Я ждал Вилла в коридоре, у класса музыки. Там мой братец занимался гитарой вместе со своей учительницей. Немолодая женщина, на голове которой уже селились седые волосы, разучивала с Виллом игру на этом инструменте, и братик уже знал некую базу. Он улыбался, играя какую-то простую, незатейливую мелодию; руки его иногда вздрагивали, но Вилл быстро встраивался обратно в работу. Его глаза полны блеска — они просто лучатся изнутри неземным светом. Прямо сейчас Вилл счастлив. И я вместе с ним… Тонкие пальцы танцуют со струнами, а чудные ноты чаруют мой разум.

Прошло уже столько времени — страшно назвать цифры! Я мне приходится со стыдом признать, что Вилл, всё то, что его гложет и с чем он столкнулся, так и остаётся для меня тёмным лесом. Казалось бы, вот он прямо передо мной — мой младший брат, разница у нас с ним в пять лет. Он выкрасил волосы в голубой не так уж и давно. У Вилла бледная кожа, худое тело и достаточно сильные руки — он так больно толкается во сне, что я потом нахожу у себя на бёдрах тёмные синяки. У него острые локти, белые зубки и чуть более заострённые клыки — Вилл больно кусается, хоть и пытается укусить меня за нос или плечо только играючи. Загар на моего брата не ложиться, а вот веснушки высыпают каждый раз по окончанию зимы. Казалось бы, я знаю Вилла всего с ног до головы, заучил наизусть его смех и плач, его радость и гнев. Но что-то ещё стоит непроходимой преградой между нами двумя.

Пока Вилл играет и сияет от радости, я потихоньку тускнею, зарываясь в самые потаённые свои уголки мыслей и стараюсь понять, что же именно меня отдаляет от моего брата. Это какая-то катастрофа в его жизни, что-то, что сломало его и превратило в ту самую брошенную куклу. Что-то ужасное могло случиться с Виллом, что вызвало его тяжелейшие страдания, что заставляло моего брата плакать по ночам и кричать во сне. И об этом Вилл не хочет мне рассказывать.

Что сейчас в его голове: о чём Вилл думает, о чём вспоминает и от чего его ресницы трепещут, а руки дрожат? Я смотрю и не знаю. Всё прошлое моего брата скрыто от меня за тёмной пеленой, такой непроглядной и густой. И Вилл даже на секунду не желает немного развеять этот молочный туман, показать мне какую-то ни было правду. Может, тогда бы я ухватился за что-то и вытянул это раз и навсегда из глубины души Вилла, помог бы…

Вилл кусает губы, играя дальше. Его взгляд натыкается на меня, смотрящего в класс через открытую дверь. Он мне улыбается, выглядит так уверенно и даже легче справляется с игрой. Мне остаётся улыбнуться в ответ и продолжать ждать оставшиеся двадцать минут занятия музыкой…

[• | •]

I'm got broken wings…

I'm keep trying, I'm keep dying.

Oh I'm flying!

Пока над небом сгущались тёмные-тёмные облака, худую руку маленького семилетнего мальчика крепко сжимала рука его мамы. Она вела того к машине; маленький Вилл всё не сводил всполошённых и испуганных глаз с того мужчины, что приехал к ним домой с мамой. Он был высоким, таким незнакомым, и Вилла заставлял шугаться почему-то. Крепкая фигура и сильные руки заставляли мальчика кусать губы и сторониться незнакомца. У Вилла плечи дрожали, пока холодный ветер свистел в ушах, а опадающая с деревьев листва путалась под ногами. На миг малыш задержал взгляд на земле. Жёлтая и пожухлая листва пригнулась под очередным порывом ветра, затрепетала и задрожала от холода; мимо пролетела мелкая листва и зелёная хвоя сосен, кружась под ногами, путавшимися в развязанных шнурках кедов. Рука мамы дёрнула Вилла на себя, тот тихо вскрикнул, и мама снова посмотрела на своего сынишку с такой злобой и ненавистью… Но что же я не так сделал? Мне же просто больно… Вилл напоминал собой бездомного котёнка, прогнанного ударом дворничьей метлы — весь замёрзший, напуганный, взъерошенный. Рука болит, а тихих мольб отпустить никто не слышит. Мама распахнула дверь машины, толкнула мальчика внутрь и захлопнула дверь, отчего Вилл вздрогнул и отшатнулся в сторону. В небе над белокурой головой тучи завертелись бешенным вихрем; ветер рванул с крыши пыль, грязь и хвою. Всё вокруг не даёт мне успокоиться, по щекам снова бегут слёзы. Мама говорит, что если мальчик плачет, то он «тряпка» и «чёртов сопляк»… Мама говорит, что мальчик «должен быть мальчиком». Только вот что это значит?

Пейзаж за окном слишком резко меняется — мы куда-то торопимся. Вилл вжался спиной в кресло, закрыл ладонями глаза. Мне страшно… почему мне вдруг так стало страшно? Виллу показалось, что даже мальчишек в подворотне он не так боялся, а ведь один из них кинул в него тяжёлый острый камень. После этого у Вилла ещё долго болел живот сбоку, но папа сказал, что всё обязательно будет хорошо. Перед глазами стоят последние несколько минут в доме, рядом с папой и Биллом. Билл, самый лучший старший брат, такой серьёзный и заботливый… он держал младшего братика за руку, прижимал к своей груди, лишь бы тот больше не плакал и не боялся криков, раздававшихся в гостиной. А папе стало плохо, когда они ругались с мамой. А потом мама забрала малыша с собой, вырвав Вилла из рук его старшего брата. Дом оказался далеко позади… Как там Билл? А папа? Может, мы едем за доктором для него? Папа сильно болеет, ему часто становится плохо…

Вилл приоткрывает один глаз, бросает короткий взгляд на маму. Та смотрит в окно, облокотившись плечом о раму окна машины; в пальцах зажата сигарета. Серый пепел сыпался за окно и уносился сильным ветром, а сизая дымка витала невысоко над маминой головой. Чужой мужчина же сидел за рулём, неотрывно смотря перед собой. Перепуганный мальчик снова задрожал, громко всхлипнув.

— Хватит уже там реветь, — мама словно сплюнула эти слова…

Вилл попытался задушить плач, закрыл ладонями рот. Не помогало… Тот только сильнее плакал, кашляя от сигаретного дыма, тянущегося в его сторону. Незнакомец взглянул на Вилла через плечо и снова вернулся к дороге. Одинокая машина мчала за городом, всё дальше и дальше от всеми забытого городка Гравити Фолз. Сосновый лес вдали мелькал покачивающимися верхушками, в серое небо из густой хвои взмывали стаи ворон, и птицы начинали виться на свинцовом полотне. Пернатые собирались в причудливых очертаний стаи, то клином, то кольцом, то спиралью танцуя высоко над лесом. Погода сходила с ума, насылая на человека ужасающей силы ветер, пряча алое закатное небо за густыми тучами и пробирая каждое случайно оказавшееся на улице существо смертоносным холодом до мозга костей. Будто бы небеса лили слёзы, трепеща над разрушающейся семьёй. Вилл прижался щекой к стеклу, потёр ладонью болящее от грубой хватки матери запястье. На бледной коже наливались сизые синяки, они сильно болели, и Вилл оттого давился слезами и обидой на разозлившуюся мать. Мальчик ещё даже и не понимал, что именно развернулось перед ним в его доме. Он в силу своих лет лишь всполошёно и непонятливо вертел головой, вопрошающе смотря то на брата, то на сорящихся родителей, то на незнакомого мужчину. Мальчик глупо хлопал ресничками, а на глаза наворачивались слёзы. Вилл плачет всегда… Он слишком чувствителен ко всему, что вокруг происходит, а не понимать окружающего особенно боится. «Что за плакса? Мальчик не должен себя так вести!»… «Такой размазня… ты девчонка, что ли, чтобы вот так рыдать?!»

Вилл утёр слёзы с раскрасневшейся щеки. Мальчик всё хотел поговорить с мамой, даже пытался набраться смелости заговорить с незнакомцем. Дорога простиралась всё дальше и дальше, а они оказались уже так далеко от родного Виллу дома — и подумать страшно. Куда же мы едем?

— Мам? — на совсем тихий голос своего сына женщина нахмурила брови и презрительно цокнула. Она не испытывала ни капли любви к младшему в их семье мальчику, шпыняла того даже на глазах его брата или отца — страшно подумать, что будет с Виллом теперь, когда и Доминик, и Билл оказались немыслимо далеко. — Куда мы едем?

— Тебя это волновать не должно, знать тебе об этом не обязательно, — грубо чеканила слова женщина, косясь на Вилла. У мальчика мурашки по телу бежали, он всем телом вжался в спинку кресла и поджал к животу колени, когда мама обернулась на него. — До конца пути я ни слова от тебя не хочу слышать… Не донимай меня, чёртов плакса.

— Мы едем за доктором для папы? — с опаской Вилл продолжал разговаривать с матерью.

— Что я тебе только что сказала? Заткнись и не донимай меня!

Машина резко затормозила. Вилл вновь ударился в слёзы, прижав ладони к лицу. Его резко рвануло вперёд, из-за чего мальчик ударился лбом о кресло перед собой и громко ойкнул. Мама вопрошающе взглянула на водителя, нахмурилась в недопонимании. Незнакомец положил ладонь на её плечо, взглядом невербально прося женщину о чём-то.

— Малыш, мы едем в наш новый дом — мой, мамин и твой, — его голос был для Вилла слишком отторгающим.

Мальчик заплаканными глазами взглянул на мужчину, не отнимая рук от лица и смотря на него сквозь пальцы. Тот вытянулся на встречу к нему, дружелюбно улыбнулся. Вилл не унимал слёз, только сильнее забежали по его щекам солёные дорожки. Мужчина протянул к Виллу руку, стёр с поалевших щёк влагу. Мальчик не знал, что ему ожидать от незнакомца: что тот сделает с ним, как поступит. Пока незнакомец дружелюбно всматривался в ярко-голубые глаза, Вилл вздрагивал всем телом и не отводил взгляда, ужасно боясь удара или крика. Он всё ещё напоминал зашуганного дворового котёнка — мало того, что брошенного, так ещё обруганного и запутавшегося. На любые прикосновения к себе Вилл толкался, сопротивлялся, стараясь как можно дальше отстранить от себя незнакомца, и оставался нелюдимым и боящимся абсолютно постороннего себе человека.

— Вилл, понимаешь… — начал мужчина, взяв маленькую ладошку Вилла в свои ладони. Он был так ласков и добр с мальчиком, что тот просто не мог в это поверить. Боялся… — Бывает так, что взрослые перестают друг друга любить. Их уже не греют прежние чувства, жить вместе становится обузой… И тогда им приходится расходиться. Твоя мама разлюбила твоего папу, она решила быть со мной. Это совершенно обычно, ничего страшного в этом нет. Мы уедем в новый дом, втроём заживём дружно и счастливо…

— Нет-нет, такого быть не может, — забормотал Вилл. — Мама любит папу, и папа любит её. Они не разлюбили друг друга… это невозможно!

— Ну, зачем я буду тебе врать?

— Это не правда! Я не верю в это!

Вилл ещё сильнее задрожал. Каждый ребёнок хоть краем уха слышал слово «развод». Оно не пугает его так сильно, но закладывает в маленькую душу особый страх, схожий с животным. Как ночного кошмара ребёнок хочет его избежать, хочет, чтобы мама и папа вечно любили друг друга и вечно были рядом друг с другом. К сожалению, иногда происходит так, что кошмары сбываются наяву.

— Сегодня твои родители поругались, ведь папа не хотел отпускать маму. Это очевидно — ему тяжело пережить её уход. Он очень хотел бы сохранить вашу семью в целости, но, увы, и сам немного перегнул палку, доведя всё до настоящего скандала. Остановить маму ему не удалось, та приняла окончательное решение уехать и зажить другой жизнью вместе со мной. Ты будешь жить вместе с нами, мама захотела забрать тебя с собой. Поверь, всё будет хорошо. Развод родителей для маленького ребёнка — это очень плохо, но приходится смириться и постараться начать новую жизнь. Всё будет хорошо, все сегодняшние трудности уйдут — так начинается с чистого листа жизнь и быт человека, иногда приходится проходить через испытания.

— Нет! Это неправда! Я не верю тебе, ни одному слову… Это неправда!

Мальчик резко оттолкнул от себя незнакомца, громко вскрикнув и стремясь убежать от этого человека. Что он говорит?! Мама больше не любит папу? Они были самой настоящей семьёй, они сильно-сильно любили друг друга. Папа приносил ей цветы, все удобства — для неё! Она не могла вот так бросить папу, с которым столько лет вместе прожила! Ему она родила двух прекрасных мальчишек, эти родители вдвоём всегда были теми, на кого старались их дети равняться и у кого всегда учились настоящей, искренней любви. Как мужчина ни пытался унять Вилла, как ни пытался ухватить за острые локти и худощавые руки, ничего не выходило — тот больно толкался, дрался и не слушал незнакомца совершенно. Мальчик впал в настоящую истерику. Вырвал его оттуда сильный удар по щеке, от чего Вилл отлетел в сторону, упав лицом в подушку сиденья. Мужчина осуждающе взглянул на свою возлюбленную, цокнул языком. Та продолжала питать настоящую ненависть к своему младшему сыну. Злилась-то она вовсе и не на мальчика — он причём? На него она выплёскивала свой гнев на бывшего мужа, на его привычки, действия, воспитание Вилла. На то, «в какого плаксу он вырастил нашего сына!»

У мальчика горела щека, на бледной от испуга и горя коже краснел отчётливый след ладони. Пощёчина заставляла Вилла попытаться унять плач; мальчик зажимал руками рот, бился в слезах и не мог никак успокоиться. Это невозможно! Это невозможно… Ведь всего несколько дней назад всё было хорошо. Или же только одному Виллу так казалось? Что-то было скрыто от глаз маленького мальчика?

Вилл испуганно взглянул на мать. Та с ужасающим холодом смотрела на мальчика, сжав зубы до скрежета.

— Хватит истерить, — женщина с шипением заговорила. — Никто тебе здесь не врёт. Твоего отца я не люблю нисколько; мне надоела жизнь, что я имела с ним. Теперь мы будем жить в другом городе, как можно дальше от Гравити. Эдвин будет твоим новым отцом, так что веди себя с ним нормально, а не как сейчас. Твои истерики никому не сдались, и только попробуй ещё раз подобное учудить!

Вилл замолчал. Он уже устал плакать, а лёгкие вдруг сдавило так, что вобрать необходимое количество кислорода казалось абсолютно невозможным. Мальчик зашуганно бегал глазами из стороны в сторону, смотря то на мать, то на будущего отчима. Его душила обида, он не хотел и не был способен принять услышанное. Вилл не мог подняться — руки дрожали, всё внутри болело и разрушало маленького мальчика так быстро, что тот и уследить за этим не мог.

Машина тронулась с места, вновь помчалась по пустому шоссе. Вилл бросился к окну и напугано взглянул назад, откуда быстро уносился он и его мать с незнакомцем Эдвином. Мальчик бы всё на свете отдал, лишь бы услышанное им оказалось неправдой. Больше Вилл не произнёс ни слова. Всю дорогу он только беспомощно жался в мягкое сиденье, всхлипывал и озирался по сторонам. На его глазах вырастали незнакомые леса и степи, а родной дом оставался позади. Вилл боялся, а вот чего больше — правды, развода родителей или удара матери — и сам разобрать не мог. Мальчик тихо простонал от боли внутри и прикусил ладонь, чтобы не услышала мама. Ему стало вдруг очень холодно, Вилл обхватил руками плечи и тяжело выдохнул. Он не хочет жить по-другому. Ему было хорошо и так.

Почему взрослые порой думают только о себе?

Почему?

[• | •]

Снег приятно хрустит под ногами… Пока Билл держит меня за руку, я будто на крыльях летаю. Всё становится так легко; тепло его ладони способно срастить кости, исцелить глубочайшие раны и заставить сердце снова биться. Без него, один, не видя перед собой горящие жизнью глаза, я становлюсь совсем беспомощен. На меня давит всё вокруг и всё вокруг меня ломает, топит в том омуте, в котором я плаваю с семи лет. Я благодарен судьбе за то, что я оказался у Билла…

Мой самый лучший старший брат… Он себя не жалеет, чтобы мне помочь. Ведь поначалу, когда я ещё не освоился в новом месте, он жутко переживал за меня в школе. Наверняка, Билл до сих пор не догадывается, что я обо всём знал, но попросту не понимал, как поступить. Мне вовсе не хотелось обременять своими проблемами студента, и без того занятого парами и сессиями. Но с другой стороны… я устал быть один и быть беспомощным. Меня одного сломали издёвки сверстников, одного сломало поведение со мной матери… одного сломал он-..!

(Нет…)

Я ни капли не знал о Билле, когда только увидел того после стольких лет разлуки, и так был отдалён от брата, что чуть ли не чужим человеком его считал. Столько лет прошло — подумать страшно, целых восемь! — и столько воды с тех пор утекло. Мы оба изменились. Билл стал особенно неузнаваем… И полностью напоминал отца. Папа был точно такой же — с крепкой и нежнейшей душой, любящий и ласковый с родными. Билл готов пожертвовать чем-то ради семьи, и ради меня он жертвовал. Со временем я всё сильнее привыкал к Биллу заново. В очередном новом доме, так далеко от всех ужасов, принесённых многочисленными связями матери с разными мужчинами… Я вновь мог взлететь, расправить сломанные крылья и устремиться к самому солнцу. К яркому светилу, что я видел достаточно живым только будучи рядом с папой и Биллом. Ведь именно Билл сейчас помог мне исцелить эти сломанные крылья, поднять голову вверх и устремиться со дна того омута.

Всю свою жизнь я могу описать как мутный омут. Водоворот грязи, в котором я увяз с головой. Чёртово болото, где я слышал лишь крики и насмешки. Смеяться надо мной никому не было лень — от самых маленьких школьников до самых старших. Я боялся их всех, стоило кому-то кинуть обидное слово в мою сторону или же ударить меня. Я всегда и против всех был беспомощен. Я всегда безуспешно пытался подняться со дна этого болота. Перья крыльев склеили слизь и тёмный густой ил, а кости в крыльях безбожно раздроблены в крошку. Я даже волочить их за собой не могу без боли. Мои крылья… это моя любимая семья. Она осталась вдалеке, за сосновым лесом, что я видел восемь лет назад, когда автомобиль уносился прочь от Гравити. Мои крылья — это мой любимый папа, что всегда поднимал меня упавшего на ноги, всегда говорил: «Мальчики тоже умеют плакать. Плачь, если хочется — а что же ещё поделать человеку со своими эмоциями?»

А ещё Билл. Моё самое сильное крыло. Он всегда держал меня в небе, не позволял рухнуть на землю без памяти. И сейчас он меня держит. Единственное моё крыло… единственная моя семья! Без него мне снова будет больно, и толща воды снова будет прижимать меня ко дну и топить. Без Билла мои лёгкие снова жгуче зальёт влага, а пальцы увязнут в вязком иле. Я был так глубоко, что даже солнечный свет не проникал сквозь массы воды и полотна ряски и тины. А теперь я почти вырвался из этой топи. На одном крыле я собираюсь лететь к небу. К солнцу. К такому же яркому и тёплому жёлтому свету, как и локоны Билла. Они блестят, манят, и я как в детстве хочу прижаться к тёплой груди брата, вдохнуть его такой родной запах и почувствовать, как нежные ладони зажимают мне уши, лишь бы я не слышал криков родителей. Оно так рядом… моё солнце и моё счастье. Я совсем скоро коснусь обжигающих лучей, оглажу их и согреюсь — вода в болоте ледяная, ноги судорогами сводит. Я почти… почти дотянулся.

Далеко не каждого водоёма дно безопасно. В пучинах некоторых водятся ужасающие твари, способные проглотить тебя целиком. Такая же водится и в моём болоте… Оно таилось на самой глубине, там, куда ни одно живое существо не заберётся — внутри самого себя. Это существо похоже на осьминога или спрута, с длинными и крепкими щупальцами. Ими оно и схватило меня, стоило только вырваться из пут болотной грязи и ряски. Щупальце ухватилось за мою ногу, потянуло меня обратно вниз. Оно поглотило меня полностью…

Билл чуть крепче сжал мою ладонь, заметив, что о чём-то я задумался. Я всегда об этом думаю… О том чудовище. Оно вернуло меня обратно на илистое дно, испачкало грязью, сжало мне витками щупалец грудь и выбило последний кислород. Я снова тонул, захлёбываясь водой, песком и тиной. Яркие глаза напротив помогли мне на секунду вернуться в реальность. Билл обеспокоенно глядел на меня, вопрошающе разомкнув потрескавшиеся на морозе губы. Я улыбнулся брату, склонив голову набок и мечтательно взглянув вперёд. Я всеми силами старался подавить в себе ненужные мысли и эмоции. Я не хочу портить этот день ни мне, ни Биллу… Сегодня было прекрасным, именно так! И я хочу, чтобы так же было завтра и послезавтра, каждый последующий день. Но просто не могу, когда в мыслях всплывают страшные события, не так уж и давно произошедшие.

[• | •]

Спрут тянет меня вновь на самое дно. Он не даёт мне и вдохнуть воздуха, сжимая и сжимая склизкими щупальцами, дабы не позволить мне пошевелиться.

Я утыкаюсь в подушку лицом, сжимая её края пальцами. Весь дрожу, а в горле встаёт ком. По голой спине вела чужая рука, с нажимом пальцами очерчивая каждый позвонок. На впалой талии наливались синяки, оставленные крепкой хваткой. Я в страхе простанываю в подушку, сжимаю её зубами от боли, пронзающей всё тело. Краснеют щёки, краснеют уши, даже по плечам бежит алая краска.

Спрут тянет меня ближе к себе, и как бы я не упирался ногами в вязкое дно, я оказываюсь всё ближе. Монстр не собирается щадить меня — в его планах сожрать меня, громко чавкая и наслаждаясь запахом крови.

Я, не стесняясь ни капли, вою в измятую руками подушку. Ткань мокнет от слёз, я сжимаю её в зубах всё сильнее. Чужая рука хватается за моё запястье, крепкая фигура наваливается на меня, заставляя такое податливое худощавое тело прогнуться в спине и прижаться грудью к простыням. Я вскрикиваю, когда фигура толкается ещё глубже. Брыкаюсь, за что получаю по голове и снова вжимаюсь в постель. Мне остаётся лишь запуганно дрожать и не рыпаться, пока чужой мне человек причиняет мне боль.

Щупальца спрута где только не лапают моё тело. Видимо, монстр хочет для начала поиграть. Слизь пачкает мои волосы, пока одно из щупалец, подобно человеческой руке, хватает за пряди и тянет назад, мне за спину. Второе касается выступающего вперёд кадыка, с нажимом проводит вниз, заставляя меня кашлять от боли. На мои страдания монстр довольно перебирает щупальцами, давит мне на горло сильнее, душит.

Моих криков никто не слышит — дома никого нет, а окна в моей комнате плотно закрыты. Сильные руки хватают меня вдруг за горло, тянут за волосы назад. Он ускоряется, заставляя меня срывать голос. Кровать скрипит под двумя телами, я в слезах сжимаю зубы до скрежета.

Я ненавижу то, что происходит… Он причиняет мне боль вот так уже не в первый раз. И с каждым разом мне становится всё хуже… Я готов уже прекратить свою жизнь раз и навсегда, закрадываются в мою голову страшные мысли. Лишь бы он больше никогда не касался меня где-либо, особенно — там.

Я открываю рот в попытке выкрикнуть сквозь толщу грязной воды, и склизкое щупальце толкается в горло. Дёргаюсь пытаясь выбраться. Спрут хочет играть со мной только в такие игры.

Колени разъезжаются в стороны, а тело всё сводят судороги. Мне всё ещё больно и страшно, пока чужие руки держат меня. Простынь пачкается в белых вязких струйках. Слёзы только сильнее бегут по моим щекам… Он оставит сейчас меня в покое, но ненадолго. Скоро ему снова станет скучно и он вернётся к своей любимой игрушке. Он хочет играть со мной только в такие игры.

Я боюсь… Именно поэтому я всего боюсь. Потому что в моей жизни есть монстр, который медленно убивает меня в моём собственном доме. Для каждого дом — то место, куда человек может прийти, чтобы обрести покой. Мне же нет спасения ни в школе, ни на улице, ни дома… Я пытался пригрозить. Пытался сказать, что сообщу в полицию об этом. Но все эти мысли он резко обрубает на корню. Удар по щеке, рука вокруг испрещённой синяками шеи. И угрожающий, такой страшный голос… Он клянётся, что если я осмелюсь обо всём рассказать — об этом секрете за семью печатями, о пачканных простынях и синяках на бёдрах и талии, — то в живых мне не остаться. И я продолжаю молча бояться, терпеть все эти мучения, о которых ни один благовоспитанный человек вслух не заговорит. Мои крылья так давно сломаны, я весь разбит. И пошлый, приторно-сладкий голос твердит одно лишь: «Ты никому не расскажешь…»

Я продолжаю позволять ему творить со мной такие вещи уже целый год. Ему плевать, что я не хочу. Ему плевать, что я младше. Ему плевать, что мне было пятнадцать в самый первый раз! И ему плевать на мои мольбы, слёзы и на то, как больно мне.

[• | •]

Мои крылья… мой Билл… как бы я хотел быть счастлив. Как тогда, как раньше.

Но я никому не расскажу…

I'm got broken wings...