественную, будто оглохшую тишину прорывались отдельные звуки, тонущие в нарастающем звоне; землю то и дело сотрясало, казалось, пытаясь вытряхнуть в перевёрнутое небо. Голова тяжелела, как свинцом налитая – и уже никуда не хотелось двигаться, но склизкие от крови пальцы продолжали скрести по холодным камням и режущим металлическим осколкам.
Он всё ещё отчаянно цеплялся за жизнь. Он не хотел умирать. Не здесь, не сейчас, не так… не в проклятый первый же день! И Фриц… где он? Жив ли он? Что с ним?
Неизвестность ужасала, с каждым рывком всё глубже и глубже входя в грудь. Каждый удар сердца булькающим эхом отзывался по содрогающемуся телу. Будто полный крови кулёк, готовый вот-вот лопнуть в сжимающихся металлических тисках.
Пусть бы это всё оказалось просто глупым сном. Может, его просто укачало в дороге. Может, они скоро приедут, и его растолкают сослуживцы…
– Грёбаное дерьмо, – неожиданно громко раздалось рядом. – Да за что мне всё это…
Несмотря на своё незавидное состояние, голос Вольф узнал. Был ли он рад? О да, несомненно, он был. Сейчас в нём наверняка узнают новобранца, нахамившего в первый же час – и так и оставят здесь истекать кровью, лёжа посреди минного поля. В этот момент в еле соображающую голову и не пришло, что за ним уже спустились на это самое минное поле – явно не для того, чтобы бросить умирать.
Уже много позже он узнает, что Шульц прошёл туда и обратно по следу, что за собой оставила пропахавшая по склону машина и удачно прокатившийся Альберт. Что им обоим просто очень повезло. Что к ним вовремя подоспело подкрепление от ближайшего гарнизона – и ещё много-много других так удачно сложившихся «что».
Альберт вдруг осознал, что больше не чувствует земли – только чьи-то руки и спину. Его куда-то волокли. Сил держаться за реальность больше не было, но его уже самого держали мёртвой хваткой, буквально вытаскивая из могилы.
– Альберт! – этот второй голос… Фриц? Фриц! Живой!
Хотелось откликнуться, но Альберт был не в состоянии не то, что пошевелиться, но даже разлепить вязкие от крови ресницы. Он практически не чувствовал немеющего тела и едва понимал, о чём говорят, только смутно осознавал, что его на что-то уложили.
– А ну руки убрал, идиот!
– Он ранен…
– Да вижу, что не пирожком подавился!
– Но…
– Ты медик? Нет? Вот и заткнись!
Шульц продолжал ругаться через слово. Ругался он и на Вольфа, и на лезущего под руку Кёнига, и на так глупо погибшего Курца, и на неожиданную западню, будь оно всё проклято!
Несмотря на обозлённый тон, перемежающийся со звуками окружающего кошмара, звучал его голос так раззадорено, будто он пытался до хрипа перекричать сам этот клятый мир, желая всему живому и неживому вечно гореть в этом аду…
Нет там за чёрной гранью ничего, ни рая, ни ада.
Ад – он здесь, на земле. И смерть – всего лишь способ его покинуть. Навсегда.
Он всё ещё оставался здесь.
Один.
***
В сознание Альберт пришёл в госпитале, сутки спустя.
Под прикрытые веки проникал свет ламп, заставляя невольно жмуриться. Было прохладно, если не сказать холодно. Похожая на простыню жёсткая ткань совсем не сохраняла тепло; будто наоборот, она заставляла ещё больше чувствовать этот холод, пробирающий изнутри. Хотелось свернуться клубочком, подтянув к себе колени и обхватив плечи, чтобы хоть как-то согреться, но тело словно бы окоченело и едва слушалось.
К коже приклеилось что-то скользкое и холодное, облепив всю грудную клетку, сходясь к центру. Ощущение было такое, будто бы в груди застрял кусок металла, только больше не было той сводящей с ума боли – если она вообще когда-либо была, а не привиделась в кошмаре.
Он ещё не до конца проснулся. Чувствовал себя, будто находился под водой, по ту сторону ледяной скорлупы. Даже мысли казались такими же замороженными, неторопливо дрейфующими под тонкой коркой. Откуда-то издалека доносились одиночные пикающие звуки, похожие на отклик медицинских приборов. Постукивание об эмаль, чьи-то шаги, хлопки дверей, переговоры…
– Шесть и семьдесят, – тяжёлый мужской голос рядом. – Всё, с этим всё готово, вышел в рабочий. Сейчас тесты прогоним – и в общую его.
– Следующая смена через час! – оклик разносится по полупустому сознанию, отдаётся от его стенок низко гудящим эхом. Уже с расстояния: – Я курить.
– Смотри, не наткнись там на этого чёрта… – смех. – С утра тут ошивается, неймётся ему.
– Не его придурки, случаем? Ночью которых привезли.
– Трое его, остальные – Фенцеля и Миллера, вроде. Им засаду вчера на трассе устроили. Воздушка поздно пришла, говорят. Кадавров – десятка два, один – у Шульца, вот тот и бесится.
– И как ты этих солдафонов вообще запоминаешь? – проворчал «ушедший курить».
И таки ушёл, закрыв за собой дверь.
Альберт лежал в паутине из трубок, размеренно дыша. В горле противно першило, воздух казался выхолощенным и пронизывающе ледяным. Знакомо пахло, навевая мысли об аптеке. Узнавался спирт, кровь и что-то ещё, резко горьковатое. После недолгого размышления сознание пришло к выводу, что это что-то из дезинфицирующих средств. Он же в госпитале, верно?..
Госпиталь.
Это слово сработало будто команда в консоль, моментально выудив из памяти и реконструировав всё, что предшествовало окончательной потере сознания. Перед глазами застыла страшная картина, как брызгами крови на расколотой линзе: разбросанное на куски тело, горящий остов броневика. Склон в рытвинах, поднимающийся – будто спускаясь – к темнеющему небу, похожему на распахнувшуюся бездну в ничто, на границе которого раскрашивался взрывами реальный мир. Последние воспоминания были обрывочными и перепутанными, будто вырванные из контекста отдельные стоп-кадры и совсем не связанные с этими кадрами звуки, словно идущие отдельной дорожкой – пока та не обрывалась, уткнувшись в критическую ошибку.
Хотелось нервно рассмеяться от настойчиво лезущих невольных сравнений, но, к своему ужасу, Альберт внезапно осознал, что произошедшее не было ни сном, ни кошмарной фантазией.
Тело помнило всё гораздо лучше подслеповатых глаз. Ещё ныли многочисленные ушибы, болело рассаженное лицо, жутко рвало в груди – словно в спину под углом вошёл тонкий стержень и прошёл насквозь, выйдя где-то под рёбрами. Боль была приглушена, скорее вспоминалась, чем на самом деле чувствовалась – наверное, ещё не отошёл от анестезии.
Он был жив. Вот только его сердце…
Его сердце.
Альберт чуть не подавился новым вдохом, закашлявшись. По инерции рванулся вперёд, но замер, обнаружив, что ему предусмотрительно ограничили свободу передвижения.
– Лежи спокойно, – посоветовал всё тот же тяжёлый голос. – Нервный-то какой…
Альберт послушно замер. Слепо заморгал, щурясь и пытаясь разобрать очертания вокруг. Сквозь мутную пелену различались какие-то трубки, приборы и бело-серые силуэты манипуляторов, в которых узнавался навес хирургической роботизированной платформы. На краю открывающегося обзора мелькал человеческий силуэт в зеленовато-сером халате, медицинских шапочке и маске.
Разобрать какие-либо детали мешало отсутствие очков, по всей видимости, безнадёжно разбитых. Ну почему он отказался от операции на глазах, когда отец предлагал подсобить с деньгами? Гордость не позволила принять «подачку», а так сейчас бы нормально видел…
Взгляд поехал чуть ниже, упав на соседний стол. Там, на расстеленной клеёнке, обильно заляпанной в крови, лежал устрашающего вида металлический кусок, похожий на шмат арматуры. В стоящем рядом поддоне обнаружилось что-то аморфное, тёмно-красное с розоватым.
Альберт сразу почувствовал себя крайне неуютно, как оказавшись на разделочном столе, но «протрезвел» мгновенно. На только что пустую голову сразу вылился водопад жутких мыслей и предположений – одно хуже другого. Зафиксированное положение никак не располагало, как и отсутствие очков – ничего же не видно!
Однако пугало не только и не столько это.
В груди не билось сердце, будто остановившись – и это само по себе вызывало экзистенциальный ужас. Не было того неотъемлемого ритма жизни, к которому каждый человек привыкает ещё до своего рождения, который сопровождает всех людей от колыбели и до самой смерти.
Оно, чёрт подери, не билось. Просто жужжало, перекачивая кровь, однако в этот момент Альберт был слишком перепуган, чтобы сообразить, что происходит.
– Непривычно, да? – поинтересовался человек в халате.
– А? – Альберт растерялся, бестолково пытаясь понять, о чём его спросили.
Мозг соображать отказывался наотрез, по-прежнему стараясь «достучаться» до молчащего сердца, как до отсутствующего в системе, но жизненно необходимого устройства.
– Как сердце, спрашиваю? – повторил медик.
– Я его не чувствую. Оно… не бьётся?.. – Альберт осёкся на полуслове, внезапно сообразив.
Внутри разом похолодело, и этот холод иглами сходился к груди, в которой теперь вибрировало что-то чужеродное.
– И не должно, – усмехнулся медик, подтверждая его мысли. – Это имплант.
Опустив взгляд, Альберт обнаружил, что посередине груди всё тоже протезировано: концентрические пластины напоминали вогнанную в плоть развинчиваемую крышку. Часть пластин была вскрыта, открывая контакты, к которым сейчас были подключены какие-то провода, тянущиеся к медицинской аппаратуре. Сам же Вольф лежал под устрашающего вида сканером. Возможно, сканер казался таким страшным из-за близорукости и навалившегося стресса, но доверия эта дьявольская машина не вызывала. Даже на приёме у стоматолога было не так жутко, хотя сама операция, кажется, уже осталась позади.
– Глянь, что из тебя достали, – и медик кивнул на погнутый кусок металла. – Насквозь прошло.
Ржавый прут лежал достаточно близко, чтобы разглядеть даже резьбу с большим шагом. От одного его вида становилось не по себе, как и от внушительного количества крови. А покоящийся в соседнем поддоне окровавленный кусок мяса, по всей видимости, был его, Вольфа, сердцем. Не так давно, во всяком случае. Как бы то ни было, теперь это были просто отходы под утилизацию.
К горлу подкатил тошнотворный комок.
– Отказало, не удалось сохранить, – сообщил медик, даже не оборачиваясь на застывшего от ужаса новобранца. – Но всё залатали. Сепсис мы предупредили, хорошо у тебя без аллергии на тетрациклины обошлось. Пару недель полежишь, пока всё окончательно… – он говорил ещё что-то, но Альберт уже толком его и не слышал.
Перед глазами потемнело, звуки окружения отступили куда-то за мутную завесу вслед за остальным миром. В ушах вместо привычных гулких ударов раздавался монотонный шум.
Голос доносился как издалека, отчего-то похожий на речь не то преподавателя, не то диктора, с неуместно весёлой иронией зачитывающего последние новости. Казалось, если встряхнуть головой, морок спадёт, и всё это окажется всего-навсего гротескным кошмаром, привидевшемся в дневной дрёме. Это какой-то абсурд. Это не может происходить с ним. Правда же не может?..
За приоткрытой дверью раздался резкий звук, порвавший тишину – что-то радостно прогромыхало вдали по коридору. Тележка или сервисный бот, наверное.
– …-фау-цвай-би, TPT. Свежая партия, – буднично продолжал человек в салатово-зелёном халате, прочищая инструменты.
Альберт тоскливо смотрел на соседний стол, окончательно распрощавшись с надеждой, что это всё ненастоящее, бутафория.
Было холодно.
– …полностью автономно, способно регулировать гомеостаз и реагировать на изменение состава плазмы крови, устойчиво к физическим и электромагнитным нагрузкам…
То ли медику по инструкции положено было ставить пациента в известность, не дожидаясь способности того воспринять поток информации, то ли ему просто хотелось говорить – вот он и говорил, перечисляя кучу мутных терминов и обозначений, перемежающихся с рекомендациями по использованию импланта, в конечном счёте сводящимися к «это есть в инструкции».
– Оно может выйти из строя? – перебил Альберт излияния врача.
– Об этом не беспокойся, – заверил тот. – Этот протез тебя ещё переживёт.
Бесспорно, очень жизнеутверждающе – учитывая в среднем недолгую жизнь военных.
Альберт закрыл глаза, запрокинув голову. Напряжённо прислушивался к еле ощутимой вибрации в груди, всё ещё не веря в то, что больше никогда не почувствует своё сердцебиение – только этот странный ритм, напоминающий равномерно гудящий трансформатор.
Ещё неизвестно, что было хуже: тот факт, что у него вырезали его родное сердце, заменив искусственным костылём – или же то, во сколько это обойдётся в перспективе, когда и если спишут на гражданку. Выкатываемый государством счёт был зачастую занебесным. Никакая страховка это не покроет, и на льготы военным и по инвалидности можно не рассчитывать: выплаты там далеко не столь щедрые, какими расписаны в агитках. Да он же в жизни не расплатится за этот чёртов протез, который может ещё и отключиться в любой момент! Про органическую замену проще забыть и вовсе: вырастить новое сердце сейчас, конечно, реально, но во сколько всё это обойдётся, лучше даже и не думать. А ведь ещё насчёт глаз перед отцом хорохорился, баран наивный! Этот жужжальник бы оплатить…
Расхожие шутки про должников, ещё недавно казавшиеся смешными, разом перестали быть таковыми. Перспектива прожить остаток лет в постоянном страхе мгновенной смерти была едва ли не более страшной, чем пережитое накануне.
Если это гудение оборвётся, он, скорее всего, и понять-то ничего не успеет…
Но, во всяком случае, он жив – по крайней мере, пока что. Всё могло сложиться совершенно иначе. Этот кусок мог пройти чуть-чуть выше, пробив злосчастное сердце или лёгкие, а мог и позвоночник проломить. Альберт и сам мог бы прокатиться совсем не так удачно.
В конце концов, он мог остаться лежать там, истекая кровью, если бы за ним не пришли.
Никто в здравом уме не пойдёт вслепую под обстрелом на минное поле, чтобы подобрать человека, которого фактически впервые видит. Никто не будет рисковать собой ради глупого юнца, «знакомство» с которым началось с хамской выходки последнего. Никто…
Но за ним пришли, и уже за одно это он был в неоплатном долгу, стоящем куда больше, чем новое сердце, негромко жужжащее в его груди.
***
– …а вас ещё кто сюда впустил?.. – недоуменный возглас кого-то из медперсонала тут же потонул в глухой, но отборной брани в ответ.
Едва переставляющий ноги по коридору, Альберт встрепенулся, узнав голос. Прислушался, надеясь, что ошибся. Но нет. Это однозначно был Шульц.
Гневная отповедь содержала конструкции, на культурный язык не переводимые никак. Некоторые вызывали, по меньшей мере, сомнение, что сказанное вообще реализуемо на практике, не говоря уже о законности этих угроз. Такое себе позволяют только люди с самого дна, с каких-нибудь особо неблагополучных районов. Но чтобы так прямолинейно и грубо выражался офицер, пусть и довольно скромного звания? Военные, конечно, особой вежливостью не отличались, тем более в такое время, однако Шульцу было плевать даже на самые банальные правила поведения.
И, похоже, это тоже было в порядке вещей, что бы тут оным ни считалось.
Судя по отдельным фразам, мелькающим поперёк ругани, командир настойчиво пытался выяснить состояние своих подчинённых. Лично, и никак иначе. Нет, никаких запросов, ваши ответы ждать до самого Судного дня! К чертям всю вашу бюрократию. Именно так, именно туда. Да, абсолютно законно. Охрану? Да хоть самого канцлера сюда зовите!
Фриц, недавно навещавший Альберта в палате, рассказывал, что было после того, как около машины разорвался прилетевший снаряд. Им невероятно повезло: их враг, похоже, ставил целью только припугнуть, заблокировав транспорт и спустив на них дронов. Из живых противников было только несколько операторов и пара человек огневой поддержки – этих позднее кого перестреляли, кого отловили буквально по кустам и придорожным развалинам. Тем не менее, у ехавших в соседних машинах многих убили. Но из взвода у Шульца погиб один только Курц и чуть было не погиб Вольф. Помощь в первую очередь оказывали тем, кого гарантировано можно было спасти. Когда же очередь дошла до Альберта, были уже все шансы, что он не доживёт до госпитализации. Фельдшеры на новобранца махнули рукой сразу: этот вообще без шансов, сдохнет с минуты на минуту, что толку с ним возиться? Если бы не Шульц, за своих готовый и сам кому-нибудь переломать кости, очередь могла не дойти вовсе.
Справедливости ради, Вольф тоже был рад видеть друга живым и целым. Даже думать не хотелось, что всё могло обернуться иначе, а на месте Курца мог оказаться и Кёниг, и он сам. Но всё хорошо, ведь они выжили, а сердце… ну, так вышло. Что теперь поделаешь? Может, когда-нибудь, когда война закончится и всё снова будет хорошо, они смогут собрать денег на органическую замену.
…увы, но этого никогда не случится.
Некоторое время Вольф стоял, прислушиваясь к бардаку на ресепшене. Звонок на охрану конечно же, ничего не решил: там бодро ответили, что Шульц находится тут на законных основаниях, и отключились, оставив сотрудников учреждения самих разбираться с нарисовавшейся проблемой в виде злого офицера. В конце концов те сдались под агрессивным напором и начали поднимать базу. Похоже, было проще отделаться от Шульца по-мирному, чем пытаться с ним хоть что-то сделать, а инцидент был далеко не первым – просто на этот раз досталось другой смене.
Про Эрнста и так в курсе, ещё с прошлого захода, следующий! У Зигеля контузия, ожоги и открытые переломы. В сознании, на реабилитации: приходит в себя после операции по ускоренному сращиванию костей. Ехавший с ними водитель – несколько пулевых ранений, в данный момент состояние стабильное, скоро вернётся в строй. Последней прозвучала фамилия Вольфа: прооперировали сердце, заменили протезом…
До сих пор терпеливо молчавший, на этом моменте Шульц снова разразился бранью. Слышно было плохо, только что-то про грёбаного дегенерата без мозгов. Похоже, это относилось к самому Альберту, отчего тот невольно вжал голову в плечи, хотя обер-лейтенант его сейчас не видел и не мог видеть. Но в том, что командир был очень зол, сомнений не оставалось, как и в причинах этой злости. Наверняка Шульц ожидал, что умрёт бестолковый новобранец, а не уже проверенный боец. Наверняка и спускался за Курцем, а не за ним. В тот вечер должна была настать его очередь…
Скорее всего, Альберт сам выдумал себе объяснение, сам же в него и поверил, но почувствовал себя крайне неуютно. Он застыл в замешательстве, разрываясь между глупым желанием кинуться вперёд, по направлению к звучащему за углом голосу, и не менее глупым желанием провалиться сквозь землю. Ну или, по крайней мере, спрятаться куда-нибудь и переждать неизбежное. Дождаться, пока обер-лейтенант покинет территорию госпиталя… и всё равно столкнуться через пару дней. Альберт уже неоднократно прокручивал в голове, что делать и говорить, когда наткнётся на своего спасителя, однако никак не ожидал, что эта встреча состоится настолько раньше положенного.
Собрав волю в кулак, Вольф всё же заставил себя пойти вперёд. Вывернул из-за угла как раз, когда Шульц направился к выходу.
– Герр обер-лейтенант, – неуверенно окликнул Альберт вслед.
Командир остановился, обернувшись. Взгляд, поначалу слегка недоумённый и злой – чего ещё? – стал ехидным: узнал. Альберт был практически уверен, что сейчас услышит всё те же слова, которыми Хайнрих одарил местных работников, но уже в свой адрес. Что, в конце концов, выскажется насчёт того происшествия в строю. Что угодно.
Но уж точно не это, произнесённое таким тоном, будто бы ничего и не произошло:
– Что с лицом, волчара? Ты уже на ногах?
Подобраться. Постараться звучать ровно и серьёзно, не блеять овечкой перед своим спасителем. Не отводить глаза. Не смотреть так, будто снизу вверх на того, кто ниже тебя на полторы головы – пусть и практически вдвое старше, и гораздо выше по званию.
– Я… я хотел сказать Вам спасибо, – голос всё же не удалось удержать, он болезненно-сорвался. – Мне очень жаль, что…
Чёрт подери, да он готов был чуть ли не на коленях просить прощения за этот дурацкий инцидент накануне выезда, за собственные слова, за мысли, за грубые пожелания вполголоса! Кто знал, что этот же человек, который мог бы после такого «забыть» в поле, вынесет его с этого самого минного поля?
Альберт что-то ещё невнятно мямлил, прежде чем окончательно стушеваться и заткнуться под потяжелевшим взглядом офицера. Лицо у того стало непроницаемым, лишь зло посверкивали карие глаза да поджались углы губ, отчего Шульц ещё больше стал напоминать сторожевого пса, недружелюбно поглядывающего на потенциального нарушителя.
Молчание определённо затягивалось. Или это так просто казалось Альберту, для которого сейчас секунды тянулись мучительно долго. Наверное, надо было что-то сказать, как-то загладить ситуацию. Но любое слово могло спровоцировать окончательно, а Вольф понятия не имел, какими могут оказаться последствия. Он тогда вообще не представлял, что ждать от этого человека.
Но именно тогда он запомнил это лицо, на первый взгляд ничем не примечательное: на том будто намертво отпечаталось выражение настороженного недоверия и почти физически ощутимой усталости. Как впоследствии Альберт не раз вспомнит, это ощущение практически не пропадало, и даже когда Шульц был расслаблен или ехидничал, его глаза смотрели всё так же тяжело и напряжённо.
Не выдержав, Альберт уронил взгляд в сторону, куда-то в пол. Хотелось если не аннигилироваться на месте, то оказаться где-нибудь как можно дальше.
– Исчезни, – процедил Шульц. Заметив, что подчинённый не торопится следовать приказу, бросил уже громко и резко: – Выполняй.
Вольф не придумал ничего лучше, чем развернуться – и, насколько хватало здоровья, припустить обратно в палату. Только на миг оглянулся у самого поворота…
Но обер-лейтенанта в холле уже не было.