Что я наделал?!

Господи, какой я глупый! Почему я всегда поступаю вот так? Почему никогда не думаю наперёд, почему не задумываюсь о последствиях? Всего пару недель назад я сделал, казалось бы, безобидный, простой шаг, который не привёл бы ни к чему ужасному, будь я в совершенно иной ситуации. Пару недель назад я позволил себе беззаботно плыть по течению, чем посмел себе позволить чувствам в своей груди властвовать над моими телом и разумом. Тогда такие новые, интересные чувства, льющие живую воду на раны в моей груди, показались мне вполне обратимой вещью — как можно в последний момент отменить поездку, стоя перед открытыми дверьми поезда, или, стоя на кассе, отказаться от дорогой покупки. Но всё очевидно оказалось иначе. Разгорающиеся чувства нельзя сравнивать с чем-то материальным… Перестав следить за ощущениями и погрязнув в них с головой, я опомнился слишком поздно. Я словно во сне провёл эти две недели и проснулся как будто в теле другого человека. Я постараюсь объяснить всё как можно более доходчиво, и не задыхаясь от смущения.

Самое главное, что изменилось в моей жизни, это то, что я теперь совсем по-другому чувствую себя рядом с Биллом. Я постоянно напряжён, не могу и слова вымолвить. Иногда мне то холодно, то жарко, а иногда возникает настоящий страх, стоит мне взглянуть в лицо Биллу. Я не могу с собой совладать, и начинаю заикаться в разговоре, путаться в словах, а тон моего голоса скачет как бешеный. Билл стал мне чужим; я отдалился от самого родного мне человека, просто проявив слабость. Всё чаще и чаще я стараюсь держаться как можно дальше от брата, стараюсь как можно меньше говорить с ним, запираюсь в своей комнате порой на целый день. И не в бреду всё это делаю — такое моё поведение вполне осознанно. Я сам прячусь от Билла. Но вот если оказываюсь с собой один на один, то совсем не понимаю себя. Меня охватывает паника, стоит всплыть в мыслях тому, как я сжимаюсь в одну точку при виде единственного родного мне человека. Билл не слепой и замечает это, и его вопросы становятся для меня какой-то пыткой. Я не хочу ему признаваться в любви (и опять я заставляю себя произнести это слово!), но иначе я не объясню Биллу своего состояния — мой брат с лёгкостью различит мою ложь и, если не добьётся ответа от меня напрямую, то у него это получится обходными путями. А если признание — и есть единственный выход из моей ситуации, то я просто в это не верю! Просто не могу себе представить момента, когда вдруг возьму и скажу прямо Биллу злосчастное «Я тебя люблю». Как Билл посмотрит на меня? Что скажет? Как начнёт относиться? Разве может быть между нами двумя что-то?! Нет, не может… Братья такую любовь — иную родственной, страстную, а может быть и даже плотскую — испытывать друг к другу не могут. Так просто не правильно! И всё же что-то заставляет отвратительным червям этих чувств вгрызаться всё глубже в моё сердце?.. Какой же ужас, Господи, какой стыд!

Язык не повернётся сказать, что случилось на днях. Я был на краю… Когда Билл взял меня за руку и крепко сжал мою ладонь меж своих, моё тело прошиб жар. Мы тогда только вернулись домой, потратив просто целый день на прогулки по городу с Крисом за руку и Кригером на поводке. Под курткой у Билла притих белоснежный комочек — Ратте мы взяли с собой, и на тёплой груди моего брата пушистик сразу же уснул. Мы просто шли молча по тротуарам, под огнями только пару часов назад загоревшихся фонарей. Крис о чём-то радостно лепетал, не раз произнося имя одной девочки — той самой, с которой они так сдружились в школе и которая каждый раз бежала ко мне за помощью, если Грэм Криса задирал. Эту девочку зовут Тиффани. Крис только о ней и говорил всю дорогу, не упуская ни единой детали. Я же всё сильнее и сильнее погружался в нежеланную яму, разверзшуюся вдруг у меня под ногами. Я вспомнил, как почти так же прошёл один из вечеров в рыжем октябре, целых восемь месяцев назад. Мы с Биллом шли вдоль ровных рядов домов, что устремились монолитными каменными иглами в голубое небо. В руках сжат был поводок, а на груди Билла дремала, только изредка дёргая носиком, крыса. Тогда я даже и предположить не мог, к чему скоро приду. За время, должное быть очень продолжительным и пролетевшее быстрее ураганного ветра, в моей жизни произошли самые разные потрясения, концентрирующиеся в два единственных — с моей шеи свалился обод насилия, а сам я влюбился в собственного брата. Октябрь встречал нас с Биллом двоих, прячущих друг от друга самые страшные тайны и любивших друг друга братской любовью. Лето открывает двери перешедшим через многое и нуждающимся в скорейшем курсе реабилитации. А один из больных сошёл с ума… Эта ночь пугала холодом, и после возвращения домой я пытался согреть замёрзшие руки. Дыханием я согревал покрасневшие костяшки, ладошки, а кончики пальцев всё оставались ледяными. Тогда Билл и подошёл ко мне и взял в свои руки одну мою ладонь. В глазах его плескался язычок пламени, который и пронзил моё сердце насквозь. Голова закружилась, во рту пересохло. Единственное, что смог я в тот момент — это проронить с губ глухой писк, разрядивший воздух между нами двумя до невыносимого. Я чувствовал тепло родных рук, а в груди моей в этот момент шипел яд чувств. Чувства сковали меня и пошли дальше — тёплая волна пролилась от груди до живота, а следом за ней спазмы сковали горло, лёгкие и бёдра. Наконец дело почти дошло до самого постыдного, и, кажется, руку я успел отдёрнуть в последнюю миллионную долю секунды, которая и решает мою судьбу раз за разом. Снова нам с Биллом стало очень неловко, и я даже предположить не могу, что в голове Билла в тот момент происходило. На лице моего брата не было ни единой эмоции и вместе с тем в каждой морщинке и в каждой клеточке разлились разными оттенками самые разнородные чувства. Произошла эта неловкость довольно давно, подобные ей наставали не раз. И мне чудится, что до сих пор я ощущаю это тепло (да будь оно сто раз проклято!). Такое приятное, даже в чём-то желанное (нехочунехочунехочунехочу!!!) тепло любви. Я ни разу ни в кого не влюблялся, даже не испытывал симпатии… И с тем мне, наверное, и не хочется так расставаться с этими чувствами (но разве они нормальные?).

Я несколько десятков минут кряду пялюсь в одну точку. Сегодняшний день прошёл так же, как и все предыдущие: всё должно было идти своим чередом, вот только я опять заперся в комнате и не выглядываю оттуда. Билл давно вернулся с занятий, довольно уставший, а я не могу выйти к нему. Стоит мне сделать шаг в коридор, как ноги тут же становятся ватными, и я остаюсь в четырёх стенах, которые мне, честно говоря, уже надоели. Раньше я легко подбегал к Биллу, бросался ему на шею, любил в объятиях провести вечер. Мне не казалось это чем-то из ряда вон выходящим. Сейчас же, когда голова моя перегружена, во всём, ранее так любимом мной, я вижу что-то плохое. Я чувствую, что стоит побороть свой страх, что я могу победить этот испуг и взглянуть на свои чувства по-другому, но только сижу на кровати, обхватив колени руками, и смотрю перед собой в воображаемую точку. На кровати рядом уже давно уснул, напившись сладкого чая и окрылённый завтрашним поездом, Крис. Завтра рано утром он вместе с Элис, приехавшей только вот вчера вечером, уедет к ней домой. Там Крис, на новом месте, начнёт новую жизнь, как когда-то это пришлось сделать Биллу. Элис вырастит второго ребёнка, так и не выйдя замуж и не обретя своих детей.

Вся эта история, отдельные кусочки каждого из нас: меня, Билла, Криса, Элис, Брайана и Эбби, Джилл и Трэвиса — давно стала слишком затянувшейся неудачной шуткой. Ужасный ночной кошмар, который всё никак не закончится, уже надоел. Меня иногда тошнит от всего этого… Докопаться бы, хотя бы ради простого интереса, с чего всё началось, что легло в основу будущего совсем разных людей. Мне не нравится думать об этом… Я отворачиваюсь в сторону, крепко обхватывая попавшуюся под руку подушку. Руками и ногами я сжимаю подушку что есть сил, зубы вдруг крепко цепляются в мягкую вещицу. Завершением всей этой истории стало то, что я сошёл с ума — влюбился в собственного брата. Я определённо, на сто процентов точно свихнулся, раз вдруг начал питать любовь к Биллу. Мне на ум не приходит и единой мысли о том, что мне делать с этими чувствами. Я окончательно зашёл в тупик… Я не могу, просто не позволяю себе отрицать, что эти чувства меня ранят — нет, как раз наоборот. Я люблю и живу теперь в любви к Биллу. Мне нравится воображать, как мой брат будет знать об этих чувствах, как будет отвечать взаимностью. Мне нравится иногда думать о совместной жизни: о мимолётных взглядах длиною в бесконечность, о тепле любимых, таких нежных и пылающих рук, о трепете взглядов, о страсти объятий и километражу поцелуев. Нравятся и фантазии, резко всплывающие в голове вдруг нежданно-негаданно: прикосновения, ласки, сплетённые во французском поцелуе языки, сплетённые в лихорадке ощущений тела… Стыдно!!! Мне чертовски стыдно! Я накрываю лицо руками, не в силах сдержаться, и прежде всего зажимаю трясущимися ладонями рот, из которого так и норовит соскользнуть ядовитый крик. Мельком оборачиваюсь и упираюсь взглядом во всё ещё мирно спящего Криса. Мальчик даже не шелохнулся, его сон мне не удалось потревожить.

В таких фантазиях, пылая красным, страшно потея и вздрагивая, я провожу иногда очень много времени. Иногда трясусь, иногда откровенно таю, и это действительно похоже на то. Моё тело действительно как будто бы начинает плавится, а кожа искривляется потёками. Я чувствую, как не могу это обратить. Сердце в моей груди в этот момент рвётся на части: его то сковывает холод, то обжигает жар, то биение его становится невыносимо быстрым, то замедляется до одного удара в минуту. Состояние моё меняется ясно и заметно со стороны: я мертвецки бледнею, а потом обратно вспыхиваю алым заревом. И не смотря на всё удовольствие, что чувствую я, мне иногда становится очень страшно. Все красочные фантазии сначала ощущают под собой мягкую подстилку из кротких подозрений «А что, если…?», а потом уже всё приобретает самое что ни на есть пугающее значение. Каждое моё поползновение в сторону печального исхода моего признания заставляет меня сомневаться, правильно ли я вообще чувствую. У меня очень скоро не остаётся никакой решительности на признание, чувства я все отвергаю… и, как итог, остаюсь один со своим страхом за пазухой и разбитой решительностью под ногами. Осколки её, такие мелкие и незаметные, больно режут меня, и я не сдерживаюсь, рыдаю в голос. Потом я считаю свою истерику пустяком, слабостью, которую я вдруг позволил себе, почти достигнув цели, и начинаю снова воспевать свою расцветшую любовь к Биллу. И всё идёт по второму кругу… Билл не раз заставал меня за таким напряжённым состоянием, когда я кидаюсь из стороны в сторону со своими изодранными в клочья, истасканными уже, как старая обувь, чувствами. Я то хочу показать их миру, рассказать всему белому свету о том, как радостно моему сердечку от одного кроткого взгляда Билла, то топчу их нещадно, в грязь липкую втаптываю. Билла пугает моё настроение, он до щемящей боли в груди волнуется. Я же что — молчу, как рыба. Если бы я только был смелее… Да что же я, в конце концов?! Признался же как-то Биллу в том, что оскорблён Клиффордом? Признался! Я рассказал тогда всё, что на душе лежало, не утаил ни капли невыносимой правды. Неужели в любви этой мне в стократ сложнее признаться? Не верю… Признаюсь — хоть завтра! Да, завтра и скажу всё, как есть! Я докажу и себе, и всем, что не слаб духом… Расскажу, как не стыжусь этой любви. Потом уже пойму, что мне с ней делать… только лишь увижу реакцию Билла.

Я подскакиваю на месте, когда вдруг слышу, как открылась дверь в нашу с Крисом комнату. Тихими шагами зашла Элис, на лице её цвела доброжелательная улыбка. Женщина прошла по комнате ко мне, смотря краем глаза на спящего Криса.

— Уже так поздно, и ты до сих пор не спишь? — взволнованно прошептала Элис, присаживаясь ко мне на край кровати. — Всё хорошо?

— Да, конечно, — очень сложно говорить, когда в горле застряла кость из эмоций и накатывающих слёз. — Просто не спится. Это-… н-ни в коем случае не значит, что со мной что-то случилось-…

Я сам не понимаю, что несу… На лбу выступил пот, во рту пересохло. Элис слегка прищурилась, окинула меня коротким взглядом всего с головы до ног несколько раз и тяжело вздохнула. Мне захотелось отговориться, чтобы Элис не заподозрила чего, но вместо этого весь взмок, начал запинаться на каждой букве, и в конце концов, залившись поярче краской, отвернулся к окну. Снаружи входила во вкус тёплая летняя ночь: где-то вдалеке загорались последние фонари и затихали, запоздав, рёвы двигателей машин, а жгучий жаркий воздух дня уступал место свежей влажной прохладе. Еле заметно тускнели на небе звёздочки, светлой печатью выделялась луна. В пейзаже за окном я и потонул взглядами, пока затылком чувствовал волнение Элис. Элис совсем тихо усмехнулась. Она что, догадывается? Да быть такого не может… Я решился обернуться к Элис, но плечи мои ещё страшно дрожали. Та хоть и стремилась сохранить внешний совершенно спокойный вид, но иногда морщинки на лице женщины играли и скакали с места на место, выдавая внутреннее смятение. Между двумя нами поселилось какое-то особое настроение, такое напряжённое и вместе с тем лёгкое до невозможного. Казалось, что-то общее в нас отделилось от сердечка каждого и потянулось друг к другу, как два тонких неосязаемых луча. И лучи эти соединились, срослись в единую живую линию. По ним к моему сердцу потекла жизнь. Мне снова захотелось доверить кому-то свой секрет, и я почувствовал, что могу поделиться секретом с Элис. Почему-то я чувствую, что могу только Элис сказать что-то такое сокровенное. Может, это и неудивительно… Элис тоже приходилось скрывать свои чувства и путаться в них. Она может раскусить меня в два счёта. Но, может, это и к лучшему… Элис раз за разом окидывала меня взглядами, держащими в себе самые разные эмоции. Она и переживала за меня, и чему-то улыбалась, и впадала в какое-то непонимание, вдруг останавливаясь на моих глазах и всматриваясь в них особенно тщательно.

— Я весь день за тобой таким наблюдала и могу сказать, что ведёшь ты себя крайне странно, — почему из меня так любят тянуть ответы, которые я не хочу давать?! — Вы с Биллом будто бы поругались: ты не разговариваешь с ним, даже прямо прячешься от Билла. Не хочешь со мной поделиться?

Я что есть сил начал всматриваться в Элис, словно что-то высмотреть в ней равнялось спасению моей жизни. И чем больше я смотрел, тем сильнее становились перепады разных чувств в моей груди — мне то становилось тяжело под ответным взглядом от Элис, то необычайно легко и хотелось выпалить сразу всё, что на душе лежало. Почему-то мне стало сразу ясно, что Элис поймёт меня… Но вдруг я ошибаюсь? Видимо, именно из-за таких терзаний я и до сих пор молчу, тупо бегая блестящими глазками из угла в угол. В горле ком стоит; я вот-вот задохнусь, с кашлем лишив себя последнего глотка кислорода. Под прицелом заботливого и доброго, но в то же время и хитро переливающегося бодростью в разговоре взгляда Элис я зарделся; ладони неосознанно схватились за щёки и потёрли пальцами сгорающую кожу.

— В последнее время в твоей жизни многое поменялось… Практически новая жизнь началась. Может, ты даже и влюбился?

Догадки Элис заставили меня вздрогнуть и покраснеть ещё сильнее. Может быть, она вообще обо всём-всём давно догадалась и теперь пытается заставить меня открыться? Для чего? Да просто для того, что мне это давно пора сделать, чтобы не путаться в эмоциях!

— Точно, да, точно! — воскликнула Элис, заметив мою реакцию, но тут же максимально затихла, заметив, что заворочался Крис. — Да-да, я это заметила! Ну, а что ты так реагируешь? Разве есть в этом что-то плохое?

Я снова не произнёс ни слова. Элис прищурилась и придвинулась ближе, руки её обняли меня крепко за плечи.

— Или… да ты что?

Меня всего сковало… Лицо Элис дёрнула какая-то странная бледность, а потом руки её задрожали и почти что вцепились в меня. Не менее странная улыбка скользила по лицу Элис, всё не останавливаясь на губах. Этого я боялся — если Элис о чём-то догадалась, то что теперь думает? Что значит эта улыбка: ненависть ли, насмешку ли? Вдруг объятия пропали, Элис отстранилась и села поодаль.

— Правда? Я всё правильно думаю?

Молчу… опять молчу. А Элис опять выпытывает взглядом.

Может, перешагнуть наконец через этот страх? Может, поднять голову высоко вверх и забыть как-нибудь обо всём, что меня терзает: и о Клиффорде, и о всех мерзостях, которые он сделал — и наконец убедить себя, что в моих чувствах к Биллу нет ничего страшного? Дрожащими губами я произношу, умирая от страха, «да». После этого зачем-то часто закивал, словно слов не было достаточно.

— Ну и ну… — протянула удивлённо Элис, а мне голос её показался колючим. Элис не нахмурилась, не усмехнулась, а я накрутил себя. Та вовремя заметила мои слёзы. — Это ты что? Только не плачь, слышишь меня?

Голос Элис стал расслаиваться в моей голове; я перестал ориентироваться в пространстве и чуть не рухнул с кровати, наклонившись, казалось, всего чуть-чуть в сторону. Элис сразу занервничала, смутилась. Она хотела сказать что-то, что считала необходимым, чтобы наладить со мной прежний контакт, но совсем не понимала, что именно ей следует сказать, потому и молчала, бегая глазами из стороны в сторону. На деле я потерялся всего на пару мгновений, но ощущал я это время как несколько долгих тысячелетий, следующих друг за другом. За это время у меня сдавило горло и выступил холодный пот на висках. Я перепугался, что Элис прямо сейчас осудит меня, и до того сильно, что мне этот страх показался самым большим в жизни. Элис начала пытаться меня успокаивать.

— Элис, пожалуйста, — я с трудом мог произнести хоть слово. — Только не злитесь… не осуждайте, пожалуйста. Я сам не могу разобраться со своими чувствами… Сам не могу понять, почему так.

— Да разве я могу себе позволить такое? Я ни в коем случае не стану тебя за такое осуждать! Это исключительно твой выбор…

— А вот с этим проблема… — продолжил я, вызывая у Элис ещё больший интерес. — Даже целых две. Во-первых, я не понимаю, откуда взялись эти чувства и как мне с ними обращаться. Сами посудите, Элис — я столкнулся с таким… оказался в такой ситуации, в какой любые чувства меня пугают. И тут-… да ещё и к кому!

Последнее я до конца надеялся произнести совсем шёпотом, но Элис услышала. Казалось, именно об этом она и хочет уже заговорить.

— Какой бы твоя любовь ни была, она рано или поздно откроется тебе с другой стороны. Я хочу сказать, что если сейчас эти чувства тебя терзают, то, может, как раз когда ты откроешься в них, тогда станет легче. Ты выговорись, расскажи о них подробнее — я выслушаю и помогу.

— Я не уверен, что всё станет легче… Как только всё расскажу, Вы сразу поймёте, почему я так сторонюсь этих чувств. Они неправильные… если бы я влюбился в любого другого юношу, тогда бы не так себя вёл. Нельзя… нельзя в него…

Я сильно зажмурился, стараясь не заплакать. Не могу я сказать Элис об этом… Даже ей не могу, даже понимающему человеку не могу сказать!

— В кого же ты влюбился, раз так боишься? — на лице Элис выразилось настоящее непонимание. — Не бойся, скажи…

Набрав в лёгкие побольше воздуха, я уткнулся в плечо Элис и всхлипнул. Мне просто снова необходима помощь, и я снова боюсь попросить этой самой помощи. Нужно просто сказать… Нужно перестать себя истязать. Нужно покончить со всем этим.

[• | •]

Я проснулся в холодном поту… Как и в несколько ночей до этого. Сейчас, впервые за всю жизнь, мне стало так страшно, что руки пропитались холодом и замерли, сжимая закостенелыми пальцами смятую простынь. Я провёл ладонью по лбу, стирая крупные капельки пота, и так и оставил на медленно накаляющемся лице руку. На миг пропало осознание, где я, который сейчас час и день. Только перед глазами оставалось сновидение, от которого начинало тошнить. До сих пор дыхание сбивается от кадров, где я веду себя словно сущий монстр, а Вилл в слезах пытается вырваться из тисков моих рук. У меня всё внутри рвётся на куски, утрачиваются последние крупицы самообладания, и вот-вот я ударюсь в подушку лицом, чтобы выплакаться, но никак не могу понять, за что в моём сознании рисуются именно такие образы. Почему я встаю на место обидчика Вилла? Почему я в своих снах нападаю на него? Наяву я даже за руку его взять не могу, а во снах ломаю волю моего брата и оскорбляю его так, как это делал неоднократно его отчим. На протяжении всего сна Вилл толкается, сопротивляется, но я любыми способами скручиваю его или заставляю замереть на значимое мгновение. Дальше же начинается форменный кошмар… А Вилл, надрываясь, истошно молит меня перестать. Почти белые, цвета льда голубые глаза переполняют слёзы, всё лицо заливается краской, хрупкое тело бьёт дрожь… Вилл пытается выдернуть свои руки из моей хватки, упирается коленями в мой живот, а иногда ему удаётся даже получить какое-то превосходство надо мной, хоть с каким-то успехом выползти из-под моей тяжести. Но всё продолжается независимо от согласия или несогласия моего брата. И самое ужасное в этом то, что я никак не могу обратить события сна, как бы ни пытался взять под контроль ужасную историю. Вилл извивается подо мной, пытается увильнуть, сбежать, но всё заканчивается тем, что зарождающийся стержень крошится и Вилл обмякает в моих руках, почувствовав, как мышцы сковывает сладкая (мерзкая) нега. Тот я, образ из сна, доволен своей работой и добивает Вилла, играясь уже с гибким и податливым юношей: душит, оставляет синяки и укусы, заставляет выстанывать развратные выражения. Видел даже сон, где Вилл не раз потерял сознание и вообще ему стало очень плохо. На хриплую мольбу, держащую в себе, казалось, последние силы моего братика, я не отреагировал никак, а только с новым напором начал вколачивать беззащитного Вилла в кровать. Не могу больше говорить об этом… Сейчас вывернет, если не прекращу.

Такие сны я не в первый раз вижу, посещают они меня каждую ночь с того самого момента, как я решил пустить всё на самотёк. Я поддался чувствам, взглянул на Вилла уже в следующий час совсем по-новому… Может, это знак судьбы? Наверное, нужно поскорее отвергнуть эту глупую любовь… в конце концов, разве могу я в собственного брата влюбиться? Так нельзя!

Я откинул одеяло в сторону и сел на кровати, слепо смотря в окно. Глубокая ночь, около двух часов уже… После подобного меня охватывает просто ужасное настроение, я боюсь уснуть и готов провести без сна всю оставшуюся ночь. Даже представить не могу, что стало бы с Виллом, если бы он узнал об этих снах и о том, что уже несколько дней к ряду я не могу перестать об этом всём думать… Наверное, он бы как минимум занервничал… Дрожь бы сковала его всего, как это обычно бывает, постепенно: сначала вздёрнется головка и лицо тут же покраснеет, потом щуплые руки сожмутся неосознанно на краях кофты или просто в кулачки, а после вздрогнут колени. Это всё сопроводится множеством незаметных реакций — например, зубы прикусят кончик языка, ресницы затрепещут, а ещё дыхание собьётся. Страшнее же намного то, что сделают с Виллом эмоции — если Вилл не упадёт в обморок сразу, то отступит на добрых метра два, а про себя забормочет, чтобы я его не трогал. Вилл перестанет чувствовать себя рядом со мной в безопасности… Тогда он совсем увянет, сломается. В жизни моего брата наконец стало всё налаживаться, а тут я со всем этим… Не говоря уже и об этой любви — это точно оставит свой отпечаток для Вилла. Ради блага Вилла я буду молчать обо всём… Если понадобится, я разучусь любить его. К тому же, давно пора было бы так поступить, чтобы не довести до того, что происходит со мной сейчас.

У меня во рту пересохло, что я даже начал задыхаться. Я решил выйти на кухню, заодно с перегруженной головой постою на балконе. Стоит мне ступить на балкон, как сразу же лёгкая прохлада забирается под футболку и под каждую прядь, словно кутаясь в безразмерном одеяле. Здесь и именно здесь почему-то меня отпускают любые волнения. Сны уходят на второй план, тяготы с незваными чувствам следуют, торопясь, за ними, и мою голову занимает только густая тишина. Становится так спокойно… Словно дверь на балкон — неощутимый портал, ведущий узкой бесконечной тропой в царствие тишины. Здесь со мной только молчаливое ночное светило, которое услышит и сохранит в секрете все мои признания. И что же делать, как не использовать такой шанс? В конце концов, держать в себе негатив плохо, да?!

— Я ведь сам всё разрушу, если скажу, да? — молчание — и хорошо… — Вилл только-только жить заново начал, а тут я… Тем более, что в последние две недели что-то странное с ним творится: избегает меня, мало говорит. Может, Вилл вообще уже очень давно обо всём догадался? — тишина… — Может быть… В любом случае, если я признаюсь ему, о чём нередко допускаю мысль, то сделаю ещё хуже. Вилл замкнётся в себе… а то и ещё хуже. Хотя бы ради того, чтобы ничего плохого с ним не случилось, я должен промолчать. Да?

Молчит. И я замолк, уставившись вниз. Внизу, вдоль улицы, горят фонари, а по самой улице снуют редкие машины. Почему-то у меня появилось какое-то ощущение, что сегодняшняя ночь не пройдёт так легко. Сегодняшний кошмар был ярче и грубее, тишина сегодня особенно давит на уши…

Помоги мне, мой корабль тонет;
Хоть не безумен, но потерял себя я.
А все в округе, подобно хищным птицам,
Моим паденьем желают насладиться.*

…а в комнате Вилла горит свет. Кажется, он до сих пор не ложился спать. Что-то странное происходит… По пути в комнату я заметил, что Вилл не спит, а тускловатый свет настольной лампы разжёг подобно искре внутри меня что-то. Словно прежний пожар потух, но резко вспыхнуло всё от новой искры — даже пепел начал гореть. Что-то заставило меня подойти ближе к двери, и спустя мгновение я стоял, прижавшись к двери, и слушал то, что происходило внутри комнаты. С Виллом была Элис, они вдвоём что-то обсуждали. Моё сердце сжалось — Вилл чуть не до истерики доведён, он утыкается в плечо Элис и о чём-то совсем тихо бормочет. Голосок его такой тихий, что, кажется, Элис может с трудом разбирать слова, произносящиеся прямо над её ухом. Разговор слишком тяжёл для Вилла, но он на удивление продолжал зачем-то его. Я заглянул, стараясь оставаться незамеченным. Элис прижимала к себе содрогающегося в слезах Вилла, а тот, залитыми слезами глазами смотрел на неё и что-то говорил дрожащими губами. Буквы не хотели складываться в слова, и Вилл заново начинал каждое слово по десятку раз. Что-то заставляет меня стоять на месте, хоть сердце так и рвётся его обнять и утешить.

В этот момент всё опять закипело неистово. Я даже неосознанно ударил себя в грудь. Больно, и я слишком поздно понял, к чему этот удар приведёт. Воздух выбился из лёгких, громкий кашель чуть не разверзся громом, и мне пришлось отойти от двери, хоть это особо бы и не помогло мне остаться незамеченным. Почему так? Именно сейчас, когда Вилл весь в слезах и ему плохо, когда я чувствую, что обязан как-то помочь, внутри меня бурлит эта чёртова любовь. Я не могу с ней подойти близко к Виллу — меня не отпускает ощущение, что он плачет как раз из-за этого, что он давно обо всём знает и уже боится. Не могу избавиться от мыслей, что, появись я рядом с Виллом в момент его слёз, и вернуть назад уже нельзя будет ни крошки — всё рухнет в пропасть. Вилл погибнет… Я разрываем этими двумя сторонами своих эмоций. И порой мне хочется что-то ударить, когда всё накопится до краёв. Чаще всего удары терпят стены, и прямо сейчас твёрдый материал чуть не принял кулак. Я вовремя остановился, не сводя глаз с зарёванного Вилла.

[• | •]

— Это не так давно началось… Но для меня это время равно вечности. Я почувствовал что-то… Сначала это было так приятно — словно миллиарды бабочек вывелись в желудке. Крылышками щекочут, тонкими лапками топают как маленькие слоники… — я тихонько усмехнулся сквозь слёзы. Это невероятно сложно сказать… Меня не поймут… ох, не поймут! Осудят и пристыдят! Сломают! — Я и сам словно летал на тонких кружевных крыльях, сам был легче пушинки. Мне до того понравилось, что я не жалел времени на это чувство, даже начал ждать, когда тонкий зелёный бутончик его распустится в пышное розовато-красное облачко. Интерес следить за этим всё возрастал и возрастал… Пока я не понял, что у этой обаятельной розы есть шипы, а в них — смертельный яд. Теперь я ненавижу и это чувство, и себя. Я ненавижу себя за эту ненавистную (мерзкую, отвратительную, непростительную) любовь…

— Ну что же ты так? — Элис перебила меня, накрыв мои губы ладонью. — В любви ведь нет ничего плохого. Всё совсем наоборот! Любовь — это прекрасное чувство. Любовь оживляет, придаёт жизни новый смысл…

— Элис, Вы меня не дослушали, — язык начинал заплетаться. Я больше не мог смотреть в глаза Элис — сейчас я ей всё скажу. — Я не сказал кое-что очень важное, о чём Вы меня и спрашивали. Моя любовь обращена не к тому человеку, чтобы она могла стать для меня дверью в новую жизнь. Скажу так: дверь в новую жизнь мне уже была открыта другими способами, а сейчас я заколачиваю её, запираю на сто замков. Моя любовь является этими гвоздями и замками, которыми я себя отделяю от будущего. Я влюбился не в того… В этого человека мне нельзя влюбляться.

— Кто бы это ни был, нет ничего плохого и в том, чтобы юноша влюбился в юношу. Разве нет? Ах-…

— Нет, Элис, нет-нет, Вы опять перебиваете, — я неосознанно вжался в Элис ещё сильнее, чем её немного ошарашил. Но больше мне прибиться не к кому… — Это не просто юноша…

Подними меня выше;
Как спою, ты услышишь, ты придёшь помочь…*

— В кого ты влюбился?

— В-… — я замолк и начал озираться по сторонам. Лишь бы никто больше не услышал, лишь бы никто больше… Крис, кажется, крепко спит. А вот Билл… Ну, не будет же он за дверью подслушивать?! Хватит уже себя накручивать! Хватит бояться! Хватит!!! Я скажу прямо сейчас… — В Билла… Я влюбился в собственного брата!

Я раз десять повторил последнюю фразу, шептал это, но голос предательски срывался на писк. Элис замерла, часто заморгала и уже с трудом смогла отвести от меня взгляд. Я сказал это… Господи, зачем?! Я уже слышу, как меня обличат в этом неправильном чувстве. «Я мерзкий, я ужасный!»

— Боже… Что же ты молчал всё это время?

У меня с трудом укладывалось то, что происходило дальше. Элис обхватила моё лицо руками, прижалась лбом к моему лбу. Только тогда я ощутил, какой жар уже исходит от моего лица, как раскраснелись щёки и как болят от слёз глаза. Элис что-то ещё прошептала, но туман, заполоняющий голову, мешал что-то разобрать.

— Весь же измучился, да? Зачем скрывал?

— Я боялся… Я боялся, что потеряю последнее, что у меня осталось. Билл разозлится на меня, если узнает… Я отдалился от него за всё это время, и мне так тяжело теперь. Я хочу, чтобы всё было как раньше, чтобы чувства исчезли… Эта любовь всё портит! Билл возненавидит…

— С чего ты это взял? Билл никогда тебя не бросит — ты это знаешь.

— Но за такое Билл меня точно возненавидит… Как я ему в глаза взгляну после того, как он узнает?! Я буду так противен ему…

— Ну откуда тебе знать, Вилл? Неужели ты думаешь, что Билл тебя — самого родного ему человека, самого близкого и самого любимого — бросит от себя из-за чувств? Билл не такой…

— Д-да… — сил на рыдания у меня не осталось. Я только крупно вздрагивал, когда всхлипы совсем уж мешали дышать, и тяжело дышал. Глаза щипало, искусанные губы горели. — К-кажется, Вы правы, Элис… Вот только… Что мне с чувствами делать? Мы с Биллом близкие родственники, и подобные чувства не должны между нами возникать, нужно их как-то подавить… и когда я сдуру позволял эмоциям бежать впереди меня, я думал, что смогу, чуть что, отказаться от такой любви (мне до сих пор слишком тяжело произносить это слово…). Я крупно ошибался. Сейчас она в миллионы раз сильнее стала, мне так просто от неё отказаться не удастся. Что делать, Элис? Умоляю, хоть Вы помогите…

— Ну, во-первых, перестань обращаться ко мне на «вы». В конце концов, я ведь не намного старше тебя. Во-вторых, возьми себя в руки — я верю, ты сможешь, а успокоиться тебе сейчас просто необходимо. А в-третьих… подожди меня в комнате, я сейчас вернусь.

Я набрал полные лёгкие кислорода, провожая Элис взглядом. Женщина улыбнулась мне, ободряюще кивнула и скрылась во мраке коридора. И стоило мне остаться одному, как нахлынуло сразу всё, что накопилось за время разговора. Я выдохнул весь воздух из лёгких, от чего огонь прокатился по горлу. Я выдал всю правду о себе… выдал все свои тайны, свой страшный секрет. Причём, сам ещё не понимаю, с какой целью. Может, в поисках помощи, а может, уже не смог столько разнородных эмоций сдержать в себе. В любом случае, это ведь приведёт к чему-то хорошему? А за чем таким важным Элис сейчас ушла? Чем вообще закончится для меня этот чёртов вечер?!

Одним в полумраке комнаты, в абсолютной тишине, я начал чувствовать себя очень неловко. Я словно весь на иголках был, начал жутко нервничать, даже зачесались руки и костяшки пальцев. И не вытерпев, я встал с кровати и направился в коридор. Элис, вроде, была в гостиной — по крайней мере, именно оттуда доносился шелест бумаги. Я сделал только пару шагов из-за порога, прежде чем сердце ухнуло в пятки… Я увидел краем глаза притаившуюся за дверью фигуру. Он стоял за дверью, он слушал… он знает! Из темноты выглянула взлохмаченная светлая макушка, которую я из тысячи узнаю. Билл…

Я отшатнулся к противоположной стене, вжался в неё спиной. В голове страшные голоса твердили мне громко, оглушая: «<i>Он всё знает, он всё слышал! Он тебя презирает!</i>». Не было уже слёз, не было голоса и воздуха в груди — я просто молча смотрел на Билла перед собой. Меня сразу притянули к себе его глаза: «В глаза ему смотри! Стыдись себя перед ним!». В них не было ни единой эмоции. Билл не был зол… он меня не ненавидел. Этой мысли я обрадовался про себя, даже захотелось улыбнуться искренне. Но не давало появиться улыбке то, что я заметил — одно единственное во всех чертах лица и мимических морщинках брата. Это было непонимание, запутанность какая-то… значение которой я никак не мог понять. Билл был чем-то ошарашен. Но чем — для меня загадка. Что-то подтолкнуло меня вперёд, и я практически прильнул к его лбу своим лбом. Билл не двигался, продолжая смотреть мне в глаза. И я замер вдруг…

Он всё знает…

[• | •]

Моё безумье непреодолимо
И в пустоту влечёт неумолимо.
Спаси меня, ведь сражаться я не в силах,
А боль во мне терпеть невыносимо.*

Вилл скрывал в себе такой секрет…

Вилл путается в своих чувствах, отстраняется от меня, увядает… И я зачем-то трусливо прячусь, зеркалю его действия и поступки во вред нам обоим! Мы сами себя запутали, чего-то страшась и не зная о друг друге очень многого.

Вилл смотрел на меня чуть не стеклянными, мёртвыми глазами, но на глубине их гремели взрывы гроз. Вилл был напуган, но вместе с тем он с трепетом чего-то ждал. Какая-то дальняя, глубокая его часть чего-то желала от меня, какого-то слова или действия. Я попробовал — взял трясущиеся бледные руки, вцепившиеся в воротник моей футболки, в свои ладони и поднёс к своим губам. Вилл не двигался до тех пор, пока я не коснулся аккуратно холодных кончиков пальцев губами. Будто бы обжёг его поцелуй, и Вилл снова впечатался спиной в стену. Грудь затряслась в частом дыхании, колени вот-вот бы подогнулись и Вилл рухнул бы на пол.

— Билл… — губы еле двигались. — Только не смейся сейчас надо мной… Я правда люблю тебя… — Вилл схватился за тростинку, утопая, и взглянул на меня уже по-новому. Он подумал, что я сейчас собираюсь издеваться?! — П-правда-… люблю т-тебя. Если ты эти чувства ненавидишь, то скажи: я их прогоню, правда! Только не издевайся, не смейся, не дразни, умоляю тебя!

На мольбе Вилл сорвался на какой-то полувизг и отвёл взгляд. Он уже не смог сдержаться и затрясся в каком-то приступе. Вилл не плакал… он болел о своих незваных эмоциях. Став жертвой изнасилования, сейчас он чурается любых чувств, частью которых так или иначе является страсть, и боится больше всего любого предательства. Вилл боится, что я не приму его с его любовью, и боится, что я оскорблю его страстью. Стоя прямо сейчас перед ним, сжавшимся в комочек, запуганным и таким беззащитным, я теряюсь. Что же мне сделать, чтобы не задеть чувствительный рычажок, активирующий резкий взрыв? Как мне не задеть Вилла, уже оступившись…?

— Ну, тише, — я сделал маленький шаг к Виллу, сокративший расстояние между нами до минимума. Тот ещё сильнее вжался в стену, закрывая лицо руками. Ему тяжело… Я сделаю так, чтобы снова стало легко, чтобы крылья вознесли к благородным небесам. — Я не стану делать ничего из того, о чём ты сказал. Ты мне очень дорог, — я частенько прерывался на то, чтобы проглотить ком в горле и остановить сиплый шёпот. — Перестань мучиться. Хватит с тебя… Достаточно запутался. Я обязан сейчас прекратить твои терзания. Тебя долго мучила эта любовь, да? Целых две недели, надо же… Как ты только, с известным горьким опытом на душе, смог свои чувства принять? — Вилл покачал головой, сжав руки в кулаки. Его силы заканчивались… Казалось, сейчас он сорвётся на новую волну плача. — Послушай… пожалуйста, послушай меня. Я не знаю, как могут на тебе сказаться эти слова, но я говорю их, желая тебе только добра. Вилл, я… тебя тоже-…

Меня прервал острый взгляд, буквально прокалывающий меня насквозь. Вилл читал мои слова, появляющиеся в глазах раньше, чем на языке. Густые ресницы затрепетали, на них вдруг заблестели бисеринки неизвестно откуда взявшихся слёз. Я почти сказал то, что хотел. Я просто обязан признаться в чувствах Виллу, иначе всё закончится плохо. Я просто обязан ободрить затухающую решимость в груди Вилла своими словами. Виллу они нужны — я увидел это в его движениях всего за долю секунд, как:

— Л-любишь меня? — тихий шёпот воплотил мои слова в устах Вилла. С дикой надеждой, даже какой-то страстью, Вилл взглянул на меня. Всё для нас двоих произошло так резко, быстро. Чувства так быстро оказались обличены. Признания так быстро вырвались из глоток нас двоих. Слишком быстро для обоих нас вдруг открылись новые пути и двери, особенно — для израненного Вилла. — Т-ты любишь меня…

Я не успел сказать «да» — в коридоре загорелся свет, рядом появилась Элис. Она была немного ошарашена, увидев меня, но тут же обрадовалась даже. Но в целом выражение её лица держало какую-то особую тревогу. В такт этой же тревоге постукивали по краям какого-то листка бумаги пальцы.

— Ох, Билл, и ты здесь… — тихо произнесла Элис, окинув нас двоих взглядом. Вилл зарделся, а я на миг почувствовал в груди холод — оба мы испугались. — Мальчики, у меня для вас двоих кое-что есть… Только, Билл, у меня к тебе просьба: не нервничай… Вам двум откроется кое-какая правда, которой никто из вас не ожидает. Вы и предположить себе подобного, наверное, не могли. Это похоже на глупую шутку, я и сама не поверила сначала… Но Доминик правдивость этого документа доказал своими воспоминаниями о некоторых днях в их с Альмой совместной жизни.

Элис протянула мне бумагу. Довольно большой лист пестрел записями, а в верхушке, надо всеми строками, жирным шрифтом выделялась надпись:

— Результаты теста ДНК? — Вилл осторожно прочитал. Глаза его заблестели от волнения. — Элис, что это? Откуда это?

Я прочёл прежде, чем Элис произнесла хоть звук. Всё оборвалось в моей груди в этот момент… Вилл тоже прочитал и схватился за мою руку, как за единственное спасение в этот момент. В строки на бумаге не хотелось верить после стольки лет.

— Я спрятала это в коробке, в шкафу… до сих пор она хранилась в комнате, где теперь живёт Вилл, и удивительно, что вы сами эту бумажку не отыскали. Альма передала мне её сразу после того, как их с Домиником брак расторгли. Просила передать как раз ему. Может, поиздеваться хотела, добить… мне так показалось, потому Доминик ушёл на тот свет без этой тяжёлой правды. Я не хотела, чтобы он был расстроен. В последнее время я совсем забыла про этот документ, и он пролежал в пыли очень много времени, никем не замечаемый. Коробка, в которой он лежал, оказалась в гостиной, когда кладовка была вычищена от вещей. Неужели вы даже не открывали её?

— М-мы хотели изучить и её, как и похожую коробочку, но руки не дошли… Она осталась п-пылиться на шк-кафу…

Вилл накрыл рот ладонью, отступая на шаг назад и прячась за моей спиной. Многочисленные буквы ясно твердили нам с Виллом, что мы не являемся друг другу кровными родственниками. Мать у нас одна, но вот отцы разные… Вилл и Доминик, который растил нас двоих как двух своих сыновей, друг другу вовсе не родственники. Альма, чёрт её побери, нагуляла Вилла от кого-то, будучи отцу супругой. Всего меня сковала какая-то ярость, руку Вилла я отпустил. Поверить не могу, что Элис хранила этот документ столько лет прямо на наших глазах — точнее, в кладовке, которую мы недавно освободили под комнату Вилла. Почему тайна нашего с Виллом родства друг другу столько времени оставалась тайной?! Неужели Элис так не хотела нас огорчать, что оставляла в секрете чуть ли не самую важную вещь?

— П-почему… Почему ты это прятала? — я произнёс это с огромным трудом.

Вилл за моей спиной молчал, даже не дышал почти. Он не двигался, потрясённый до глубины души, сжав руки замок. Спустя какое-то время Вилл склонился лбом к моему плечу, крупно всхлипнул и медленно выдохнул из лёгких разряжённый воздух. Я и сам с трудом мог себя сдерживать… Вот только если Вилл сдерживал в себе печаль и самый настоящий шок, то я — холодную ярость. У меня глаза загорелись, зубы сжались до скрежета. Элис сделала полшага назад, смотря на меня с сожалением и боязнью какой-то.

— Я не хотела потрясти вас с Виллом… Сам посмотри, как повлияла на тебя такая правда! А если бы ты оказался посвящён в неё ещё раньше, то что теперь бы от тебя осталось? Это сейчас ты злишься, закалённый трудными отношениями с матерью, её предательством… А ребёнком бы ты сломался в точности так же, как и Вилл сейчас. Ох, Вилл…

Я обернулся к своему брату. Элис смотрела на него через моё плечо с нескрытым испугом. Вилл трясся, смотря на меня загнанно, а после в выражении его лица поселилось простое, уже прекрасно знакомое и ему и мне с Элис разочарование. Вилл много разочаровывался, оказавшись брошенным. Это чувство внезапной больной перемены приросло уже к моему брату… Не знаю, как оно ощущается, но Вилла оно медленно разъедает, как кислота. Ему очень больно — единственный родной человек, единственный член его настоящей семьи, оказался вовсе не родным. Вилл через силу взглянул мне в глаза, и только прочитав в них что-то, только брату моему и знакомое, бросился в мои руки. Только позже я заметил, что я, оказывается, сам руки протянул, а взгляд мой значил то, что Вилл прошептал из последних оставшихся микроскопических крупиц сил:

— Ты всё равно будешь мне родным… Эта связь между нами вряд ли разорвётся.

Элис, то краснея, то бледнея, ушла с документом в руках в гостиную, пока мы так и оставались в коридоре. Вилл чуть не рухнул на пол, совсем ослабев от шока, и единственное, что спасло его колени от удара — то, что он успел вцепиться в меня обеими руками. Слёзы снова пробились из ясно-голубых глаз. Для Вилла слишком много было потрясений за эти несколько часов…

[• | •]

Следующее утро стало предшествующим чему-то совсем новому в жизни двух юношей. С самого начала дня возникла странная тревога — особенно чётко её ощущал Вилл. Вилл часто спотыкался, путался, врезался во всё на своём пути. Рассеянность пугала всех вокруг — может, вчерашний разговор вообще его как-то подкосил?! Но, к счастью, единственной проблемой, которая преследовала Вилла, был только недосып. Проспав всего около трёх часов, Вилл напоминал куклу без кукольника — вроде бы и может двигаться, но только скорее перекатываться с места на место без всякого стержня. Билл подозревал какие-то ещё тревоги, которые могли окружить его брата, но подозрения оказывались беспочвенными.

Спустя некоторое время, потраченные на сборы, всё семейство оказалось на станции. Элис и Крис уезжали к первой в Канаду, где у них двух начнётся совсем новая жизнь. Элис пообещала постараться, чтобы Криса не терзали события в его бывшей семье, но никому не известно, какие ещё сюрпризы преподнесёт жизнь. Тут и там сновали люди, ожидающие свой рейс, а кто-то досматривал свои сны за несколько десятков минут до отправки в путь. Крис не был одним из них — он бегал по вымощенной камнем станции за Тиффани. Белокурые волосы развевались за её спиной, ярко-зелёная заколка почти что не держалась уже на беспокойных вольных волосах. Она вместе со своим старшим братом пришла на вокзал, чтобы проводить лучшего друга в дорогу. Тот юноша очень похожу на Тиффани, но к Крису относится совсем не так, как она. Он был холоден к мальчику, не особо хотел с ним знаться из-за известной истории. Но сестрёнку очень любил и не мог ей отказать. Сонный юноша стоял поодаль от всего семейства Криса, посматривая за Тиффани.

У подошедшего к станции поезда стояли Элис, Билл и Вилл. Пока дети прощались, весело смеясь и обещая переписываться каждый день, старшие неловко молчали. Вилл, всё ещё не приобрётший бодрость, смотрел в воображаемую точку перед собой. Казалось, будто всё-таки за ночь что-то случилось с ним, и теперь Вилл ещё сильнее отдалился от своего брата. Но, к счастью, так только казалось… Вилл прижался вдруг плечом к плечу Билла. Щёки его тут же зарделись, но Вилл только взял руку брата в свою и отстраняться ни в коем случае не собирался. Элис, почувствовав всю напряжённость между ними тремя, первой заговорила.

— Так странно теперь с вами разлучаться… Вчера такое случилось, а сегодня приходиться разъезжаться. В-вы точно справитесь? Может, мне остаться ещё на пару дней? Может, на неделю…?

— Элис, мы же не маленькие, — ответил Билл, переглянувшись с Виллом. Тот быстро закивал в поддержку брата. — Что мы можем сделать, ты думаешь?

— Не знаю… Может, я просто не выспалась, хах?! Или нервничаю перед отъездом?!

— Скорее всего, Элис, — Билл улыбнулся своей опекунше. — Перестань об этом думать…

— Винишь, наверное, меня, да? — хмыкнула Элис, пожав плечами. — Я умалчивала много лет о действительно важной для тебя и для Вилла вещи. Это было неправильно, да, даже если из благих побуждений…

— Перестань, — Билл зажмурился и покачал головой, прерывая Элис. Впервые за долгое время он с детской любовью обнял её, крепко-крепко, дабы как-то утешить. — Ты не сделала ничего плохого. Ты просто о нас заботилась…

Элис обняла юношу в ответ, поцеловала того в щёку. Между ними возникла старая связь, когда Билл называл Элис матерью, а та относилась к нему как к своему родному ребёнку. Всё налаживается, может быть…

Проводница поторопила пассажиров занять их места. Дети к тому времени уже оказались рядом с Элис; Крис, словно котёнок, прильнул к боку женщины. Та обняла его в ответ, потрепала по итак взъерошенной головке. Тиффани вместе с братом стояла напротив, смущённо смотря себе под ноги. Она точно будет скучать по Крису — за столь короткое время они так сильно сдружились, что с трудом смогут провести друг без друга уже первые секунды, в которые Крис скроется в вагоне поезда. Скоро прозвучал гудок, нужно было поторопиться. Завершающим моментом стал лёгкий поцелуй, который заставил щёки девочки залиться краской. Крис шустро подбежал к Тиффани и коснулся губами бледненькой щёчки, а та тут же радостно заулыбалась, хоть и жутко засмущавшись. Сумки вспорхнули с каменного пола, Элис с Крисом скрылись внутри поезда, а после — за горизонтом. Билл с Виллом простояли как раз до того момента, как поезд скрылся вдалеке. Тиффани, обняв брата за руку, чуть не заплакала, когда уже не услышала гудков и ритмичного шума колёс.

Уже дома между двумя братьями поселилась слишком странная атмосфера. Вилл, переступив через порог и оказавшись в квартире один на один с Биллом, почувствовал странный трепет. Навалились ощущения прошедшей ночи… Они оба признались друг другу в любви, но нельзя считать, что прямо в глаза, открыв секрет своих душ. Билла, видимо, тоже терзала такая мысль. И он оказался немного решительнее… Вилл вздрогнул, когда руки Билла накрыли его плечи. Странный ток пробежал по двум телам сразу, скрепив их воедино. Вилл, обхватив предплечья руками, подался чуть назад и вжался в горячую грудь спиной. Им нужно уже разрешить напряжённые отношения между ними. Оба брата делают шаги к этому, но настолько медленно и неуверенно — можно сказать, что почти и не делают. Потому просто срывают все тормоза, отбросив все волнения прочь. Вилл резко разворачивается, руки его обхватывают лицо Билла и притягивают к себе ближе. Их губы почти соприкасаются, глаза блестят скоростью действий. Билл подаётся к Виллу вперёд, что заставляет их двоих чуть не упасть. Вилл врезается спиной в стену, брат его упирается в эту же стену руками. Билл опустил одну руку немного ниже, за талию прижал хрупкого мальчика к себе. Махом температура поднялась до вселенского максимума. Никто из двух юношей не попытался разъединить объятия, а только прижались друг к другу крепче, чтобы не дай бог не расстаться.

— Билл… а мы не ошибаемся? — тихо прошептал Вилл, отстранившись немного и сильно вспотев. — Всё так быстро… Я никак не могу справиться с чувствами и пока совсем не готов ни к чему…

— Я тоже… — Билл только сейчас понял, что, торопясь, они оба загоняют себя в тупик. — Кажется, что чувства неправильные? Никак не получится обуздать такую любовь?

— Меня до сих пор не покидает ощущение, что мы с тобой родня. Да, любовь кажется неправильной… ты знаешь, я даже себя ненавижу сейчас за неё. Все две недели я себя ненавижу.

Билл отошёл практически на метр от Вилла, не сводя с него взгляд. Вилл часто дышал, весь был красный и запыхавшийся. И ему, и его брату сейчас позарез необходимо было пространство, свежий воздух.

— Тебе не нужно себя ни за что ненавидеть.

— Я это понимаю, но ничего с эмоциями поделать не могу… Мне стыдно за любовь, не хочется её испытывать. Может, лучше выбросить эти чувства как-то, вернуть всё на круги своя? И жить как жили — друг другу братьями, безо всяких путаниц с чувствами?

— А ты так сможешь — бросить эти чувства?

— Конечно нет! — вскрикнул от нехватки кислорода Вилл. — Я не смогу… Здесь я беспомощен, чтобы ты о моей силе духа ни говорил, — юноша прерывисто выдохнул, потёр пальцами переносицу и снова взглянул в глаза Биллу. — Ума не приложу, что делать…

— Нужно успокоиться… — скорее как факт констатировал Билл, став снова очень близко к юноше. — Может, я сделаю тебе чай? Могу оставить тебя наедине с самим собой, если тебе это нужно. Могу сделать всё, что ты попросишь…

— Чай, пожалуй, не помешает, — Вилл улыбнулся впервые за этот день. Страстно горячая и нелепо колючая обстановка никуда не делась, и чувства продолжали сплетаться в комочки галактик и взрываться между двумя юношами. Итогом этого взаимодействия может стать всё что угодно, но сердца Билла и Вилла стучали только за примирение их в форме взаимной любви и… отношений. — Но только ты никуда не уходи… Я один сломаюсь под натиском эмоций. Пожалуйста, будь со мной, Билл. — Вилл уткнулся лбом в перекат плеча брата, и губы его оказались прямо рядом с шеей Билла, на которой пульсировала голубенькая венка. — Умоляю, люби меня в ответ так сильно, насколько тебя хватит. А уж в твою силу я верю…

— Клянусь, буду любить… — Билл не успел сказать больше. Густые ресницы Вилла сомкнулись, потерянный взгляд голубых глаз скрылся за тонкими веками. С этим пропали и всякие желания ещё что-то говорить. Счастье любит тишину…

Поднимай же к облакам
И в полёте не отпускай…
Помогай мне, рассей мой мрак,
Ведь внутри меня сидит худший враг.*

страх… уж точно не чувства…