Когда им впервые за долгое время встретился склад с едой, Беглец даже растерялся. Они нашли чем подкрепиться, но те взгляды из-под капюшона, что бросала Шестая… он не был им рад. Он заставил себя поесть. К счастью, тут валялось довольно много овощей. На мясо мальчик не мог смотреть спокойно. Шестая тоже подкрепилась, однако она так медленно и с усилием глотала, что Беглецу становилось не по себе. Нет, совсем ей не хотелось грызть морковку, её зубы могли бы разгрызть что-нибудь покрепче, живее… Она уже была сыта.

Беглец отмёл эти мысли. Шестая стала ему опорой, поддержкой, можно сказать, соломинкой, за которую он цеплялся. Рассуждать сейчас о ней в таком низком, отвратительном оттенке — выбивать у себя землю из-под ног. Да и разве может заслуживать презрения девочка, которая его спасла!

Они присели отдохнуть. Беглец придвинулся к ней так близко, что ни для какой стены места не хватило бы.

«Она должна знать, что я её не боюсь», — пронеслось в голове, и мальчик сжал её ладошку в своей. Почему-то казалось, что для Шестой это важно.

— Чего ты такой обходительный стал? — буркнула она, попытавшись, как всегда, отгородиться.

— Мне будет легче, если ты расскажешь, — спокойно сказал Беглец. — Конечно, ты можешь этого не делать, — добавил он, чтобы всё же дать ей выбор, не загонять в угол, но ему очень хотелось, чтобы она не пользовалась этой лазейкой. — Нам ещё долго выбираться, надеюсь, вместе.

— Я… — она повернулась к нему. — Меня тошнит от твоего доброжелательного взгляда, — буркнула тут же и отвернулась. Беглец ничуть не смутился. Он не то чтобы очень хорошо разбирался в людях, но фишку Шестой прикрываться грубостью уже просёк.

— Так как насчёт той крысы?

— Я хотела есть, — сохраняя ровный голос, произнесла Шестая.

— Настолько сильно? — поднял брови Беглец. Он уже успокоился немного и мог спокойно говорить об этом, как о… ну, просто странном поступке. — Ты сгрызла её живьём. Сырое мясо, Шестая!

— То, что это была противная крыса, ты уже не считаешь проблемой? — отозвалась она. Отвечать вопросом на вопрос нечестно. Но Беглец ответил:

— Когда у тебя так резко заболел живот, я подумал, что, возможно, стоит зажарить крысу. Если ничего другого не найдём.

— Ну, а я не дотерпела! — воскликнула девочка.

— Не юли, — вздохнул Беглец. Он видел, с каким упорством она недоговаривает, и своё решение дать ей выбор не забыл. Но врать себе позволять не собирался. — Я помню твой дикий взгляд. И зачем ты кричала мне: «Не подходи!»? Что с тобой произошло?

— Хорошо, — она вздохнула, окидывая взглядом полки с продуктами, словно пытаясь там спрятаться. — Возможно, это не совсем обычный голод. Я не знаю, почему так происходит, но он усиливается. Он спит внутри меня и раздирает желудок, словно когтями, когда просыпается.

— И ты боишься?

— Ну разумеется, я боюсь! — бросила она и вскочила. Расхаживая туда-сюда, она всё же попыталась возвести стену между ними. — Всё, что тебе необходимо знать — держись во время припадков от меня подальше.

— И сколько у тебя их было?

Шестая обожгла его очередным злым взглядом. Беглец не удовлетворился объяснением. Он хотел знать, увеличивается ли голод, как часто случаются такие припадки и как она планирует разбираться с этим. И главное, что будет делать, когда (не «если», Беглец был уверен, что так и случится) голод будет уже не утолить.

— Слушай, — она развернулась к нему. — Я не тащила тебя за собой. Так что…

— Да, да, да, — без интереса повторил Беглец. — Я помню эту песенку, — он тоже поднялся на ноги и подошёл ближе. — Шестая, мне, конечно, жалко крысу, — возможно, его попытка свести всё в шутку и была неудачной, но он старался, — но даже десяток крыс не заставят меня отказаться от нашей команды.

— Тебе ведь страшно.

Нет, в его глазах, в его голосе Шестая не могла почувствовать страха. Беглец его уже попросту не ощущал. Но, наверное, логично было бы бояться.

— Мне страшно за тебя.

Она фыркнула.

— Не смейся, — заявил он, но улыбнулся. — Это место творит с нами, что хочет. Но какой бы сильной ты не была, у тебя тоже есть кошмары.

Он не знал этого, но попал в точку. С недавнего времени у Шестой был ещё один кошмар, в довесок ко всем старым. В нём была она, был Беглец и ещё её вечный голод. Они все встречались на одной арене, и побеждал на ней неизменно голод. Все остальные погибали.

Беглец чуть поднял Шестой настроение, и сам расслабился. Им ещё придется поговорить об этом, но стену между ними Шестая достроить не успела, а он уже начал ломать основание. По кирпичику.

Полки с едой, конечно, предвестники кухни. А на кухне должны быть повара, и эта — не исключение. Беглец не удивился: столкновения становятся нормой, но волна отвращения его всё равно накрыла. Сначала они услышали тяжёлые шаги, а потом и увидели его. Толстый, грязный, с жирными складками на словно чужом лице этот повар шаркал по холодному полу грузно и тяжело.

— Он неуклюжий и с короткими руками, — быстро оценила нового противника Шестая. К этому у неё талант. — Его даже отвлекать не надо. Тихо проберёмся. Если заметит — бежим под что-то низкое.

Беглец кивнул.

Пока они крались по плиточному полу, Беглец старался не смотреть на куски мяса, отрубленные рыбьи головы и не обращать внимания на запах, эту отталкивающую вонь. С некоторого времени его мутило от вида мяса.

Когда он заметил маленького Нома, которого повар не замечал, тут же шепнул Шестой:

— Смотри, может, он нам поможет?

Но девочка отмахнулась и шикнула:

— Нет времени возиться.

Они смогли забраться наверх. Балансируя на узких балках, Беглец подумал, что не хотел бы упасть отсюда прямо в суп. И тут же закачался и расставил руки.

— С ума сошёл? — зашипела Шестая и поддержала его за плечо.

Через вентиляционное отверстие они попали в туалет, где нашли два унитаза рядом. Пару секунд они пялились в немом отвращении.

— Зачем ему два? — прошептала Шестая.

— Не за чем. Это означает, что их двое. И гадят они вместе.

Дети синхронно поморщились.

Комнаты, в которых жили повара, не были так уж плохи. Если бы не отвратный запах испорченной или, может, плохо приготовленной еды. Какое-то вечное амбре грязной кухни. По коридорам они попали в спальню, где нашли две кровати рядом. Беглец хотел снова высказаться по данному поводу, но Шестая резко закрыла ему рот ладонью и ткнула пальцем. Впрочем, прислушавшись, Беглец и сам понял. На кровати развалился, храпя, второй повар.

Беглец не был уверен, кто из них это сделал: грохнул ящиком слишком сильно. Но внутри у него что-то резко дёрнулось, когда повар всхрапнул и проснулся. Шестая ровным голосом попыталась восстановить спокойствие. Впрочем, ей не стоило так уж переживать. Беглец привычно возвёл для себя в аксиому, что теперь им придётся опасаться и бегать от двух поваров. Ничего сверхстрашного, лишь усиление натяжения нервов.

Ароматы кухни заставляли мальчика вновь и вновь сглатывать вязкий комок в горле, настолько мерзко здесь было всё. Эти сладковатые пары из кастрюль, где варилось мясо точно не первой свежести, немытые руки поваров, которыми они залезали в пищу по локоть. Он не мог просто не смотреть, нужно было держать их в поле зрения, под контролем, пока шла возня с ключом и дверьми. Но когда они с Шестой попали в холодильник для мяса, стало хуже. В очередной раз чутьё не подвело Беглеца — как знал, что ему сюда соваться не стоит, но всё равно полез. Эти тюки, свисающие с потолка… он с трудом напоминал себе: то, что мясо человеческое, мясо пойманных детей, не доказано. Однако разум упорно твердил, что это вполне вероятно. Замызганная плитка с налётом, на которую он опустил глаза… Кусок вяленого мяса, катающийся по полу из-за качки. Беглеца вырвало. Шестая только покосилась на него. Девочку словно совсем не задевало состояние кухни, отвратительные запахи и грязь. Что ж, Беглец признавал, что она умеет абстрагироваться. Но так равнодушно скользить глазами по кускам… Его снова вырвало.

Шестая уже косилась на него так, словно скрипя: «Когда закончишь, может, мы, наконец, пойдём». Девочка и правда умела отвлекаться от не устраивающих её деталей, может, в том числе поэтому до сих пор бегала живая. В конце концов, это просто детали: мясо — просто мясо, как и трупы! Поэтому, пока Беглец пытался прийти в себя, Шестая шустро набрала мяса и сложила его у люка. Ещё она заметила трупик Нома наверху и хозяйничающих крыс, но, конечно, не собиралась говорить об этом «мальчишке».

Кухня для Беглеца стала сущей пыткой. Прятаться от повара, пока тот задевает башкой качающиеся куски мяса, возможно, человеческого, и не шуметь при этом? Омерзительно. Слушать удары тесака по сырому куску и не вспоминать о том, что сам может стать этим куском? Не жмуриться, глядеть перед собой? Его мутило, в желудке водоворотом крутило лезвия и сжимало всё тисками. Шестая сама залезла на стол, чтобы забрать ключ, и он видел, как близко были её босые ноги от натёкшего с куска сока. То, что творила такая обстановка с Беглецом, бесило. Он не желал быть слабым звеном. Поэтому, когда они ныряли в мусоропровод, он, зная, что его там ждёт, пообещал взять себя в руки. Просто, Чрево всё пожри, сосредоточиться на побеге.

Они пробыли среди мусора недолго, но всё, о чём просил Беглец позже, — хронический насморк. Он вспомнил о том, как мало ел в последнее время. И вряд ли поест в ближайшее.

Сам побег плохо отложился в памяти. Они дразнили поваров, бегали туда-сюда, Беглец давил на какой-то рычаг, а зрение словно заволокло пеленой. Слабо помнилось, как Шестая за руку затаскивает его на гору посуды, как он кричит ей спрыгивать за ним и что он поймает её. Как она тяжёленьким грузом висит на его руке и как он шипит, чтобы не разжать пальцы, он помнил лучше.

Но окончательно голова прочистилась, когда Беглец глотнул сырого, но отчасти свежего воздуха. Да, уж точно по сравнению с ароматами грязной кухни, свежего. Они с Шестой сидели на большой трубе, в диаметре как четыре Шестых, облокотившись на стену. Беглец глотал пар, который здесь прямо-таки вихрился, и все пытался осознать, атрофировалось ли у него обоняние.

— Ты держался молодцом, — хмыкнула Шестая.

— Не думаю, — вяло отозвался Беглец. — Мне даже стыдно, что это всё так на меня повлияло. Эти запахи…

— Отчасти ведь это из-за меня, верно? — вздохнула Шестая. — Ну, из-за инцидента с крысой.

Беглец не стал разубеждать её и отрицать очевидное. Конечно, он, наверное, в принципе более восприимчив к таким вещам, чем Шестая. Но ещё две вещи окончательно его добили в отношении к мясу: его подруга заживо загрызла крысу и здесь готовят обеды из детей, вроде него самого. Если они выживут, быть ему вегетарианцем.

— Нам, похоже, нужно пробираться в другую часть корабля, — попытался перевести тему Беглец.

— Да, — Шестая пожала плечами. — Как раз проветришься, вдохнёшь немного морского воздуха.

Вот этой новости Беглец действительно порадовался. Когда они карабкались на новый этаж гигантского лайнера, Беглец вволю надышался ветром. Он вдыхал и выдыхал через нос, стремясь заполнить все лёгкие без остатка и сохранить в них хоть каплю этой свежести. Воздух ощущался таким незаконсервированным, полноценным. Словно сам дышал. И хотя мальчик всё равно почувствовал нотку той отравы, что всегда сопровождала кошмар, он на миг ощутил себя птицей.

Шестая, давая ему время, пристально всматривалась в бредущих по трапу людей. Она изучала их, недоброе чувство коробило её изнутри, но она не понимала, в чём дело. Беглец не изучал их вовсе, но чутьё подсказало ему, в чём проблема этих пассажиров.

— Нам предстоит с ними столкнуться, — многозначительно протянул он, не отрываясь от того, чтобы растворяться в морском бризе. — Я чувствую.

— И я тебе верю, — тихо отозвалась Шестая. Девочка что-то знала, как всегда, больше, чем он сам, но Беглец не допытывался. Он верил: однажды между ними не останется тайн, дожить бы только до этого времени.

Они насмотрелись на кошмарный лайнер снаружи вволю, а потом и на таинственных пассажиров, пока карабкались по трубам и лестницам. И тогда Беглец заметил изящную фигуру на одном из балконов. Он даже остановился на миг, так она, казалось, выбивалась из общего строя уродства и грязи.

— Не смотри! — зашипела на него Шестая. Он с непониманием глянул на подругу сверху вниз (она лезла следом за ним). — Просто поверь мне и не смотри на неё.

— Но… кто она? — выдохнул мальчик.

— Она… — многозначительно отозвалась Шестая. — Та, встречи с кем я бы тебе не пожелала.

Беглец полез вверх, стараясь не смотреть на женский силуэт. Но он манил, притягивал, словно убеждая взглянуть ещё раз.

— И она нас заметила, — вполголоса закончила Шестая.

Те комнаты, в которые они забрались, могли бы выглядеть уютно, если бы не вездесущая грязь и чавкающие звуки со всех сторон. Казалось, что чавкают стены. Беглец даже старался держаться поближе к центру комнаты, чтобы они не проглотили его, прожевав. Но Шестая утянула его под маленький столик, их укрытие.

— А теперь слушай, — словно ей далось это тяжело, вздохнула девочка.

Беглецу не понравился этот тон. Она как будто хотела сделать глупость. Шестая, насколько он успел её узнать, редко делала глупости, но если уж делала, то чтобы весь мир присел. Сам он совершал глупости гораздо чаще, как сам считал. Вот только его глупости были мелкие и часто ненарочные. Как сблевать в холодильнике. Шестая блеснула на него упрямым взглядом из-под капюшона. Её не переспоришь, не убедишь. Шестая непрошибаема. Беглец тоже вздохнул и приготовился ко всему.

— Здесь нам придётся разделиться, — её слова не перекрыл даже словно просящий прощения тон. Фраза уже ударила, как молния, между ними. Но Беглец не перебил её, а только молча давил взглядом. Шестая опустила голову и продолжила:

— Ты ведь хочешь выбраться, так? Ради этого все и затевалось.

«Но так ты ведь тоже!» — просилось наружу, однако Беглец сдержался. Во что бы то ни стало он решил выслушать её до конца.

— Моя цель немного иная, — Шестая замялась. — Моя жизнь связана с кошмарами, она даже не идёт, а вечно дергается в попытках занять в свою колею. Так что я действительно должна изменить что-то. И я не такая уж эгоистка, как ты, может, думал! — девочка снова вздёрнула подбородок. Свет на миг проник под капюшон, и Беглец понял, что она не отступит. А ещё, что ей страшно до чёртиков делать то, что она там собирается. Эту свою вселенскую глупость.

— На самом деле, — продолжила она оправдываться, — я догоню тебя после. Мне только нужно зайти ещё кое-куда.

Он, не двигаясь, сидел напротив девочки и пытался понять, что же он понял неправильно во всей этой истории. Шестое чувство (то самое чутьё, которому логичнее было достаться Шестой) вопило, что всё он понял правильно. Нельзя им разделяться. Не нужно оставлять друг друга. Но почему-то он не сказал этого вслух. Почему? Что-то внутри мелко подрагивало, и только он открыл рот, чтобы сказать, что не хочет расставаться, прозвучало нейтральное:

— Что ты предлагаешь?

Беглец не понял, такой ли реакции ждала от него Шестая за теневой маской. Но от себя он точно такого не ждал. Она ведь собирается его бросить ради какого-то «важного» дела. Значит та связь, что показалась ему, несущественна. И если для Шестой ниточка, их соединяющая, так нелепа, она может её перерезать. Её выбор, её решение. Так кто он такой, чтобы разубеждать её? Кто он вообще такой? Беглец затих, слушая её голос. Она что-то болтала про выход.

— …там будут ступеньки, проберись незаметно, и…

Чутьё убеждало остановить это, бросить глупости и сказать Шестой то, что крутится на уме: «Может, выберемся всё же вместе?». Не так далеко, не так много препятствий осталось. И почему он всегда считал, что они пройдут их вместе? Даже когда ещё не встретил Шестую, кажется, уже тогда так считал. Что же изменилось?

— Мы, может, не встретимся никогда больше. Разве что у меня всё получится… — неуверенно заговорила Шестая, и её голос прорвался сквозь пелену вокруг Беглеца. Он осмысленно посмотрел на неё, девочка мялась, словно ища поддержки и рассчитывая, что нужные слова скажет он. Но Беглец не говорил. Тогда Шестая попыталась всё же сама закончить начатое, мальчик с отстранённой улыбкой подумал, что прощальные речи не её конёк.

— Я… хочу сказать, что друзья это большая ценность, — медленно подбирая слова, произнесла Шестая. — Сохранить их гораздо труднее, чем найти.

«Что ж ты тогда не стараешься совсем?» — с горечью подумал Беглец, но не стал помогать Шестой. Его охватила ненормальная отстранённость, будто он вошёл в транс.

— Мне, мне так жаль, — Беглецу послышалось, что она всхлипнула. Нет, не послышалось, Шестая рукавом мазнула по носу и шмыгнула. — Ты можешь думать, что мне всё равно, но это не так, ясно? Я не могу больше жить в кошмарах и заострять внимание на частностях. Я… должна, понятно?

Она храбрилась, отчаянно старалась казаться твёрже. Если бы не эта вата в ушах, не приглушённый звон вокруг, Беглец бы не выдержал. Слова вырвались бы из груди, как из клетки, и повисли бы в воздухе. Он сказал бы, что не собирается оставлять её. Но ватные стены вокруг притупили эмоции. Беглец видел только плачущую девочку перед собой, и он даже не отмечал особо, что она плачет. Просто яркое жёлтое пятно перед глазами.

— Молчишь? — Шестая всхлипнула. — Знаю, наверное, так будет даже лучше. У каждого из нас своя дорога.

И тут она, всхлипнув, обняла его. Шестая не умела выражать такие эмоции, и сейчас, когда Беглец не помогал ей, пыталась найти им выход. И девочка, уткнувшись ему в плечо, так погрузилась в личный водоворот, что не заметила, как Беглец стоит столбом, даже не похлопывая её по плечу. Шестая просто плакала, хотя не умела этого, и прощалась с ним, полагая, что он ничего не поставит выше возможности выбраться из кошмара, в котором они оба проснулись.

А Беглец даже не заметил, как она обняла его, как отстранилась и, не глядя ему в лицо, попрощалась в последний раз. Шестая юркнула в соседнюю комнату в поисках нового укрытия и своего «важного» пути. Он не знал, насколько ей больно. Понятия не имел, как долго она будет смотреть в одну точку, пытаясь собраться с силами. Беглец пошёл вперёд. Но не в сторону выхода, куда его ничто не манило. Разве что какая-то частичка, обожающая свободу. Но она так мала, по сравнению со всеми прочими советчиками.

Одно чутьё, то самое шестое чувство, кричало сквозь вату и туман, чтобы он развернулся, догнал Шестую, расспросил, допытался… Но в этот раз этот голос был слишком слаб. Зато другой… мелодичный, приятный, такой убаюкивающий только шептал, но был громче любого крика. Даже через слой ваты его было слышно так отчётливо, словно нежные губы почти касались его уха. И в этом шёпоте был его путь. Он шёл, не прячась и не ютясь по углам. Каким-то образом он шёл вперёд мимо Гостей, мимо их жадных ручищ и голодных ртов. Они не замечали его. Действительно, как можно заметить тень?

Он шёл, как мертвец, не обращая ни на что внимания. Его ноги не напрягались, и он не бежал, однако каким-то образом перетекал из комнаты в комнату всё быстрее. Под ногами скрипнула ступенька, потом ещё одна. Их причудливая песня из его ровных шагов и равномерных скрипов тоже не пробудила в нём ничего. Где-то далеко-далеко звучали знакомые слова, его холёное шестое чувство всё не успокаивалось. Оно бесилось, кричало на него, било по лицу сквозняком, но ничего. Беглец не слышал ничего, кроме умиротворяющей колыбельной. Его ноги зашуршали по ковру с длинным ворсом. Если бы он мог это почувствовать, было бы приятно. Мягкость, которую так сложно найти на прогнившем и заплывшем жиром корабле.

Он остановился перед высоким манекеном. Эта кукла притягивала его, в её силуэте всё так гармонично и легко, как и должно быть. И вдруг помутневший взгляд вильнул в сторону на картину на стене. В обычной раме, с непонятным сюжетом. Отчего на ней так много жёлтого? Беглец снова повернулся к манекену. Колыбельная в ушах настойчиво звала его дальше, она обещала и клялась: там он увидит нечто более совершенное, чем какое-то несуразное жёлтое пятно.

Но он встряхнулся, помотал головой. В остекленевших глазах засветилось что-то, жёлтый цвет на картинке отчего-то показался таким родным и знакомым. Беглец широко распахнул глаза и закрыл уши ладонями. Но колыбельная не замолкла, она лилась и проникала в кожу через поры, впитывалась в ткань. Голова резко заболела. Беглец вот уже минуту стоял, пошатываясь и пытаясь прийти в себя. Он схватился за голову, хотел выцарапать оттуда ненавистную мелодию, однако та вгрызалась в его разум и не отпускала. Он открыл глаза. Всё расплывалось, и сфокусировать взгляд не удавалось. Тогда он перевёл его на картинку с жёлтым пятном, сосредоточился на нём. На этом цвете. На затхлом и сыром лайнере, полном детских кошмаров, так мало света, так мало… жёлтого. Беглец же хотел оставить себе только одно пятнышко, такое важное и ценное. Почему не вышло?..

Всё закончилось резко: вот он готов был рухнуть на колени и кататься по ковру, а вот его окружает лишь тишина. Он даже слышит, как шумит кровь в ушах. Он взглядом поискал жёлтое пятно на картине, но не нашёл. Картины были, да. Но все они представляли собой невнятную мазню в серо-бурых тонах. Где же он нашел жёлтый?.. Его словно водой окатили. Шестая. Их разговор. Что он говорил? Беглец помнил, как шевелил губами, как звучали слова. Но что именно он говорил, почему бросил её?

Мальчик совершенно не помнил, каким образом пришёл сюда, но, не изменяя привычкам ребёнка в кошмаре, юркнул в узкий коридорчик. Здесь всё было забито манекенами. Они уже не казались ему образцом идеала, просто статуи с очертаниями человека. Крадясь, он гадал, что же с ним произошло, куда манила его загадочная песня и почему им с Шестой вообще пришлось расстаться. Она объясняла чем-то свой выбор, но тогда в его голове летал ветер. Вдруг Беглец заметил тёмные шторки недалеко от поворота. Чутьё подсказывало, что стоит идти дальше, не сворачивая, однако Беглец свернул. Он приблизился к занавесу и заглянул за него, ожидая увидеть потайную комнату. Комнатка была, и действительно небольшая. Беглец замер, не решаясь пошевелиться. За занавесом пряталось высокое зеркало в красивом обрамлении, напротив стояла высокая женщина с чёрными волосами. Беглец сразу понял, кто эта Леди и какую песню она может напеть. Стоит зазвучать её голосу, и его окутает гипнозом, как дымом. Мальчик не мог сдвинуться с места, его взгляд приковало отражение. Мерзкая, жирная старуха гладила себя по лицу в зеркале и качала головой.

«Почему она такая в нём?» — думал Беглец и метался взглядом от отражения к реальности.

Он так и не понял, что его выдало. Может, неосторожный скрип, а может, свет опасно упал на его незаметную фигуру. Она обернулась. Её крик захлестнул его с головой, и мальчик метнулся прочь. Спотыкаясь, путаясь в ногах, он пытался сбежать от этой дикой концентрации гнева и боли. Сам того не замечая, он бежал назад, откуда пришёл. Сзади метались тени, падали манекены, он задевал битые зеркала, и они рассыпались на ещё более мелкие осколки. Он боялся включить фонарь и выдать себя, однако темнота давила. В ушах всё ещё звучал отвратительный крик.

Но когда он стих, мальчик включил фонарь, и свет затрепетал, как насекомое. Его вновь окружали ковры и не сгнившее дерево. Как он прибежал сюда… и куда идти теперь? Он снизил темп, оглядываясь. Зазвучал смех. Женский, на высокой ноте. Её смех. В нём больше не было той дикой злобы, зато звучало какое-то гадкое обещание. Он шёл наугад, уже понимая, что забрёл в ловушку. Возможно, он и мог выбраться из неё раньше, но теперь он по горло в паутине.

— Бегле-е-е-ец, — звал его голос за собой. Но уже не указывая путь, а просто поощряя. Или угрожая… — Непослушный ма-а-а-альчик.

Она дразнила его. Эта женщина, такая безупречная и великая, способная кого угодна подчинить одной лишь песней, смеялась над ним. Женщина, которая видит себя в зеркале старухой.

Беглец уже не пытался сбежать — он исчерпал свои попытки. Теперь он просто шёл, куда должен был, чтобы наконец понять хоть что-то во всей этой проклятой истории. В одной из комнат он нашёл её.

Ещё из коридора Беглец понял, какая именно дверь. Из маленькой щёлочки, которую выцепил свет фонаря лилась песня, уже знакомая тревожная колыбельная, от которой ко коже полз холодок, а душу брала жуть. Она расчёсывала волосы и напевала, словно и не она кричала, как раненый зверь, минуту назад; словно не её рот открылся в ужасной гримасе, исторгая из себя неуправляемую волну гнева. Она обернулась к нему. Он выключил фонарь, до этого полирующий лучом пол. В этой комнате, такой роскошной и чистой, достаточно света.

Беглец невольно вспомнил кухню, вымазанную помоями от пола до потолка, и стало мерзко. Он топчется на мягком ковре в ожидании приговора. На него смотрела холодная пустая маска, однако в прорезях глаз он заметил плохо скрытую злобу. Да, она манила его своей песней сюда не за тем, чтобы он видел то, что увидел. Не-е-ет, меньше всего Леди хотела открывать ему свой морщинистый секрет. И теперь Леди ненавидела его. Каков шанс выйти из этой комнаты? Напряжение сковало всё тело. Кулак сжался на рукоятке фонаря до онемения, но сил разжать руку не было.